ОТРЫВОК ИЗ ИСТОРИКО-КРИМИНАЛЬНОГО РОМАНА "ТЕЛЬ-АВИВ: РУССКИЙ АЛЬЯНС"
Из отеля «Хилтон» позвонили под утро.
- Его не было в номере всю ночь, – услышал Роман Евгеньевич. – Сейчас позвонил
дежурному администратору. Объявил, что вечером съезжает, вернется за вещами.
- Вот и хорошо, Миша. Дождались.
«Praemonitus – praemunitas», – мелькнуло в мозгу. Предупрежден, следовательно,
вооружен. Но никогда не следует торопить события. Иначе они тебя сами догонят…
Он вызвал Татьяну.
- Я его обложил. А ты, Танюша, готовь эту, как ее… Милку. Завтра он мой. Я его
сделаю.
- Что значит – готовить?
- Отмыть, прежде всего. И приодеть. Покупать новое уже некогда. Шмоток у тебя
навалом, размеры у вас почти одинаковые. Ну, и объясни ее действия. К вечеру
чтобы она была как огурчик. Ну, и ты, соответственно, тоже. Поняла?
- А то! – просияла Татьяна. – Но я не совсем уяснила ее роли. К чему эти
сложности?
- Я знаю, что делаю. Они мне нужны вдвоем, и одновременно. Занимайся.
- Но ты объяснишь мне, что задумал?
- Обязательно. Но не сейчас.
Выпроводив Татьяну, он хлопнул в ладоши и с размаху упал в кресло.
Покачавшись на мягких пружинах, вдруг вспомнил: а ведь Баба Яга показала
Ивану, как добраться до Кощея, и предала, таким образом, родного брата…
Но Мила – не Баба Яга, а Хайкин – не Кощей, хотя очень похож…
* * *
До утра Мила, не раздеваясь, просидела на краю кровати. В какой-то момент
она чуть не уснула, но тут же встрепенулась с колотящимся сердцем. Силы
и нервы были на пределе. Она легла, но теперь уснуть не удавалось, мешали
тревога и голод – она не помнила, когда ела в последний раз.
Донимала жара. В маленькой комнатушке не было вентиляции, единственное
окошко полуподвального этажа давало лишь немного света, но не пропускало
воздуха. Липкая от пота футболка противно скользила по груди…
От бессилия и злости на саму себя Мила застонала. Надо же было так вляпаться –
свои же, русские, заманили ее в Израиль и так жестоко обманули, облапошили,
словно безмозглую куклу, у которой в голове лишь два грузика-противовеса,
чтобы ресницы закрывались…
Да какие они к черту свои, они хуже фашистов, гниды поганые!
Мила была уверена, что ничего веселого ей не светит. Роман Евгеньевич
прекрасно понимает, что нет у нее иного выхода, кроме как пойти в полицию и
сдаться.
Нет, Роман Евгеньевич не допустит этого. Он заставит Милу замолчать. Каким
образом – пока неясно.
Вот сейчас, например, скрипнет дверь…
Мила несколько раз проваливалась в полузабытье и тут же просыпалась – в той
же полуподвальной комнате, на той же кровати.
Скрипнула дверь.
Открыв глаза, Мила увидела Татьяну. На ее плече висела кожаная сумка.
- Давай, вставай, – бросила Татьяна. – Займемся делом.
- Что это? – не поняла Мила, глядя, как Татьяна выкладывает на кровать
большие пластиковые пакеты.
- Твоя одежда.
Татьяна начала раскрывать пакеты и вскоре аккуратно положила перед Милой
четыре коротких летних платья разного цвета и покроя.
- Это не моя одежда, – возразила Мила, невольно залюбовавшись платьями,
каждое из которых, несомненно, стоило очень дорого.
- Пока что промеряешь все, а потом выберем, какое тебе больше подходит.
- Что вы еще придумали? Я могу знать?
- Конечно, можешь. Только соображай быстрее. Тебя отвезут в «Хилтон»,
дадут сотовый телефон, и ты скажешь именно то, что тебе продиктуют. Ни слова
лишнего. Потом помашешь ручкой в окно, которое тебе покажут, поднимешься на
этаж и постучишься в дверь, которую тебе тоже покажут…
Мила замерла, закусив губу и лишь изредка кивая, словно внимая словам Татьяны.
Мила почти не слушала, она думала о другом. Ее отсюда выведут. Значит, есть
шанс… Сейчас ей казалось, что стоит лишь выйти за порог этого дома, то многое
изменится.
