Эту историю я услышал в одном районном городке, где оказался в командировке уже на излете Советской власти. На мой взгляд, в ней, как в капле воды, отразилась история нашей страны первой половины прошлого века и четко обозначалась общая точка соприкосновения в кровавом диспуте о правоте между красными и белыми.
Началась она в 1929 году. В местности, где жил Матвей, объявили чрезвычайное положение по хлебозаготовкам. Проще говоря, начали силой выметать хлеб под метелку. А заодно объявили и коллективизацию.
Естественно энтузиазма у большинства местного населения все это не вызвало и любви к Советской власти не добавило. Кое-где даже начали и отстреливать наиболее борзых активистов.
Но в те времена Советская власть была еще властью серьезной — крови не боялась и не жалела, ни своей, ни тем более чужой. Наиболее активно недовольным, без особых церемоний, свернули шею. Говорливо недовольных отправили остудиться в места не столь отдаленные. Заодно частично прибрали и пассивно недовольных, но которые, по мнению властей, могли стать активно недовольными.
Попал под раздачу и Матвей. Нет, в сельсоветчиков из обреза он не стрелял и общественных амбаров не поджигал. Во всяком, случае не в чем подобном его не обвиняли. Но человек он был работящий и руки у него росли из нужного места, поэтому и детей сумел выучить, и сам имел достаток получше, чем у многих. По тем временам, это было если и не преступлением, то во всяком случае не очень приветствовалось. К тому же Матвей не скрывал, что лично у него идея коллективизации восторгов не вызывает и принять участие, в строительстве социалистического рая, в отдельно взятой стране, желанием не горит. А это уже были серьезные прегрешения. Если же к этому добавить, что в Гражданскую он воевал в корпусе генерала Мамонтова (и по слухам воевал неплохо), то, с коммунистической точки зрения, Матвей был человеком чуждым и опасным.
Вот его, окрестив социально чуждым элементом, на всякий случай и отправили строить Светлое Царство Свободы. Под отеческим приглядом вологодского конвоя.
Пока Матвей махал топором в лесах Северного Урала, умерла жена. Дом и имущество легли в фундамент лучезарного будущего. Дети разъехались. Поэтому освободившись из заключения, Матвей в родные края не вернулся. К детям тоже не поехал — не хотелось подставлять их своим присутствием. А кусок хлеба он себе заработать мог всегда и везде — желание и умение работать не нельзя ни конфисковать, ни национализировать.
Так крученая дорога судьбы привела донского казака в тихий провинциальный городок, где он незаметно прожил до самой войны.
В 1941 году в город, вместо красных преобразователей мира, пришли преобразователи коричневые. Матвея они не трогали и служить себе не заставляли. Все годы оккупации он на жизнь себе зарабатывал латая в будке на базаре обувку и чиня нехитрую утварь местного населения. Но 1943 году немцам «стукнули», что Матвей не только подшивает дырявые валенки, да кастрюли паяет, а является связником подполья. И даже прячет у себя раненого партизанского комиссара.
Стоит заметить, что при прежней власти продолжатели дела Феликса Эдмундовича не только высасывали из пальца врагов народа, космополитов и диссидентов, но с не меньшим усердием отлавливали и настоящих гаденышей. В этой истории они тоже довольно быстро выкопали немецкого «барабана». Оказался образцово сознательный советский гражданин. Борец за торжество дела партии, активный раскулачиватель и коллективизатор. Сам он в колхозе не работал — тяжело, не престижно и, мягко говоря, не очень сытно. Но отираясь в райцентре на мелких начальственных должностях бдительно и неусыпно стоял на страже интересов трудящихся, неустанно разоблачая саботажников, троцкистов и уклонистов. Приход немцев его бдительность не притупил.
Нужно отдать должное Советской власти — она не только взращивала подобного рода публику, но, за измену, не дрогнувшей рукой ставила ее к стенке. Вне зависимости от срока давности, происхождения, размера сапог и прежних заслуг.
А Матвея и партизана повесили на базаре. Обоих на одной перекладине. А потом зарыли в одну землю. И даже в одну могилу. Обоих. После войны в городе им поставили скромный памятник. Один, обоим — красному комиссару и социально чуждому казаку-белогвардейцу.
И Родина у них обоих тоже была одна.