Воспоминания об отце

 
Мой отец, я думаю, в раннем детстве оказал на меня сильное влияние. В подростковом возрасте я потерял с ним духовную связь, хотя это уже не было столь критично. Так или иначе я помню все о нем, и попытаюсь рассказать в чем тут дело.

Мой отец запомнился как человек с двойным дном. С одной стороны это социальный тип, который брал все, что мог от современного ему общества. С другой стороны, он был аполитичен. Кстати, это слово из воспоминаний моей мамы. Видимо я наследник его дуализма. Я на грани асоциального, может быть опасного обществу любого типа нигилизма, сарказма, и при этом я пытаюсь быть писателем, что означает острое желание иметь аудиторию, иметь отзывы общества о своем личном, казалось бы, неважно, кому это все личное можно было бы адресовать.

Да, я припоминаю, что был период, когда мы с отцом ездили на некую загородную дачу - это не то слово, так себе некий дом в лесу без электричества. Отец строил этот дом сам, а я помогал ему возить стройматериал через речку на санках с лошадкой. Я всегда мечтал покататься на коне верхом, но времена мушкетеров были не там. Мы сидели около печки при керосиновой лампе. И я ночь напролет ему что-то рассказывал. Он вроде бы умел слушать, и особенно не направлял беседу. Более того, позже он говорил маме, что и не помнит хорошо, что я ему рассказывал. Как не странно, я бы мог сейчас попытаться это вспомнить, но...

То что говорил мне в детстве отец я могу вспомнить, это были тезисы о разном. Но, видимо, он попадал в точку, коль скоро я помню очень ярко некоторые идеи.

Да, я помню одна из идей - он был против цинизма. Дескать, мало ли что на самом деле делается на свете. Знать нужно, но не стоит об этом постоянно напоминать себе и людям. Некоторые вещи некрасивы. Некоторые поступки непорядочны. Тем не менее, следует действительность слегка приукрашивать.

Видимо этот тезис отец применял к политике. Уже гораздо позже, был разговор, что Брежнев Леонид сел в два кресла, генсека и председателя верховного совета. Это хорошо - сказал отец. В конце концов он стал как американский президент. Мне интересно то, что отец не просто "сказал", я запомнил что похоже он так и думал, так как  сказал это.

У него были знакомые охотники промысловики в Сибири, и он поздние осени проводил один в лесу с собакой лайкой. Привозил домой маме соболей на шапку, глухарей с темным уникально вкусным мясом. Лосей он не убивал, но охотники делились с ним копченым мясом, тоже вкусным и странным. Моя большая обида, что отец не взял меня с собой на охоту, хотя обещал.
На рыбалку брал, ловили хариуса на особую удочку в особых речках и тайменей на блесну с деревянного плота.

У отца были ордена. Он семь лет воевал на Дальнем Востоке, вместо трех - так как его там застала отечественная война, и демобилизацию отложили. Отец принимал участие в реальных боях, попал там в пожар во время атаки торпедами. В общем, не бог весть какой опыт войны, но воевал немного. Ему потом, после войны, прислали все юбилейные медали и нахимовскую медаль, которую он особенно ценил. На 9 мая он иногда одевал свои медали, и у нас были гости. Отец еще все играл на аккордеоне, то полет шмеля, то маньчжурские сопки. А я, будучи мальчиком, допущенным к гостям, как-то раз стал показывать пальцем на папины ордена, не знаю ... был какой-то момент гордости. Но отец меня очень резко отругал, и, сказал, чтобы это нехорошо, и чтобы я подумал почему, и так не делал больше никогда. Как это ни странно, я до сих пор думаю, и не могу до конца понять ход его мысли, и причину гнева. Более того, я пытаюсь приложить его отношение к подобным ситуациям вообще. Нехорошо показывать пальцем на ордена и медали? Но нехорошо тогда, вообще говорить на некоторые темы. А я, черт побери, постоянно путаюсь на этой грани оценок и реального значения.

Это уже мелочь, но отец научил меня хорошо держать себя в светском обществе. В нашем маленьком городе отец был вхож в "лучшие дома". Отец брал меня с собой и, подражая ему, я стал очень вежлив и научился молчать, отвечать взрослым только на необходимые социальные транзакции, по сути их не интересуя своей личностью, ведь важно то, что я уловил механизм.
По субботам мы ходили в знаменитые советские универмаги, где тогда имелись многочисленные сорта копченной колбасы. Заходили в гости к знакомому отца, менее знатному, чем главные чиновники заводов, дяде милиционеру, который давал мне подержать в руках большой черный пистолет.

В целом, я не слышал от отца какой-либо политической брани, а также он не болтал о религии или национализме. Но все таки у него было свое отношение ко всему такому. Аполитичен он был в том смысле, что не ценил эти сущности, а читал не публицистику, и тем более газеты, а повести о тайге, путешествиях, охоте и рыбалке. Он потом, кажется обижался, что я не прочитал все тома Арсеньева и Федосеева, которые он собрал. И у Фенимора Купера я осилил Зверобоя, а до третьего тома не дошел, больше стал читать Уэллса, что отца похоже разочаровало.

