Республика клоунов. 1-12

                РЕСПУБЛИКА КЛОУНОВ
                Иоганну Георгу Эльзеру посвящается
                1
- Ты знаешь, почему ты здесь. Ты – враг государства. Именно так, а не наоборот. Ты не способен подчиняться, не способен верить, не способен стать безликой частью единого механизма. Даже если бы захотел. Способность преданно смотреть в глаза, стоя на задних лапах – это врожденное качество. Тебя, конечно, можно сломать, но государство не перестанет подозрительно коситься в твою сторону. Так что, оптимальным было бы тебя просто уничтожить. Появись ты на свет несколько раньше или в другом месте, тебя бы уже не было в живых. Сейчас же и здесь твое существование обходится государству дешевле, чем твое исчезновение. Пока.
Говоривший человек взял паузу и полностью сконцентрировался на ночном шоссе. Его молодой спутник молча ждал продолжения. Говорить – право каждого, быть услышанным – привилегия. К тому же, он все еще сильно нервничал, хотя и старался изо всех сил демонстрировать спокойствие. Ему очень не хотелось облажаться, оказавшись рядом с этим человеком. Оказаться рядом с ним – это тоже привилегия, привилегия избранных.
- Тебя долго изучали, парень. До тех пор, пока не исчезли все сомнения в правильности выбора. Очень интересно то, о чем ты говоришь, еще забавней то, о чем думаешь, но главное все же – что ты делаешь, что способен сделать и чего не сделаешь ни при каких обстоятельствах. Извини, Бонзо, но я должен знать о тебе все, до последней мелочи.
Когда человек назвал его по имени, Бонзо приободрился и осмелел, ровно настолько, чтобы задать своему собеседнику первый вопрос.
- Велиал, а во сколько обходится государству твое существование?
Человек на мгновение отвлекся от дороги и с улыбкой посмотрел на молодого волка.
- Надеюсь, что дорого.
- Это что-то личное? – продолжил опрос Бонзо.
- Избегай личного, парень, - улыбка сошла с лица Велиала. – Все, что субъективно, ограничивает наши возможности. У меня есть цель, и я хочу ее достичь, - вот и все.
- Какая? – не унимался, окончательно освоившийся в компании Велиала, волк.
- А это уже личное? – смеясь, ушел от ответа человек.
Какое-то время ехали молча. Бонзо удобнее устроился в кресле и закрыл глаза. Ответы на остальные вопросы он получит потом, когда придет время. А пока можно было подумать над тем, что уже произошло. В том, что это произошло, молодой волк не находил ничего необычного. В конце концов, не к этому ли он шел, отвергая все, что хоть как-то покушалось на его свободу выбора. Многие и не единожды смотрели на него, как на идиота, когда он в очередной раз терял больше, чем приобретал, и отделывался коронной фразой: «Это мой выбор». Немало было и таких, кто по-хорошему завидовал его стойкости в борьбе с окружающим миром и готов был следовать за ним. Но с возрастом, таких соратников становилось все меньше и меньше. Взрослея, волк все чаще сталкивался с силой, которая не давала ему возможности выбирать. Для этой силы он был всего лишь статистической единицей, но противостояние ей постепенно превращалось для волка в смысл существования. Теперь идиота в нем видели даже недовольно ворчащие. Одиночество долгое время оставалось единственным результатом этой бессмысленной борьбы. Одиночество и непонимание.
Сегодня все изменилось. Теперь Бонзо не одинок. Произошло это неожиданно и одновременно буднично. Автомобиль остановился рядом с волком, находившийся за рулем человек опустил боковое стекло, представился и предложил занять место в салоне. Одно только имя человека отметало всякие сомнения,  и волк, не проронив ни единого слова, открыл дверь автомобиля. Каждый, кто знал значение слова «блог», слышал и имя Велиал. А Бонзо не только слышал, но и был его постоянным читателем. Теперь же оказалось, что и Велиал читал блог Бонзо. «Ты – враг государства», - услышать эти слова из уст самого Велиала мечтал не один блоггер. Но слова «я должен знать о тебе все» - это уже из совсем другой реальности.
- Просыпайся парень, мы почти на месте.
Молодой волк открыл глаза и стал вглядываться в огни приближающегося города.
- Это Аллин, если тебе о чем-то говорит название этого городишки.
- Резонансное ДТП. Трое погибших. Полицейский чин, совершивший наезд в невменяемом состоянии, полностью оправдан. Влиятельные родственники, круговая порука, деньги и еще раз деньги, - подтвердил свою осведомленность Бонзо.
- Все верно. Но это не все. Есть еще ад, в который это создание превратило жизнь местной журналистки, осмелившейся требовать наказания виновного. А также собственная теория эволюции и три звезды на капоте его машины.
- Мы едем к ней? – спросил волк.
- Нет, мы летим к звездам, - ответил человек. – С этого момента тебе лучше перестать задавать вопросы. Просто делай то, что я буду говорить.
Автомобиль минут двадцать кружил по ночным улицам, пока не припарковался во дворе многоэтажного дома. Велиал достал из бардачка две пары перчаток, дал одну из них волку, взял с заднего сидения длинный сверток и бесшумно покинул салон автомобиля. Бонзо также тихо последовал за ним. Потом человек и волк молча направились к одному из подъездов дома. Как только они оказались в метре от входной двери, та   открылась, и какое-то невзрачное существо с низко опущенной головой прошмыгнуло мимо них. Велиал и Бонзо успели войти прежде, чем дверь автоматически захлопнулась. Дверь одной из квартир на втором этаже оказалась тоже слегка приоткрытой. Человек ни на секунду не замедляя шаг, зашел в жилище. Волк последовал за ним, не забыв при этом закрыть за собой входную дверь. Еще через мгновение Велиал и Бонзо стояли у изголовья кровати, на которой, укрытый лишь густой пеленой тошнотворного перегара,  урывчато похрапывал хозяин роскошной квартиры. Человек аккуратно положил сверток на тумбочку и достал из кармана шприц, наполненный зеленоватой жидкостью.
- Держи его за плечо, только не переусердствуй. Это тело вдребезги пьяное, так что сильно брыкаться не должно, - скомандовал Велиал волку и сам прижал спящего с другой стороны.
После этого он умело ввел содержимое шприца в горло жертве. Несколько минут, парочка конвульсий, и гордость полиции Аллина захлебнулась собственной блевотиной. Пока молодой волк оторопело разглядывал труп, человек развернул сверток,  достал из него синюю розу и опустил ее в хрустальную вазу на инкрустированном столике.
- Уходим, - сказал он, потянув за руку Бонзо, уставившегося на необычный цветок.
Обратный путь к автомобилю показался молодому волку неимоверно долгим. Только на выезде из Аллина он окончательно пришел в себя.
- Мы были не одни? – спросил Бонзо человека, не глядя в его сторону.
- С чего ты взял? – с интересом посмотрел на него Велиал.
- Одна машина ехала перед нами всю дорогу до того дома, вторая мигнула фарами при повороте во двор, и тот тип, что выскочил из подъезда.
- Я уже говорил тебе, что у меня есть цель. До ее достижения еще далеко, так что я не могу позволить себе даже самую незначительную оплошность.
В этот раз волк не стал спрашивать о цели. Человек ответил сам, высаживая Бонзо из автомобиля на том же месте, где подобрал.       
- 13 минут Иоганна Георга Эльзера. 13 минут, разделившие Иоганна Эльзера и Адольфа Гитлера. 13 минут, не позволившие изменить мир. К лучшему или к худшему – не столь важно. Это был шанс.  13 минут – случайность или закономерность? Вот что по-настоящему важно для меня. Может ли человек ниоткуда изменить мир, или все тщетно, и 13 минут Иоганна Эльзера – это тот непреодолимый барьер, который всегда остановит посягнувшего на мироустройство. Я хочу знать. Я хочу добраться до этих чертовых тринадцати минут. Я хочу подобраться ближе. Я хочу увидеть, что будет дальше.

                2
Бегемот должен был проснуться где-то ближе к обеду, в маленьком домике на берегу моря, с легким похмельем в голове, усталостью в мышцах и очаровательной кошкой под боком. Приблизительно так он просыпался весь последний год, с тех пор как решил окончательно отойти от дел. Менялись степень похмелья, усталости, партнерши, но его маленькая крепость и море всегда оставались на своем месте. До сегодняшнего утра, или дня, а может и вечера.
Бегемот проснулся на мраморном полу янтарной комнаты с зеркальным потолком. Для начала кот пристально изучил свое собственное отражение и только потом янтарную мозаику, придя к выводу, что тот, кто обустраивал это помещение, обладал неплохим вкусом. Изысканно и неимоверно дорого, но без вычурности и снобизма. Единственной неуместной вещью в этой комнате был Бегемот, но, похоже, именно так все и задумано. Наверное, каждый, кому повезло или не повезло здесь оказаться, должен был испытывать вполне определенные чувства, нечто близкое к осознанию никчемности собственного бытия. Ты – никто, в отличие от тех, по чьей воле здесь оказался. Ты понятия не имеешь, где окажешься после этой комнаты, и точно знаешь только то, что это целиком и полностью зависит от тех, кто сейчас за тобой наблюдает. Бегемот попробовал приподняться, но тело его не послушалось.
- Не утруждайтесь, вам скоро в обратный путь. В таком состоянии вас будет удобнее транспортировать, - в голосе невидимого собеседника не было ни капли иронии.   
Кот расслабился и стал ждать продолжения.
- Вы догадываетесь, кто мы? – спросил невидимый собеседник.
- Думаю, гномы, - после короткой паузы предположил Бегемот.
- А почему не эльфы, например? - оживился собеседник.
- Не знаю, - не стал утруждаться кот.
- Думаю, вы догадываетесь, что нам от вас нужно?
Кот позволил себе кривую ухмылку.
- Наверное, то, что я лучше всего умею делать.
Собеседник взял паузу. Бегемот явственно представил, как он улыбается вместе с остальными где-то за зеркалом.
- Вы когда-нибудь слышали о республике клоунов?
- Совсем немного, - изрядно покопавшись в памяти, ответил кот.
- Это одно из недавно образовавшихся государств, если так можно сказать. С момента образования прошло не так много времени, но уже сейчас многие удивляются, что это жалкое подобие государства еще не исчезло с мировой карты. Главная достопримечательность этой республики, как можно понять из названия, - это клоуны, социальная группа, появившаяся после обретения независимости в результате каких-то внутренних особенностей местного социума. На данный момент, практически монополизировала государственное управление на всех уровнях. При этом нельзя сказать, что какой-то вид доминирует в среде клоунов. Там в равной степени представлены и люди, и звери, и эльфы, несмотря на сильные исторически сложившиеся антиэльфийские настроения. Что действительно объединяет всех клоунов, так это ряд личностных качеств: цинизм, глупость, жадность, завышенная самооценка, ну и все в этом роде.
- Надо же, как необычно, - не удержался от иронического замечания Бегемот, но собеседник, похоже, пропустил его слова мимо ушей.
- В общем, это их дело. Нас же интересует серия зверских убийств, произошедших в последнее время в республике и по понятным причинам оставшихся нераскрытыми. Было бы неплохо, разобраться в происходящем на месте. Именно для этого вы нам и понадобились.
Кот промолчал.
- При этом вы можете рассчитывать на нашу всестороннюю поддержку, - продолжил невидимый собеседник. – Думаю, вы понимаете значение этих слов. В средствах вы также не будете ограничены, - с помощью денег в республике можно решить практически любой вопрос. Но, старайтесь не афишировать свои финансовые возможности. В противном случае, клоуны не отстанут от вас, пока не выпотрошат. Главное, выясните, что там происходит.
- Я так понимаю, выбора у меня нет, - перебил говорящего Бегемот.
Невидимый собеседник снова проигнорировал его слова.
- И еще одно, - собеседник сделал паузу, будто засомневался в чем-то, - философский камень.
- Я думал, он уже давно в ваших хранилищах, - в очередной раз съязвил кот все с тем же результатом.
- Если в ходе расследования всплывет эта тема, не игнорируйте ее. Мы склонны считать, что если философский камень и существует, то на данный момент он находится где-то в республике клоунов. На этом, пожалуй, все. До встречи, Бегемот. Мы рассчитываем на вас.
