СЦЕНА ТРЕТЬЯ (на лесной поляне – кладбище военнопленных)
На сцене декорации – лесная опушка, на которой расположилось кладбище. На краю сцены четыре могильных холмика с темными столбиками, на декорациях тоже несколько могил. По центру стоит подвода, на ней полулежа, опираясь на правую руку, расположился Митрич и лежа на спине, положив руки под голову Гуринов. Кругом тайга. На переднем плане пленные копают могилу, на месте могилы насыпана куча земли.
Гуринов (с издевкой): - Митрич, а ты где такой гимнастеркой разжился? Я смотрю, прежний хозяин командиром был, вроде меня. Поди, в госпитале на картошку выменял? У санитаров такого добра навалом, от покойников остается.
Митрич (спокойно): - Дурной ты, воин, мелешь, чё попало. Одно слово – лишенец.
Гуринов (настойчиво): - Так ты просвети, Митрич, не уходи от ответа. В Порту Байкал, местный дурачок в такой же гимнастерке по перрону слоняется, только с лейтенантскими кубарями в петлицах. Но, ты-то на блаженного не похож. Колись, где гимнастерку взял?
Митрич (спокойно): - Где взял, говоришь? Cтаршина роты выдал, когда бригаду на летнее обмундирование переводили. Моя это гимнастерка, почитай восьмой год ношу не снимаючи. И знаки различия, стало быть, тоже мои.
Гуринов (удивленно): - Да, ну?!
Митрич: - Вот те и ну! Ты что думаешь, я одноруким уродился? Ошибаешься, воин. Я по молодости таким же, как ты был, о двух ногах и двух руках. Мне и в армии послужить довелось … и повоевать … малость. Весной тридцать шестого призвали. Сначала в учебную танковую роту попал. А уж потом в бригаду определили.
Гуринов (безразлично): - Это в какую же бригаду?
Митрич (с гордостью): - А в такую! В самую, что ни на есть геройскую! В одиннадцатую танковую!
Гуринов (недоверчиво, с сарказмом): - Так ты, стало быть, танкист?!
Митрич (с гордостью): - Да уж не конвойник! Командир танка БТ-5. Фильм «Трактористы» смотрел? (Гуринов в ответ кивает головой). Помнишь, какие танки в том кино показывали? (Гуринов снова кивает головой). Вот таким я и командовал. Быстрый танк!
Гуринов: - Ну, да! Как там? (с апломбом запевает) Броня крепка и танки наши быстры… тарам дарам, тарам-парам-парам.
Японцы вяло копают могилу. Гуринов садится на подводу, смотрит на японцев, затем обращается к Митричу.
Гуринов (с интересом): - Ну, и как машина? В сравнении с немцами?
Митрич: - Да, ничё машина, … резвая. Правда, горит как солома от любой зажигалки. И броня тонюсенькая, только от пуль и спасает, … Как немцев, не знаю, но, японские Ха-го долбили за милый мой! На полтора километра как консервы вскрывали.
Гуринов (оживляясь): - Я не понял, так ты что, ты тоже с япошками воевал?
Митрич: - Правильно мыслишь, боец … с ними. В тридцать девятом, на Халхин-голе.
Гуринов (обескуражено): - Ядрена Матрена! Так вот в чем дело! А я все в толк не возьму, что это ты о косоглазых так печешься?! А вы, оказывается, в давнем знакомстве состоите! С дедом этим, малахольным, понятно. Его япошки в плену так обихаживали, что до сих пор забыть не может. А ты, Митрич, с чего вдруг? Или тоже того, в бессознательном?
Митрич (серьезно): - В плену не был, судьба уберегла. А вот механику моему повезло меньше, попал ... Почему об этих пекусь? Так уважать надо противника, потому как противник серьезный.
Гуринов (удивленно): - Кто? Японец? Серьезный противник?! Да ты смеешься?! Мы в прошлом году за две недели его раскатали как Бог черепаху, вся Квантунская армия в плен сдалась! Лапки кверху! Или ты про то не знаешь? Тоже мне нашел серьезного противника! Немец, да, серьезный мужчина, до Москвы дошел. А эти (машет рукой в сторону японцев) - шелупонь!
Митрич (глядя Гуринову в глаза): - Ты эту шелупонь в атаке не видел. И на что она способна, понятия не имеешь. А я … до сих пор в холодном поту просыпаюсь … когда мне горящий танк снится, … мой танк. А насчет «лапки кверху» … так это они приказ императора выполняли. И вообще, знай японцы наперед, каким этот плен будет … не сдались бы они, … в таком количестве.
Гуринов (с сарказмом): - С чего это ты такой уверенный? Не сдались бы! Куда бы они делись?! Как говорит товарищ Сталин: «Если враг не сдается, его уничтожают»! И этих бы танками в песок закатали!