- И все? – спросила она, когда Татьяна замолчала.
- И все. Просто он не каждому откроет дверь. Постесняется.
- Ясно. Я могу помыться?
- Ты не просто можешь, ты обязана помыться. Рядом с тобой дышать невозможно,
хоть противогаз надевай, – поморщилась Татьяна. – Какой у тебя размер груди? –
вдруг спросила она. – Второй? Прекрасно. У меня тоже.
Она вынула из сумки очередной пакет.
- Здесь белье, должно подойти. Не кривись, все новое, я еще не пользовалась.
- Белье тоже необходимо для маскарада? Я что, должна буду раздеваться?
- Ну, а вдруг он сразу же тебя возжелает? – засмеялась Татьяна. – Хотя, не
думаю.
- Постесняется? – впервые за все время улыбнулась Мила.
- Не успеет.
- А зачем тогда раздеваться?
- Хватит болтать, – поморщилась Татьяна, – давай уже к делу.
Душевая комната находилась на этом же цокольном этаже, в конце коридора –
одноместная, но просторная. Татьяна изъявила желание помыться вместе с Милой,
на что Мила весьма удивилась и ответила решительным отказом, заявив, что
мыться привыкла индивидуально и в одиночестве. Татьяна заметно сникла, но тут
же ее замешательство сменилось каким-то новым настроением, причины которого
Мила не поняла.
Когда за Милой закрылась дверь, Татьяна, аккуратно подтянув штанины джинсов,
опустилась на корточки, потом тихо легла на пол и приблизила лицо к
вентиляционному окошку в нижней части двери. Сквозь узкие створки жалюзи
была хорошо видна вся душевая комната, но из-за неудобного положения сразу же
затекла шея, пришлось подложить ладонь под щеку.
Затаив дыхание и стараясь не моргать, Татьяна смотрела, как Мила, откинув
руки за спину, стаскивает с себя футболку, как грудки Милы подрагивают от
малейшего движения… Маленькие малиновые соски с нежным, бледным ореолом
вокруг, как у Ларисы Максимовны… Невольно застонав, Татьяна расстегнула
джинсы, оттянула резинку трусиков и принялась привычно ласкать себя, не
сводя слезящихся от напряжения глаз с девичьей фигурки под прозрачными
струями воды...
В душевой Мила провела более получаса, несколько раз не спеша намыливаясь и
интенсивно растираясь мочалкой, взбивая хлопья пены. Ее раскрасневшееся тело
в клубах пара влекло Татьяну, но она понимала, что душевая – не самое лучшее
место… Она вдруг вспомнила гладко выбритые и до умиления беззащитные пухлые
губки под полуспущенными джинсами Ларисы Максимовны. Видение было настолько
явственным, что живот Татьяны внезапно напрягся и мелко задрожал, наполняясь
предоргазменными волнами, она глубоко вдохнула воздух и выдернула руку, едва
сдержавшись, чтобы не кончить вот так, сразу...
Мила вышла в туго затянутом халате, с тюрбаном из полотенца на голове, и тут же
попала в объятия дрожащей от вожделения Татьяны, намерения которой Мила теперь
поняла сразу. В первую секунду она брезгливо отшатнулась, но тут же, к
величайшей радости Татьяны, вцепилась губами в ее губы, демонстрируя желание
и страсть, и с готовностью повела ее за руку в свою комнату. Татьяна тут же
заперла дверь, и, обнявшись, девушки упали в кровать.
Сначала Татьяна безуспешно боролась с узлом на халате Милы, потом оставила его
в покое и, повизгивая, принялась стаскивать с себя джинсы. На пол полетели
рубашка, лифчик, и через несколько секунд Татьяна лежала на спине, разведя в
стороны трясущиеся ноги в розовых носочках.
- Языком, языком!..
Милу чуть не стошнило от омерзения, когда она начала облизывать сочащуюся
слизью и хлюпающую бороздку, но, ради того, что Мила задумала, стоило
подчиниться и потерпеть. Рот наполнился слюной, сводило скулы, но она покорно
продолжала начатое, стараясь не смотреть, как тело Татьяны то сжимается в
комок, то распрямляется в струнку...
- Ну, сильнее же, сильнее, еще!..
Ее бедра двигались ритмично, она ловила промежностью язык Милы, мотая головой,
с которой давно уже свалился рыжий парик, обнажив короткую стрижку «под
мальчика». С каждым движением стоны ее становились все громче, она все
яростнее терзала свои соски, запрокинувшись и закатив глаза, а через мгновенье
цепко охватила руками голову Милы, стараясь еще сильнее вдавить ее себе между
ног, и начала с придыханием сокращать влагалище, обильно и вязко увлажняя
лицо Милы.
