Я никогда не забуду тот момент, когда я впервые увидела Наташу. Светло-русая, кареглазая девочка с мелкими чертами лица крутилась на турниках в окружении моих подруг. Я подошла прямо к ней, игнорируя приветствие Катьки и Анькину руку, схватившую мою кисть и начавшую тянуть ее в сторону. Я, наверное, так и стояла, смотря на эту новую девочку, пока кто-то не сказал:
- Познакомься, Марин, это Наташа.
Но Наташа даже не посмотрела на меня. А я уже начала мысленно разрываться вопросами, вроде, где она живет и коллекционирует ли она Киндер Сюрпризы, как чья-та мама ткнула меня в бок:
- А тебя? Ну представься же!
- А я Маша, - чересчур громко объявила я, так, что Анька даже перестала тянуть меня за руку и заикнулась:
- Н-но я думала тебя зовут Марина!
- Нет, Маша, - злобно выдернула свою кисть из ее руки я, - ненавижу когда меня называют Мариной! Меня мама только Машей зовет!
И чтобы погубить в зародыше немедленно возникшие у всех вопросы, и не в силах признаться, что мне просто хотелось, чтоб мое имя рифмовалось с ее, сразу обратилась к Наташе:
- А сколько тебе лет?
- Шесть, - продолжая усиленно переворачиваться ответила мне она.
- И мне! - от восхищения чуть не подпрыгнула я, - а этим всем - пять, - указала я пальцем на Аньку, на чьи глаза немедленно навернулись слезы, - мы самые старшие тут!
- Да? - наконец посмотрела на меня Наташа, и ее тонкие губы растянулись в улыбке, - а когда у тебя день рождения?
- Весной! - радостно ответила я, - в марте!
- А у меня в феврале, - ответила Наташа и рассмеялась, - да мы почти близнецы!
- А у меня в декабре! В декабре мне будет шесть, - пропищала тогда Анька, но ее уже никто не слушал.
Вот так в этот день изменилось все. Начиная с того, что я резко и упрямо перестала откликаться на Марину и заканчивая тем, что я выяснила почти все, что могла за один короткий полдень о Наташе. И вот так начались близнецы.
Конечно же мы с Наташей попали в одну школу и в один класс, хотя ни я, ни она не относились к этой школе по участку. Я с успехом прошла через строгий отбор, за Наташу, наверное, заплатили. Мы всегда сидели за одной партой. Один раз, в третьем классе, нас попытались рассадить. Когда я зашла в наш кабинет, я застала Наташу в слезах.
- Но Маша плохо видит, - пыталась утихомирить ее классуха. - Я обязана посадить ее на первую парту. А ты можешь и подальше сидеть!
- Наташа тоже плохо видит, - рявкнула я так, что ко мне пооборачивались удивленные лица, - она всегда меня спрашивает что на доске!
- Да?- округлила глаза классуха, но Наташа с явным облегчением уже кивала, как Китайский болванчик, да, да, да, да....
Потом родители конечно, сразу потащили ее к глазному, и мы сидели молча, пока она тряслась едва не плача, с расширенными для процедур зрачками, а я держала ее за руку. А потом мы вместе ели мороженое и смеялись так, что Наташкина мама сама улыбнулась нашему глуповатому плану. Наташкино зрение, в отличии от стольких нас, всегда было стопроцентным.
Мы с Наташей были просто на редкость похожи, что внешне, что по характеру. Нас постоянно путали, меня называли то Наташей, то Машей Князевой, и мне безумно нравилось это, мое имя и Наташкина фамилия, как будто мы были две частички одного целого. На вопросы незнакомцев, мы всегда отвечали одинаково, да мы сестры, да, мы близнецы, только не идентичные...
Маме было трудно все эти года таскаться со мной за одеждой на рынок. Я рыдала почти до истерики, отказываясь даже от самых красивых кофточек:
- У Наташи другая, - упрямо повторяла я.
- У Наташиных родителей есть деньги одевать ее в Бенеттоне, - устало говорила мне мать, - у нас нет. Перестань уже!
Но я молчала и брыкалась, и мать покупала мне одну кофточку вместо трех, такую же, как у Наташи, но тогда я прыгала к маме на шею, целуя ее в обе щеки, пока она не отворачивалась со смехом, и я в итоге занашивала эту кофточку до смерти, частенько, предварительно позвонив Наташе и узнав, эту же ли она планирует надевать.
