Косьба
На покос вставали рано, до восхода солнца. Трава купалась еще в росе... Таял молочно-белый туман... Пахло утренней свежестью.
Поляна, большая, как луг, но неровная, переходила в малюсенькие лесные пятачки. Костяника красными каплями алела на траве... молоденькие подберезовики прятались возле кочек. Владимир сидел на старом поваленном дереве и ждал начала покоса.
Прошло время с той памятной зимы приезда в интернат. Теперь его подсознательный страх перед неизвестностью исчез. И детский дом для детей врагов народа, который нарушил привычную жизнь в семье, не так страшил его, он был здесь не один. А необычность атмосферы сближала с такими же, как и он, живущими здесь мальчишками и девочками, товарищами по несчастью.
Косы подняли и, достав бруски, стали точить. Звуки эти напоминали мелодичный красивый перезвон, и, наверное, он и разбудил лес. Через поляну низко пролетел дрозд. Стрекоза-красотка с синим брюшком уселась на ромашку. Ветер сорвал с сосны несколько шишек, и они гулко шлепнулись о землю. Дятел застучал еще нехотя и неуверенно.
Наконец, выстроившись в длинный ровный ряд, взмахнули косы. Срезанная трава ложилась мягко, легко, укрывая поляну зеленым пологом. Небо окрасилось в бледно-розовый цвет… потом смешалось с чисто синим... и, наконец, с ярким золотисто-желтым.
В полдень жара повисла над самой головой. Сонно гудел шмель.
Ветер совсем замер. Принесли обед. От него шел пар. Пахло укропом и вареной картошкой. Нарезанные ломти хлеба походили на соты своей ноздреватостью. Стучали ложки. Косы, уткнувшись в землю носами, отдыхали. Приятная слабость охватила Володю... Все тело обмякло. Небо бездонным куполом плыло перед глазами. Он лежал на спине под сосной и видел большого черного муравья и капельки смолы, слезой застывшие на стволе... Пахло хвоей и нагретой землей. А синий купол неба по-прежнему плыл куда-то вместе с ним.
Вечером была гроза. Она пришла из-за леса — там, где тянулись болота и стоял едкий густой туман. Огромные пространства трясины вызывали у мальчика странное чувство остановившегося времени, внешнего покоя и страха.
Он любил сидеть на рыхлых мягких кочках и смотреть на зеленую неподвижную ряску и слушать, как кричит выпь в камышах. Утки с шумом поднимаются в воздух, и снова наступает тишина. Иногда он видел, как забавно вышагивает кулик на длинных ходульных ножках... Тогда чудилось ему, что в этом кажущемся безмолвии болото упорно хранит какую-то свою тайну.
Дождь хлынул сразу. Крупные тяжелые капли его клонили к земле еще не скошенную траву. Только осока смело выставляла острые зеленые стрелы. Лес потемнел. Поднятые на плечи косы тихо позвякивали при быстрой ходьбе. Стало вдруг неуютно. В сумерках расползались причудливые тени и меняли очертания. Далеко впереди, там, где лес переходил в черно-фиолетовую линию и касался края неба, догорали последние отблески заката. И не хотелось, чтобы дождь их совсем загасил.
Дикая малина росла свободно. Она вымахала в рост человека и тянулась далеко, километра на два по краю леса. Ягоды крупными гроздьями сидели на ветках. Солнце просвечивало их нежную водянисто-красную мякоть и привлекало ос. Они изгибали изящные полосатые талии и пикировали на малинник. Володя смотрел на ос. Лицо и руки его покрывались розовыми пятнами. Молодая крапива обжигала резкой болью. Толстая бледно-зеленая гусеница доедала малиновый листок.
Эти картинки детства с их красками, звуками и запахами вспоминались Владимиру потом, много позже, в самые трудные и тяжелые дни его жизни, и заставляли тосковать по детству... такому тяжелому и безотрадному, но все же детству, а оно никогда не вернется.