Я изучаю этот потолок уже лет десять. Серый бетон, потолочные швы, пятна клея… Наверное, когда-то потолок сиял пенопластовой белизной, но вся она отвалилась до того ещё, как племяннице купили эту квартирку.
Он почти как потолок в новостройках. Там даже почище, там клея нет.
Самодельный турник в дверном проёме. Гантели. Старый косяк в тесных карандашных отметинах, метр восемьдесят от пола где-то… Племянница намекала про студента-воздыхателя, помню. Дверной наличник треснул, турник вбит в него толстенными скобами: владелец не желает сорваться. Бережёт своё тело, но не косяк. Значит, косяк ему чужой… Зачем беречь чужой косяк?
Под потолком, в углу, старинная икона Пресвятой Богородицы. Тёмная, с позолотой. С нею прабабку выдавали замуж. «Мамино благословение» – так говорила бабушка и всегда крестилась. Всегда справа налево. Я твёрдо усвоил: крестятся справа налево, а не как нынешние богомольцы, куда им руку повело.
В оккупацию бабушка не расставалась с этой иконой. Деревню сожгли каратели, дотла, но люди знали о готовящейся «антипартизанской акции». Все дома стояли пустыми, всё движимое и недвижимое зарыто-запрятано в тайных лесных ямках. Зарыла свой скарб и бабушка. Весь, кроме иконы: «Што ш я, Богородицу у землЮ закопаю?! Я майвО солдата с иконою устрЕчу. Она яво убережёть на хронте».
Когда каратели жгли деревню, бабушка бежала в лес. С иконой и тремя малолетними детишками, через поле, по глубокому мартовскому снегу. В них бил пулемёт, но издалека, за пять вёрст, с водонапорной башни цементного завода. Наверное, потому немецкий пулемётчик и не смог попасть в крошечные фигурки.
Дед вернулся живым. В землянку, с иконой в «святом углу». Срубил бабушке дом и умер. Ни единой награды за все три его боя, три тяжеленных ранения, Москва, Ржев и Сталинград. Противотанковая артиллерия РГК, наводчик, «прощай родина». Три разбитых пушки и три года госпиталей. Наверное, дед и сегодня лежал бы «неизвестным солдатом» где-то в подмосковных лесах; его засыпало взрывом, но какой-то парень с оторванной рукой – единственный из их разбомбленного расчёта, кто оставался в сознании – сказал санитарам: «Павла откопайте. Стонал». Это деду сообщили уже в новосибирском госпитале, он очнулся там через тринадцать суток.
Когда в новый дом постучались пленные немцы, из лагеря – они меняли вещи на табак – то оробели: видели в деревне только вдов. Русских солдат они не видали давно.
Кивнул бабушке: «Налей щей всем».
Та охнула: «Ента ж немцы…»
Грохнул кулаком по столу: «Они солдаты!»
И отсыпал немецким солдатам половину своего табака.
Нынче те, кто промышляет свою удачу при турниках на чужой двери, такое не поймут: «Чё, благародный был, чё ль? Гы-гы!»
Я его не застал.
Говорят, ко вдове солдата шли и шли женихи. И это в послевоенное время, когда вдов было пруд пруди на каждом углу.
Выставила всех. С порога.
– …Дядя Воки, сколько такая икона может стоить? А?
Икона висит в «святом углу», над измятым бельевым клубком на диване. Не успели даже собрать... «Ой! Щас придёт мой умный дядя, позвонил с вокзала. Приоденься!» – и сожитель-студент сразу вспомнил про зачёт. Они избегают встреч с «храбрыми отцами» и «умными дядями». Откуда он посылал СМС другу? Из туалета, наверное. И друг-студент выручил друга-студента звонком «из института». А на улице только что разгулялся короткий весенний ливень. Интересно, где он дождь пережидает? У школы, наверное. Напротив дома моя старая школа, оттуда хорошо виден подъезд племянницы: вот дядя вошёл – вот дядя ушёл. Зачёт сдан. Можно трусИть к телевизору.
Телевизор покупал я.
– Не знаю, Таня. На Богородицу ценники не лепят.
– Ой, ну вечно ты мне со своим «облико-морале»…
Дверь на лоджию открыта. Надо понюхать свежую листву. И глянуть заодно, где там наш студент зачёты сдаёт. Угу, что-то высунулось на секунду из-за школьного угла... Опять высунулось и юркнуло. Трусоват наш мокрый гигант.
