...Пошло с тех пор, как чудаковатый немец стал прикладываться к образам, а то и к руке священника, после исповеди и на причастии. Помогал иным старушкам восходить по паперти. В довершении агентура Абвера пустила слух, а молва его подхватила: немец де помог многим семьям списаться с близкими, кои вовремя войны считали за погибших или пропавших. Ан нет, а они – в плену…
Сам Густав лично либо через старосту начинал расспросы на эту щекотливую тему. С неизменным замшевым блокнотом и самопишущим пером он заходил в ту или иную хату, где сперва дружелюбно приветствовал хозяев. Затем крестился на образа и начинал своё короткое вступление: «Германски армий не желайт уничтожений русски поселянин. Ми есть помогайт вас ликвидировайт большевицки комиссарен… пфруй… Земля должен бить в ваши рука – колхозен нихт… пфруй… Ви должен жить как в Европ, иметь свой надел. Бог сказать, что нужен трудиться и работать честно…»
Хуже у Густава выходило общение с сельскими батюшками. И не только по причине его корявого русского. Те в основном оккупантов не жаловали. Вот и отец Дмитрий оказался орешком твёрдым. Даром, что имел бороду до живота и мощную стать, которой в рейхе и за его пределами мог позавидовать любой силач-тяжеловес. На Густава он смотрел немного сурово и выразительно теребил свой огромный серебряный крест на литой цепочке. (В нём, как говорили. Была частица мощей одного святого, которая мироточила.) Всем своим неприступным видом этот батюшка осуждал попытки Густава сблизиться с местными. Он откровенно морщился, когда он целовал крест, исповедовался и даже причащался.
Поединок этот порядком измотал Густава и даже напомнил ему бой в районе тракторного завода под Сталинградом. Там пули так и гудели… Он и его взвод (погибли лейтенант, унтер-офицеры и два ефрейтора), от которого осталось лишь восемь человек, вынужден был залечь посреди развалин до вечера. Попытки поддержать их полковыми орудиями 75-мм привели к пустой трате снарядов, так как прицеливанию и корректировке мешали многочисленные дымы от пожарищ, которые стелились даже у подножия Мамаева кургана. Густав тогда впервые подумал: Если Бог существует, почему он не остановит эту бойню? Неужели через страдания, в наказание за грехи, человечество становится ближе к Нему?»
…На этот раз всё вышло само по себе. Было это два дня назад. Отец Дмитрий задерживался. Одна старушка перекрестила Густава, тот ответил ей вежливым поклоном. При этом погонный ремень оружия едва не соскочил у него с плеча. Дабы не выпустить свой МР, Густав взял его наперевес – повесить поперёк груди… Старушки, помертвев от страха, ойкнули – крестясь, они припустили со всех ног. А мальчишки и девчонки у ограды прыснули от хохота. Краем уха он слышал, как они обсуждали и спорили – кому подойти, кому попросить.
Конопатый мальчик лет тринадцати наконец-то отважился. Робко ступая босыми ногами в латаных штанишках, он приблизился к нему бочком и, готовый убежать, промямлил:
-Дядь немец, дай конфетку или леденец?
-Ти хотеть айн, драй конфетти? – улыбнулся ему Густав. – О, я хотеть тебе дать. Ти может смотреть, где есть батюшка? Может говорить мне?
-Ага, - неуверенно сказал мальчик, косясь в сторонку на сына отца Дмитрия.
Густав вручил ему три мятных леденца в целлофановых пакетиках. При этом – дружелюбно щёлкнул по носу. Мальчишка охотно раздал их по друзьям и тут же заговорщицки шепнул сыну попа:
-Слушай, Минька, этот белобрысый мне поручил узнать про твоего батьку. Ну, я побегу – ладно?..
Минька отлучился следом и немедленно доложил об этом своему батюшке, что помогал в просфорной. Отец Дмитрий, услышав такую новость посурьёзднел, хотя и виду не подал. Тем не менее, снял передник и тут же вышел во двор.