Митрич (уверенно): - Закатать-то мы бы их закатали, не спорю. Уж если Гитлеру хребет сломали, то с ними и подавно … Только не боялись они танков, … проходили уже. В тридцать девятом. Не думаю, что после Халхин-гола японец пужливее стал. Я ведь когда-то таким же, как ты был, молодым и рьяным. Тоже в бой рвался … врага истреблять. Как в той песне.
Звучит «Марш танкистов»
Митрич достает из левого кармана гимнастерки папиросу и зажигалку, закуривает.
Митрич: - Вот и нас послали. Только не товарищ Сталин, а Жуков … Георгий Константинович … Одних, без пехоты.
Митрич делает несколько затяжек. Гуринов молчит, ждет продолжения рассказа.
Митрич: - Жара в тот день стояла жуткая, в начале июля дело было. Утром бригаду по тревоге подняли и на Баин-Цаган бросили. Гора такая есть, на левом берегу Халхин-гола. Хотя, какая там гора!? Так, горка. Но горка эта над поймой реки доминирует и в стратегическом отношении важное значение имеет. Ну, вот подошли мы к этой горке часов в десять утра. Солнце уже на всю катушку жарило! Броня раскалилась, хоть оладьи пеки. Сковородка! В машине духота страшная, чисто парная. Экипаж потом истекает, жажда мучает! А воды совсем мало, только во фляжках. Механик мой Степка Балагур уж и сапоги скинул и майку снял, … пот ею с лица вытирает. Ваня Колодин - башенный стрелок - шлемофон стянул, по лицу и шее грязные подтеки рукавом размазывает. Жару монгольскую матом кроет. У самого во рту пересохло, губы потрескались, на зубах песок скрипит. Чую мозги закипают под шлемофоном. А снимать его нельзя, командир всегда на связи оставаться должен. Вот стоим мы под сопкой и смотрим, как японец окопы роет. Шустро так! До переднего края метров девятьсот, в бинокль хорошо видать. Командир наш, Яковлев Михаил Палыч, волнуется на все это глядучи. Противник в землю зарывается, и отступать, как видно, совсем не собирается. Даже наоборот - пушки подтягивать начал. А пехоты нашей все нет и нет, запропастилась куда-то. К полудню получаем приказ: дружным натиском ошеломить противника, расстроить его оборону и сбить с занимаемых позиций. Комбат наш, майор Михайлов, головой покачал, но приказ к наступлению дал. А дальше … все как в той песне.
Звучит куплет песни «Три танкиста»
Митрич (продолжает): - Только вот какая незадача вышла: японец почему-то не ошеломился, … под напором стали и огня, … не побежал. Сидит в своих «норах» и ждет, когда мы на его позиции вкатимся. А там, … одним броском … кому шестовую мину под гусеницу подпихнет, а кому «зажигалку» за башню закинет. Аккурат в двигатель. Танк мгновенно в факел превращается…
Митрич замолчал. Смотрит на работающих японцев. Японцы выбираются из могилы, садятся на край передохнуть, разговаривают между собой.
Гуринов (толкает Митрича в плечо): - Ну, а дальше-то что.
Митрич: - А что дальше?! Оборону японскую мы прорвали, горку эту сквозняком прошли, от склона до склона. Всё, что на пути попалось … в лепешку передавили. И пушки, и обозы … Только толку от этого мало. Японцы нас как воду сквозь сито пропустили, а сами с этой горки не сдвинулись. Пехота по окопам, как тараканы по щелям попряталась, да там и затаилась. А вот от батальона нашего меньше трети осталось. Пожгли японцы наши танки и экипажи постреляли. Вот тебе и шелупонь! … Наверное, мне повезло. Наш танк в самом начале, на линии японских окопов разулся…
Гуринов (удивленно): - Это повезло, называется?!
Митрич: Конечно, повезло. Если бы нас уже за линией грохнули, … не сидели бы мы с тобой, воин, на этой поляне. По крайней мере, я бы не сидел. Тогда бы у меня вообще шансов не было … живым остаться.
Гуринов понимающе кивает головой.
Митрич (продолжает): - Так вот, Степку взрывом контузило, но из машины сам вылез и сразу под нее забрался, как учили. Я тоже танк через свой люк покинул и даже японца, что нам мину под гусеницу сунул, из пистолета застрелил. Он со штыком в руке бросился нас в плен брать, да не тут-то было. С семи метров трудно промахнуться. Даже в дыму. Первый раз в человека стрелял, но как-то обыденно - просто это получилось, машинально. Я пальнул, он упал. Осмотрелся, справа и чуть позади от нас еще одна машина выгорает, такое пламя, что даже номера на башне не разглядеть. Дым от него в нашу сторону ветром сносит. Смотрю, механик в люке застрял, видать здесь его смерть и настигла. И тут вокруг меня по броне пули застучали. Высмотрели меня самураи в дыму, только прицелиться толком не могут. Куда деваться? Ползком к Степке под танк. Худо-бедно, а катки с двух сторон от свинца защищают. Степка под танком лежит, шлемофон скинул, из ушей кровь сочится. И безоружный. Он свой наган в машине выронил. Спрашиваю где Иван, а Степка головой трясет, дескать, не слышу ничего. И тут над головой … пулемет загрохотал. Ну, думаю, порядок … жив Ваня, дает жару самураям… короткими очередями. С такой-то огневой поддержкой можно оборону держать. С одним ТТ много не навоюешь, а пулемет – это пулемет. Отдышались малость, осмотрелись, Степа в себя приходить стал. Только недолгой передышка оказалась. Смотрю, ползут к нам трое, близёхонько уж, метров двадцать. Один чуток приподнялся, ну я и пальнул. Любопытный ничком в землю уткнулся. Двое других в бугорок вжались, признаков жизни не подают. Этим я и купился! Голову задрал … и сразу пуля в левую руку. Кровь фонтаном, но кость к счастью не задела. Пока майку под комбезом рвал и перевязку делал, Степа мой пистолет ухватил и еще одного самурая подранил.