Иногда казалось, я просто не могла без нее существовать. Как-то гуляя зимой, замерзшие до лязганья зубов, мы отказывались расставаться. Мы доходили до ее дома, Наташа говорила что-то вроде, "нет лучше я тебя провожу" и мы шли обратно до моего. Там я объявляла, "нет лучше я тебя, а то там темно," и мы шли обратно до ее дома. В конце концов у Наташиной мамы кончилось терпение и она вышла к подъездной двери, хмуря брови и тряся кулаком.
- Ой, - испугалась Наташа, - как мне влетит!
- Ой, - повторила я, чувствуя, что кожа становится гусем, - иди тогда лучше, может обойдется!
- Пойду, - улыбнулась Наташа и ее карие глаза сверкали отражая усталые фонари. Но мы не двигались и просто стояли, улыбаясь друг дружке. И вдруг Наташа рванулась ко мне и обняла, неуклюже, толстенная тяжелая шуба едва позволяя ей поднять руки. Но я на мгновение как будто оцепенела от неожиданности, и когда я оправилась и начала поднимать свои руки, чтобы тоже обнять ее, она уже сделала движение назад, я и пришла совсем уж в полный ступор, почувствовав ее холодные губы у себя на щеке.
Меня никто никогда не целовал кроме мамы. И та это делала довольно редко.
- Ч-что это? - прошептала я в шоке.
- Ничего, - пожала плечами под шубой Наташа, улыбаясь с легким смущением. Ее карие глаза лучились нежным теплом, - ты - моя лучшая подруга.
С этими словами Наташа бросилась к своей озверевшей от холода маме у подъезда. Она обернулась всего на мгновение прежде чем исчезнуть в подъезде.
- А ты моя, - шепотом промямлила я и простояла еще минуту пялясь на ее подъездную дверь. Затем, запнувшись, я направилась домой, задрав голову и считая сверкавшие на небе звезды.
Нам было по одиннадцать лет.
В подростковом возрасте наши с Наташей отличия стали казаться намного более существенными, чем в детстве. Наташа слушала русскую попсу, а я - старые папины английские хиты восьмидесятых годов. Наташа стала носить платья, но я на отрез отказывалась надевать даже юбку. Наташа стала нарошно не делать домашнюю работу и скатилась на четверки, а я продолжала быть отличницей. Наташа стала ходить в боулинг с богатыми девчонками, а я - кататься на катке с соседом по дому и одноклассником Денисом. И все те моменты, в которые Наташи не было рядом, мне все не сиделось, все казалось, что чего-то не достает, будто бы оторвали ногу или руку. Потом, наконец увидев ее, я дулась или дерзила ей, но она просто пожимала плечами. Но каждый год, каждый февраль, я писала в ее открытке "Всегда оставайся такой же доброй, ты моя лучшая подруга." И каждый март Наташа отвечала мне "Дорогая сестренка, в этот день я желаю тебе..." И все снова вставало на свои места. Ведь, несмотря ни на что, вот так и продолжались близнецы.
Мы праздновали новое тысячелетие всей школой. В конце второй четверти, на восьмой параллели объявили, что завуч нас пускает на дискотеку со старшеклассниками. Мы едва не описались от восторга. Едва ли дождавшись заветного дня, мы с Наташей прямо с утра начали выбирать одежду.
- Юбку или джинсы? - потрошила гардероб подруга, аж трясясь от предвкушения.
- Джинсы, - сразу ответила я, - я в джинсах пойду.
- Ну само собой, - закатила глаза Наташа, смеясь, - ладно, ладно уж, раз уж ты просишь!
И я засмеялась и схватила ее за руки и мы закружились по ее комнате, пока я не запнулась обо что-то на полу и мы грохнулись на ее диван, красные и охрипшие.
- А че Маш, думаешь, Миша придет? - тихонько спросила вдруг Наташа, хихикнув.
- Не знаю, - пожала плечами я, - должен вроде. Его мать вродь газировку приносит и еще там что-то, я слышала, то есть, да, должен прийти.
Наташа зарделась бы наверное, но она была красная и так от хохота и нашей возни.
- Он красивый, да? - удостоверилась она у меня.