Проснулся Бегемот в маленьком домике на берегу моря, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом. Похмелья и усталости не чувствовалось. Очаровательной кошки, как и кошелька уже не было. Кот поднялся с кровати, внимательно осмотрел комнату и вышел из дома. Настроение было мерзким, даже волны, игриво пытающиеся сбить кота с ног, сейчас раздражали. Безмятежное существование Бегемота подошло к своему логическому завершению. Гребаный мир в который уже раз вспомнил о его существовании. Кот вдоволь накупался в теплой морской воде, теперь ему снова предстояло окунуться в дерьмо. В том, что именно этим ему и предстоит заниматься, Бегемот ничуть не сомневался. Боялся он не убийств, к которым давно привык, - он думал о клоунах, с которыми придется столкнуться. Клоуны, заинтересовавшие гномов, -  что может быть хуже. Похоже, все, что Бегемот презирал, все, от чего пытался избавиться все эти годы, снова возвращается в его жизнь, и на этот раз в какой-то особенно извращенной форме.

                3
- Знаете, к чему на самом деле стремится любое разумное существо, само того не подозревая? Ни за что не угадаете. Желание умереть – вот, что всеми нами движет.
Кролик Лупс плюхнулся в кресло и посмотрел на груду тел на полу в центре гостиной. Известное семейство бобров в полном составе, связанное по рукам и ногам, с кляпами во рту и с ужасом в глазах. В глазах же Лупса не было ничего, кроме мальчишеского озорства.
- Страх, снова этот гребаный страх, - кролик скорчил гримасу, которая должна была, по его мнению, выражать грусть. – Каждый раз одно и то же. Хотя… Может экзистенциалисты и правы. Может, страх – это все, чем мы живем. В любви, в радости и в горе. Всегда присутствует страх. Страх потерять, страх не найти, страх неизбежного. А сейчас… Сейчас просто не осталось ничего, кроме страха. Страх в чистом виде. Все остальное уже неважно. Куда подевалась былая напыщенность? Где, казалось бы, застывшая навсегда маска высокомерия? Так ли скучен и нелеп мир у ваших ног, как это было еще вчера? Не появилась ли у вас несбыточная мечта, которую не купишь ни за какие деньги? У вас всегда был выбор. Практически абсолютное право выбора. Теперь у вас выбора нет. Никакого. Вы ничуть не зависели от общества, а теперь полностью зависите от меня. Забавно, не правда ли? Как все относительно в этом мире. Как все непостоянно. А знаете, вы ведь изменились, стали лучше. Именно сейчас, когда в ваших глазах нет ничего, кроме страха. Парадокс… Уйди я сейчас, и вы бы уже не смогли жить как прежде. Вы бы всю оставшуюся жизнь ценили то, чего раньше просто не замечали. Вот в чем суть всего происходящего. Я сделал вас лучше. Я дал вам другую жизнь. Жизнь, наполненную смыслом. Мне не нужна ваша прежняя жизнь, нафаршированная дерьмом. Я заберу у вас жизнь, наполненную смыслом. Так что не думайте, что все дело в заплаченных за вас деньгах. Мне в жизни просто повезло, - я занимаюсь любимым делом, за которое мне еще и хорошо платят. Вот и все.
Лупс умолк и огляделся по сторонам. Потом он встал, подошел к музыкальному центру и поставил принесенный с собой диск. Грустная музыка, словно угарный газ, стала неумолимо наполнять комнату. Кролик подошел к окну и не оборачиваясь просветил несчастное семейство.
- U-2. Moment  of Surrender.
Когда песня закончилась, Лупс оторвался от созерцания великолепного сада за окном и достал пистолет с глушителем. Стрелял он не спеша, тщательно целясь каждой жертве между глаз. Маленькие дырочки над переносицами, остекленевшие глаза и застывший в них страх, уже навсегда.
Кролик бросил пистолет на пол, подошел к дивану и взял в руки букет из трех синих роз. Сорвав упаковку, Лупс аккуратно положил две розы на тела своих жертв и с третьим цветком в руках покинул дом.
Сейчас, когда все закончилось, Лупс выглядел если не самым счастливым, то уж точно самым умиротворенным существом на свете. Он неспешно шел по улице, радуясь солнцу и каждому облачку на небе, каждому цветку и каждому дереву на своем пути, каждому встречному прохожему. Они улыбались ему, он улыбался им в ответ, и шел дальше. Потом он запрыгнул в полупустой троллейбус, даже не посмотрев на номер маршрута, и занял свободное сидение возле симпатичной молодой самки с книгой в руках. Когда троллейбус двинулся, кролик стал открыто любоваться самкой, полностью увлеченной чтением и не замечающей ничего вокруг. Глаза ее смешно бегали по строчкам, кончик языка то и дело облизывал сочные губы, а красивый лоб периодически морщился, наверное, на самых важных моментах повествования.
Молодая самка вдруг перестала читать и задумчиво уставилась в окно. Минут через пять она собралась было вернуться к чтению, но тут заметила улыбающегося соседа и смутилась.
- Наверное, очень интересная книга, - спросил ее Лупс.
-  Фредерик Бегбедер, «Любовь живёт три года», - самка улыбнулась ему в ответ.
Милая, еще не испорченная разочарованием улыбка самки, озорные искорки в глазах кролика, полупустой и полусонный троллейбус, солнечная, бессмысленно суетливая, навсегда уносящаяся в прошлое жизнь за окном, и дофамин Бегбедера.
- Глупая книга, - сказал кролик, утопая в огромных глазах самки.
- Глупая, - немного подумав, согласилась она и захлопнула книгу, - а вы, я вижу, любите цветы?
- Обожаю, особенно розы, - ответил кролик и протянул самке цветок, - кстати, это вам.
Самка осторожно взяла розу из его рук, не став при этом изображать ожидаемое в таких случаях смущение и демонстративно наслаждаться ароматом. Благодарность самцу она выразила в еще одной милой улыбке.
- Синий – не совсем обычный цвет для розы.
- Если уж быть совсем точным, то совсем необычный, - согласился Лупс, - еще никому не удалось вывести сорт синих роз. Хотя, вы себе даже представить не можете, сколько разумных существ посвятили этому жизнь.
- А как же эта? – удивилась самка.
- Этому цветку синий цвет придали искусственно с помощью специальных растворов.
- Надо же, - по лицу самки проскользнуло искреннее разочарование, то ли позабавившее, то ли умилившее кролика.
- Синяя роза для меня – это символ совершенства, недосягаемого, но такого притягательного, - сказал он, изобразив на своем лице грусть, куда правдоподобнее, чем в предыдущем случае.
- Вы философ, - поверила ему в отличие от предыдущих «собеседников» самка.
- Ну, скажем так, моя работа требует философского подхода. Иначе «профессионального выгорания» не миновать.
Самка смотрела на кролика с возрастающим интересом и незаметно для себя самой перешла к вопросам, носящим явно тестовый характер. Результаты опроса, ее, похоже, полностью удовлетворили.
- Меня зовут Эстер, - сказала она на прощанье, протянула кролику визитку с координатами, в сотый раз подарила свою лучшую улыбку и только после этого вышла из троллейбуса.
Лупс провел самку взглядом, взял в руки забытую книгу и открыл ее наугад. «Самое удивительное в этой жизни то, что она продолжается», - прочитал он.    
                4
«Смайлик неправ. Ману не глупый. Просто Ману не умеет высказывать свои мысли вслух. И камешек говорит с Ману, а не с ним. Он всегда с Ману говорит. Стоит лишь Ману о чем-то подумать, как он отвечает Ману. Где бы Ману ни был. Поэтому Смайлик неправ. На самом деле все наоборот. Ману знает. Камешек знает».
Поросенок посмотрел в зеркало, сощурился, потом немного поморщил лоб, пошевелил ушами, прикусил язык и снова вернулся к своему дневнику.
«Смайлик прав, - Ману некрасивый. Смайлик красивый. Потому что сильный. Ману мягкий. Ману тоже думает, что он некрасивый, и камешек смеется над ним. Камешек всегда смеется, когда Ману думает глупости. Только Ману не глупый. Просто Ману нравится, как смеется камешек. Ману не глупый. Ману знает, что все наоборот».
В коридоре кто-то громко позвал Ману, и поросенок тут же бросил на стол ручку, захлопнул толстую тетрадь, спрыгнул с высокой табуретки на пол и вприпрыжку бросился к двери. Развязанный шнурок остановил его в сантиметрах от цели. Морщась от боли, поросенок тщательно завязал желтые шнурки на фиолетовых кедах и осторожно, поглядывая под ноги, выбрался в коридор.
-Ману, приберешься там и не забудь закрыть на ночь входную дверь, а то однажды утром проснешься, а твои подопечные разбежались кто куда. Будешь их потом собирать по всему городу, - проинструктировал поросенка доктор.
Поросенок улыбнулся ему в ответ своей единственной улыбкой. Проходя мимо дежурки, доктор увидел на столе тетрадь.
-Когда ты закончишь свою рукопись, Ману? Я бы с удовольствием ее почитал, - спросил он.
Ману снова улыбнулся, а еще зачем-то вытер рукавом нос. Он всегда зачем-то вытирал рукавом нос, когда смущался. Поросенок дождался, когда за доктором захлопнется дверь, закрыл ее на замок и мигом бросился в дежурку.
«Смайлик неправ», - написал он в своем дневнике, посмотрел в зеркало и увидел там укоризненно смотрящего на него поросенка. Ману отвел взгляд, тяжело вздохнул, закрыл тетрадь и вышел из комнаты.
Первым делом он тщательно вымыл металлический стол, потом струей из шланга долго гонял по полу красные капельки, пока последняя из них не скрылась в сливном отверстии. После этого поросенок тщательно перемыл и без того чистые инструменты и расставил их по местам. Затем долго возился с одеждой, небрежно сложенной в полиэтиленовые пакеты. Сначала он вытрусил ее на тахту, потом аккуратно разложил по комплектам и сложил обратно в пакеты. Пакеты также сложил в аккуратную стопку, от большего к меньшему. Наградой за тщательно выполненную работу стала зажатая в кулачке серебристая монетка. Поросенок поднес ее ко рту, подышал на нее и протер с обеих сторон носовым платком с неумело вышитыми на нем бабочками разных цветов. Спрятав монетку в карман, поросенок занялся своими подопечными.
Кусок пахнущего мятой мыла, мочалка в виде плюшевого мишки, махровое полотенце с темно-синим слоником с огромными зелеными глазами, металлическая расческа с густыми и крепкими зубьями, немного времени – и семейство бобров снова вернулось в свои камеры. Чистые и причесанные. И даже маленькие дырочки над переносицами, очищенные от засохшей крови и мозгов, стали выглядеть более естественно.
«Смайлик неправ», - прочитал глазами поросенок и взял в руки свою единственную гелевую ручку. «Заратустра где-то есть. Его не может не быть. Иначе, зачем Ману существует?»
Ману вздрогнул и посмотрел на настенные часы. Положение стрелок успокоило его. Секундная, сделав три полных круга, позабавила.
«Смайлик прав. Смайлик знает, чего хочет. Хорошо, когда знаешь, чего хочешь. Смайлик хочет стать Заратустрой. Только Заратустра уже где-то есть. Я знаю. Камешек знает, хотя и смеется. Камешек иногда смеется, когда думает, что мне лучше не знать. Только я все равно знаю. И камешек знает. Ману знает, Ману – не Заратустра. Ману знает, Ману увидит Заратустру. Иначе, зачем Ману существует?»
Поросенок снова посмотрел на часы. Положение стрелок заставило его тяжело вздохнуть, закрыть свою единственную тетрадь и направиться к выходу.
Ману закрыл входную дверь на ключ и уставился в ночное небо, выискивая на нем падающие звезды. «Три», - сосчитал в уме поросенок, снова тяжело вздохнул и двинулся в путь.
Шел он долго, избегал освещенных улиц, время от времени останавливался на перекрестках и, то ли прислушивался, то ли принюхивался, потом несколько минут смотрел в нужном направлении, тяжело вздыхал или зачем-то вытирал рукавом нос, и шел дальше.
Калитка предательски скрипнула, зло потрескивал потревоженный гравий, испуганно шипели разбуженные цветы. Ману провел рукой по холодной поверхности входной двери, заглянул в темную бездну окон и прошел на задний двор. Ухоженный лоскуток газона, несколько фруктовых деревьев, парочка розовых кустов у забора, пластиковая мебель, надувной бассейн, обязательный гриль, спокойствие, уют и приоткрытая задняя дверь из плексигласа.