Митрич замолчал и поднял голову к небу. Гуринов тоже. Полминуты смотрят вверх молча. Японцы спрыгивают в могилу и снова принимаются за работу.
Митрич (грустно): - На этом наше везение кончилось. Откуда «коктейль Молотова» прилетел, я так и не понял. Только вспыхнул наш танк, как сноп сухой соломы. Отметина эта (показывает на обожженную часть лица) от горящего керосина. С комбезов огонь быстро сбили и ползком назад, к своим. Пока боекомплект в танке не сдетонировал. А пулемет в башне все не умолкает. Нам-то из-под машины не видать, какие маневры японская пехота затевает, а у Вани обзора больше. Вот он и куражится. Метров пятнадцать отползти, я обернулся посмотреть, что с танком… И всё! Острая боль в левом плече и … забвение. Сознание потерял.
Митрич осекся. Смотрит в сторону японцев. Те опять выбрались из могилы и уселись на краю.
Митрич: - Пойду, гляну, что там с могилой. Кажись, совсем выдохлись.
Гуринов (закидывая карабин за спину): - Я с тобой пройдусь. Размяться надо, а то мышцы затекли.
Митрич и Гуринов подходят к могиле, стоят на самом краю. Могила вырыта меньше чем наполовину.
Митрич (задумчиво): - Н-да, тяжелый грунт, почитай одна глина. Да еще и корни … вишь какие толстые. Лопатой такие рубить одно мученье. Сколько тут глубины? Три штыка, не более. Еще на метр углублять надо, как минимум.
Гуринов: - Да черт с ними, пускай так закапывают. Кто там потом разбираться будет. Я вообще слышал, что у себя в Японии они покойников сжигают.
Митрич (сердито отрезал): - Нельзя на такой глубине хоронить.
Гуринов (с сарказмом): - Не боись, Митрич, не сбегут. Они же покойники! К тому же покойнику все равно, метр или два.
Митрич (поворачивается к Гуринову): - Там у дальней могилы … следы медвежьи … свежие. Наведывается сюда один … мимоходом. В августе гонять пришлось, чтоб не досаждал. Нюх у него хороший на падаль. Если на такой вот глубине закопать, обязательно учует. А как учует, отроет и сожрет. Для того, чтоб медведя накормить, могилу рыть совсем не обязательно. Ветками трупы забросать … и дело с концом. А мы - хороним. Так что, копать надо.
Гуринов (повышая голос и срываясь на крик): - Ну, так пусть копают! Какого хрена расселись! А ну подъем, макаки косоглазые! Давай, работай!
Гуринов ногой спихивает в могилу Харуми и пытается пнуть Иситору, но срывается с края и сам падает в могилу.
Гуринов (воет): - У-у-у, твою мать!!! Кажись, ногу сломал! Чертовы макаки, прибить вас мало! У-й-я, ступить невозможно!
Митрич зовет: Харуми-кун, фельдфебель поднимает голову, Митрич жестами показывает ему, чтобы помогли Гуринову вылезти из могилы. Японцы пытаются помочь сержанту, но Гуринов отпихивает их и сам выбирается наверх. Садится на краю, ноги свешиваются в могилу.
Митрич (с иронией): - Воин, а до подводы ты поползешь или на одной ноге прыгать будешь?
Гуринов встает на ноги, но тут же падает, издавая страдальческий вой: Уй-й-я!
Митрич (серьезно): - Может все-таки пусть помогут?
Гуринов в ответ обреченно кивает головой. Митрич жестами показывает японцам, чтобы они вылезали из могилы и с обеих сторон поддерживали Гуринова. Протягивает руку Харуми, вытягивает его из ямы. Иситору выбирается из могилы, японцы подхватывают Гуринова с обеих сторон и медленно ведут к подводе. Гуринов повис на японцах, прыгает на левой ноге, правую держит на весу, стонет. Митрич заглядывает в могилу, усмехается и отправляется следом. Японцы усаживают стонущего сержанта на телегу, стоят рядом. Харуми говорит Митричу что-то, показывая рукой на травмированную ногу.