- Ну да, - ответила я. Я давно знала, что ей нравился Миша. Я не знала, считается Миша красивым или нет, но если Наташа так считает, то значит и я так считаю, мы ведь близнецы?
- Ага, - еще раз хихикнула она. - Ну пойдем волосы делать!
Дискотека мне очень понравилась. Мы танцевали в одном кружочке, все девчонки нашего класса, богатые, бедные, красивые, некрасивые, мы все держались вместе среди высоких старшеклассников. Мы с Наташей обе убрали волосы в длинные хвостики и надели джинсы и похожие футболки, и хотя наши девчонки (все, кроме артистичной и таинственной Сашки Гришенко, которая была одета в кожаные брюки) были в юбках и обтягивающих майках, все это было как-то не важно, мы дергались и хохотали, захлебывались газировкой, делили конфеты, носились по коридору и мне хотелось, чтобы этот вечер длился вечно, чтобы на всю жизнь в моих ушах остался звенеть безудержный Наташин смех и отвратительная попса дискотеки, которую в этот момент я обожала до боли...
Во время медляков мы с Наташей отходили к стене. Мы были самые маленькие в классе, на пол-головы меньше большинства девчонок, и нас редко приглашали танцевать. "Мы не любим медляки" - давно решили мы с подругой. Мне приходилось танцевать их и раньше, в основном у папы на днях рождения с каким-нибудь дяди Витиным, или дяди Славиным сыном-подростком, и всегда я остро чувствовала под своими ладонями рубашку партнера, его дыхание у себя на шее, и я старалась держаться как можно дальше, чтобы невзначай не коснуться его своим телом. Едва ли заканчивалась песня, как я отпрыгивала, как от огня, и неслась к столу, или в туалет, или еще куда подальше. Я ненавидела медляки и не могла понять, что взрослые в них находят.
Вот и сейчас мы стояли у батареи и наблюдали, кто выбирает кого. Старшеклассники это делали просто, с улыбкой, будто бы это было таким простым каждодневным делом, а наши мялись, запинались, заиикались и дрожали. Девчонки отходили к стенке и ждали с большими, слегка испуганными глазами, шептались и сплетничали, впрочем, как и мы с Наташкой.
- Смотри, Мишка на подоконник сел! Он не будет этот медляк танцевать, - указала Наташе я.
- Он их никогда не танцует, - резонно ответила мне она.
- Да, но если он тебя пригласит, ты пойдешь?
- Ну... а ты пошла бы? - заискивающе посмотрела в глаза мне она.
- Ну, - замялась я, - ну нет. Он же тебе нравится. Я так не могу.
- Да. Ну и ладно, черт с ним, он никого не приглашает, - улыбнулась мне она, - а если... а если девушки приглашают кавалеров, то что будет?
- Что? - не поняла я.
- Ну, ты пригласишь кого-нибудь?
- Ну, нет, - ответила я, - зачем мне это? Я не танцую медляки. Я ты пригласила бы его?
- Кого?
- Ну Мишу, Боже мой, кого же еще?
- А..., - подняла глаза вверх она, смущенно улыбаясь, - ну нет, ведь он...
- Эй, тебя можно? Ну эээ, пригласить на танец? - вдруг послышалось слева и мы как по команде обернулись.
В шаге от нас стоял Ромка Морозов, наш одноклассник. От него неприятно тянуло куревом. Мы редко с ним общались, он был двоечник и бузотер. Он стоял, неловко, протягивая руку куда-то между нами и улыбаясь в пол.
Мы с Наташей посмотрели друг на друга, а затем еще и по сторонам, чтобы удостовериться, что он действительно обращается к нам. Оказалось, да.
- Мы... мы не танцуем медленные танцы, - ответила ему я.
- А ты, Наташ? - приблизил тогда руку он к моей подруге, оглянувшись на кучку парней вдалеке.
- Я, - начала было Наташа, как он перебил:
- Это последний медляк. Давай?
Наташа повернулась ко мне. Но я была в каком-то оцепенении, почти таком же, как тогда, когда она поцеловала меня в щеку ясным январским вечером почти ровно три года назад. Я молчала.
- Я... я один танец, Маш, ладно? - наконец вымолвила она, беря Ромку за руку, - ты не уходи, ладно? Подожди здесь, хорошо?
