Другой Валаам

                Сергей Груздев.               

 
 Валаамцы - родные мои!..
Пусть уйдут с Вашей жизни тревоги!
Будут ровными Ваши дороги!
Будут светлыми долгие дни!
 Валаамцы – особый народ,
Вы, как дети - нежны и открыты.
В Вас отвага и удаль живет,
И  на прочность сродни Вы граниту.

Нас годами «шлифуют» ветра,
Закаляют шторма, непогода.
Мы   частица родного народа,
и сроднились давно, не вчера.               
Я всегда буду помнить о Вас,
и молиться пред Господом буду.
Так о детях волнуется мать,
непременно надеясь на чудо.
Валаамцы - родные мои...               
               
                Записки очевидца
                ***
ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ.
Я родился и рос до двенадцатилетнего возраста  в глухой деревеньке Заонежского края Карелии. Ходили в школу в соседнюю деревню Великую ниву, что находилась в пяти километрах от нашей -Пургино. Каждый день утром, чуть свет, шли - туда, после уроков -  обратно. Ребятишек нас  - около десятка. Все примерно одного возраста. Благо, если попутная машина какая подхватит, что бывало отнюдь не часто. Однажды грузовая машина, подвозившая нас,  не смогла подняться в гору в гололед и опрокинулась. Мы посыпались из кузова, как горох, в глубокую канаву на обочине прямо в ручей. Одну девочку придавило бортом, и очень сильно покалечился водитель машины.  Я бежал три километра до своей деревни, чтобы взрослые по телефону вызвали «скорую» из соседнего села, находящегося в пятнадцати километрах. Слава Богу, помощь подоспела вовремя.
А на следующий день – опять в путь. Вот так нам доставались знания. Память о Заонежье всю жизнь живет  в моем сердце. Чудесный, удивительный край! Леса, озера, гостеприимные, добрые люди. Вслушайтесь в название деревень: Великая нива, Поля, Толвуя, Космозеро, Ком-
лево, Вегоруксы, Тамбицы, Типиницы. Русские и карельские – такие родные, наполовину заброшенные, с вросшими в землю, домами. Это тогда они были такими.  Сейчас от большинства осталась  лишь  память…
Только  спустя сорок три года, довелось мне вновь побывать в Заонежье, вдохнуть неповторимый запах родины…
                ***

Мама как-то вычитала в газете, что на остров Валаам,  в дом инвалидов, требуются рабочие различных профессий и решила ехать в « даль - далекую» пытать счастья. Собрали нехитрый скарб, что  вместился в один мешок от матраца, и двинулись в путь на рейсовом автобусе до Медвежегорска. Мама, я, да младшая сестренка Наташа.  Всю дорогу, пока ехали  на автобусе, вытирал  слезы  жалости по оставленному в деревне дворняге Шарику. Все проходит - высохли и слёзы .
Дальше  -  поездом до Сортавала. А оттуда -   на катере «Волна», принадлежащем Валаамскому дому инвалидов, до самого острова.
 Впервые  очутившись   на таком большом озере, да еще осенью, с лихвой   хлебнули мы  этого досель неведомого страха  разбушевавшейся стихии. Огромные, непрекращающиеся  волны все время стремились накрыть наш, такой крохотный кораблик, и поглотить его в пучину бурлящих вод.  Но, ничего, слава Богу,  добрались.
На корабле я познакомился с первым инвалидом с Валаама. Звали его Наум, и был он постоянным экспедитором, сопровождал грузы и отвечал за их сохранность. Мужчина, уже преклонных лет. Не знаю, какая болезнь точила его организм изнутри? Внешне он  не выглядел  инвалидом. Маленький, чуть  сгорбленный, с ярко выраженной еврейской наружностью, всегда приветливый и учтивый – таким он мне запомнился. Говорил очень быстро, да еще «глотал слова» – тараторил так, что надо было напрягать слух, чтобы уловить и понять  услышанное. Постоянно улыбался и был в хорошем расположении духа.  Настроение его изменилось, когда мы выплыли в открытую Ладогу. Наум совершенно не переносил качки, все время пока плыли по открытому озеру, катался по полу маленького кубрика и стонал. Как его бедного выворачивало. Было  жутко, жалко и непонятно, как он  согласился на такую работу – неужели добровольно?.. Это же настоящая пытка для него – осенние рейсы на корабле по бушующей Ладоге. Что это было:  желание быть нужным... самоутверждение...или еще что-то? Кто сейчас ответит на это.               

