Неизбывна память о той уже давней войне. Мне хочется рассказать только об одном дне из нашего детства той поры.
…Только распустит учительница Анастасия Николаевна ребятишек на летние каникулы, бригадирша Пелагея – вот она, под окошками. И когда она спит…. Чуть свет начинает ходить по деревне, стучит в рамы, будит усталых, с хроническим недосыпом колхозников, дает разнарядку на работу и наказ: чтоб норма была сделана! И чтоб ребятишек-школьников родители не шибко жалели, брали с собой в поле, на прополку посевов. Какой-никакой лишний трудодень заработают. А по деревне без толку нечего дурака валять. И ведь знает, что мы и так уже с первого класса каждое лето работаем то в полях, то на покосах. Война хоть и к концу идет, а хлеба колхозники досыта не ели уж который год. То урожай не вырастет, то доведут из района новое задание, пригонят машину в деревню, поставят к складу и выгребут все подчистую, в том числе и семенную рожь. Кладовщик матерится, до хрипоты доказывает, что если нынче рожь не посеем, то на будущий год вовсе зубы на полку. «Ты, мужик, утихомирься, а то и тебя увезут подальше от дома родного», - стращает кладовщика представитель из района. И Россихин наш «припухает».
Что поделаешь – война. У нее свои законы.
Ручная прополка – это часть битвы за высокий урожай, которого почему-то никак достигнуть не удается. Вся жизнь в деревне - то ударный трудовой фронт, то битва за хлеб, то соревнования за большое молоко, за высокие привесы мяса. На заборе у конторы еще не отмыло дождями, не стерло ветрами суровое напоминание: «Каждый колос – это удар по врагу». Учительница с ребятишками каждую осень ходят собирать колоски за комбайнами. По три - пять мешков колосков сдают на склад. Стало быть, и от их «ударов» фашистам перепадает.
… И вот звено полольщиков шагает «на битву за высокий урожай». Солнце только поднялось над бором и еще не жаркими лучами согревает спины. Тени на дороге от людей длинные, прямые, и идут бабы и ребятишки по своим отражениям как по компасным стрелкам – только вперед и в нужном направлении.
Мальчишки топают босиком. Кожа у них на подошвах за весенние дни отвердела так, что хоть по камням, хоть по пахоте или стерне – как трактора на гусенице. Цыпки – это да, мучают, но и к ним привыкли. В бане отмоют, отпарят и опять как новенькие.
Шагают солдатки и юные бойцы трудового фронта на работу неспешно. Пока росу на всходах не обдует, не подсушит солнышко, топтать посевы не позволено руководителями колхоза. Да это и без них понятно. Мокрый осот и в руки-то брать срамно и больно: грязные листья, колючки как на ерше, руки не отмоешь от зелени и земли, и за мокрые-то космы его не вытащишь из глубины, только лист обруснёшь.
- А чо, девки, может споем, взвеселим душу, - предлагает затейливая и никогда на людях не унывающая тетка Дарья. – Давайте-ка грянем, «Катюшу». Запевайте, девчонки!
Под бодрую песню зашагали и почти не заметили как дошли до места.
- Вы, ребятишки, бегите-ка вперед, как разведчики, обследуйте место, где табор можно разбить, да поищите петушки и пучки, - дает приказ звеньевая. К приходу старших мальчики уже встречают их с охапками пучек.
- Ну, молодцы, ну, герои, - хвалят их матери. – Будет суп наваристый, да питательный. А как подобьем его еще мукой, тогда и вовсе ложкой не провернешь.
Развели костер-дымокур от комаров и мошкары. Расселись вокруг отдохнуть после трехкилометровой дороги. Ждем, пока ветер поле обдует, обсушит.
- Что же это мы зря-то сидим, давайте-ка лучше поищщемся, - предлагает кто-то из женщин.
Бабы рассаживаются попарно. Достают из корзинок и котомок ножики. Одни подставляют другим головы, скидывают с них платки. «Поисковики» у них разнимают руками пряди волос, и на оголившихся рядках выскребают ножами «главного деревенского врага» - вшей. Явственно слышно, как под ногтями и ножами гибнет вражеское войско. Битва идет на полное поражение еще с первого года войны, но пока безрезультатно. Нету мыла, худо со сменным бельем, одежонка и обутки поизносились, и тоже нет им замены. Щелок и баня не спасают от напасти, прожарка одежды - тоже.