Митрич (Гуринову показывая пальцем на Харуми): - Фельдфебель – лекарь, посмотреть может, что с ногой.
Гуринов (со злостью): - Да пошел он! До лагеря дотерплю. Там свой, советский доктор посмотрит.
Митрич (усмехаясь): - Ну-ну, твое дело. Хочешь терпеть, терпи. Учись превозмогать … тяготы и лишения. Пригодится!
Гуринов (нервно осматриваясь по сторонам): - А карабин-то где?
Митрич (спокойно): - Там, где ты его оставил, … в яме… (иронично) Сам побежишь … или шелупонь отправить?
Гуринов осознает, что утратил оружие. В смятении нервно бьет руками по телеге. Он не знает что делать. Японцы стоят рядом, молча наблюдают за истерикой Гуринова.
Гуринов (подавленно): - Там еще четыре патрона в обойме! (дважды бьет себя ладошкой по лбу) Чё делать-то?!
Митрич (спокойно): - А в чем проблема, воин?
Гуринов (нервно): - Так оружие, считай, у них! Сейчас чухнут, что винтовка в могиле, и хана нам. Вместе с теми закопают. Ты, Митрич, сходи, потихоньку, пока не сообразили, карабин забери.
Митрич (спокойно): - А с чего ты взял, что они не сообразили? Видят они прекрасно, … что ты безоружный. И где карабин лежит тоже знают.
Гуринов (обреченно обхватывает голову руками): - Я пропал! (судорожно хватает Митрича за рукав) Сходи за карабином, Митрич. Тебя они не тронут, я знаю. (Умоляюще) Ну, будь человеком!
Митрич (смотрит строго, говорит поучительно): - Вишь, как оно получается?! Когда ты с ружьём - герой, а как ружья не стало … и героизм твой куда-то подевался ... Ну, терять тебе нечего, … лучше умереть от пули, чем в лагере гнить. Пора с этим заканчивать.
Митрич (обращается к Харуми): Харуми-кун! (жестами показывает, чтобы из могилы принесли карабин и отдали Гуринову)
Харуми что-то говорит Иситору и тот идет к могиле, спрыгивает, наклоняется, кладет на край карабин, вылезает из могилы, подхватывает оружие за ремень и несет к подводе. Гуринов сидит бледный, как мел. Иситору подходит к подводе и отдает карабин фельдфебелю, Харуми двумя руками протягивает оружие Митричу. Митрич кивает Харуми головой в знак признательности, берет карабин и поворачивается к Гуринову.
Митрич (Гуринову, твердо): - Ты только за него сразу не хватайся, … не надо. Веди себя достойно. (кладет карабин рядом с Гуриновым) Лучше подумай, почему ты еще живой … И вот еще. Японцы тебя пощадили. Помни об этом ... и молись, чтобы особист ничего не узнал … (мотает головой) он не пощадит.
Гуринов нервно смотрит на оружие, но не прикасается. Постепенно успокаивается.
Митрич: - Наверное, перекусить самое время? (Обращается к Гуринову) Ты как думаешь?
Гуринов кивает головой в знак согласия.
Митрич (удовлетворенно): - Эт правильно! Война войной, а обед - по расписанию. Харуми-кун! (Жестами показывает Харуми, что надо кушать).
Митрич (поворачивается к Гуринову): - Давай, сдвигайся, стол делать будем.
Гуринов морщась от боли отодвигается, освобождая место для продуктов. Митрич достает свой вещмешок, зубами развязывает узел. Вынимает из вещмешка полбулки черного хлеба, три вареных яйца, несколько картофелин в мундире, луковицу, две солдатских фляги и нож. Протягивает нож Гуринову.
Митрич: - Хлеба нарежь и луковку почисти. Свою пайку доставай, моей на всю ораву не хватит.
Гуринов разрезает хлеб на ломти. Затем из своего вещмешка достает хлеб и банку тушенки, не спеша нарезает хлеб, вскрывает банку. Втыкает в тушёнку ложку.
Митрич (Гуринову): - Тушёнку японцам отдай, им еще могилу докапывать, … силы нужны.
Гуринов беспрекословно протягивает банку Харуми. Харуми берет банку и кланяется Гуринову. Митрич рукой показывает на стол, приглашая всех к трапезе. Японцы стоят в нерешительности, не притрагиваясь к продуктам. Митрич дает каждому по яйцу и большой картофелине. Японцы кланяются в ответ. Все начинают чистить картофель от кожуры. Митрич зубами открывает одну фляжку. Нюхает содержимое.
Митрич (рассудительно): - Та-ак, это вода. Значит, лекарство в этой. (Берет вторую флягу, протягивает Гуринову).
Митрич: - На, открой. Отпей, … боль заглушишь … и настроение улучшится. Спирт … спасибо лейтенанту.
Гуринов глотает спирт, морщится, закусывает картофелем. Возвращает флягу Митричу. Митрич протягивает флягу Харуми.