Видимо о политике мы заговорили позже, когда появился повод, и ждали его долго. Настал момент, что меня исключили из комсомола, и отец припомнил, что на Дальнем Востоке в его воинскую часть поступила информация, что моего дедушку отправили во враги народа за анекдот за игрой в преферанс. Отца соответственно исключили из комсомола, и что-то там еще применили к нему, кажется списали с хорошего корабля на корабль похуже. Но, что он мне хотел растолковать, так то, что люди следуют правилам, и взять с них за это, что возьмешь? И на самом деле – социальный дарвинизм дело тонкое, и Восток дело тонкое, и нужно держать ухо востро с соседями.

Отец занимался своей карьерой. Ему нужны были квартиры, чтобы расселить двух бабок, непримиримых классовых врагов. Карьеру он совмещал с выступлениями в художественной самодеятельности, фокусы, видите ли, показывал на вечеринках с инженерами при хорошеньких женах. У него был реквизит фокусника, и он выступал на эстраде с ассистентками в арабских костюмах. Голые пупки женщин, которых он распиливал, вызывали ревность у моей мамы.
Времена были хорошие, коллективы в проектных институтах отмечали первое мая и седьмое ноября, хорошо кушая напитки за 3.62, 4.12, и так далее, закусывая селедкой под шубой. Самогон отец тоже гнал, но высочайшего качества, неотличимого от бальзама на травах. И мало. Мы с братом пытались отливать по полстакана браги, но контроль срабатывал и нас ругали.И я застал на родине отца, в городе Свердловске, конструкторское бюро, где отмечали первое мая, уже с лотками на улице, куда Ельцин выставил пшеничную водку, кажется уже пять рублей стоила.

Отец развелся с моей мамой в год, когда я женился по малолетству. Он уехал на родину к весьма милой даме, которая ждала его более двадцати лет, пока он воспитывал меня в Сибири. Нужно сказать, что только благодаря этому мне удалось закончить университет. Отец применил свой талант  социальной адаптации и получил в Свердловске, как и полагается, квартиру. Он мне ее подарил, а сам жил у боевой подруги, они еще в 8-ом классе школы любили друг друга, но потом имели другие связи. Между первой и третьей женой, у отца была какая-то фантастическая женщина, которая родила ему первенца, но через 14 лет, совсем тронулась умом на почве обычного спиртосодержащего беспредела.

Так что в моей жизни был еще и брат, достойный особого рассказа. Отец привез его из Абакана, после того как мама, конечно, согласилась и обрадовалась. Я как бы тоже имел удовольствие. После фильма Айболит-66 мы полгода готовились к бегству в Африку. Потом отец нашел копилку, поругал нас, и купил на деньги, сэкономленные на завтраках в школе - лыжи.
Если я не поступил в престижную в городе музыкальную школу при отсутствии способностей, и меня заставили учиться шесть лет музыке у частного учителя, то брат имел абсолютный слух и прошел курс обучения музыки за год, он и в советской армии в Эстонии пристроился в ВИА, а после армии играл что-то там из Карлоса Сантаны по ресторанам.

Отец всегда дружил с охотниками, милиционерами и настройщиками аккордеона и пианино. Он еще всегда любил оперетту. В 1976 году я первый раз приехал к нему в гости в Свердловск, и некий Левит,  администратор театра музкомедии предложил нам контрамарки на Кальмана. Как сейчас помню, сидели в партере в ряду эдак пятом. А чуть позже начала музыкальной комедии, пришли и сели в этот же ряд Ельцин с супругой. А также мы гуляли в квартале, который описан у Мамина-Сибиряка, отец все его сочинения прочитал. Отец показал мне ипатьевский дом, в подвале которого расстреляли царскую семью.

Когда Ельцина призвали в столицу дружить с Раисой Горбачевой, ипатьевский дом снесли для соблюдения конспирации, а отец бросил инженерную карьеру. Он пошел работать настройщиком пианино на фирму "Урал" и работал там 3 или 4 года, пока носили ноги.  И отец очень любил город Свердловск. Он получил квартиру в пионерском поселке, где когда то был дом моего деда, построенный по контракту с иностранной концессией во время НЭПа. С тех самых времен НКВД завело на деда-бухгалтера досье, и отцу это досье дали почитать уже после СССР, под тем предлогом что отец направил просьбу о посмертной реабилитации деда. Да, отец рассказал что он там прочитал в том досье, но не буду портить материал теперь уже вышедшим из моды,  против бравых спецслужб, аутентичным нытьем.

Когда я доживал последние годы перед эмиграцией, весной отец приехал ко мне в гости в однокомнатную квартиру в Новосибирске, и мама приехала из барабинской деревни поворковать с ним по старой двадцатилетней дружбе. Отец приехал при орденах и медалях, фантастически аккуратный и подтянутый. Мы поминули брата, которого ограбили и убили в поселке Точилино. Он закончил пединститут, работал в профтехучилище мастером. Но, неосмотрительно    проболтался, что в кармане есть деньги на покупку холодильника. Подруга товарища проломила ему висок пепельницей. Накануне убийства, я договорился с братом, что еду к нему в гости. У него остался сын,  с  которым он меня хотел познакомить.

Папа уехал к себе в Свердловск через неделю. Это была практически последняя наша встреча.