Ману не спеша переходил из комнаты в комнату. В абсолютно темных – останавливался, закрывал глаза и прислушивался. В освещенных лунным светом – с интересом изучал обстановку и вещи. На десерт поросенок оставил спальни. Ровное, спокойное, почти синхронное дыхание супружеской пары настолько умиляло, что он даже улыбнулся своей единственной улыбкой. А косметика на туалетном столике заставила на какое-то время забыть обо всем на свете, даже о Заратустре. Ману не успокоился, пока не перенюхал все флаконы и тюбики на столике. Потом он по привычке тяжело вздохнул и перешел в детскую. Здесь было еще интересней, - комната была просто завалена плюшевыми игрушками, от миниатюрных до просто огромных, размером едва ли не с самого поросенка. Ману с завистью посмотрел на самку-подростка, спящую в обнимку с огромной розовой лягушкой.
Едва уловимый цокот настенных часов вернул поросенка в реальность. Он забыл об игрушках и сосредоточился на одежде подростка, которой не было разве что на люстре. Наибольший интерес Ману вызвала груда вещей на полу у кровати. Поросенок нашел среди них джинсы, нащупал в них потайной кармашек и положил туда маленькую серебристую монетку, предварительно не забыв  снова подышать на нее и протереть носовым платком.
К своим подопечным Ману вернулся под утро. Ему страшно хотелось спать, но еще больше – сделать новую запись в своем дневнике.
«Смайлик прав. Совсем не обязательно смотреть в бездну, чтобы бездна посмотрела на тебя. Ману теперь тоже знает. И камешек знает, только молчит. Иногда он молчит. Как Ману. Только все равно все наоборот. И Заратустра где-то есть».            

                5
   В этот раз все было по-другому. Место было изумительно красивым. Искусственное озеро довольно приличных размеров, охватывающий его полукругом лиственный лес и ряд однотипных деревянных домиков на берегу. И все это в багровых тонах заката. В одном из домиков сейчас и находились Велиал с Бонзо, в компании холеного бабуина, на которого непрошенные гости не произвели ни малейшего впечатления. Тяжелая нижняя челюсть, бегающие желваки, презрительная кривая ухмылка, надменный взгляд и пестрый атласный халат на голое тело. Казалось, бабуин даже не заметил пистолет в руке Велиала, который сидел напротив него в кресле и молча изучал хозяина дома. Так продолжалось уже минут двадцать. Наконец, бабуин не выдержал. Он с раздражением посмотрел на циферблат своих наручных часов и выплюнул первые слова с момента появления «гостей».
- Кошелек в кармане куртки. Там довольно приличная сумма. Берите и убирайтесь. Если вы сделаете это быстро, я буду считать все произошедшее забавным недоразумением.
Велиал промолчал. Прошло еще несколько минут. Хозяин дома снова посмотрел на часы, потом снял их с руки и положил на журнальный столик.
- Забирайте. Мне они все равно уже надоели. А вот машину не отдам, - это моя любимая. Жена подарила на юбилей.
На этот раз Велиал улыбнулся, достал из кармана глушитель и стал не спеша накручивать его на дуло пистолета. Надменное выражение лица бабуина, наблюдавшего за его действиями, уступило свое место искреннему удивлению, не более того.
- Кто? – рявкнул бабуин без малейшего намека на испуг.
- У вашей супруги изменились жизненные планы. А еще она хотела бы вернуть свой подарок, - ответил ему человек.
Бабуин, наконец, занервничал. Его маленькие глазки забегали, тяжелая челюсть стала понемногу отвисать.
- Дайте мне ей позвонить, - в его голосе уже не осталось ни надменности, ни презрения, ни удивления. Сейчас он, похоже, просто вступил в деловые переговоры.
- Мадам просила не беспокоить ее по пустякам, - Велиал сопроводил свои слова едва заметной улыбкой.
- Сколько? – начал дергаться бабуин и схватился за грудь. – Мне нужно принять лекарство. Оно на столе на кухне.
- Бонзо, принеси, - обратился человек к стоявшему все это время у окна волку.
- Тридцать капель и немного разбавь водой, - бросил вдогонку Бонзо бабуин.
На кухне волк взял стакан, налил в него немного воды, отсчитал сорок капель дигиталиса, потом достал из кармана свой пузырек и влил его содержимое в стакан.
Бабуин выпил лекарство одним глотком и откинул голову на спинку кресла. Теперь на часы посмотрел уже Велиал.  Прошло еще минут двадцать. Все это время хозяин дома неотрывно пялился в потолок.
- Сколько? – наконец, едва ворочая языком, задал единственно значимый для него вопрос.
Человек собрался было что-то ответить ему, но не успел. Взгляд бабуина остекленел, челюсть достигла крайней нижней точки, тело обмякло. Велиал поднялся с кресла и взял бабуина за запястье. Пульс не прощупывался.
Пока Бонзо тщательно вымывал на кухне стакан, Велиал соорудил из пластиковой бутылки подобие вазы, наполнил ее водой и поместил туда синюю розу.
- Если тебе интересно, по дороге объясню, - сказал он в ответ на вопросительный взгляд волка и направился к выходу.   
Человек и волк шли через лес к машине. Отойдя на приличное расстояние от озера, человек закурил, сделал несколько глубоких затяжек и начал свой рассказ.
- Иногда я смотрю телевизор. В основном политические ток-шоу. Муть, конечно, редкая, но как источник информации определенного рода использовать можно. Так вот, при просмотре одной из таких программ я и обратил внимание на этого клоуна. Компания была стандартно убогой, но он выделялся. Вроде бы и нес ту же чушь, что и остальные, но как-то своеобразно. Мне понадобилось несколько минут и пара крупных планов, чтобы понять, в чем дело. Он прикалывался. Бабуин просто стебался над своими оппонентами, ведущими и аудиторией. Он наслаждался своим превосходством над остальными. Он смотрел на остальных, как на дерьмо. И не потому, что был более умен, красноречив или убедителен. Всего лишь потому, что обладал большей властью. Более-менее адекватный вид он принимал только тогда, когда речь заходила о ком-то вышестоящем. Знаешь, многие клоуны, получая власть, начинают учить жить. Кому-то для этого нужно больше власти, а кому-то достаточно и нескольких запуганных подчиненных. К таким относилось и большинство участников того шоу. Только бабуин не учил, как жить. Он всем своим видом демонстрировал, что лично он может себе позволить так не жить. «Мораль, ценности, закон – все это для лузеров, а я могу делать все, что пожелаю», - вот единственный принцип его существования. После программы я собрал о нем всю возможную информацию. Я знал о нем практически все, я отследил весь процесс эволюции клоуна: от первых шагов и до сегодняшнего дня. Я знаю поименно всех, кого он предал, кого подставил, перед кем пресмыкался и даже, кого трахал. Последнее, кстати, едва ли не лучше всего характеризует эту особь. Секс в обычном виде не имел для него никакой ценности. Как и во всем остальном, бабуин должен был видеть в сексе практическую выгоду, как в случае с женитьбой. Позже он пристрастился трахать жен и подруг своих подчиненных, - похоже, ему уже было мало обычного превосходства над ними. Рано или поздно большинство из них узнавало правду, но молчали, продолжали вести себя так, будто ничего не случилось, доставляя своему боссу еще больший кайф.
Человек и волк добрались до машины. Велиал сел за руль, закурил очередную сигарету и завел мотор. Бонзо с интересом наблюдал за ним. Он ждал выражения каких-либо эмоций, чего-нибудь вроде возмущения, злости или презрения. Но ничего подобного не было. Единственное, в чем выражались чувства человека, - это в сказанных им словах. Голос, мимика, жесты выражали лишь полную отстраненность от всего происходящего. Возможно, еще курил Велиал несколько чаще, чем следовало.
Человек погасил окурок в пепельнице и, внимательно следя за дорогой,  продолжил свой рассказ.
- Замминистра – последняя должность бабуина, но не было ни малейших сомнений, что это не предел. Я предложил заняться им, и остальные поддержали меня. Несколько месяцев ушло на подготовку. Главное в этом деле – правильно выбрать место, время и способ. Сегодня у бабуина в расписании было свидание с очередной пассией. Обычно среди недели на озере никого, кроме охранника, нет. Охранник же не дурак и предпочитает видеть как можно меньше. Поэтому и сидит сейчас преспокойно в баре, накачиваясь своим любимым пивом. Самка же, как всякая порядочная барышня, на свидание опаздывает. К тому же, у нее как нельзя кстати сломалась машина прямо на трассе. Так что помешать нам никто не должен был. Зная о проблемах бабуина с сердцем, нам оставалось лишь правильно воспользоваться ситуацией. Варденафил и алкоголь он принял без нашей помощи, а усовершенствованные нами сердечные капли – это уже следствие правильно построенного диалога. В общем, трагическое стечение обстоятельств, ничего более. К тому же, наши чудо-добавки по прошествии двух часов обнаружить в организме невозможно. Никакого насилия и никаких следов, - именно так все и должно быть.
- А розы? Разве это не след? И если след, оставленный сознательно, то к чему тогда вся эта стерильность? Как вообще эта стерильность соотносится с твоими целями? – спросил Бонзо.
- Ты и вправду умеешь улавливать суть, - заметил Велиал прежде чем ответить на поставленные вопросы. – Розы  еще сыграют свою роль, когда придет время. Розы  - это знак клоунам, который они пока не замечают. А стерильность… Убийство меняет нас. В лучшем случае, оно начинает восприниматься как обыденность, в худшем – оно начинает нравиться. Если это произойдет с кем-то из нас, можно считать, что мы проиграли. Убийство – это ненормально, противоестественно. Единственное оправдание – нам не оставили выбора, у нас нет другого способа их остановить. Страх смерти – единственное, что может заставить их остановиться. Даже для самого тупого клоуна государство должно ассоциироваться не с властью, деньгами и прочими радостями жизни, а с угрозой смерти. Государство должно потерять свою притягательную силу. Возможно, тогда утратится и смысл его существования.
Бонзо не смог скрыть грустной иронии, но спросил о другом.
- А почему именно синие розы? Я тут поинтересовался и выяснил, что у розы нет нужного гена, отвечающего за выработку синего пигмента. Даже генетически измененная роза имеет всего лишь сиреневый оттенок. А те, которые выдают за синие  - ненастоящие.
- Синяя роза важна как символ, символ идеального и недостижимого.
- Недостижимого? – все с той же грустной иронией переспросил волк.
Теперь уже грустная ирония появилась во взгляде посмотревшего на него человека.
- Нужно же к чему-то стремиться.
Бонзо решил сменить тему.
- А те, кто помогает тебе, они знают о существовании друг друга, знают обо мне? – задал он еще один важный для него вопрос.
В этот раз Велиал улыбнулся так, будто волк спросил какую-то глупость.
- Конечно, знают. И друг друга, и о тебе. Если тебя смущает, что ты их не знаешь, так скоро мы это исправим. Всему свое время. К тому же, все решения мы принимаем сообща. Каждый из нас может выбрать цель, но для исполнения требуется согласие всех. У каждого есть право вето. Кстати, у тебя самого есть кто-то на примете?
- Как-то не думал об этом. Нет, конечно, какие-то абстрактные мысли были, но так чтоб в практической плоскости… - ответил озадаченный волк.
На этот раз человек улыбался понимающе.   
- Подумай. Поверь мне, это не так уж и просто.
- Я уже догадался, - согласился с ним Бонзо и задал самый важный из всех своих вопросов. – Велиал, зачем я тебе?
Велиал перестал улыбаться.
- Мне нужен тот, кто доведет начатое до конца, если что-то пойдет не так.

                6
Бегемот должен был быть где-то на полпути между аэропортом и столицей республики клоунов, но вместо этого стоял посреди комнаты личного досмотра и изучал двух забавных таможенников, удачно дополнявших друг друга. Оба принадлежали к одному виду сусликов, но в остальном были совершенно разными. Один из них был явно труслив и глуп. Его глазки тщательно избегали прямого взгляда кота, а потные ручонки никак не находили себе места с того самого момента, как перестали рыться в личных вещах Бегемота. Общая картина естественным образом дополнялась переминанием с ноги на ногу и вопросительным поглядыванием на напарника. Тот, в свою очередь, явно привык к подобному поведению коллеги и не обращал на него ни малейшего внимания. Вместо этого он, держа руки в карманах, уставился на кота немигающим взглядом кобры, выбирающей подходящий момент для прыжка. Все, как в террариуме, только никакого заградительного стекла. Бегемот старался не шевелиться, но при этом выглядеть как можно непринужденнее. Когда «трусливый» стал нервно облизывать пересохшие губы, а глаза «кобры» заблестели, кот начал действовать.
-Мне кажется, вы забыли проверить мои карманы. Особенно левый. Я, конечно, уверен, что там ничего нет, но думаю, вы должны лично в этом убедиться.