                ***
Приехав на Валаам, я впервые в жизни увидел  людей без рук и ног, слепых и парализованных, на колясках-каталках, старых и молодых, очень умных и умалишенных. Этого невозможно забыть. Первое  чувство, посетившее мое сердце, были огромная скорбь и жалость. Непонимание: " За что им судьба такая?". Каждый день по пути в школу, магазин, на прогулке, приходилось встречаться с этими  такими разными  людьми. Особенно было жалко молодых, с виду здоровых ребят, с Никольского. "Чумаки" - так их называли в народе. Составляли они основной косяк рабочей  силы дома-интерната. Самые тяжелые работы ложились на их плечи. Выгрузка и загрузка корабля, дрова, заготовка кормов и другие подобные работы, требующие применения немалой физической силы.  Трудились каждый день за похлебку. Парням  просто сказали  - надо работать, вот и работали. Вначале я их побаивался немножко, и старался обходить стороной, но постепенно страхи прошли.  Со многими молодыми даже были  почти приятельские отношения. В моей памяти сохранились случаи, когда их находили и забирали  родные и увозили в другую, "настоящую" жизнь на материк. Правда, дальнейшие судьбы их мне неведомы. Близость ( если не сказать родство) дома инвалидов и нас -  обычных  детей, воспитывало в душах  сострадание  к  этим людям из «параллельного» мира.  Это чувство охватывало порой все существо твоё, поэтому, я думаю, люди,  выросшие на Валааме, отличались от материковых своим незлобием, участием и какой-то затаенной грустью. Многие сверстники мои были детьми инвалидов. Ведь в любых условиях жизнь человеческая берет свое  и идет к свету, воспроизведению и продолжению. Инвалиды, коим это было по силам, встречались, влюблялись и создавали семьи, как правило, крепкие и с несколькими детьми, совершенно нормальными и более человечными, пожалуй, чем в обычных семьях. Много семей было таких, в которых  один из супругов -  инвалид,  а  другой – вольнонаемный.
Это потом, позже, всевозможная  пресса будет называть нас потомками инвалидов, вкладывая в это понятие  ущербность и слабоумие, в угоду  нашим недалеким, преследующим определенные цели, "начальствующим"...
Жизнь "маленького человека" у нас в России, как правило, никогда  никого не интересовала,  и всегда попиралась теми,  кто сильней...
                ***
Время нашей юности назовут потом "мерзостью запустения" - страшно. А мы и не знали. Жили себе  -  жили,  мечтали, учились, влюблялись… Любили  жизнь, страну, свою молодость.
 Вернемся к инвалидам. Не могу назвать это время благополучным. Разное было, как в любые времена. Думаю, морально им жилось нелегко. Сообщество калек. Как может человек чувствовать себя в нем?  Сложно сказать. Наверное, многое зависит от самого человека, от его жизненного настроя. Что инвалиды не голодали - это уж точно. Имелась у них и ферма с полусотней коров, огромный свинарник,  птичник ( сейчас там находятся монастырские мастерские и гараж). А подсобному хозяйству  дома-интерната мог позавидовать любой совхоз.  Выращивали всего вдоволь: картофель, капуста, морковь. Многие поля зеленели сочным горохом.  В теплицах и парниках,  расположенных в садах, получали большое количество огурцов и помидоров. Заготавливали все, что можно вырастить в наших широтах. В садах созревали яблоки, крыжовник, груши. Сады обрабатывались  и охранялись.  У нас, у ребятни, было особым развлечением залезть в сад, перемахнув через немалый забор или через заранее подготовленный проход, подразнить Салама - сторожа. Был он тоже из инвалидов. Имел семью, двух  красивых дочерей,  чернооких красавиц. Прозвище свое получил за то, что при встрече всегда так здоровался.  Вероятнее всего был он татарином.  Мы ему при встрече тоже вторили: "салам", хотя опасались его, чувствуя свои  грехи. Но на самом деле он был совсем незлобным и шумел, как правило,  для порядка. Фамилия его семьи  - Малашины. Жена Альбина, тоже инвалидка, как умела, помогала мужу. Салам часто брал её с собой в сад, где она, на потеху всем нам, исполняя роль сторожевой собаки, исправно лаяла.