Митрич (говорит): - Харуми-кун, на, согрейся (показывает кивком головы на могилу) и их заодно помянешь.
Харуми кланяется и берет флягу, отпивает глоток и возвращает флягу Митричу, обожженный спиртом жадно ест мясо из банки. Митрич протягивает флягу Иситору. Иситору выпивает, возвращает флягу Митричу, Харуми протягивает солдату банку с тушёнкой. Митрич делает большой глоток из фляги, занюхивает, а потом закусывает хлебом. Иситору протягивает ему банку, но Митрич жестом отказывается, берет луковицу. Все едят молча. Фляга с водой пошла по кругу.
Митрич (шутит): - Ну вот, подкрепились … теперь можно работать … наравне с голодными.
Японцы кланяются Митричу. Харуми что-то говорит Иситору. Иситору уходит копать могилу, а Харуми показывает на ногу Гуринова.
Харуми (на японском): - Надо ногу смотреть.
Митрич (Гуринову): - Сапог снимай, … пусть посмотрит.
Гуринов безропотно наклоняется, но не может стянуть сапог с ноги. Кряхтит и стонет Митрич жестом показывает Харуми, чтобы помог. Фельдфебель опускается на одно колено и осторожно стягивает сапог. Гуринов морщится от боли, но молчит. Харуми разматывает портянку и осторожно ощупывает ступню. Смотрит на Гуринова, улыбается, обращается к Митричу. Показывает жестами, что надо резко дернуть. Митрич понимает Харуми, улыбается и кивает в ответ.
Митрич (Гуринову): - Ну, все понятно. Повезло тебе, воин. Перелома нет, вывих. (показывает рукой на Харуми) Он говорит, что может сустав вправить. Потерпеть, правда, придется. Больно будет. Зато потом облегчение наступит. Ну, так как, вправляем? Или до лагеря терпеть будешь?
Гуринов (подавлено): - Пускай вправляет. Потерплю.
Митрич (обращается к Харуми): - Харуми-кун (жестами показывает Харуми: обожди. Достает из телеги флягу со спиртом, протягивает сержанту.).
Митрич: - На, хлебни болеутоляющего.
Гуринов берет флягу и делает два больших глотка. Морщится. Митрич кивает Харуми, тот берет ступню и резко дергает. Гуринов воет от боли Уй-й-я!!!
Митрич (участливо): - Ничё - ничё, сейчас отпустит. Ступней пока не шевели, посиди малость, потом сапог натянешь.
Харуми поднимается, кланяется Митричу и уходит помогать Иситору. Иситору стоит в могиле ждет фельдфебеля.
ВСТАВКА ДЛЯ ЭКРАНИЗАЦИИ ------------------------------------
Иситору (глядя в сторону подводы): - Унтер-офицер, почему мы не застрелили этого негодяя? Он плохой человек! И как воин совсем не годный.
Харуми (показывая рукой на Митрича): - Убьем плохого, а спрашивать будут с хорошего. Безрукий нам помогает, нельзя ему за добро злом платить.
Иситору (вздыхая): - Да, этот русский - хороший человек, достойный. (Показывает рукой на Гуринова) - Унтер-офицер, зачем этого негодяя лечили?
Харуми не отвечает. Несколько мгновений он наблюдает, как большой пестрый дятел исследует ствол толстой сосны в поисках насекомых. Дятел что-то нашел, начинает долбить кору.
Иситору (задумчиво): - Провожая меня в армию, отец сказал: - Сын, запомни простую истину – самураев, обученных искусству убивать, в императорской армии много. У тебя, Фукудо, другое призвание – исцелять. Послушай своего отца, дарить жизнь труднее и благороднее, чем лишать жизни. Следуй своему призванию, и наша семья будет гордиться тобой. Мой старший брат, твой дядя Такео, в первую русскую войну был заряжающим на крейсере «Ивате». В морском сражении его убило снарядом с русского «Рюрика». Я тогда молодым матросом служил на портовом буксире в Нагасаки. Когда узнал о гибели брата, кровь в сердце закипела ненавистью к русским. Переживал за маму, твою бабушку. Через месяц после гибели Такео на буксире взорвался паровой котел, и меня обварило кипятком. Несколько дней я лежал без сознания и медленно угасал. У семьи не было денег, чтобы позвать доктора. Отчаявшись, твоя бабушка пришла в военный госпиталь просить помощи, но военные не стали ее слушать. В госпитале пленный русский фельдшер Василий помогал нашим докторам лечить раненых. Он вызвался помочь. Несколько дней подряд он приходил в наш дом и терпеливо обрабатывал мои раны. Он что-то говорил мне и улыбался. Я не понимал, что говорит этот человек, но доверял ему. Бабушке было стыдно, что мы не можем отблагодарить доктора, за его доброту. Вскоре я пошел на поправку. Однажды русский доктор не пришел. Не пришел он и на следующий день. Тогда бабушка отправилась в лагерь пленных, чтобы выяснить, почему не приходит Василий. Там ей сказали, что докторов с «Рюрика» отправили в Россию. Мы были в сильном волнении от этого известия. Твоего дядю Такео убили комендоры русского крейсера, а твоего отца спас от гибели фельдшер с того же корабля. Это – проведение богини Аматэрасу. По этой причине мы с мамой всегда мечтали, чтобы ты стал доктором. И наше желание исполнилось. Если какому-то русскому понадобится твоя помощь, Фукудо, не гнушайся оказать её. (Харуми смотрит в сторону подводы) Я исполняю волю отца, возвращаю его долг.