Язык «трусливого» застыл на верхней губе. Взгляд «кобры» потускнел. Похоже, он ушел в себя, на совещание. Бегемот не шевелился.
«Кобра» посмотрел на «трусливого» и тот, подойдя к коту, сходу засунул руку в левый карман куртки. Там действительно не было пяти сотенных купюр. Заметив, что взгляд «кобры» начинает снова мутнеть, Бегемот молча подставил «трусливому» правый карман. Там не оказалось еще трех таких же купюр. Теперь жадно заблестели глазки «трусливого», тогда как интерес «кобры» к коту был явно исчерпан. Похоже, для подобных ситуаций отсутствие в карманах досматриваемого данной сумы было вполне достаточным.
- Добро пожаловать в республику клоунов.
Бегемот даже позволил себе улыбнуться, - он уже давно не видел столь приветливого выражения лица, какое было сейчас у «кобры». У «трусливого» получилось куда хуже.
 - Добро пожаловать в республику клоунов, - поприветствовали Бегемота второй раз за несколько минут на выходе из терминала, в этот раз громадный пес.
- Себастьян Ротвейлер, - представился он, обменявшись с котом крепким рукопожатием, - я уполномочен помогать вам в расследовании.
- Давай лучше на «ты». «Вы» оставь для своих работодателей- гномов, - перебил его кот.
- Здесь все материалы. Пока будем добираться, посмотри. Может, возникнут какие-то вопросы, - быстро перестроившись, пес вручил коту папку с документами и направился в сторону стоянки. На ходу добавил, - жить будешь в отеле. Номер уже забронирован.
- Себастьян, - остановил его кот, - я, пожалуй, как-нибудь сам справлюсь. Так будет лучше. Ты оставь номер телефона, - я обустроюсь и свяжусь с тобой.
Ротвейлер остановился, пожал плечами, потом достал из кармана визитку и несколько кредиток и передал Бегемоту.
- Зови меня Себ, - сказал пес уходя.   
Бегемот, проведя Себа взглядом, направился к стоянке такси. По дороге его внимание привлек дорогой спортивный автомобиль, стоявший под запрещающим знаком. Хозяина машины, молодого лиса это обстоятельство нисколько не беспокоило. Он, похоже, не замечал никого и ничего вокруг, целиком увлеченный своей миловидной спутницей-шиншилой. После долгих и страстных поцелуев, самка подобрала с капота небольшую спортивную сумку, дала лису возможность шлепнуть ее по заду с пожеланиями удачи, и направилась в сторону терминала. Как только она повернулась к своему самцу спиной, тот тут же переключился на созерцание других миловидных самок.
- До города не подбросишь? – оторвал его от любимого занятия Бегемот.
- А боты продашь? – в свою очередь спросил лис, восхищенно уставившись на красные сапоги кота.
- Нет, имидж не позволяет, - ответил Бегемот.
- Понял, - сказал лис и добавил, садясь за руль, - запрыгивай.
Бегемоту хватило нескольких минут, чтобы окончательно убедиться, что хозяина спортивного автомобиля не беспокоит ни один дорожный знак. Впрочем, как и многие другие условности.
Лис сделал несколько глубоких затяжек и протянул самодельную сигарету коту.
- Будешь?
- Нет, - отказался тот, закашлявшись от заполнившего салон дыма, - я предпочитаю ментоловые.
- Понял, - лис затянулся еще пару раз и включил музыку. 
Iyeoka, Simply Falling. Не слишком громко, вперемешку с дымом марихуаны, на приличной скорости, - Бегемот с уважением посмотрел на водителя и закурил ментоловую сигарету.
  Лис выбросил в окно окурок и достал из бардачка две банки пива. В этот раз кот не отказался. Потом были  Bebe, Siempre Me, еще пиво, Lana Del Rey, Ride, дорожный инспектор с протянутой рукой, Jessie Ware, Wildest Moments и билборды, билборды, билборды, с уродливыми рожами клоунов и идиотскими призывами творить добро и верить в чудо.
- Вживую все еще хуже, - объяснил лис, заметив ироничную улыбку пассажира, - кстати, как тебя зовут?
- Все зовут Бег, а так – Бегемот.
- Классное имя, - искренне заметил лис.
- А тебя? – в свою очередь поинтересовался кот.
- Гаутама, но большинство моих знакомых знает меня как Синга, - не дожидаясь удивленного взгляда кота, лис стал объяснять. – Гаутамой меня назвала мать. На память о своем учителе йоги и, полагаю, назло отцу. Отец, занятый выборами и очередной пассией, заинтересовался этим вопросом месяца так через три. Ему не понравилось, но, возражать не стал, предпочел сосредоточиться на моем воспитании. Предполагалось, что я пойду по его стопам и однажды даже, как любила помечтать мать, превзойду. В общем, если бы не ее панофобия, учился бы я в какой-нибудь лучшей школе мира, вдалеке от родителей. А так, все мое обучение прошло на дому. Учили меня, конечно, лучшие преподаватели, но за деньги. От альтернативных источников информации я до семнадцати лет был изолирован.  Так что, мое представление об окружающем мире было довольно ограниченным. Все бы ничего, если бы я не задавал слишком много вопросов, на которые мне некому было ответить. Ответы пришлось искать самому. Однажды, набив карманы деньгами, я перелез через забор и отправился в свое первое путешествие. Деньги кончились довольно быстро, и путешествие оказалось непродолжительным. И все же я успел познакомиться с гламурной сучкой, кокаинщиком, уличной проституткой и бомжем-алкоголиком, так что лучшие преподаватели после возвращения мне уже были не нужны. Заканчивал я свое образование в обычном университете, уже имея свое собственное представление об окружающем мире. Так я стал сикхом, точнее, почти стал. Соблюдение некоторых формальностей меня напрягало, и я нашел компромисс, взяв себе не обычное имя сикхов Сингх, а несколько усеченное – Синг.
- Круто, - теперь уже искренне восхитился кот. – И чем сейчас занимаешься?
- Живу, - ответил лис и, заметив скептическую ухмылку кота, добавил,- уж если благодаря родителям у меня есть такая возможность, то почему бы и нет. Все лучше, чем идти по стопам отца, а тем более превзойти его. А ты к нам по делам или как?
- По делам, - ответил кот и, изучающее посмотрев на Синга, добавил, - я сыщик, гномы наняли меня, чтобы я раскрыл ряд преступлений. «Семейный убийца», слышал о таком?
Лис посмотрел на кота круглыми глазами, одновременно резко сбросив скорость. Потом задумался, надолго.
- Круто, - пришел он, наконец, к определенному выводу и снова выключился из разговора.
- Хочешь мне помогать? Мне нужен кто-то, хорошо знающий местные нравы и способный решать кое-какие вопросы нестандартными методами. Достойное вознаграждение гарантирую, – попытался вернуть его Бегемот, но вместо этого отправил еще дальше.
- Согласен, - заявил после долгих раздумий Синг, - и с чего начнем?
- Для начала мне нужно временное жилье в каком-нибудь тихом месте. А еще было бы неплохо, если бы ты сменил машину на более подходящую.
Лис тут же достал мобильник и сделал несколько звонков. Спустя несколько минут проблема с жильем была решена.
- Есть один домик на окраине, прямо у реки. Я зависал там пару раз, но соседей почти не видел.
- Едем прямо туда. А по дороге можешь мне рассказать, что собой представляет эта ваша республика клоунов.
Синг в очередной раз задумался, потом пожал плечами.
- Как по мне, гиблое место. Все это похоже на один из тех идиотских мультфильмов вроде  «Шоу Рена и Стимпи», - никакого смысла, никакой логики, никакой реальности. Можно было бы сравнить еще и с театром абсурда, но уж больно бездарные актеры. Клоуны, везде только клоуны. И булимия.
- Если все так, как ты говоришь, то почему ты еще здесь?
Вопрос кота развеселил Синга и вернул в привычное состояние.
- А мне здесь интересно, Бег. Особенно интересно, чем все это закончится.
   
                7
Кролик Лупс и юная самка молча уставились друг на друга. Самка - с удивлением, кролик – с умилением. Одинокая слеза медленно скатилась по его щеке и, повинуясь закону всемирного тяготения, устремилась к порогу дома, чтобы встретившись с ним, разлететься в разные стороны мельчайшими брызгами.
- Как ты выросла, как похорошела, - еще одна слеза отправилась по проторенному пути. – Ну что же ты застыла в дверях, заходи. Мы с папой и мамой уже заждались тебя. Проходи прямо на кухню.
Кролик отступил в сторону, и что-то мучительно вспоминающая юная самка зашла в дом. На пороге кухни она снова застыла, словно наткнувшись на невидимую стену, стену страха, отгородившую уютное помещение от остального мира. Ее родители сидели за столом, связанные, с заклеенными скотчем ртами и с ужасом в глазах. Через несколько мгновений, оцепеневшая, даже не пытавшаяся сопротивляться или кричать, она заняла место рядом с ними.
- Ну вот, все в сборе, - кролик радостно развел руками, - можно начинать.
На какое-то время Лупс словно забыл о несчастном семействе, полностью сосредоточившись на создании соответствующего случаю антуража. Вскоре на столе дымились чашки с кофе, стояла корзинка с конфетами и баночками таблеток, початая бутылка абсента, а в центре – черная фарфоровая ваза с двумя синими розами. Оглядевшись по сторонам, Лупс довольно хмыкнул, включил настенные светильники, стилизованные под свечи, и выключил люстру. Желто-красный мерцающий свет тут же смешался с темнотой, создав неповторимый глубокий оттенок безысходности и отчаяния. Потом кролик взял разделочный нож, сел за стол, пристально оглядел каждого члена семьи, снова довольно хмыкнул и с совершенно отстраненным видом принялся за кофе.
- Только не подумайте ничего дурного, - допив кофе, сказал кролик и виновато улыбнулся, - все дело в экспрессионизме. Я большой поклонник экспрессионизма, знаете ли. Воющие краски, разрывающий на части символизм, мистический ужас перед хаосом бытия, иррациональность, гротеск и эмоции, эмоции, эмоции. Вот чего нам сейчас не хватает. Но это легко исправить. Сейчас я вскрою вены малышки, и картина станет куда выразительней.
Лупс встал из-за стола, зашел за спину дочери и разделочным ножом сделал по два глубоких разреза на ее руках, от локтей к запястьям. Темно-красная кровь потекла на пол, а кролик восхищенно уставился на обезумевших родителей юной самки.
- Потрясающе, – почти прошептал он.
Потом Лупс перешел к матери и стал что-то шептать на ухо ей. Мать в ответ только отчаянно кивала головой. Когда кролик освободил ее руки и рот, она трясущимися руками взяла из корзинки баночку таблеток, высыпала ее содержимое в остывший кофе и судорожными глотками выпила горькую смесь. После этого Лупс снова связал ее и заклеил рот. Настала очередь отца. Кролик стоял у него за спиной, положа руки ему на плечи, и смотрел, как медленно умирают его родные. Отец сошел с ума раньше, чем закрылись глаза матери. Огорченному этим фактом Лупсу пришлось самому растворять таблетки и заливать смесь ему в рот. Проделав все это, кролик снова сосредоточился на дочери. Катящиеся из-под закрытых век слезы указывали на то, что она все еще находится в сознании. Кролик вышел из кухни, вернулся с проигрывателем, включил его и сел за стол.
-  Brandon Flowers, Playing with fire, - просветил он юную самку прежде, чем начала играть музыка.
Вскоре все было кончено.   
Эстер сидела за столиком в дальнем углу летнего кафе и, щурясь от недостатка света, снова что-то читала. Время от времени Эстер отрывалась от книги и обиженно поглядывала на часы. Лупс улыбнулся и тоже посмотрел на часы. Он опаздывал уже на семнадцать минут, но оно того стоило. Уже минут двадцать он стоял в тени деревьев и наслаждался очаровательной Эстер. Он не смотрел, не слушал, не прикасался, - он чувствовал. Чувствовал Эстер, ее сводящую с ума чистоту, сердцебиение, мысли. Чувствовал укрывшие его деревья и траву, уставшие от дневного зноя, Чувствовал легкую рябь, изредка пробегавшую по поверхности пруда, притаившегося за спиной Эстер и нежно обдававшего ее шею теплом. Чувствовал ночное небо, манящее россыпью звезд. Лупс чувствовал. Лупс закрыл глаза. Чтобы сохранить эти чувства. Навсегда. 
- Ты все читаешь. Снова о любви? – спросил кролик, присаживаясь за столик.
Застигнутая врасплох Эстер захлопнула книгу и виновато накрыла ее ладонями.