...Татьяна лежала вытянувшись, живот ее все еще подрагивал, но Мила понимала,
что любое подозрительное движение тут же будет замечено, и такой великолепный
шанс будет потерян. Наброситься на противницу неожиданно, придушить подушкой?
Но у Милы может не хватить сил. И, как назло, ничего тяжелого под рукой нет,
нечем стукнуть по голове, как тогда Игаля…
Мила начала развязывать пояс на своем халате, резонно рассудив, что если
Татьяна увидит это, то можно будет все легко объяснить: Мила тоже хочет
раздеться, чтобы продолжить… Пояс поддался и халат, шурша, упал на кровать.
Татьяна подняла голову. Увидев обнаженную Милу с поясом в руках, она вдруг
завела свои ладони за спинку кровати и прошептала:
- Лучше ремень… В джинсах у меня… ремень… завяжи…
Через несколько минут все было закончено. Татьяна, пристегнутая к кровати, с
кляпом из своего же лифчика во рту, отчаянно дергала ногами и скулила, а Мила,
надев рыжий парик, темные очки и одежду Татьяны, быстро шла по коридору к
выходу, стук каблуков о кафельный пол громко раздавался в пустом фойе, словно
шаги Командора.
Охранник с наколкой «ВДВ» на руке лениво скользил взглядом по последней
странице газеты «Аргументы и факты». Перед ним на столике стояла пластиковая
бутылка кваса «Московский» и лежала пачка сигарет «Ростов». Мельком взглянув
на Милу, он взял в руки пульт дистанционного управления и нажал на нужную
кнопку. Стеклянные двери разъехались, калитка распахнулась.
«Роман Евгеньевич его уволит, – подумала Мила, – и правильно, кстати,
сделает».
* * *
Она медленно плыла по Дерех Намир, именно плыла, другого определения
придумать было невозможно. Ровная и длинная улица с совершенно одинаковыми
серыми жилыми домами и указателями на иврите и английском, парила от жары.
Одежда сковывала движения – все-таки чужие тряпки оказались на размер меньше.
Очень хотелось где-нибудь присесть, хоть на ступеньку у подъезда, но ступенек
не было, а входные двери домов защищены кодовыми замками. В Харькове такие
районы называют «спальными», но это далеко не Харьков, ни единого прохожего,
у которого можно было бы что-то спросить на родном языке, ни единой знакомой
надписи, улица бесконечная, чужие туфли жмут, в голове неразбериха…
Мила добрела до моста через железнодорожную линию, тоскливо глянула на
очередной стенд – подробную карту Тель-Авива с пестрящими пересечениями
улочек и непонятными ивритскими иероглифами-крючочками. Найти в этих
лабиринтах улицу Аяркон было невозможно.
Мальчишка на велосипеде, едва не задев ее, резко затормозил и улыбнулся,
извиняясь. Мила махнула ему рукой – все в порядке! Мальчишка снова нажал на
педали, привставая на седле, да так, что велосипед, набрав скорость,
раскачивался в обе стороны. Зачем этот паренек так искренне улыбнулся, зачем?!
Зачем ей вся эта страна, может быть, и чудесная, зачем ей этот солнечный
жаркий день, зачем чья-то случайная улыбка…
Она присела на лавку около автобусной остановки. Смертельно хотелось курить.
Подобрала длинный окурок, валявшийся рядом, щелкнула Татьяниной зажигалкой,
прижигая фильтр и проговаривая по привычке – «сгорай, сгорай, сифилис», с
наслаждением затянулась… Несколько дней она не курила, сигарета оказалась
неожиданно крепкой, голова закружилась, захотелось прилечь тут же, на лавке…
- Цриха эзра, геверет?
Лишь сейчас Мила заметила, что прямо перед ней стоит маленькая машинка,
чем-то похожая на старый «Запорожец», и водитель, молодой бородатый парень,
задорно глядит на нее.
- Аяркон… Аяркон стрит, – сказала Мила, садясь в машину. – Найн мани, – она
потерла пальцем о палец.
- Аяркон? Ат ми Русия? – широко улыбнулся водитель.
Услышав знакомое слово, Мила довольно закивала:
- Россия, Россия…
- Тов меод! Беседер!