------------------------------
Харуми спрыгивает в яму, берется за лопату. Японцы копают могилу. Гуринов берет в руки карабин, осматривает его, сдувает песок с затвора, и кладет в телегу. Митрич достает папиросу и зажигалку, закуривает.
Гуринов (робко): - Митрич, а дальше-то что было?
Митрич (оборачиваясь): - Ты про что?
Гуринов (смелее): - Ну, тот бой, у горки этой, как там её? Где ваш танк подбили.
Митрич (сообразив о чем речь): - У Баин-Цагана?
Гуринов кивает головой. Митрич делает глубокую затяжку.
Митрич: - А что дальше?! Очнулся на третий день, … в госпитале. Руку, точнее то, что от неё осталось, уже ампутировали. Гангрена начиналась. Меня на следующее утро наши пехотинцы подобрали. Сначала подумали, что мертвый! Полтора месяца в госпитале залечивали, потом домой. Комиссовали по увечью. Так вышло, что бой этот стал для меня первым и … последним. Прям как у деда Макара (качает головой). До войны в Иркутске жил, а как война началась, судьба сюда забросила. В деревне-то инвалиду легче прокормиться. Шестой год в Подорвихе доживаю.
Митрич затягивается еще раз и выбрасывает окурок.
Гуринов (осторожно): - А с остальными что?
Митрич (грустно): - Ваня в танке сгорел, наш отход прикрывая. Ох, и парень, был! Руки золотые! Любые часы починить мог, даже швейцарские. Глазомер … не хуже цейсовской оптики. А Степа … Степа в плен попал. Обстоятельств не знаю, но что в тот самый день третьего июля, это точно. В сентябре тридцать девятого, как война кончилась, его японцы вернули … живым и здоровым. А наши … наши дознание провели, под трибунал и в лагерь. На шесть лет укатали. Что с ним дальше сталось, я не знаю. Жалко Степку, ни за что парня сгубили. Механик он добрый был, да и труса в бою не праздновал … сам видел. Вот тебе и три танкиста, три веселых друга … экипаж машины боевой … Экипаж-то один, а судьбы вишь какие разные.
Митрич замолчал, смотрит, как оживились японцы.
Митрич (показывая рукой в сторону могилы): - Кажись, до песка добрались. Ну, теперь пойдет дело, теперь быстро управятся.
Гуринов: - Митрич, всё-таки я не пойму, почему ты к японцам та;к относишься? Ты из-за них инвалидом стал, друзей боевых потерял, жизни едва не лишился. А с пленными возишься, как с детьми малыми. Жалеешь их, оберегаешь. Особенно фельшира этого. Непонятно мне.
Митрич (с чувством): - Так-то оно так, … противник, злейший враг! Только вот какая штука вырисовывается. Сам посуди, … ведь не японец Степку в лагеря упрятал?
Митрич осекся, ощупывает карманы, ищет папиросы. Не находит и как на исповеди выдавливает:
- Это я Степе приговор подписал… собственноручно.
Митрич замолкает, Гуринов искренне удивляется. – Да ну?!
Митрич (отвечает на немой вопрос Гуринова): - Вот те и ну. Особисты по каждому нашему пленному дознание проводили, по Степану тоже. Меня про тот бой они дотошно расспрашивали. Что, мол, было, да как было. Как, мол, себя механик в бою вел, как в плену оказался. Ну, я и доложил… как все было. И дернул же меня черт про оставленный в танке наган правду-матку рассказать! Правдолюбец хренов! Вот они и зацепились. Мол, Степан из трусости оружие в машине бросил, чтобы в плен сдаться. Нет оружия - … значит, предатель … чего там разбираться. На моих показаниях дело и сварганили. Как пить дать. Не верю я, что Степка в плену скурвился. Не такой он человек. …
Митрич сглотнул слюну и продолжил:
Я часто думал, а как бы моя жизнь сложилась, если бы мы, в тот день, японские позиции прошли, … уцелели? Отцов-командиров вспоминал, товарищей боевых. И что же?! Комбат мой, Михайлов Григорий Михайлович, за Баин-Цаган Звезду Героя получил. За три года от майора до генерала дослужился, танковой дивизией командовал. Весной сорок второго погиб. Вечная ему память. Ротный, Агибалов Михаил Палыч, тезка нашего комбрига, тоже героем стал. И этот погиб, … в октябре сорок первого. … Москву защищал. Почти все, кто из Монголии на западный фронт попали, … там и полегли. Мало кто из моих сослуживцев Отечественную пережил, … по пальцам пересчитать можно. Вот и выходит, не потеряй я руку в Монголии, давно бы червей кормил … где-нибудь под Вязьмой. Как пить дать… (Митрич с полминуты сидит молча, потом продолжает). Когда немец под Москвой стоял, многих зеков из лагерей в войска отправляли, в штрафные роты. Бреши в обороне затыкать. Степа, наверняка, тоже в армию напросился … Родину защищать… А там … как водится …(Митрич махнул рукой и замолчал).