- Нет, готовлюсь к завтрашнему семинару по экспрессионизму в литературе. Вот, пробую читать, пока ты где-то пропадаешь.
Мягкий упрек в голосе и радостный блеск в глазах. Ладони отодвинули книгу в сторону и теперь подпирали очаровательную головку, одновременно прикрывая счастливую улыбку. А еще мягкий зеленый свет и спокойная, отстраненная, замкнутая на самой себе музыка. Два бокала россини нежно-красного цвета, розовый, желтый и голубой шарики мороженого, пирожные в виде белоснежных лебедей и милая Эстер напротив. Лупс собрался было заказать еще черный кофе без сахара, но, прочитав название книги, передумал.  «Франц Кафка. Избранное», - серебряными буквами на матово-черном фоне. В сплошь пастельных тонах. Пожалуй, лучше и не придумаешь. Лупс положил синюю розу на книгу и закрыл глаза. Чтобы запомнить. Навсегда.
- Тебе плохо? – обеспокоенно спросила Эстер.
- Мне хорошо, - поспешил успокоить ее кролик, - ты, здесь, сейчас, и Кафка.
Взгляд Эстер скользнул по книге.
- Кафка кажется таким неуместным.
Лупс пожал плечами и улыбнулся.
На этот раз взгляд Эстер задержался на книге, по лицу пробежала тень легкого раздражения. Закончилось все грустным вздохом.
- Он мне непонятен, ничуточку. И даже пугает. Его грусть такая отвратительная.
- Вот так завтра на семинаре и скажи, - вполне серьезно посоветовал ей кролик.
Эстер вполне серьезно задумалась. Потом снова грустно вздохнула.
- Этого будет мало.
- Что-нибудь придумаем, - успокоил ее кролик.
Самка посмотрела на него с благодарностью и обожанием. Потом, не отводя взгляда, пригубила коктейль.
- Вкусно.
Лупс тоже сделал глоток и согласился. Дальше говорили о Бегбедере. Он был понятнее и уместнее. А еще с ним можно было не соглашаться. По крайней мере, здесь и сейчас.
- Мне хорошо, - сказала Эстер, когда посетители один за другим стали покидать кафе. – Если бы еще не Кафка…
Лупс подозвал официанта, рассчитался, встал из-за стола и протянул Эстер руку.
- Идем.
Они долго шли по ночным улицам, почти не разговаривая. В одной руке Эстер несла книгу и розу, другой рукой крепко держалась за Лупса. Лупсу же очень хотелось остановиться, обнять ее и целовать, нежно и долго. Он бы давно уже так и поступил, если бы не Кафка…
Наконец, они оказались на детской площадке на пригорке между частными домами. Лупс сел на цепочную качель, Эстер присела рядом.
- Видишь тот дом, где горит свет в окне,- спросил кролик.
- Вижу, - ответила самка, прижимаясь к его плечу.
Это был единственный дом, в окне которого все еще горел свет, к тому же необычный, мерцающий, желто-красный.
- Как ты думаешь, что там происходит? – спросил самку кролик.
Завороженно глядя на мерцающий свет, Эстер погрузилась в размышления. Лупс обнял ее за плечи и ждал.
- Не знаю, - наконец сказала Эстер, пожав плечами, - может быть, супружеская пара засиделась допоздна, что-то отмечая или просто так, вспоминая былое или строя планы на будущее. Кто знает…
- А может, супруги долго дожидались возвращения своей дочери, а теперь пытаются поговорить с ней по душам, - продолжил ее рассуждения кролик.
- Может, - согласилась с ним Эстер, положив голову ему на плечо, - так даже лучше. Родителям всегда есть о чем поговорить со своими детьми. Особенно по душам. Повзрослевшие дети доставляют столько хлопот. Они ведь совершенно другие. Непонятные. Нежелающие прислушиваться, следовать советам, вступать в откровенные разговоры. Быть может именно сейчас, когда на дворе глубокая ночь, и только они одни все еще не спят, у них что-то получится.
- А может дочь причиняет им страдания и они наконец-то решились ей об этом сказать. Только станет ли она их слушать, - вот в чем вопрос.
- Судя по времени, - слушает. Услышит ли – это уже другой вопрос, - грустно заметила Эстер.
Лупс будто только и ждал этих слов.
- А теперь представь, - сказал он, - что ты единственная во всем мире могла бы им сейчас помочь. Всего-то и нужно, что пойти к ним и сказать нужные слова. Всего-то… Только ты не прекрасная юная самка, а огромное безобразное насекомое. Но разве это важно? Ты ведь пришла, чтобы помочь им. Ты вползаешь в их двор, скребешься в их дверь, потом в окно. Они не слышат тебя. Тогда ты ползешь дальше, за дом, находишь открытую заднюю дверь, вползаешь в дом, добираешься до освещенной комнаты. Еще немного и ты сможешь сказать нужные слова и все исправить. Наконец, они замечают тебя, огромное, безобразное насекомое…   
 Эстер даже вздрогнула и еще сильнее прижалась к Лупсу.
- Это ужасно. Ненавижу Кафку. Не нужен мне этот экспрессионизм. Сейчас мне нужен только ты, - прошептала она ему на ухо и потянулась к его губам. 
«Истина неразделима, значит, она сама не может узнать себя; кто хочет узнать ее, должен быть ложью», - эти слова были единственным, что запомнилось Лупсу из Кафки. Они наверняка были в книге, лежащей на скамейке, рядом с синей розой.

                8
«Смайлик неправ. Ману всегда знает, чего хочет. Ману может не знать, чего не хочет. Ману не может не хотеть то, о чем не знает. Камешек молчит, но не смеется. А еще Смайлик говорит, что всегда делает то, что хочет. Смайлик неправ. Камешек говорит, лучше никогда не делать то, что не хочешь».
Ману положил ручку, закрыл тетрадь и спрыгнул со стула. Прежде чем сделать шаг, Ману посмотрел на свои единственные фиолетовые кеды. Желтые шнурки были аккуратно завязаны.
Холодная чистота в свете люминесцентных ламп. Такая же холодная, как металлический стол и инструменты, как черный каменный пол и  белоснежная керамическая плитка на стенах, как прозрачные полиэтиленовые пакеты с уже никому ненужной одеждой. Как маленькая серебристая монетка в руке Ману.   
Поросенок поднес монетку ко рту, подышал на нее и протер с обеих сторон носовым платком с неумело вышитыми на нем бабочками разных цветов. Монетка стала теплее. Ману спрятал ее в карман, посмотрел в сторону камер, тяжело вздохнул и направился в дежурку.
«Наверное, Смайлик прав. Все должно быть чистым и на своих местах. Особенно здесь. Только Смайлик говорит и смеется. А камешек не смеется. Камешек молчит. А Ману не знает. Ману только делает все чистым и расставляет по местам. А еще Ману грустно. Смайлик смеется, камешек молчит, а Ману грустит».
Ману снова положил ручку, закрыл тетрадь и  тяжело вздохнул. Он не стал смотреть на грустного поросенка в зеркале, на бегающую по замкнутому кругу стрелку часов и на свои фиолетовые кеды. Все должно быть чистым и на своих местах.
Кусок скользкого мыла, мокрая мочалка в виде плюшевого мишки, скомканное махровое полотенце с пожеванным темно-синим слоником с полузакрытыми зелеными глазами, волосы, запутавшиеся в густых и крепких зубьях металлической расчески и назойливый запах мяты. Запах мяты вместо аромата духов, звонкое эхо вместо мягкого дыхания, лампы вместо луны, холод вместо тепла и никакой розовой лягушки, ни большой, ни маленькой. Никаких снов, ни сладких, ни тревожных, ни бессмысленных, ни вещих. Ни черно-белых, ни цветных. Все изменилось. Навсегда.
Поросенок закрыл вторую камеру и подошел к третьей. Он повернул руки юной самки так, чтобы не было видно глубоких порезов на руках. Холодная чистота в свете люминесцентных ламп… Поросенок осторожно присел рядом, так, чтобы не прикасаться к телу. Ему хотелось рассказать ей о Заратустре и о том, что на самом деле все наоборот, но Ману не умел высказывать свои мысли вслух. Ману просто молчал, уставившись на свои аккуратно завязанные желтые шнурки. Все должно быть на своих местах… Поросенок тяжело вздохнул и закрыл третью камеру.
«Я не знаю, прав Смайлик или нет. Смайлик говорит, что выбирать должен я. Смайлик говорит, в этом весь смысл. Ману не понимает этого смысла. Смайлик смеется и снова говорит, что в этом весь смысл. Наверное, Смайлик не прав. Смайлик ведь еще говорит, что весь смысл в том, что он всегда делает то, что хочет, а Ману – то, что не хочет. Только ведь лучше никогда не делать то, что не хочешь. А может Смайлик и прав. Смайлик ведь все равно сделает то, что хочет. Значит, Ману все равно придется сделать то, что не хочет. А камешек молчит».
Ману закрыл входную дверь и посмотрел на ночное небо. Падающих звезд не было. Звезд вообще не было. Только тучи, угрюмые и тяжелые тучи. Поросенку стало страшно. Он тяжело вздохнул и нехотя двинулся в путь, стараясь держаться освещенных улиц. Время от времени поросенок останавливался на перекрестках и с грустью смотрел назад, потом рассеянно оглядывался по сторонам, тяжело вздыхал и шел дальше. Вскоре Ману почувствовал ужасную усталость. Идти дальше не было сил и смысла. Поросенок свернул к ближайшему дому. Он уже собирался взяться за ручку калитки, когда сильный порыв ветра отбросил его в сторону. Где-то за домом сверкнула молния, и через секунду раскатисто грянул гром. Ману испуганно съежился и поднял голову вверх. Небо тут же смачно плюнуло ему в лицо огромными каплями дождя. Поросенок бросился прочь, сквозь невесть откуда выросшую стену дождя. Шквалистый ветер то и дело сбивал его с ног, стрелы молний ложились все ближе и ближе, оглушительные раскаты грома злобно сопровождали каждый следующий промах. И только страх придавал Ману сил, гнал его вперед, туда, где безопасно, где чисто и все на своих местах, где на столе лежала его единственная тетрадь с мыслями о Заратустре.      
 «Смайлик прав. Все должно быть чистым и на своих местах. Особенно там. Когда Смайлик говорит это, он не смеется».
Огромная капля предательски быстро скатилась с носа Ману и шлепнулась прямо на страницу. Поросенок инстинктивно отпрянул назад и растерянно наблюдал за тем, как мокрое пятно медленно расползается по странице, издевательски грозясь изуродовать только что написанное.  Все, что мог сделать Ману, это тяжело вздохнуть.
Поросенок с головой закутался в плед и уставился на часы. Секундная стрелка раз за разом с мальчишеским озорством обгоняла минутную, тепло возвращалось в конечности Ману, мокрое пятно на странице, так и не добравшись до написанных строк, высыхало. Наконец, Ману снова взял ручку и продолжил писать, осторожно, так, чтобы не повредить и без того подпорченный лист бумаги.
     «Где-то там, где льется дождь, сверкает молния и гремит гром, сейчас Заратустра. Вокруг Заратустры потоки грязи, но Заратустра остается чистым. Заратустра дрожит от одиночества, с Заратустрой никто не говорит. Заратустра знает, что добро и что зло. Заратустра разрушает и созидает. А Ману здесь, где чисто и все на своих местах. Ману не дрожит от одиночества. Ману дрожит от холода. Ману не знает, что добро и что зло. Ману всего лишь делает все чистым и расставляет по своим местам. Но Ману тоже что-то знает, потому что с Ману говорит камешек. Ману знает, что однажды увидит Заратустру там, где все чисто и на своих местах. Потому что Смайлик ищет Заратустру. Потому что Заратустра ищет себя. Потому что Смайлик найдет Заратустру. Потому что Заратустра потеряет себя. Потому что на самом деле все наоборот. Потому что все должно быть на своих местах».   