– Хочешь кофе? Хотя... Ты ж зелёный чай! У меня нет.
– Сделай кофе.
Буду пить не спеша. Прямо тут, на лоджии и на виду. Пусть вымокнет как следует, щенок блудливый. Страстнее будет сегодня с девкой, хоть в чём-то ей бонус. В подъезд ему не сховаться, там нет подъездов. Да и как отследить из подъезда уход «умного дяди»?
Суета:
– Я щас, я только диван приберу… А то тебе и присесть негде!
– Я насиделся. Не мельтеши. Постою часок.
Гремит на кухне:
– У меня тут… Помнишь, говорила тебе про студента? Словом… Мы теперь как бы в гражданском браке. Закончит институт, распишемся.
– Штамп не в дипломы ставят.
– Ну ты и шутник, дядя Воки…
– Где он?
– А только-только ушёл! Во невезуха, да?! Вечно у меня невезуха! Ты позвонил, я его сразу умываться… и – звонок! Представляешь: зачёт перенесли в институте на субботу! Во институт, да?! Даже не предупреждают про переносы на субботу. Бардак какой-то, а не институт! Все уже сдали зачёт и его ждут. Всей группой упрашивают преподавателя подождать. Пулей улетел! Пропускать же нельзя зачёт? – ты сам учился, знаешь. Он к обеду заявится. Может, подождёшь? Потолкуем. У тебя когда поезд?
– Скоро. Извини, не могу.
И как ты только глядишь на всё это скотство, Пресвятая Богородица…
– А я хотела, чтоб ты с ним потолковал... Ну, посмотрел пацана. Я щас кофе налью и тебе всё расскажу. Про него. Ладно? Он видного росту…
– Метр восемьдесят.
– Ты откуда знаешь?!
– Турник вижу. И отметины карандашные на косяке. Ввысь тянется жених, росту у тебя он прибавил аж два сантИметра. Хорошо кормишь. Мужает.
– Ой… Ну ты прям Холмс и Ватсон. Это он прибил. «Качается». Понимаешь, я… Как бы… Он…
– Ты старше. Я понял.
– Блин, с тобой и разговаривать даже неинтересно! То есть очень интересно. А то у нас тут всё хмыри какие-то, всё мямлят чего-то... «Гы-гы», «ацтой», «бабло косить»… Словом, «да».
– На сколько?
– На четыре. Слушать меня будешь? Он…
…У неё складная речь. Как у моей бабушки. Бабушка всех нас научила такой речи. Пятерых внуков и правнучку. Я любил слушать бабушку. Помню, как рассказывала про своих послевоенных женихов:
– Да на кой вонЫ минЕ сдалися были усЕ?
– У тебя же дети. Дед бы понял.
– Енто да, мой хозяин на том свете не обиделся б. Прощалися, сказал: «Убьють – выходи замуж. ДитЯм отец нужОн». Однако-сь дети дитями, а ишшо одно дитя минЕ на кой?
– Не понял, бабушка…
– Потому што сам дитя ишшО. ВонЫ ж трутни, унучОк. Мужуки-та наши полегли усЕ, вонЫ ж вояки были. Вояк мы позакопАли, а трутни поостАлися. Хто у полицаях ходил, хто у вакуации белбилетником кантовался. Воны ж гвоздя забить ленются.
– Ты их что, гвозди вколачивать просила?! Ну ты и Пенелопа, бабушка…
– Не знаю, хто такая гвоздАтая Пинилопа, а я жердИну клала. У дверях. Ну хоть бы хто подвинул препятствие у вдовьем доме! УсЕ перешагивають. Нагнуться ленються. А хошь бы и глянулся мне хто! Я б усё равно свавО солдата на йих морды не променяла, хоть усем скОпом сваталися бы. Приду на тот свет, ничем меня не попрекнёть.
– Тогда зачем жердИну-то клала женихам?
– А посмиЯться, унучОк. Тиливизоров жа не было у те годА, где ишшО комЕдь глянуть? Ты слУхай и на вус мотай. Во-на, растёть уже вус. Как у старину девку выбирали сыну? – дорогу перегорОдить мужик сухостОйвиной, а сам тайком у кустах и запрячеться. Идуть девки с лугов. У полдень. Усе поперепрыгивали, а воднА на вобОчину ентот дрын тянеть: помогитя, девки, как жа тут людЯм ходить-та?! Усе девки у хохот от причуды, а к ентой причуде у вечер – сваты.