-Что попрошайничайте, чада? – шикнул он на детвору, которая обступила Густава с протянутыми ручонками. – Или в церковь идите или по домам – прочь! А ты, немец, прости Господи… - он, размашисто перекрестившись, плюнул: - Не приманивай детишек! Срамно это…
-Ви есть не любить дети, батьюшка? – Густав от удивления задрал соломенного цвета брови.– Ви думать, что я обижайт?..
-Да ничего я не думаю, грешный ты человек, - поморщился отец Дмитрий. – Или свои думки держу при себе. Потому как человек грешный как и ты. Иди с миром…
Внутри отец Дмитрий почувствовал легкое смятение, хотя и виду старался не подавать. Мысль о том, что немцы за ним давно следят, тут же овладела им. Он уже слышал от прихожан, что этот белобрысый супостат расспрашивал у кого родственники или близкие оказались в плену, обещал помочь их вызволить оттуда. Кое-что рассказал ему сын, которого он давно использовал для связей с партизанами и подпольщиками. О чём-то поведала «всеведающая» жена-матушка.
Пока он не замечал слежки, поэтому не выставлял у крыльца знак тревоги: лопату и тяпку. Хотя поводов для беспокойства было предостаточно. В последнее время староста и его кум, полицай, всё больше старались выспрашивать его о семьях, где в прошлом были активисты и коммунисты, ударники труда, чьи фото можно было увидеть на передовицах газет, кого ставили в пример на собраниях…
«…Ты это… того, батюшка, не серчай, потому как немцы требуют, язви их душу, - сокрушался староста Косницин. – Партизаны им покоя не дают. Узнай про то, разведуй про это… Укажи где коммунисты прячутся – это для них первостатейное! Мы б с радостью отказались – плюнули в их рожи. Да ты знаешь, батюшка, что тогда будет. Так что, не серчай и помолись за нас, окаянных…»
«Я не серчаю, - усмехнулся отец Дмитрий. – А немцам своим передай, что б не охальничали с нашим народом. Не то Божий суд на них… Так и передай, если Бога они не забыли».
«Ты б, батюшка, сам и передал. И солдатик у них подходящий для энтого…» - начал было Косницин, но отец Дмитрий сурово указал ему взглядом на калитку.
Косницин некоторое время постоял уже снаружи, наблюдая за курами, которых гонял петух в соседнем дворе. Затем сплюнул и послал к разъядрённой матери себя и свою должность. После чего пошёл и крепко наподдал со своим кумом-полицаем.
-А идите-ка вы все не хер! – показал он в сердцах влажную дулю портрету фюрера на почтовой германской карточке, что было у кума над столом.
***
...Когда отец Дмитрий вышел из церкви, он уже знал, что встречи с немцем ему не миновать. Так и есть, тот стоял, расставив ноги в коротких сапогах с двойным швом, и ожидал кого-то возле паперти. Пистолет-пулемёт висел у него за спиной, стволом вниз. Рукава немца были нагло закатаны, на груди красовались невиданной формы знаки в виде венков с танкам, ружьём и какой-то молнии. Это придавало супостату бравый вид, на который, как мухи на мёд, липла детвора. В довершении ко всему на лбу были невиданные очки с темными стеклами, выполенные из белой пластмассы, за которыми не было видно глаз. Наверняка они здорово защищали от солнечных лучей.
Завидев священника, супостат внутренне подобрался. Затем расслабился – сделал радушный жест в сторону купола с крестом:
-Ваш хороший служба явно привлекайт! Я хотеть быть на ваш служба, батьюшка. Ви отчешь корошо воспитывайт селянин верить в Бог. Как есть это?.. – он запнулся, тщательно подбирая слова: – Когда вас говорить селянин не грешен, это есть – не убивайт! О, я! Война есть там – на восток! – он указал загорелой сильной рукой с обозначившимися жилами. – Война есть там, где русски селянин убивайт германески селянин. Это не есть корошо, батьюшка! Я правильно вас называйт, ферштейн … понимать?