                9      
Картина была в чем-то противоречивой: красивый воздушный шар, напоминающий почищенный мандарин с белыми и голубыми дольками и освещаемый забавными китайскими фонариками, медленно поднимался в ночное небо над полупокинутой деревенькой с полуразрушенными домами, сараями и заборами, с полураскисшей от прошедшего дня три назад дождя дорогой, покрученной незавидной судьбой и прибито уползающей в никуда, с полузаброшенными садами и огородами, населенной полузабытыми стариками и полоумными неудачниками, которым в отличие от дороги уже и некуда уползать или бежать, окромя как за поллитрой. Ни ветра низинные, ни ветра вершинные не могли помешать величавому подъему воздушного шара, не могли унести его прочь, в места, быть может, куда более привлекательные, но лишенные глубинного философского смысла, характерного для всего полуистощенного и полузабытого где-то на окраинах бытия.  Где, как не в таких местах лучше всего видна красота возвышенной души и воздушного шара, творческой  личности и пускай малолитражной, но новенькой и зеленой иномарки, поэтической натуры и пускай скромного, но аккуратного домика?  Трос, словно пуповина соединяющий шар с родной землей, натянулся, и корзина монгольфьера дернулась, невольно потревожив глубокий сон титана слова и глыбы народного эпоса, пускай и в стельку пьяного, но от этого не менее выдающегося. Да, скрутившийся калачиком в углу корзины и пропитанный мочой и алкоголем гений мог бы вызвать сейчас у постороннего и неискушенного наблюдателя в чем-то противоречивые чувства, но ведь такими парадоксами по большому счету и оттачивается интеллект, харизма, богоугодность и, я бы даже сказал, богооткровенность. Но, стоит постороннему и неискушенному наблюдателю посмотреть на титана и глыбу сквозь призму духовного, умственного и физического труда, как и он сам, быть может, в чем-то убогий и недалекий, наполняется непреодолимой тягой к созиданию, самосовершенствованию и всепониманию. Быть может,  постороннему и неискушенному наблюдателю когда-нибудь и выпала бы такая счастливая возможность, если бы не внезапно взорвавшаяся   газовая горелка. Огромный огненный шар в мгновение ока поглотил шар воздушный. Творческая и временно противоречивая личность, трос-пуповина, корзина с потухшими китайскими фонариками, философские мысли вкупе с прочим несказанным и ненаписанным поочередно вернулись на родную землю, к счастью, не задев ни новенькую зеленую иномарку, ни аккуратный домик, ни ноутбук с нетленными творениями, ни вожделенный клоунский колпак под подушкой, ни синюю розу на подоконнике. И все же, жизнь стала чуточку невыносимей.   
В этот раз Бонзо ждал Велиала в автомобиле. Помогал человеку Молчун, неприметный щуплый эльф, специализировавшийся в группе на работе с различного рода замками и кодами. Кроме того, на него обычно возлагалась слежка за выбранными целями, так как подходил он для этого дела лучше остальных членов группы: огромного медведя Казановы, для которого не существовало белых пятен в механике и душах противоположного пола, кота-денди Парацельса, отвечавшего за все, что касалось химии и фармацевтики, и его полной противоположности Сэма, енота, помешанного на компьютерах.  Казанова и Парацельс сейчас «ремонтировали» свою машину на съезде с основной трассы, тогда как Сэм вообще остался в своем бункере. В те моменты, когда его выдергивали оттуда, он превращался едва ли не в самое беспомощное существо в мире. Что касается Молчуна, то ему пришлось проявить недюжинное красноречие, чтобы убедить остальных в выбранной им кандидатуре и настоять на личном исполнении.
На обратном пути Молчун с чувством выполненного долга разлегся на заднем сидении машины и почти тут же заснул. Велиал, как всегда, вел автомобиль и много курил.  Бонзо привычно молчал и о чем-то думал.
- Можно сигарету? – вдруг попросил он Велиала.
Тот с удивленным выражением лица протянул ему пачку сигарет.
- Что-то не так?
Волк не ответил, просто взял сигарету и закурил. Молчун зашелся кашлем и что-то проворчал.   
- Что-то не так? – повторил свой вопрос человек.
На этот раз, немного подумав, волк ответил.
- Мне не совсем понятно, зачем нам был нужен этот убогий лизоблюд-бумагомаратель. Ну, вылизывал он всех этих клоунов в своих книжонках, и что с того? Кто этот бред читал?
- Клоуны и читали, - перебил его на полуслове Велиал. – А вскоре, возможно, заставят читать и остальных. Разве такого уже не было? К тому же, ты сам согласился с выбором Молчуна. Почему ты не высказал свои сомнения, когда мы принимали решение?
- Я не был уверен, что у меня уже есть такое право.
- Бонзо, - снова перебил волка человек, в этот раз с нотками возмущения в голосе, - ты решал судьбу другого существа и согласился только потому, что не был в чем-то уверен?  Тебе не кажется, что это безответственно, пускай даже дело касается такого дерьма?
- Наверное, ты прав, - смущенно согласился с ним Бонзо.
- Следующим выбирать тебе. Может, тогда ты поймешь, что это такое, - закрыл тему человек.
Но у Бонзо, похоже, оставались еще кое-какие сомнения.
- Велиал, а ты уверен, что то, чем мы занимаемся, не является самым обыкновенным террором? Многие через это уже проходили, и чего добились?
В этот раз Велиал не стал его перебивать. Он выдержал паузу, улыбнулся и спросил.
- Это все?
Бонзо в ответ только кивнул головой. Человек закурил очередную сигарету, не забыв предложить и волку.
- Если тщательно покопаться в истории, можно без труда заметить, что единственным, кто получал выгоду от террора, было само государство. Чем больше жертв, тем больше выгода. Какой смысл в массовом убийстве совершенно случайных граждан? Только один – запугать тех, кому повезло не оказаться в неподходящем месте в неподходящее время. Пока повезло. Страх – едва ли не главный инструмент государства. А если появляется еще и возможность нагнетать его чужими руками…
- А как же убийства государственных деятелей? – перебил человека волк.
- Ты считаешь, что от них получил выгоду кто-то другой? – ответил вопросом на вопрос Велиал.
Бонзо промолчал. За него ответил сам Велиал.
- Убирали или тех, кто не вписывался в систему, угрожал ее существованию, или никому ненужных шестерок. Но, и в том и в другом случае не упускали возможности под шумок расправиться с неугодными.
- Но ведь были и другие случаи, - не унимался волк.
- Были, - согласился с ним человек. – Находились одиночки, которые  выходили на улицы и убивали тех, кто этого действительно заслуживал. Открыто, не таясь, часто даже не пытаясь после этого скрыться. Были. Но их ошибка состоит в том, что их акции при желании очень легко приравнять к тем, о которых мы уже говорили. А если не получается дискредитировать, то можно ведь просто исказить, умолчать, забыть.
- Как в случае с Эльзером?
- Может быть, наверное, - в голосе Велиала проскользнула тень сомнения.
- В общем, опять же все бессмысленно, - сделал вывод Бонзо.
- А что ты предлагаешь, очередную революцию? – все-таки завелся Велиал.- Очередное самопожертвование ради всеобщего блага? Вперед, и, может быть, когда-то очередной любитель шаров накрапает и о тебе что-нибудь этакое. Если, конечно же, это не будет идти в разрез с генеральной линией тех, кому достанется твое «всеобщее благо». Бонзо, любая революция – это тоже неотъемлемая часть системы. В лучшем случае, она видоизменяет систему, в  худшем – делает ее еще уродливее, но никак не разрушает. Происходит самое банальное замещение, перераспределение пресловутых благ, власти и денег. Вот и все. Главный урок любой революции – это незыблемость системы, ее приближенность к идеалу. Эта система способна выдержать любые потрясения, потому что идеально выстроена на слабостях и недостатках разума, от которых невозможно избавиться, потому что с помощью морали и религии можно убедить в ее безальтернативности любое разумное существо. Потому что мы создали цивилизацию паразитов, мы живем в мире иллюзий, мы помешаны на потребительстве. Деньги и власть, власть и деньги – вот единственные реальные ценности. Все остальное  - иллюзия, мыльный пузырь. Все общепринятые ценности в рамках этой системы – не более чем средства принуждения. Если кто-то по какому-то недоразумению начинает воспринимать их как цель, для него всегда найдется дубинка, способная вернуть на путь истинный.  Все дело в системе, Бонзо. Пока она существует, мир лучше не станет.
- Наверное, ты прав, - согласился волк, выслушав человека. – Но, может быть, есть и другие способы борьбы с системой. Ты ведь не станешь отрицать, что мир меняется, и таких как мы становится все больше. Но ведь далеко не для всех приемлем выбранный тобой способ. Почему бы не пойти, например, по пути самоорганизации. Почему бы не попробовать создать объединение тех, кто разделяет наши взгляды. Такое себе «антигосударство», которое для начала попыталось бы заставить государство придерживаться им же установленных правил.
- И как же это будет выглядеть на практике, - поинтересовался Велиал.
- Отказ от власти, как цели, и даже, как средства. Защита интересов каждого члена объединения с помощью собственных финансовых и прочих ресурсов. Дать каждому то, что не способно или не желает дать государство. Постепенно вытеснять государство из тех сфер, где можно справиться собственными силами. Продемонстрировать абсурдность содержания за наши же налоги государственного аппарата в его нынешнем виде. В идеале, трансформация государства в систему наемных служащих, выполняющих определенную работу за определенное вознаграждение.
- Бонзо, может быть где-то в другом месте все это и можно было бы попробовать воплотить в жизнь, но здесь… Ты сядешь  играть с клоунами в шахматы, а в конце окажется, что ты проиграл им в подкидного дурака. А если попробуешь указать им на это несоответствие, получишь доской по голове. Вот и все, чего ты добьешься. И тогда тебе придется или на все плюнуть, или вернуться к тому, чем мы занимаемся сейчас. Власть – опасна. Это единственное правило, которое должен осознать своим мозжечком каждый клоун. Потому что других правил для них просто не существует.
В этот раз волку возразить было нечего. В какой-то мере за него это сделал Молчун, который успел проснуться и с интересом прислушивался к разговору двух своих спутников.
- А идея не такая уж и глупая. Может и стоило бы над ней подумать. Только не нам, - пробормотал он достаточно громко, чтобы быть услышанным.
Но Велиал проигнорировал его замечание.
- Бонзо, следующим выбирать тебе. Уж и не знаю, кого или что, но выбирать придется, - в очередной раз напомнил он волку и больше за весь оставшийся путь не проронил ни единого слова.


                10
    Как и просил Бегемот, Синг сменил машину. Вместо спортивного автомобиля к дому подъехал огромный черный внедорожник. Музыка тоже была другой. Как только заглох мотор, в дело вступил Rammstein. Да и сам лис выглядел странно: аккуратный, в строгом костюме. Из привычного – только перегар и расширенные зрачки.
- Собирайся, Бег. Мы едем на самую познавательную экскурсию в твоей жизни, - сходу заявил лис, бросая на кровать упакованный костюм и туфли. – Одень это, а то нас не пустят.
Когда кот был готов, Синг дал ему еще и бейдж, точно такой же нацепив на себя.  «World Bank» - прочитал Бег и вопросительно посмотрел на лиса.
- Без этого нас тоже не пустят. Бейджи настоящие, отец помог достать. Эти два слова гарантируют нам почет и уважение. Клоуны ни к чему не относятся столь трепетно, как к большим деньгам.
- Так куда мы едем? – спросил кот, когда автомобиль тронулся с места.
- На республиканскую конференцию клоунов. Будем наблюдать из дипломатической ложи, - ответил лис.
Чем ближе Синг и Бег подбирались к месту назначения, тем чаще их останавливали полицейские, и только с помощью купюр и бейджей им удавалось пробираться дальше. И это не смотря на то, что опытный лис выбирал второстепенные улицы, так как центральные были перекрыты полностью. И все же им пришлось остановиться на довольно приличном расстоянии от места проведения конференции. Последние километры лис и кот прошли пешком, но с не меньшими усилиями. Вблизи дворец, предназначенный для подобного рода сборищ, вообще напоминал взятую в осаду крепость. Внутри Синга и Бега встретили вполне ожидаемыми, хотя и не в таком количестве, металлоискателями и личными досмотрами. Только оказавшись, наконец, в дипломатической ложе, они смогли немного расслабиться. Потом, происходящее в зале и на сцене, полностью поглотило внимание кота. Даже лис, для которого все это было явно не в новинку, получал массу удовольствия от созерцания действа.