Последнее слово Мила уже знала, она поняла, что водитель доволен, и, очевидно,
понял, куда ей нужно. Мотор малолитражки взревел, словно дизель
бронетранспортера. Замелькали улицы и скверы. Парень закурил, Милу вдруг повело
от дыма и от тряски – старая раскаленная на солнце машина скрипела всеми
частями и раскачивалась, казалось, что она сейчас просто развалится на ходу.
По полу, вперемежку с окурками, перекатывались пустые жестянки из-под пива,
тут же валялись мятые салфетки и шелуха от семечек. Но водитель был весел,
напевал что-то из репертуара Элтона Джона, уверенно давил на педаль газа, в то
же время успевая поглаживать Милу по руке. Он, очевидно, решил, что Мила везет
его к себе для развлечений, и Мила не решалась сразу же разочаровать
неожиданного спасителя. Тем более, как она могла это сделать, не зная ни слова
на иврите?..
- Блать, ибаца, – довольно улыбался парень, пуская слюни. – Тов, тов. Аколь тов.
Сейчас она подумала, что отдала бы все лишь за одну возможность оказаться дома,
с мамой. Сверкающий утренний Тель-Авив был ненавистен.
Но она ехала в сторону улицы Аяркон.
Ради этого стоило потерпеть.
Когда, добравшись до нужного дома, Мила выскочила из тесной кабинки и бросилась
через дорогу, наперерез мчащимся автомобилям, водитель отчаянно загудел
клаксоном, потом завопил, видимо, призывая на голову Милы все беды из ящика
Пандоры, но было уже поздно – девушка скрылась в фойе гостиницы.
* * *
Предварительный наезд на агентство «Лючия» был легким, ненавязчивым, но
убедительным. Люди Романа Евгеньевича очень желали встретиться с Аллой,
которая вот уже третий день не выходила на работу, объясняя свое отсутствие
естественным женским недомоганием.
Мобильный телефон Аллы тоже не отзывался. Даже Гиль не смог дозвониться до
своей любовницы – после каждого набора номера в мембране звучал бесстрастный
голос автоответчика: «Абонент недоступен…» Это могло означать все, что угодно –
то ли Алла просто выключила свой телефон, то ли она сознательно не реагирует на
входящие сигналы, то ли удалилась от зоны ретрансляции на значительное
расстояние: выехала из Израиля куда-нибудь в Сан-Марино или в Кемеровскую
область..
Плохо, господа. Очень плохо, прямо даже нехорошо. Путь к Аркадию Хайкину снова
был потерян. Исчезла пленница, доставшаяся так дорого.
Вместо Милы Роман Евгеньевич обнаружил Татьяну, мычащую и стонущую,
привязанную собственным ремнем к спинке кровати и с мокрым изжеванным лифчиком
во рту.
Вот уж никак не ожидал такого Роман Евгеньевич.
Он яростно вырвал лифчик у Татьяны изо рта. Татьяна взвыла от боли – передние
зубы едва не вылетели вместе с импровизированным кляпом.
- Где эта сучка? – задыхаясь от злости, заревел хозяин.
Татьяна лишь мотнула головой в сторону выхода – челюсти ее онемели, и она не
могла вымолвить ни слова, лишь тряслась, испуганно глядя на хозяина.
- Ушла?.. – воскликнул он, боясь верить своей догадке.
Бешенство, вмиг обуявшее Романа Евгеньевича, сменилось холодным ступором.
Несколько мгновений он, замерев, тупо рассматривал вздымающуюся грудь Татьяны,
затем взгляд его переместился на ее мохнатый лобок. Изо всех сил, до дрожи в
коленках, Татьяна стыдливо сомкнула ноги. В этот момент Роман Евгеньевич был
ей ненавистен как никогда, и его бессовестное разглядывание вызывало у Татьяны
спазмы в горле. Вдруг он застонал, скрипя зубами – казалось, его сейчас хватит
инфаркт. Такого дикого возбуждения он не испытывал уже давно. Весь гнев и
отчаяние сконцентрировались внизу – казалось, ствол готов был прорвать ширинку.
Это весьма удивило: подобного желания при мысли о близости с Татьяной у него
не было никогда. Просто нет страсти, ни у него, ни у нее – сексом он всегда
занимается автоматически, и только лишь для самого себя, любимого, прекрасно
видя, что Татьяна совершенно не испытывает удовольствия. Почти всегда
приходилось прибегать к старому детскому воспоминанию о незнакомой женщине в
харьковском Луна-парке, которая наклонилась над питьевой колонкой – под
короткой юбкой на мгновенье мелькнули узкие трусики, почти не прикрывающие
волос, и мягко шевельнулись ягодицы, когда она переступила с ноги на ногу.