- Ну, девка, прямо засыпные у тебя гниды, - слышится разговор. – Позавчерась искались, и я у тебя кажется всех выскребла, а они опять расплодились.
- Вот и тут тоже не лучше, - вторит ей женщина из другой пары. – Живучие паразиты, не дохнут от нашей порченой крови. То с клопами спасу нет – давим их, шпарим кипятком и хоть бы хны, то ото вшей отбиться не можем. А в поле или на покосе гнус да овод нас заедают – не продохнуть. Што на фронте, што в тылу – сплошное мученье и горе людям.
… Вот так и проходят «в безделье» короткие минуты передышек. На прополке ли, в сенокос ли, в домашней ли обстановке – за песней, за разговорами задушевными, за перебранками и коротает трудовой люд «свободное время». Нередко со слезами на глазах.
***
- Выходи строиться, - командует звеньевая с загонки. – Пора зачинать, обдуло траву.
Нас, школьников, старшие ставят промеж собой. Чтобы они зорким глазом видели все наши недоработки, и устраняли их.
Ох, и зараза же эта осоть-трава! За неделю борьбы с нею наши руки сделались шершавые и неотмывно грязно-зеленые. В рукавицах дергать ее не дают старшие, не будет качества в работе. Кожа на ладонях исколота до крови.
После обеда устроились кто-где в тенечке. Так и уснули. Только вдруг слышим плач, всхлипывание и тихий разговор. Интересно: гром греми, не проснулись бы, а вот услышали эти всхлипывания и проснулись, заприслушивались: в чем дело?
- Не могу я, мама. Терпенья нету как болят руки исколотые, исцарапанные. - Это жалуется наша одноклассница Валька.
- Потерпи, доченька, вечером воды согреем, попарим руки, смажем маслицем, они к утру и заживут. А сейчас я завяжу тебе правую руку платком, через него не так осоть колоться будет. Чё ребятишки-то скажут, если ты на загонку не выйдешь. Да и меня бабы за жалость осудят.
Вот оно-боевое воспитание подрастающих колхозников.
Шагает по полю шеренга ровным рядом во всю ширину. Спины у всех в земном поклоне, а руки теребят и теребят будто заводные осоть, пестовник, жабрей, денежник, лебеду – все, что мешает на сегодня хлебным росткам набирать силу. Со стороны посмотреть, будто не люди, а чудовищные птицы вышли на кормежку.
К осени-то сорняки (особенно неистребимый осот) снова повылезут из недр земных и обступят стеной колосья, распушатся, зацветут желтыми и розовыми шишками, и шишки эти попадут при обмолоте в зерно, и всю осень и зиму будут их бабы отсеивать на подтоварнике и носилками сваливать под ближний яр, в лесок. Так и идет круговорот полезного и вредного в природе, добра и зла на земле.
- А жизнь-то наша на осоть похожая, - затевает разговор идущая на правом фланге женщина. – Такая же горькая, жгучая да колючая. Уж как мы ни бьемся, ни колотимся, а она нас со всех боков жжет безжалостно. И нет людям от нее избыву.
- Ничего, война кончится, полегче заживем.
- Не сразу заживем, - вступают в разговор другие. – Мужиков-то не осталось. Вон сколько похоронок пришло, почти в каждый дом. Вернулось пока только трое битых - израненых. Ефима Ильича сразу на трактор, а Якова Дарофеевича в счетоводы, как инвалида определили.
- Бригадиршу нашу уж ветром качает, хоть бы ей на замену мужика.
- Командиров-то мы насмотрелись, наслушались, на своей шкуре испытали, а Палагея баба хоть и строгая, а жалостливая.
- А вот и она, легкая на помине.
Тетка Палагея подъехала к нашему становищу, слезла с двуколки, взяла в руки сажень, подошла к нам, на загонку.
- Время уже обеденное, - сказала, - идите, бабы, готовьте еду. А вы, ребятишки, распрягите конишку, да привяжите его на вожжах к дереву, где трава получше.
