1945-ый год.
Война закончилась, и я уже учусь в школе, в первом классе.
Вот уроки закончилась, и я выхожу из школы на нашу Нагорную улицу. Если идти по ней направо, то далеко не уйдёшь: там улица утыкается в глухие железные ворота с колючей проволокой, а около ворот стоит часовой с автоматом, охраняет вход в лагерь для немецких военнопленных. А мне идти домой налево, вниз по Нагорной. Только по пути нужно получить хлеб по карточкам в 25-ом магазине.
Хлеб уже привезли, и длиннющая очередь начинается ещё на улице. За этими вот дверями очередь поворачивает налево, в хлебный отдел, а там за прилавком – полная продавщица в белом фартуке. Ах, как я ей завидую! – длинным ножом разрезает она буханку чёрного хлеба на части и взвешивает их на качающихся весах, а я, сжимая в руке драгоценные карточки на хлеб, по мере уменьшения размеров буханки в её руках, высчитываю, достанется ли мне горбушка или нет. Вы спрашиваете, зачем мне так нужна эта горбушка? Ну, во-первых, потому что она вкуснее мякиша: ведь чтобы на хлебе образовалась поджаристая корочка, тесто обязательно должны были бы смазать растительным маслом. А, во-вторых, горбушку можно есть дольше, чем мякиш, и, значит, больше наешься. И, в-третьих, горбушку или довесок, если он небольшой, мне разрешают съесть по пути к дому, и за это меня дома не ругают.
Ура! Мне повезло! Мне досталась горбушка! Теперь сбежать с двух горок, да так, чтобы не уронить хлеб – и я у нашего дома № 13. Вхожу в нашу комнату, а там за столом – мама, бабушка, тётя Поля и ещё какой-то дядя, военный.
– А вот и старшенький мой, – радостно объявляет мама. – Валик, иди сюда. Садись за стол.
– А как он похож на отца, на Васю! Это надо же! – удивляется военный.
– Вылитый отец, копия Васи, – соглашается мама. – А это – дядя Коля, Николай Клоков. Он летал с папой в одной эскадрильи. Они вместе воевали на фронте.
– Да, – соглашается дядя Коля. – Только полетать вместе нам довелось недолго… И вот я продолжаю, как это случилось.
– Тот злополучный день – 25 августа 1941 года – мне не забыть нипочём. Задание на полёт нам было трудное: пройти над морем до румынского города Плоешти, найти там железнодорожный вокзал и отбомбиться по нему, потом выйти на порт Констанца и там сбросить бомбы на нефтехранилища в порту. А Румыния ведь была союзником фашистской Германии, и своей нефтью, добытой в Плоешти, она снабжала немецкую армию, а через свой главный черноморский порт Констанца – и немецкий флот на Чёрном море.
– Вася в том полёте был ведущим, командиром, а я и другие лётчики – у него ведОмыми. Вышли мы к тому вокзалу в Плоешти без помех, отбомбили его успешно. Пришли к порту Констанца, быстро разобрались, где у них там нефтехранилища – и заполыхало там всё у них внизу. Шороха мы наделали много. И только тогда начали палить по нам снизу. Но мы уже ушли в сторону моря, легли на обратный курс – домой, на базовый аэродром Кача, под Севастополем.
– И вот дело сделано, операция завершена успешно, мы уже почти дома, уже и крымский берег виден, и вроде бы можно расслабиться. Я и расслабился. Потерял контроль над строем самолётов нашей эскадрильи, над дистанцией. А ведь я был ведоОмым, и в строю шёл вторым, сразу за Васей. Ну и не заметил, что приблизился к нему. А очнулся только тогда, когда услышал, как мой пропеллер рубит хвост впередиидущего самолёта ...