И она пошла вперед, к другим танцующим парам, куда тянул ее за руку Роман. Она повернулась ко мне еще раз, прежде чем склонить голову к Ромкиному плечу, и в ее взгляде было что-то близкое и далекое, что-то извиняющееся и что-то новое, какое-то неизвестное мне до сих пор чувство. А потом одна из наших одноклассниц помахала Наташе за спиной своего партнера. И Наташа помахала ей, улыбнувшись через Ромкино плечо.
А я стояла, как завороженная, Наташа и Ромка расплывались перед моими глазами, другие пары то и дело закрывали их из виду, и мое сердце будто бы не билось, и будто бы я не дышала, потому что мы не танцуем медляки, потому что, черт возьми, мы с Наташей ненавидим медляки, потому что... потому что мы близнецы, и нам нравится Миша, и мы не танцуем с ним потому что мы не хотим друг дружку обидеть, потому что... мы лучшие подруги и мы никогда, никогда не оставим друг дружку стоять в одиночку у стены...
- Потанцуешь со мной? - вдруг раздался хрипловатый голос рядом.
- Хханхх, - выдохнула я, и задержанный дотоле воздух вырвался резко и со звуком. Большинство людей были разобраны на этот медляк, и те, которые решили воздержаться либо вышли из зала, либо сидели на подоконниках. А рядом со мной стояла Сашка Гришенко.
- Аааа, - в оцепенении протянула я, - аааа...
- Маш, ты че, - расхохоталась она, - язык проглотила? Это последний медляк...
- Но ты же, - от растерянности подняла руку я, - ты же...
- Девочка? - усмехнулась она, поместив руку на пояс, - а сейчас как? - Она взяла собранные в хвостик мои волосы и прислонила конец над своей верхней губой.
Я рассмеялась и от растерянности, и от того, что коротковолосая Сашка-блондинка выглядела действительно забавно с русыми усами из моих волос, и от какого-то нового чувства, каких-то приятных иголочек внизу живота. Сашка приняла мой смех как согласие, рванула меня за руку и мы оказались посреди оглядывающихся на нас пар. Я запнулась и упала прямо на Сашку, смеясь еще пуще, и Сашка обхватила меня за талию и прижала к себе, смеясь мне в шею. От нее хорошо пахло шампунем и (наверное) мамиными духами, и я положила руки к ней на плечи, и почему-то это было как-то... приятно? А так же странно, потому что меня не беспокоила, но даже в общем-то радовала гладкая кожаная ее жилетка под моими кончиками пальцев, дыхание ее слегка щикотало, и я чувствовала всей грудью и почти всем животом Сашкино упругое, теплое тело, и мне было все равно, и весело, и спокойно. И мы танцевали легко, уверенно попадая в такт, мои ноги между ее, и мне было так удобно держать голову прямо на ее плече, что я даже закрыла глаза. И мне даже подумалось на секунду, что вот это, вот именно это мгновение мне хотелось бы продлить вечно. Даже если Сашка была много костлявей и пахла совсем не так, как Наташа. Все равно. Мне хотелось бы сохранить этот момент совершенства навсегда. Именно этот, а никакой другой.
Но неожиданно мысль о Наташе пересекла мой убаюканный, но в тоже время восхищенный мозг, сердце как-то упало, и я открыла глаза. Девчонки вокруг смотрели на нас с упреком, некоторые шептались с партнерами, мальчишки почему-то улыбались, но мне было наплевать на них, я искала одну, одну только пару глаз. И наконец нашла.
В них было недоумение. Недоумение и дотоле незнакомая мне эмоция. Нет, может она и была мне знакома, но только не в этих родных карих глазах. Они никогда не смотрели на меня так, не мигая. И эти губы никогда не были такими почти невидимыми в тонкой струнке. И брови не были подняты именно... так. Это незнакомое выражение могло передавать только одно - неприязнь.
Но потом Наташа спохватилась, улыбнулась (как-то косо), неуклюже помахала рукой, и не дожидаясь ответа, отвела взгляд в сторону. Ее снова заслонила незнакомая мне пара. Я едва заметно вздохнула, уткнула нос в Сашкину шею и снова закрыла глаза. Потому что в эту ночь, совершенно и бесповоротно, изменилось все. В эту ночь закончились близнецы.