Первое, что бросилось в глаза Бегемоту, это огромное количество клоунских колпаков в зале. Если разноцветные флаги и воздушные шарики были привычным атрибутом подобных мероприятий, то колпаки действительно впечатляли. Были они самыми разными: от простых конусообразных до немыслимо многорогих, однотонные, цветные, серебристые и золотистые, украшенные дешевой бижутерией и драгоценными камнями, пошитые на заказ и с логотипами всемирно известных брендов. При этом, именно от вычурности, похоже, зависело место обладателя колпака в зале. Чем вычурнее колпак – тем ближе к сцене. Поведение клоунов тоже напрямую зависело от головного убора. Попадая в зал, обладатели простеньких колпаков восхищенно оглядывались по сторонам, после чего какое-то время упивались собственной значимостью. Потом они группировались в стайки и начинали показушно важничать. Но, как только мимо них с надменным видом проходил обладатель более крутого колпака, они тут же инстинктивно принимали подобострастный вид и начинали излучать килолюксы преданности. И только самые глупые позволяли себе бросать в спину уходящим счастливчикам камешки зависти. Более опытные с презрительной ухмылкой поглядывали на них и, как ни в чем не бывало, возвращались в предыдущее состояние. Где-то начиная с трех-четырехрогих колпаков, с клоунами происходила заметная трансформация. Собирались они только по двое, максимум – по трое, и что-то сосредоточенно обсуждали, иногда даже не замечая более вычурных колпаков. Но если уж замечали, то излучали все те же подобострастие и преданность, с той лишь разницей, что позволяли себе заискивающе протягивать конечности для брезгливого рукопожатия. Но даже подобное отношение к себе воспринималось как должное, - не было ни камешков зависти, ни булыжников ненависти. Придет время, и каждый из них сможет себе позволить то же. По крайней мере, все представители этой группы были в этом искренне уверены. Самые напыщенные, добравшись до своих мест, ничего не обсуждали. Изредка обменивались ничего не значащими фразами, понимающе ухмылялись, поглядывали на дорогие часы и периодически цеплялись задумчивым взглядом за пустую сцену.
Наконец, прозвучали фанфары и все клоуны, независимо от статуса, поспешили занять свои места. На сцену выплыл конферансье и стал по списку вызывать выступающих. Все они подымались на сцену из зрительного зала, показывали свой номер и возвращались на отведенное место. Начали с последних рядов, постепенно передвигаясь к ближним. Громкость аплодисментов соответственно тоже постепенно нарастала. Сложность исполняемых номеров наоборот уменьшалась.
Сначала клоуны в конусообразных колпаках изобразили несколько групповых патриотических сценок. Потом были пафосные театральные монологи в стиле «быть или не быть», арии из оперетт, попсовые песенки, примитивные акробатические этюды и фокусы, и, наконец, простенькие четверостишия из далекого детства в исполнении парочки представителей первого ряда. Как только публика отблагодарила последнего из них громогласными аплодисментами, зал замер в ожидании чуда, а конферансье поспешил улизнуть со сцены. Прошло довольно много времени, прежде чем произошло то, ради чего, собственно, все здесь и собрались.
Для начала из-за кулис выскочила целая ватага огромных держиморд с гуттаперчевыми носами и живой стеной отгородила сцену от зала. Потом на сцену вышел такой же огромный клоун в немыслимом колпаке, напоминающем огромную елочную шишку, только золотую и усыпанную бриллиантами. Он, не спеша, глядя куда-то в пустоту, добрался до середины сцены, окинул довольным взглядом живую изгородь перед собой и уже непонимающе и устало – присутствующих в зале клоунов. Вонь, выделяемого в этот момент клоунами подобострастия, заполнила даже дипломатическую ложу. Вдруг главный клоун непроизвольно шмякнул губами и зал разразился безумными овациями. Главный криво улыбнулся, и овации перешли в истерические. «Гы», - поощрил присутствующих главный клоун, как только снова установилась гробовая тишина. Выдавить из себя нечто более содержательное ему, похоже, мешала все та же застывшая на лице ухмылка. Но и этого оказалось достаточно, чтобы все повторилось с новой силой. Минут через десять все снова стихло. Клоун слегка приподнял руки, и как по сигналу громыхнула фонограмма его выступления. «Руки твои сильные, ты защити слабого», - несся из мощных динамиков исковерканный компьютером вязкий голос главного клоуна и клоуны в зале все как один поднялись со своих мест.  «Твори добро на всей земле, твори добро другим во благо», - еще громче воззвали динамики, и клоуны стали подтанцовывать, прихлопывая в такт ладонями.  «Я долечу до неба, я нажрусь досыта, я скрою все тайны дня», - в унисон взвыл зал, заглушая динамики. «Твори добро на всей земле, твори добро другим во благо», - повторив еще несколько раз ключевой тезис главного клоуна, подытожили историческую речь динамики.
Бурные, переходящие в овации, аплодисменты продолжались до тех пор, пока главный клоун не покинул сцену, предварительно окинув зал повторным   непонимающим и усталым взглядом.
Задние ряды снова собрались в стайки и наперебой восхищались только что закончившимся действом. Средняя часть зала оставалась на своих местах и демонстративно конспектировала главные тезисы, тогда как представители первых рядов уже втолковывали тележурналистам историческую значимость и грандиозность новых инициатив главного клоуна. Синг тем временем подсунул Бегемоту еще не вышедший номер правительственной газеты, полностью посвященный республиканской конференции клоунов. «Как особо отметил в своем историческом выступлении один из выдающихся мировых лидеров современности, да и чего уж греха таить, всех времен и народов, окончательная и бесповоротная победа над бедностью и торжество всеобщего счастья в отдельно взятой республике клоунов не дают нам ни малейшего морального права останавливаться на достигнутом и почивать на лаврах. Время бросает нам новые, не менее дерзкие вызовы, как то, наводнение в Калампуре, недоедание в Мулунди, таянье ледников и озоновые дыры. Настал тот час, когда мы должны смело и не стесняясь возглавить мировое сообщество и раз и навсегда искоренить эти и другие позорные явления», - прочитал Бегемот и вернул газету Сингу.
- Ну как тебе? – поинтересовался лис, когда они снова оказались в машине.
- Впечатляет, - ответил кот, закуривая ментоловую сигарету. – Мне нужно все, что есть у полиции по делу «семейного убийцы». Все, вплоть до самой незначительной мелочи.
Лис тут же сделал несколько звонков по мобильному и огласил цену вопроса. Бег согласно кивнул головой. Через пару часов два картонных ящика стояли на заднем сидении внедорожника.

                11 
Дождь. Бесконечный и бесчувственный летний дождь. В нем не было ни толики страсти: ни холодного цинизма осенних ливней, ни юношеского бунтарства майских гроз, ни, тем более, издевательской парадоксальности гроз зимних. Одна лишь умеренность, во всем и для всех. Для кого-то достаточно теплый, кому-то – терпимо прохладный, для кого-то довольно-таки сильный, а кому и вполне сносный. Брать зонт или не брать? – вот в чем вопрос. Всего лишь… Одна лишь умеренность… Даже в бесконечности. Переждать летний дождь – что может быть глупее? Просто живи своей жизнью и, рано или поздно, подняв голову, увидишь дочиста вымытое небо. Всего лишь… 
Что мог значить унылый летний дождь для кролика Лупса? Быть может, всего лишь заставил прижать к груди колючую розу и укрыть ладонью синий бутон. Всего лишь… Неумолимо овладевавшая городом ночь была для него куда осязаемей. Как и наваждение по имени Эстер. Как пробирающая насквозь сладкая дрожь и Bonfires Blue Foundation, растекающаяся по телу. Лупс жил своей жизнью, даже не глядя себе под ноги.
Совсем некстати какая-то тень выскользнула из припаркованного впереди автомобиля и перегородила кролику дорогу.
- Инспектор полиции Кант. Пройдемте в машину.
Лупс застыл на месте и непонимающе уставился на крокодила в темно-сером плаще с поднятым воротником. Точно так же он отреагировал и на протянутое для убедительности удостоверение, и на открытую дверцу автомобиля.
Несколько капель дождя успели нырнуть Канту за шиворот.
- Пройдемте в машину, - уже приказным тоном повторил полицейский.
Кролик наконец понял, что с него требуется и нехотя забрался на заднее сидение, стараясь не повредить розу. Кант уселся рядом с ним.
- Инспектор Бердяев, - повернулся полубоком и представился сидевший на водительском месте мангуст в короткой спортивной куртке такого же темно-серого цвета. – У вас есть при себе какое-нибудь удостоверение личности?
Кролик отрицательно покрутил головой.
- Плохо, - почему-то даже обрадовался мангуст, - а куда спешим, на свидание?
- Барышня любит синие розы? – подключился крокодил.
Кролик только утвердительно кивал головой.
- Так как тебя зовут? – переходя на «ты», задал очередной вопрос инспектор Бердяев.
- Лупс, - наконец выдавил из себя первое слово кролик.
-Значит Лупс, - задумчиво протянул Бердяев, потом многозначительно посмотрел на своего напарника и выключил в машине свет.
Прежде чем салон погрузился в полумрак, Лупс успел разглядеть проскользнувшее по лицу Канта недовольство.   
- А почему так скромно, только одну розу? – попытался перехватить инициативу у своего напарника Кант.
- Главное ведь внимание, - объяснил кролик.
Теперь уже недовольно заерзал мангуст.
- Слушай, Лупс, ты же не хочешь, чтобы твое свидание сорвалось? – дружеским тоном поинтересовался он, и, не дожидаясь ответа, продолжил. – А сейчас оно явно находится на грани срыва, потому что для установления твоей личности нам придется проехать в участок. Понимаешь?
- Понимаю, - ответил кролик, начавший смутно догадываться, куда клонит мангуст. – А без участка никак?
- Формально, то есть по закону, - никак, - в голосе инспектора прорезалось сочувствие. – Но мы же не изверги какие-то. Все пониманием. Так что, давай сгоняем к тебе домой, ты возьмешь документы, мы их посмотрим. Ну и, само собой, с тебя причитается. Ведь причитается, правда?
- Причитается, - согласился кролик, - только можно ко мне не заезжать. Жена, знаете ли…
- Так ты шалун, Лупс, - расхохотался мангуст и панибратски похлопал его по плечу. Потом вдруг посерьезнел. – Даже не знаю, чем тебе помочь. Придется ехать в участок, а оттуда опять же связываться с твоими родными.
- А если причитаться будет немножко больше? – с надеждой поинтересовался Лупс.
Бердяев сделал вид, что испытывает муки совести. Потом сдался.
- Ладно, на что только не пойдешь ради любви. Правда, Кант?
Кант не ответил. Вместо этого он снова прицепился к синей розе.
- А где ты покупал цветок?
- В цветочном магазине возле центрального рынка. Знаете такой? – ответил кролик и снова повернулся к мангусту. – И сколько с меня?
- Две. Одну мне, вторую – напарнику. Мы же не хотим, чтобы он на нас обижался?
- Сотни? – уточнил кролик.
- Штуки.
Лупс даже физически ощутил буравящий его взгляд мангуста.
- Хорошо, - поспешил согласиться он, - только можно я свяжусь со своим другом, а то у меня при себе столько нет?
- С другом или подругой? – снова вступил в разговор крокодил.
- С другом, он обязательно поможет.
- Валяй, - разрешил Бердяев.
Лупс достал свой смартфон и начал над ним колдовать.
- Ты не будешь звонить? – удивленно поинтересовался мангуст, жадно глядя на смартфон кролика.
- Нет, - не отрываясь от экрана, ответил тот, - мне через чат с ним легче связаться, чем по телефону. Кстати, он интересуется, две штуки чего?
Было слышно, как мангуст облизывает пересохшие губы.
- Условных единиц, конечно. В нашей жизни ведь так много условностей.
Кролик ответил не сразу, из-за чего в салоне стало нарастать напряжение.
- Все хорошо. Только нам придется подъехать к банкомату.
- Куда? - в один голос спросили оба инспектора.
Лупс назвал адрес и вскоре уже снимал необходимую сумму.
- Я могу идти? – спросил он, когда мангуст дрожащими руками пересчитал деньги и поделился со своим напарником.
- Конечно, - разрешил Бердяев и весело бросил вслед. – И береги любимую. 
Кант подождал, пока Лупс завернет за угол, и открыл дверцу.
- Ты опять за свое? – раздраженно спросил его напарник.
- Только прослежу, куда он пойдет и вернусь. На всякий случай. Не нравятся мне эти синие розы, да и с деньгами он расстался уж как-то слишком просто, - ответил крокодил и выбрался из машины.
Бердяев грязно выругался ему вслед и занялся тщательным изучением только что полученных купюр. Закончив, он стал довольно насвистывать,  потом – нетерпеливо постукивать пальцами по рулю. Наконец, не выдержав, набрал номер напарника, но тот не отвечал. Сделав еще несколько безуспешных попыток дозвониться, Бердяев обозвал Канта последними словами и отправился на его поиски. Пройдя несколько сот метров, полицейский успел насквозь промокнуть и понять глупость своего поступка. Он совершенно не представлял, где сейчас может находиться его напарник. Не придумав ничего лучше, мангуст поставил телефон на автодозвон и медленно двинулся дальше. Время от времени он останавливался и прислушивался, в надежде услышать знакомый рингтон.