Гуринов молчит, качает головой. Харуми выбрался из могилы, кричит Митричу, машет рукой, зовет подойти.
Митрич (говорит Гуринову, указывая рукой на Харуми): - Фельдфебель этот тоже на Халхин-голе был, санинструктором артиллерийской батареи. Единственный в лагере. Я узнавал, ради интереса. Кто знает, может быть, он моего Степку ремонтировал, когда тот в плену у них оказался. Поэтому и отношение к нему особое. Пойду, гляну, что там получилось. Как нога, кстати? Всё также болит?
Гуринов осторожно шевелит пальцами, затем ступней, улыбается.
Митрич (бодро): - Кажись порядок. Сапог попробуй надеть, а то холодает уже.
Митрич идет к могиле, смотрит. Машет Иситору рукой, чтобы вылезал. Могила готова. Харуми помогает Иситору вылезти из могилы. Японцы несут трупы, укладывают на край ямы. Иситору спрыгивает в могилу, Харуми подает ему трупы сверху. Иситору укладывает покойников в яму и выбирается обратно. Тем временем Гуринов намотал на ногу портянку и осторожно натянул сапог. Митрич бросает в могилу горсть земли и жестом показывает Харуми, чтобы засыпали. Японцы начинают закапывать могилу, Митрич возвращается к подводе. Гуринов осторожно опускается с подводы, пытается наступать на правую ногу.
Гуринов (Митричу, улыбаясь): - Смотри-ка, почти и не болит. Молодец фельшир, знает свое дело. (погрустнев) Слушай, Митрич, а особисту-то что писать? Одного патрона не хватает. Как боеприпасы сдавать буду, так ведь спросят, на кой хрен стрелял?
Митрич (подмигивая Гуринову): - Скажем, что медведь по кустам шарился. Вот и пришлось пальнуть, чтобы с поляны отогнать. В прошлом месяце он конвойного до смерти напугал, тот в штаны чуть не наложил. Такие страсти потом рассказывал! Все знают, что этот распадок медвежьим углом называют. Поверят, … если одинаково говорить будем. Ты только вот что, еще раз стрельнуть надо … для убедительности. Дай я это сделаю? Только затвор передерни, а то с одной рукой затруднительно... (показывает на отверстие в гимнастерке) Это от «Ворошиловского стрелка» осталось. … В тридцать седьмом наградили. А значок затерялся где-то, когда в госпитале лежал.
Гуринов передергивает затвор и протягивает карабин Митричу. Японцы засыпали могилу, ровняют холмик и устанавливают столбики. Стоят опустив головы, молятся.
Звучит траурная японская песня.
Митрич поднимает ствол кверху. Б-А-Х!
Митрич (говорит сам себе): - Вот теперь всё, … как положено.
Гуринов смотрит на японцев, достает из кармана и протягивает Митричу небольшой газетный сверток.
Гуринов: - Митрич, ты это, ты дай им, потом. Сам дай. Не могу я.
Митрич (удивленно): - А что это?
Гуринов (тихо): - Сахар, два куска.
Митрич берет сверток. Японцы подходят к подводе.
Митрич (обращается к Харуми): - Харуми-кун, садитесь … дело сделано, возвращаться пора.
Митрич указывает на подводу сзади. Японцы забираются на подводу. Митрич протягивает Харуми сверток с сахаром.
Митрич (Харуми): - Харуми-кун, (бросает взгляд на Гуринова) держи, это вам.
Занавес. Смена декораций
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ (у ворот лагеря военнопленных)
На сцене декорации деревенской улицы, упирающейся в ворота лагеря с высоким забором, обнесенным колючей проволокой. Над воротами лагеря транспарант «Запомни сам, скажи другому, честный труд – дорога к дому»! Вывеска Станция «ПОДОРВИХА». Вечерние сумерки. Где-то лает собака, слышен приглушенный гудок паровоза. Митрич, Гуринов и японцы сидят на подводе, только подъехали к воротам лагеря. Японцы спрыгивают с подводы, стоят рядом, Гуринов аккуратно спускается на землю, правой рукой сжимает приклад карабина, левой придерживается за подводу. На сцене (из ворот лагеря) появляется лейтенант Лукьянчик, смотрит на часы.
Лейтенант (обращаясь ко всем): - Ну, что, управились?
Гуринов (бодро, отдавая честь): - Так точно, товарищ лейтенант, управились!