-Понимать, понимать… - отец Дмитрий повернулся к нему спиной, перекрестил себя, а затем глубоко надвинул шляпу, дабы не выдать усмешку. – Ты, немец, если что хочешь – говори. Зла на вас не держу, ибо все перед Богом ходим. Под Христом единым. А он, Спаситель, нам поведал и другую заповедь. Возлюби ближнего своего как самого себя. Так что верно ты сказал насчёт «не убий», но не всё ты «понимайт»…
-О, это отшень верный заповедь! – густав почувтсвовал прилив сил. – Ви отчень верно сказать про любовь к ближний. Для любить не надо убивайт.. пфруй! Я отшень понимайт ваш слов. Я понимайт, что ви есть говорить свой паств. Ви учить как русски любить русски, любить герман и весь человечеств! Это есть короший проповедь, альзо! Когда есть такой проповедь, русски не будут стреляйт герман. Наступать мир – будет Бог…
-Ну, Он всегда был, есть и будет, - качнул бородой отец Дмитрий. – Если даже не верить в Него… Хоть и не держу на тебя зла, немец, но злодейств вы много творите. А значит многие из вас против Бога идут, так и знай!
Густав всё понял и улыбнулся ещё шире:
-О, ви есть сомневайт! Я видеть это! Не надо думайт, что я есть зло. Я думать только добро. Только для Россия без Советов! У меня есть русски кровь по матерь. Я есть совсем немного герман, по тец. Я есть основной чех и русски. Ви понимайт, батьюшка? Альзо?
Он сделал шаг вперёд и сделал попытку протянуть руку. Он даже взял мощную длань священника в свои крепкие пальцы. Но отец Дмитрий лишь на секунду зазевался. Затем он коротким рывком освободил свою мощную ладонь.
«Хитрый гусь,» - мелькнуло у него в голове так явно, что захотелось об этом вслух молвить.
-Ты немец, повторю, знай – к твоему народу у нас, простых русских, зла нету, - произнёс он сквозь биение сердца. В груди что-то неприятно сдавило, а на глаза надвинулась пелена: - Это я тебе как русский говорю, как духовное лицо. Понимаешь меня? Духовное означает – имеющее духовный сан.
-О, понимайт!
-Так вот, не надо в том случае жизнь губить, немец. Ведь курочка разве губит чужих цыплят? Нет, не губит. А человек… - тут отец Дмитрий запнулся, чувствуя сокровенный духовный запрет: - На всё воля Божия, впрочем.
Он перекрестил себя, отвесив земной поклон. Следом перекрестился Густав, слегка наклонившись.
«…И ведь гром не поразит, его, паразита, - подумал священник. – И в землю по голову не вгонит, и ног не высушит. Хотя, многие так крестятся. И верно, на всё воля Божия».
-Я хотеть спросить благословений, батьюшка, - сказал напоследок Густав. – Один есть отшень важен дел. Потом я говорить…
-Что за дело? – нахмурился отец Дмитрий, но тут же перекрестил: - Да благословит тебя, Господь…
Немец что-то сказал про «вер», который надо хранить, но отец Дмитрий лишь качнул головой. Он вспомнил как начал своё секретное сотрудничество с органами НКВД. Состоялось это в 1937-м, когда по стране бушевала «великая мистка»: некий спецконтингент «пачками» расстреливали , а кого-то сажали лет на десят, а то и все двадцать. Но он вспомнил, как с 1936-го стали открывать новые приходы, восстанавливать старые. Всё это происходило при молчаливом попустительстве советских и партийных органов, а значит – по указанию самого Сталина, который в молодые годы сам учился на священника. До этого, особенно в 20-е отца Дмитрия не раз вызывали куда следует – предлагали отречься от Бога, отказаться от сана и выступить с разоблачениями в клубе «безбожник» Он упорно отказывался. Даже когда грозили лагерем, даже когда наставили наган… даже когда в церковь стали бросать помёт, дохлых крыс и прочую мерзость. Даже когда в районной и областной газетах стали публиковать письма селян, где его называли «кулацким охвостьем» и требовали от властей закрыть храм Божий – сделать из него сельский клуб. Отец Дмитрий, спросив благословение у епископа (так и не получил его!) написал Калинину, затем обратился к самому Сталину. После этого за ним приехали на «газике» двое по форме и один в штатском – увезли его на трое суток в райотдел НКВД, где и состоялся разговори, перевернувший всю жизнь…
***
…Вот что, - сказал отец Дмитрий, когда ходики на стене проскрипели 18-00. – Передай кому следует: немец для борьбы с партизанами и нашей армией хочет привлечь нашего брата, попа. То и раньше заметно было, но сейчас особенно. И немец этот, обозник, заводил со мной хитрый разговор об этом. Дескать, раз заповеди Божии такие – «не убий», значит в проповедях своих, батюшка, ты должен против войны указывать. Мол, за что и почему воюют наши на фронтах с немцем? Это же против заповедей Божиих! Вот стервецы… Тьфу, пропасть!