Бердяев нашел Канта в одном из дворов, на детской площадке. Крокодил висел вниз головой на шведской стенке, с перерезанным горлом и вспоротым брюхом.  В одном из его карманов весело трезвонил телефон. Именно неуместная в данном случае веселая мелодия позволила мангусту довольно быстро выйти из ступора.  Бердяев отключил набор и подошел к трупу вплотную.
Кровь еще продолжала вытекать из тела. Смешиваясь с дождевой водой, она текла прямо под ноги мангусту. Но не это, а две синие розы на земле под телом заставили Бердяева выругаться особо изощренно. Не переставая материться, мангуст вытащил из карманов крокодила портмоне и телефон, схватил розы и бросился прочь. 
Наваждение по имени Эстер – единственное, что сейчас было значимо для кролика Лупса. Быть может, еще синяя роза, как символ, как неотъемлемая часть все того же наваждения по имени Эстер. А дождь и ночь… Всего лишь удачные декорации к наваждению по имени Эстер. Всего лишь… А пробирающая насквозь сладкая дрожь, Bonfires Blue Foundation, растекающаяся по телу, и своя жизнь, которой жил Лупс… Все в прошлом, все смыто дождем, все растворилось в ночи… Только наваждение по имени Эстер… И ее силуэт в освещенном окне, в единственном на весь дом освещенном окне.
Она ждала его… Еще какой-то час назад Лупс почувствовал бы себя самым счастливым существом в мире. Уже в который раз. Но сейчас… Сейчас это было нечто новое, совершенно новое. Наверное, так бывает. Ты живешь своей жизнью, не глядя себе под ноги, не осматриваясь по сторонам и не оборачиваясь. Зачем?... Потом ты оказываешься на краю пропасти. Случайно ли? Наверное, а может быть и нет. Не важно. Важно то, что в этот момент далеко не все зависит только от тебя. Ты сопротивляешься, цепляешься, балансируешь, но одновременно понимаешь, что не все зависит от тебя. И это самое важное, это то, что сильнее всего прочего тянет тебя в бездну. Ты можешь положиться на волю случая, на судьбу, провидение, но не более того. Каково это для того, кто жил своей жизнью? Конечно, ты можешь гордо устремиться навстречу бездне, презрев случай, судьбу и провидение. Но станешь ли? Ведь бездна может и отпустить тебя. Ты сможешь снова жить своей жизнью, не глядя себе под ноги, не осматриваясь по сторонам и не оборачиваясь. Или нет? Наверное, все же нет. Все же случай, судьба, провидение. Ты на четвереньках отползешь от края пропасти, но все остальное, все, что делало твою жизнь только твоей, кануло в небытие. Наваждение по имени Эстер? Быть может… По форме, но не по сути. Ведь между смыслом жизни и оправданием существования  целая пропасть, в которую так легко сорваться. 
У единственного на весь дом освещенного окна стояли двое, он и она. Она тянулась к нему, наслаждалась его близостью, упивалась его телом, самозабвенно целовала его, опускаясь все ниже и ниже.
Лупс потерял рассудок. Его мутило. Сердце бешено колотилось в груди, норовя вырваться из ненавистного тела. Кролик вошел в подъезд и с огромным трудом, едва переставляя онемевшие ноги, стал подыматься по лестнице.  Blue Foundation,  Eyes On Fire, - скорее почувствовал, чем услышал за дверью Лупс и дрожащей рукой нажал на кнопку звонка. «Эстер», - отчаянно прохрипел он, когда полуголый самец открыл ему дверь. «Эстер», - простонал Лупс, когда самец, бросив ему что-то презрительное, попытался захлопнуть дверь. «Эстер», - взвыл окончательно обезумевший Лупс, вынося дверь вместе с укрывшимся за ней самцом. Еще один удар вырубил самку, пытавшуюся звать на помощь. Потом была кровь, много крови. Наваждение по имени Эстер утонуло в крови.
Что там, на дне бездны? Ты никогда не задавал себе этот вопрос? Например, когда боязливо всматривался в нее, вздрагивая только от одной мысли, что не успеешь отскочить прежде, чем она начнет всматриваться в тебя. Наверное, задавал. Но, хотел ли узнать ответ? Задавая вопросы, нужно быть готовым к тому, что однажды получишь на них ответ.   



                12
Ману разговаривал с камешком. Точнее, говорил Ману, а камешек слушал. Ману говорил о Заратустре и мышонке Пинки, который жил по соседству. О Заратустре Ману говорил хорошо, о Пинки – плохо. Заратустра совершенный, Пинки – подлый. Пинки всегда делал гадости, только гадости. Ману сначала удивлялся, как можно делать одни гадости и ничего полезного. Потом Ману стал злиться, потому что чаще всего Пинки поступал подло по отношению к нему. Вот и сейчас Ману злился, рассказывая камешку о Пинки, пока снова не возвращался к Заратустре. Камешек слушал, иногда улыбался. Потом Ману захотелось, чтобы камешек поговорил с ним.
- Что такое мир? – спросил Ману.
- Мир – это все то, что существует, - камешек улыбнулся и добавил, - в твоей голове.
- А в голове Пинки?
- И в голове Пинки.
- Значит у нас с Пинки один мир на двоих?
- Нет, у него свой. Похожий, но свой.
Ману задумался, потом тяжело вздохнул.
- Ману знает, зачем Ману в голове Пинки, но не знает, зачем Пинки в голове Ману?
Камешек улыбнулся. Поросенок вдруг встрепенулся.
- А Заратустра может изменить мир?
- Может.
- Может сделать его лучше?
- Может.
- В своей голове?
- Да.
- А в голове Ману?
- Возможно.
- А в голове Пинки?
- Вряд ли.
- Почему?
- Потому что этого не хочет Пинки.
- А Ману хочет, - задумчиво протянул поросенок. 
Камешек промолчал. Поросенка снова осенило.
- А Ману может сделать мир лучше?
- Может.
- А камешек может изменить мир? – поросенок задержал дыхание, прежде, чем перейти к главному.
Камешек улыбнулся, но ответил.
- Может.
- И сделать его лучше?
- Нет.
- Почему? – едва ли не крикнул разочарованный поросенок.
- Я не знаю как.
- Заратустра знает, Ману знает, может и Пинки знает, а камешек не знает, - недоверчиво проворчал поросенок и о чем-то надолго задумался.
Наконец, поросенок улыбнулся. Только не той своей единственной улыбкой, а новой, почти хитрой.
- А камешек может помочь Ману сделать мир лучше? – вкрадчиво спросил поросенок. 
- Нет.
- А изменить его? – не унимался поросенок.
- Может.
Поросенок улыбнулся своей новой улыбкой.
- Пинки. Ману не хочет, чтобы в его голове был Пинки. И такие, как Пинки.
Камешек улыбнулся и больше ничего не ответил.
А поросенок долго искал Пинки. И не нашел. Потом он искал его друга Куки, но тоже не нашел. Потом поросенок не нашел тетушку Эльзу с лавочки под соседним подъездом, полицейского Зулу из бара напротив и даже скунса Моби из загаженного скверика. Уж скунса Моби точно всегда можно было встретить в загаженном скверике, хотя и не стоило. Поросенок снова побежал к камешку.
- Мизи, - сходу выпалил поросенок и только после этого отдышался. – Белка Мизи, продавщица мороженого. Она жадная. Очень жадная.
Камешек ничего не ответил и даже не улыбнулся. Но у поросенка не было времени на такие мелочи. Он уже со всех ног бросился искать Мизи.
- И такие, как Мизи, - набегу напомнил он камешку.
Мизи Ману не нашел, как и всех остальных. Усталый, но довольный, он снова вернулся к камешку и просидел с ним до позднего вечера, стараясь никого не забыть. Никого… 
Ночью Ману так и не смог уснуть. Едва взошло солнце, он выскочил из дому. Весь день Ману искал. Сначала искал так, как вчера. Искал тех, о ком говорил камешку. Искал, надеясь не найти. Потом стал искать тех, о ком вчера не вспоминал. Искал, в надежде встретить хоть кого-то. Но никого не было, даже малышки Сони из песочницы, которая всегда угощала его конфетами и давала подержать свою любимую куклу. Никого… Ману стало страшно. Ману вспомнил о Смайлике.
Смайлик никуда не делся. Смайлик был единственным, кто не исчез. Только Ману не знал, хорошо это или плохо. Смайлик не сказал Ману ни единого слова. Смайлик увлеченно занимался своими делами, не переставая насвистывать какой-то веселый мотив. Смайлик почти не смотрел в сторону Ману.  А когда смотрел, Ману всякий раз опускал глаза вниз. Потому что в глазах Смайлика не было ничего, кроме насмешки. Никого, кроме Смайлика, и ничего, кроме издевательской насмешки в его глазах. Наверное, теперь Ману знал, хорошо это или плохо, потому и ушел.
Ману молчал. Камешек тоже молчал. Как Смайлик. Только камешек не насмехался. Камешек даже не улыбался.
- Ты можешь вернуть все назад, чтобы было, как раньше? – выдавил из себя поросенок, глядя куда-то под ноги.
Камешек не ответил.
Утром все было по-другому. Точнее, все было как раньше. Почти как раньше. Выйдя из дому, поросенок встретил и мышонка Пинки, и тетушку Эльзу с лавочки под соседним подъездом, и полицейского Зулу из бара напротив, и скунса Моби из загаженного скверика, и Мизи, ужасно жадную продавщицу мороженого, и малышку Соню из песочницы, и всех, всех, всех… Только в это утро мышонок Пинки не сделал Ману никакой гадости, скунс Моби не отобрал у него деньги, а белка Мизи не продала ему мороженого, привычно забыв дать сдачу. И даже малышка Соня не угостила Ману конфетой и не дала подержать свою любимую куклу. И дело не в том, что кто-то стал лучше, а кто-то хуже. Нет… Просто не стало самого Ману, не стало в их мире, в их головах. Никто не замечал Ману. Никто не видел Ману. Никто не догадывался о его существовании. Кроме Смайлика. Только Ману не знал, хорошо это или плохо. Потому что Смайлик почти не смотрел в его сторону.  А когда смотрел, Ману всякий раз опускал глаза вниз. Потому что в глазах Смайлика не было ничего, кроме насмешки, издевательской насмешки.
Ману пришел на работу и сразу же взялся за свой дневник.
«Ману видел сон. Во сне Ману умел говорить. Это хорошо. Только Смайлик, наверное, прав. И это плохо».
Поросенок закрыл тетрадь, тяжело слез со стула и вышел из дежурки. Все работники уже успели отправиться по домам. Ману облегченно вздохнул, - сегодня ему не хотелось улыбаться своей единственной улыбкой. Работать ему тоже не хотелось, но тут уже выбора не было. И все же, все, что поросенок мог себе позволить, он себе позволил. Привычного блеска не было, инструменты были расставлены невпопад, а вещи упакованы в один большой пакет. К телам поросенок даже не притронулся, едва ли не впервые придя к мысли, что им уже все равно. Да и серебристая монетка по-прежнему была у него. Вспомнив о монетке, Ману поспешил вернуться к своей тетради.
«Ману видел сон. Ману не знает, хороший сон или плохой. Ману только знает, что все наоборот. Еще Ману знает, что все должно быть на своих местах.  И, наверное, Смайлик прав. Поэтому Ману сделает то, что хочет Смайлик. И Ману снова сделает то, что хочет Ману. Потому что Смайлик не Заратустра. Просто все должно быть на своих местах. Пока не придет Заратустра. А сейчас нужно идти Ману».
Внимание поросенка привлекла забытая кем-то на столе газета, точнее, фото клоуна на полстраницы. Взъерошенный серебристый капуцин многозначительно тыкал пальцем в небо, корчил умную рожицу и нагло улыбался прямо в лицо Ману. Внимательно прочитав интервью капуцина, поросенок повеселел. Теперь он знал, что нужно сделать, чтобы хоть ненадолго Смайлик перестал над ним насмехаться. Смайлик, конечно, будет злиться, но это лучше, чем насмехаться. Ману сделает то, что хочет Смайлик, но и Смайлик сделает то, что хочет Ману. Поросенок улыбнулся своей новой, почти хитрой улыбкой и спрыгнул со стула. Закрыв на ключ входную дверь, Ману отправился на поиски серебристого капуцина. Поросенок был уверен, что обязательно найдет его, где бы он ни был…