Вот уж костер разгорелся. Кто варит картошку, кто похлебку из пучек с мучной подбойкой, кто разогревает принесенную из дома снедь. Над лагерем запах дыма и сытного. Вечно голодные наши желудки изнывают в ожидании, когда нас позовут на обед матери. Заранее знаем: нахлебаемся до отвала витаминно-пучечного варева. А через час-два снова в животе заурчит от голода. Тоже идет борьба - с утра со сном, а к вечеру – с голодом. Или наоборот. Но все равно приходится и с тем и с другим бороться, потому как на все ограничение. И на сон, и на обед. Притащимся с работы, поужинаем и надо бы по разумному-то ребятишкам завалиться спать. Но разве усидишь дома, когда молодежь на полянке пляшет, поет, а детвора среди улицы в лапту играет, в шильчик.
… Подошла к костру бригадирша. Бабы приглашают ее отобедать, чем Бог послал… «Спасибо, не беспокойтесь, я с собой котомку вожу, проголодаюсь – прямо за рулем поем».
- Ну, тогда рассказывай, чего намеряла, чего мы сделали?
- А намеряла я вам загонку вот до того колка. Если к вечеру с ней управитесь, значит сделаете норму на сто двадцать процентов.
- Ты нам объясни не в процентах, а в трудодни переведи.
- В трудоднях вы, бабы, заработаете сегодня по одному с половиной, а ребятишки по трудодню.
- Это почто же вы ребятишек-то за людей не считаете? – возмущаются наши матери. – Оне ить, в одном ряду идут, а осоть дергают наравне с нами.
- Это не я придумала, - говорит Палагея, - Это в конторе такие нормы на прополку установили.
А поясницы-то к вечеру и у ребятишек тоже ломит – не разогнешься смаху. И ладошки от осота жжет нестерпимо.
… Ну вот, дошли до намеченного колка. Со стонами, с охами разогнули свои задубелые натруженные спины.
Оглянулись на пройденный в битве с сорняком путь. Считай, всё поле отстояли. Расти, набирайся сил, хлебушко. Всем ты нужен, никто без тебя не обходится – ни солдат, ни рабочий. Ни товарищ Сталин. Только мы – твой обслуживающий персонал, рядовые колхозники, меньше всех сыты тобою бываем. Пропалываем, обиходим твои поля, а сами подкрепляем силы свои пучками, да другой полезной съедобной травой и картошкой. Что поделаешь – война, где «каждый колос – удар по врагу». Всем, до последнего колоска, уже четыре года делятся колхозники с солдатами на передовой, лишь бы скорее они управились там с врагом, лишь бы скорей победа.
… Вечереет. Закончен трудодень. Так же как и утром, неспешно шагаем домой. Солнце опять светит нам в спины. Опять впереди маячат наши длинные тени. Кто-то шагами измеряет свою тень: раз, два,… пять… девять, десять. Стало быть, по народным часам сейчас время десятый час. Трудовой июльский день – с восхода до заката – отстояли, как и наказывала Палагея, «как штык».
На входе в улицу, идущая впереди неугомонная тетка Дарья опять вдруг встрепенулась, вскинула руку, притопнула, и словно в гуляньях или на полянке пошла в пляс с частушкой:
«Я на печке сижу, нитки сматываю,
Каждый день трудодень зарабатываю!».
- Пусть наши слышат: живые и здоровые вертаемся с работы домой. И поживем ишшо!
… А я вот теперь, спустя десятки лет, не перестаю восхищаться крепостью духа наших матерей и удивляться: из какой же земной глубины произрастают, как у осоти, неистребимые корни наших русских деревенских женщин? До слез обидно за них, тех давних колхозников, и в первую очередь – женщин, не щадивших в работе не сил своих, ни здоровья, кому при уходе на пенсию государство «вырешило» по восемь (!) рублей в месяц. А в Великую отечественную войну они были от начала до конца самой надежной опорой солдатам, за что наградили их разъединственной медалью «За доблестный труд»…
И ребятишек тех, военной поры, тоже жалко: не признали их участниками трудового фронта, хотя по Закону на то стажу хватало. Не доросли, говорят чиновники, вы тогда до пятнадцати (позднее – двенадцати) лет. А раньше этого, мол, у нас по законодательству не разрешено использовать советских детей в труде. Стало быть, и речи об этом не может быть
Вот так…