Это внезапное зрелище настолько потрясло тринадцатилетнего Рому, что он потом
долго сидел на скамейке, прикрыв свои брюки портфелем и ожидая, когда же,
наконец, высохнет длинная мокрая полоса на правой штанине...
…Охватив Татьяну за бедра, он рывком перевернул ее на живот, Татьяна заорала
– привязанные к спинке кровати руки едва не выломались из суставов, однако
запястья ее, в конце концов, провернулись в петле ремня. Роман Евгеньевич
шлепнул Татьяну ладонью по затылку, с силой ткнул носом в подушку и надавил
на спину, чтобы Татьяна посильнее прогнулась. Зад ее выпятился в потолок,
широко раскрыв беспомощную раковину, одним движением хозяин грубо вошел в нее,
едва не упав сверху. Татьяна, хрипя, выпучила глаза, но не от сладкой истомы,
как решил было Роман Евгеньевич, а от неожиданности: таким длинным и твердым
его причинный орган на ее памяти еще никогда не бывал – сейчас он, казалось,
словно древко лопаты, пробьет легкие, скользнет через глотку, выйдет изо рта,
и Татьяна окажется нанизанной на дергающийся вертел. Подобное она испытала
лишь один раз, когда в диком полусне лишалась девственности на заваленном
бумагами редакционном столе Володи Любарцева…
Пот катил градом, Роман Евгеньевич бешеными ударами толкал и распирал ее
чрево, долбил и пронзал почти сухое влагалище, вкладывая в эти неудержимые
толчки всю свою злость и отчаянье. На этот раз он не выдернулся в последнюю
секунду, как обычно, чтобы поберечь девчонку и выбрызнуть семя ей на спину,
нет, сейчас он гневно и злорадно излился вовнутрь – так ей, дуре, так ей,
пусть делает, что хочет. Он вскочил на ноги и, натянув было брюки, бросил
короткий взгляд на свой все еще вздыбленный подрагивающий член, и тут же
снова ткнул его в Татьяну.
- Теперь поняла, кто ты есть? – яростно прошипел он, схватив Татьяну за ухо и
поворачивая лицом к себе.
Та громко выла не только от унижения, но и от охватившего ее страха. С каждым
толчком она чувствовала, как проклятая мужская жидкость распирает ее живот,
пенясь и выхлюпываясь наружу, и как ее живот быстро надувается и тут же опадает,
словно детский воздушный шарик… Казалось, что в ее животе уже зародилась новая
жизнь, ненавистная до крика, нежеланная до кошмара новая жизнь, и ни прервать
ее, ни остановить, ни выбросить, ничего уже сделать нельзя… Никогда еще ни
капли, ни полкапли спермы не попадало в утробу Татьяны, она делала все
возможное и невозможное, чтобы этого не допустить ни с кем из мужчин: она до
безумия, до панического ужаса боялась забеременеть, этот страх появился у нее
еще в далеком детстве -- после того, как ее едва не изнасиловали двое прыщавых
юнцов – Сашка с Игорем.
…Наконец все закончилось. Роман Евгеньевич вытерся о простынь, застегнул брюки
и не спеша направился к двери.
- Развяжи-и!.. – простонала Татьяна, в который раз пытаясь вывернуть руки из
ремня и суча коленками, липкими от стекающей спермы. – Мне помыться надо… скорее…
- Про «Хилтон» сказала ей? – внезапно обернулся на пороге Роман Евгеньевич.
- Я-а… не хоте…
- Да или нет?!
- Да-а...
- Все, отдыхай, сучка.
В коридоре он снял с пояса телефон и, отыскав нужный номер, начал спускаться
по лестнице в холл. Дождавшись ответа, коротко приказал:
- Миша, «Хилтон» отставить. Там уже нечего ловить.
- Понял, – голосом, ожидающим нового приказа, ответил верный помощник.
В холле Роман Евгеньевич подошел к охраннику, взял из его рук газету и похлопал
парня по плечу, лаконично сообщив:
- Ты уволен без расчета. На хер.
- Не понял, – прозвучал в мембране телефона растерянный голос Миши. – Я уволен?
- Ты пока нет. Сейчас я сбрасываю тебе на мобильник одну мордашку, может быть,
она тебе знакома.
И Роман Евгеньевич снова зашагал по лестнице вверх.