Да уж, пропасть, - согласился Василий как бы нехотя. – А что так неохотно делишься со мной своими мыслями, батюшка? Почему сразу о немце не предупредил?
-Поначалу думал, что проверял он меня – подослали его. Потом убедился – не так всё. Слежки за мной, за мим домом нету. Зачем попусту в набат бить? Я ведь тоже конспирацию кумекаю, учили ваши.
-Хорошо, мы проверим как ты кумекаешь. Хотя похоже ты прав: за домом действительно не следят. , - Васька осторожно отвернул занавеску и исследовал двор, по которому величественно бродил петух с малиновым гребешком. – Разве что петух вот…
Он встал и осторожно косясь на кулаки отца Василия прошёлся вдоль гориницы:
-Так, говоришь, вечером ожидается наш связной? Да вот он, почти вечер…
-Придёт он, куда ему деться, - вздохнул отец Дмитрий.
Он перекрестился сам и перекрестил красный угол, прочитав «Отче наш». Васькина рука торопливо дёрнулась. Он также осенил себя крестным знамением и попросил у Бога поддержки. На душе было слегка муторно – поддержка бы не помешала…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. В СТРЕЛЯЮЩЕЙ ГЛУШИ.
…Мотоцикл, сделав круг, остановился на пустыре возле церковной ограды. Женщины и старики тут же стали расходиться, а ребятишки спрятались в кустах.
-Week! – заорал на них Крегер, с бляхой фельдслужбы. – Идите к своим свиньям и коровам! Колхозные свиньи…
Так как этого ему показалось мало, он сорвал из-за спины ППШ-41 и дал по воздуху очередь. Первые с криками побежали женщины. Старухи засеменили, что-то хныкая и причитая. При этом ногие из них крестились. Совсем уж бесцеремонно вели себя старики. . Они уходили весьма неохотно или вообще не собирались никуда уходить. Их, Крегер, немного уважал за храбрость. Тем не менее он презрительно сощурился и браво зашвырнул МР717(r) за спину. Но до этого – повёл в их сторону дырчатым круглым стволом. Но наглые старики даже не думали ускоряться.
Но верхом наглости было поведение мальчишек и девчонок, от голозадых до великовозрастных. Они мелькали земляными пятками в лопухах за церковной оградой, откуда выглядывали острые любопытные глазки, краснели возбуждённые носы и уши. Как казалось Крегеру, эти сорванцы зубоскалили. За витой металлической оградой, где были узорны в виде ангелов с огромными крыльями они, наверняка, чувствовали защиту. Бог охранял их…
Крегера и его спутников это немного развеселило. Один из них, Ганц Ташинский из Данцинга, вынул из ранца пачку мятных леденцов и с размаху зашвырнул их детям. Он был более доброжелателен, чем Крегер:
-Пусть эти детки видят, что мы им не враги. До чего довели их большевистские комиссары и еврейские бандиты – так боятся нас, германских солдат…
-Что ж, их дело, - весело оскалил свою длинную ряжку Крегер. Он вытер затылок рукой в перчатке с обрезанными пальцами. – Дружище, они только с виду люди! Внутри едва ли