Дядя Коля помолчал, а потом продолжил:
– Мне этот звук не забыть, он до сих пор так и стоит у меня в ушах. А в те первые дни войны наши самолёты-то ещё были деревянными, да с фанерной обшивкой. И Васин самолёт резко клюнул носом, круто пошёл вниз и носом же вошёл в воду. Кузнецов не покинул свой самолёт. И я, и лётчики с бомбардировщиков, шедших рядом, не видели, чтобы парашют раскрывался.
Дядя Коля молчит, потом разливает водку по рюмкам и предлагает:
– Давайте – за Васю. Хороший был человек.
Выпивают, закусывают. На столе – винегрет, горячая картошка в чугунке;, селёдка, порезанная кусочками, с луком.
– Дык вы нешто не искали его аль как? – интересуется бабушка.
– Мы сделали круг над тем местом, но ничего плавающего на море не увидели. Да и сумерки уже были. А как приземлились в Каче, так меня тут же и арестовали. Неделю просидел в штрафном изоляторе, в одиночке. Расследование велось целый месяц. Всё же решили, что злого умысла не было, а причиной происшествия явились усталость лётного состава от частых полётов, сумеречное время суток и отсутствие лётного и военного опыта у экипажей. Шёл первый год войны Меня разжаловали из лейтенантов в рядовые, отстранили от полётов, но оставили служить на том же аэродроме. Но лётчиков в части не хватало, и поэтому через пару месяцев мне снова доверили штурвал самолёта. Летал. Воевал. Но только теперь уже воевал за двоих: и за себя, и за Васю. Бывало, нажимаю на гашетку или давлю на кнопку "Сброс" и кричу: "Это вам – за меня! А это вам – за Васю!"
Мама плачет. А дядя Коля разливает водку по рюмкам и предлагает:
– Давайте – за Васю. Хороший был человек.
Выпивают, закусывают. А я с восторгом смотрю на награды дяди Коли, на его груди. Вот слева – медали "За оборону Сталинграда", "За взятие Будапешта", "За победу над Германией" с профилем Сталина и надписью "Наше дело правое – мы победили". А ещё справа – ордена. Дядя Коля замечает мой интерес и говорит:
– Да. Воевал за двоих – поэтому и наград много. От первого дня войны – до последнего. Был сбит в бою. Был ранен. Лечился в госпитале – и снова на фронт. И от рядового, от разжалованного из офицеров, дослужился до гвардии капитана – вот четыре звёздочки на погонах.
– А у моего папы только три звёздочки, – вставляю я.
– А это потому, что твой папа – старший лейтенант, – объясняет дядя Коля.
– Сейчас будем пить чай, объявляет мама и встаёт со стула. – С сахаром.
С сахаром? Ну да. Как же я забыл о сахаре? Нам в школе в столовой дают к чаю два куска сахара. Белого. Чистого. Сладкого. Один кусочек я выпиваю с чаем, а другой всегда приношу домой.
– Вот, – говорю я и кладу этот кусочек на стол.
– Миленький ты мой! – восклицает мама. – Какой добрый!
И опять плачет. Она почему-то всегда плачет, когда я приношу сахар из школы.
А на столе появляется сахарница с колотым сахаром, щипцы для сахара и сушки. И мы пьём чай.
– А я буду помогать вашей семье, – говорит дядя Коля. – Вам, наверное, трудно живётся?
– Нет, почему же? – возражает ему мама. – Я работаю. На фабрике "Красная крутильщица". Заведующей ночного профилактория. А на Валика я получаю пенсию за погибшего отца – 55 рублей. Вот.
И показывает серую книжечку с большой красной звездой, в которую каждый месяц нам записывают полученную пенсию.
– Валик, – обращается ко мне дядя Коля. – Ты хорошо учишься? Покажи свои тетради.
– Тетради? А у нас нет тетрадей. Мы пишем на газетах, на белых полях. Учительница сказала, что скоро нам дадут тетради. Всем. И даже с промокашками.
– Это хорошо. А ты учись хорошо. Ты – старший, ты – ведущий. Учись. Учись и за себя, и за папу, за Васю. Обещаешь?
– Обещаю.