…Стать свою она не растеряла до смерти. На духов день или на Пасху увидишь такую вдали, удивишься: девка-то молодая, что она поделывает посредь шамкающих старух?! Они ж в церковь идут! – верующая комсомолка, что ли?!
А подойдёшь поближе: ч-ч-чёрт, бывает же такое диво…
Год не дожила до сотни. Те шамкающие старухи ей в дочери годились.
Наверное, красивой была «у девках».
Да, предки не умничали. Жердь положил поперёк дороги – и всё ясно, кто есть кто. Кто человек, а кто прожорливое звено пищевой цепи. Слыхал, будто в тюрьмах кладут широкое и чистое полотенце у двери, вместо половой тряпки. Ну, когда ждут в камеру новенького жильца «первой ходки». Если растеряется и перепрыгнет через чистое полотенце, то «козёл». Вытрет ноги – «мужик». «Мужик» по их «понятиям», разумеется.
Там свои понятия о мужиках. Там пленному солдату щей не плеснут.
Но правило «одного поступка» всегда и везде безотказное. Один-единственный поступок – и всё ясно, кто ты. И вплоть до каждого слова ясно, какая тайная мысль твой поступок сопровождает. Ты её не разбалтываешь, ты лицо от меня за угол школы спрятал, но я твою мысль облезлую читаю на облезлом потолке: «Каждой суке потолки ремонтировать? На всех сук здоровья не напасёшься».
Господи, зачем я посылаю ей деньги? – кобеля блудливого откармливать?! Чтобы поел-попил, пультом телеканалы перебрал, а там и девка красивая пришла с работы?
Он же копейки стоит, потолок этот. Да, клеить трудновато. Руки поднятые немеют то и дело. Но всего-то день работы!
– …Ты меня не слушал, что ли?
Смотрит огорчённо.
– Ну что ты, Танюшка… Я тебя очень-очень внимательно слушал.
– Тогда говори.
Настырно произносит.
И что я ей скажу? Соврать? Да, не везёт девке…
– Он тебя бросит.
Очень растерянное лицо.
– Почему?
Молчим.
Стукнула чашкой:
– Нет, ты скажи, «почему»! Я что, уродина?! Слепая я, что ли?!
Она очень красивая. В отца. Рослая, лицо тонкое, кожа плотная, белая, как мрамор. Ни прыщика, ни волоска. Жгучая брюнетка с огромными глазами. Синими, без единой крапинки. Редкое сочетание цветов. Смеётся: брюки трудно выбирать, дядя Воки, ноги длинноваты.
Как и я, «безотцовщина». Но мой папуля «истинное чувство» искал себе и нашёл (при городской квартире, разумеется), а её отец «уехал в длительную командировку». Привезли из командировки в цинковом гробу. Десантник. Хороший парень был. Настоящий. Таких всегда и убивают почему-то.
На неё «положили глаз» давно, в школьницах. Поломали судьбу девке, сволочи похотливые. Этих в «длительную командировку» не заманишь с турников, эти все в справках о хилом здоровье.
Но и при турниках на чужой двери.
Эти живут и гадят долго. Что в «реале», что в «виртуале».
Не тех псов я жёг огнемётом.
Нет, девка, ты не слепая, ты не на то смотришь. Икону старую ты углядела в старом доме и в свой перетащила трофеем, о цене справляешься, а вот сказки прабабушки своей забыла. Ведь школу уже заканчивала, когда она умерла. Не меньше моего её наслушалась.
Горячится так, что слова не вставить:
– А я знаю, что у нас с ним всё получится! Да! Я вот верю! Не перебивай! Он хороший! Да! Это у тебя «отцовский комплекс» развился, женихов от меня отворачивать. В телевизоре говорили, что есть такой комплекс у отцов. У любящих которые. Так вот: у тебя их два! Да какой там «два»… Блин, «два»… Тоже мне, «два»! Ты весь в комплексах! Глянь: ты сплошной комплекс! Ты мне даже деньги шлёшь! Народ балдеет. Говорю: «дядя из Москвы» – не верят! Говорю: он же… Да что ты всё на потолок смотришь?! На меня смотри! Ну, «подкачал» малость потолок... Не каплет с потолка, и ладно. Там ещё два этажа, их не прокапает. Знаешь, какие тут зарплаты и какие тут ремонты? Спасибо, что ты деньгУ шлёшь. Завидуют, наверное.