Лейтенант: - Молодец, сержант. Пленных в отряд уведешь и на ужин. Выполнять!
Гуринов (бодро): - Есть выполнять!
Сержант кивком головы указывает японцам на ворота лагеря. Японцы кланяются - прощаются с Митричем и заходят в ворота.
Харуми: (прощание на японском)
Прихрамывая Гуринов идет следом. Лукьянчик обращает на это внимание, спрашивает Гуринова.
Лейтенант: - Что с ногой, сержант?
Гуринов: - Подвернул, товарищ лейтенант. Сустав вывихнул … фельшир ихний вправил, … почти не болит. Разрешите идти, товарищ лейтенант?
Лукьянчик машет рукой. Гуринов скрывается за воротами лагеря.
Митрич (многозначительно): - Вот видишь, Василич, как оно полезно, врачевателя под рукой иметь. Никто ж не знает, где соломку подстелить, чтоб падать больно не было. Я как в воду глядел, что Харувима пригодится.
Лейтенант: - Митрич, ты мне зубы не заговаривай. Где моя брусника? Гони котелок.
Митрич (достает из подводы котелок с ягодой, протягивает лейтенанту): - Держи, Василич. Я – человек сурьезный, если обещание дал, сдержу обязательно!
Лейтенант (удовлетворенно): - Ну, удружил Митрич, вот спасибо! Ты вот что, … завтра в тайгу пойдешь, клюквы набери…
Митрич (удивленно): - Опять?!
Лейненант (с досадой): - Опять… Сегодня один самурай под паровоз бросился. Маневровый через станцию проходил, он возьми да сигани! Конвойный даже карабин скинуть не успел. Одно радует, вскрытие делать не пришлось. Незачем. После паровоза не труп, а одно сплошное месиво – фарш котлетный. Мы его в два мешка упаковали, чтобы телегу не замазать. Один хрен, мешковина кровью напиталась. За ночь засохнет, но ты, Митрич, соломы в телегу больше накидай. На всякий случай.
Лукьянчик достает серебряный портсигар, закуривает. Угощает папиросой Митрича. Митрич не спеша подкуривает от папиросы лейтенанта, с полминуты стоят молча.
Лейтенант (приглушенно): - Давно такого не было! Четвертый за неделю. Обычно за месяц столько. Что за напасть? Ну да ладно. Ты, Митрич, завтра к восьми подъезжай. Для суицидного большую могилу рыть не надо, быстро управитесь. Да, завтра паек получишь, я согласовал с начпродом. Дома-то, поди, шаром покати, мышь с голодухи в сенях повесилась?
Митрич (бодро): - Еще не повесилась, но веревочку подыскивает. С провиантом, врать не буду, туго. Как и всем в деревне. Картошкой только и спасаемся. Хорошо, нынче год на нее урожайный.
Докуривают молча.
Митрич (вкрадчиво): - Ты, Василич, мне завтра эту же троицу отряди, а? Этот солдатик, Иситора, дюже усердный в работе. За троих копает. А Харувима еще ягодки наберет. И клюквы, и брусники. Я сегодня присмотрел один ягодник по дороге. Брусника добрая, сам увидишь-распробуешь. А клюквенник в низинке за кладбищем расположился. Там болотинка, клюква крупная вызревает. Ее как раз первым морозом прихватило. Само то! Если медведь не объест, можно и ведро набрать.
Лейтенант: - Что, опять заходил?
Митрич: - Был … Ну, что скажешь, Василич?
Лейтенант (удивленно): - И Гуринова?
Митрич в ответ утвердительно кивает головой.
Лейтенант (задумчиво): - Странно! Мне тут после вашего отъезда доложили, что у сержанта руки чешутся, стрельнуть кого-нибудь. Честно говоря, удивлен, ... что вы без происшествий. Все живы и здоровы. Я в прошлом месяце на комсомольском собрании присутствовал. Так Гуринов с комсоргом роты спорил на предмет правильного отношения к пленным. Слюною брызгал. Дюже не любит япошек сержант. … А ты, я вижу, нашел с ним общий язык?!
Митрич (жестикулируя единственной рукой): - Так ить если к человеку подход найдешь, … объяснишь доходчиво … что к чему … он и поймет твою правду. Ну, так как, Василич, отрядишь?
Лейтенант: - Ладно, отправлю, раз просишь. Бывай здоров! До завтра.
Лукьянчик жмет Митричу руку и уходит за ворота лагеря. Митрич остается один. Смотрит в зал.
Финальный монолог Митрича.
Митрич: Любой войне сопутствуют грязь и кровь, боль и увечье, смерть … и плен. Никто не знает наперед, какую судьбу ему уготовила война. Убьют ли его в первом же бою или пройдет он десятки сражений без единой царапины. Вернется ли домой героем, увешанным орденами или испытает горькую участь плена. Но, … каждый солдат, выполнивший свой долг, достоин уважения … Каждый солдат.
Занавес.