Она знает, что своих денег у меня не так много. Знает, что буду присылать ей, сколько смогу и сколько мне разрешат.
Я сумею сделать из потолка Эрмитаж, но не стану. Жених-то у неё не первый и не последний, а я не хочу напрягать свои мозги расшифровками её женихов. Я не такой умный, как она думает. И когда я приеду снова, то сразу гляну на потолок. И всё станет ясно.
Её потолок у меня как индикатор.
Села, пригорюнилась. Сердце-то чует сквозь время, наверное…
– Дядя Воки, как ты их вычисляешь? Двух уже напророчил. Оба бросили, как ты и говорил! Ну ты злодей… Мама ругается. Говорит, ты «ведьмак». Говорит, ты тайну какую-то тайную знаешь от прабабки, ещё в школе всех глазил направо-налево. Поделись, а? Я тоже в ведьмы хочу. Ну, как эта… как её… как Маргарита Булгакова. Мы с тобою всех гадов на чистую воду выведем! Всех сглазим. А я Мастера найду себе. Обещаю: сразу найду. А чё не найти, при ведьминых талантах! Давай-давай, колись. Я никому не разболтаю про тайну. Где тайну разнюхал?
Она всегда меня подзуживает.
– Бабушка передала. Твоя прабабка. Тебя она тоже посвятила в тайну.
– Да? Не припомню я чего-то никаких тайн особенных… Вот ты умничаешь, а я не верю. Ну, в «ведьмака». Чую, тут какой-то фокус. И простой! Так чё там мне прабабка плела? Напомни.
Ей было семнадцать, когда умерла бабушка. Как и мне, когда я уехал.
Я ничего не буду ей напоминать. Она ведь расхохочется и потребует от нового жениха отделать потолок. «Жених» помнётся, промямлит что-то с дивана про зачёты, про «загрузку», переберёт пультом телеканалы…
Но она будет смотреть загадочно, исподлобья, истинной колдуньей Маргаритой: ну-с, как поступишь, избранник?
И «жених» сообразит про грядущую катастрофу, позовёт унылых приятелей. Они потрудятся день-другой и кое-как.
А через год он её бросит. Если третьекурсник, то бросит через два. И потолок снова обвалится.
Но то уже совсем другая сказка моей бабушки.
– Вот ты сказал, что Игорь – помнишь, я рассказала про Игоря? – вернётся. И вернулся! Ох и крови было в подъезде… Но я выгнала. Забинтовала ему палец и выгнала.
Они «качаются» на турнике и метят карандашом косяк. И все уходят от неё, с турником и с гантелями. Едва вообразят, что выросли в цене как завидные женихи, так дают дёру. Но сперва примеряются к желанному метражу жилья, к желанным доходам будущего тестя. И только рассчитав прыжок, решают: пора!
Один ловкач устроился.
Переоценённые же «лузеры» снова лезут к ней, обратно. В однокомнатную квартирку. Резать себе пальцы в подъезде. Видимо, полагают такую кровавую жертву достаточной, чтобы вернуть тепло, корм и молодое тело. И пульт. А рана на указательном пальце всегда неглубокая, хотя кровищи – лужи. Они режут именно пальцы. Животы они берегут.
– Мне пора, Таня.
– Ой! И дождик утих! Везёт тебе. Это что? Ну, спасибо… Неловко даже как-то… Так ты за этим приезжал, что ли?! Дай я тебя чмокну.
– Не дурачься. Племянницы не целуют дядей. Грех.
– Кто это тебе такое сказанул?!
– Бабушка. Тебе она тоже говорила. При мне, кстати.
– Дома у тебя как?
– Всё нормально.
– Не ври, ты ночами работаешь, ты серый уже весь.
– Я книгу пишу.
– Днём пиши! Вот приеду и пропесочу сестёр! Так и скажи. Что грозилась. Привет им.
…Маршрутка трогается рывком и зигзагами какими-то, промеж бездонных луж.
Ну и дорога, едит её!
Трясёт так, что номер набираю с третьей попытки:
– Танюш, ты бы малиной напоила своего отличника. Он же вымок на зачёте. Досрочно сдал зачёт и пришёл. Поздравь.
– Ты откуда знаешь?! Он же… Он же в прихожей ещё… Да, мокрый до нитки… Ну ты и «ведьмак», дядя Воки…