  В летние каникулы мы иногда нанимались на работу в подсобное хозяйство. На лошадях возили скошенное сено, навоз на поля, корм на свинарник и птичник и другие подобные работы выполняли. Командовал  бригадой нашей Аношин Николай, из репатриированных. Жил он с семьей в небольшом домике на пристани, пока не переехал в восьмидесятые годы в город Сортавала.
На Валааме в мое время  находились несколько семей, чьи мужья были сосланы на остров в наказание. Их иногда, за глаза называли «бандеровцами». Истинную их вину перед Родиной я не знаю. Да и была ли она?.. В те времена с людьми разбирались быстро.
Это Костяной Александр, Билан Иван, Аношин Николай, Бабенко Григорий, Алексюк Степан Фомич.  Это те, что остались на Валааме с приходом дома-интерната, и  которых я застал по приезду на остров. После войны - то их было более ста человек.
О тех, с кем из них был знаком, ничего плохого сказать не могу. Скорее наоборот - нормальные, добропорядочные и работящие мужики. Все на Валааме обзавелись семьями, вырастили детей. Бабенко дядя Гриша был без обеих ног, но всю жизнь работал,  покуда  хватало сил. Вечная память им всем!
 Очень многое с инвалидского стола  перепадало и семьям нашим - вольнонаемным. Что уж скрывать, подпитывались за  счет инвалидов. Кто где работал, оттуда и нес помаленьку.
 Конечно, дом инвалидов - это не сказочное царство-государство. Случались и убийства, и пьянки, и драки с поножовщиной. В мою бытность в доме-интернате были отнюдь не только инвалиды войны. Многие  подорвав здоровье на "зонах",  попадали  к нам на остров. И они, конечно, сохранив в душе своей тюремный порядок жизни, несли его и сюда.  А уж время, когда в доме инвалидов давали «пенсию»,  нельзя было не заметить. Раз в месяц инвалидам выдавалась небольшая сумма денег на  мелкие расходы, и вот тогда начинался праздник. День и ночь не смолкала гармошка на главном крыльце Зимней гостиницы. А на танцевальной  площадке, что находилась чуть ниже Знаменской часовни, звучали песни. Некоторые инвалиды даже танцевать пытались. Во время таких "гульбищ" и происходили разные беспорядки. На острове на эти случаи всегда был милиционер, иногда   два. Имелась и "каталажка", куда закрывали особо буйных.  Многих усмиряли уколами "аминазина." Конечно, большая часть инвалидов  беспорядков никаких  не устраивала. Это в основном  веселились  «ходячие», которых было отнюдь не большинство.
 
Тяжело вспоминать и то, что  почти каждый день лошадка увозила кого-нибудь на кладбище. Умирали инвалиды часто. От болячек, болезней, полученных  на  войне  ранений. В нижнем помещении «флотского домика»,  ранее называемого "изолятор" (сейчас  располагается Природный парк), находилась   «покойницкая».  Она никогда не пустовала. Хоронили инвалидов  без всяких почестей, частенько на то  место, где ранее уже кто-то был похоронен. Территория кладбища не могла вместить всех  умирающих. На могилке – тумбочка  да табличка с фамилией,
 "родился-умер"...
Сколько их здесь лежит? Несть им числа…
               
Вспоминаю молодых ребят с Никольского, чуть постарше меня. Только обслуживающий  персонал  имел   доступ на Крестовый (Никольский) остров, где размещались  психохроники.  Остров соединялся с Валаамом  несколькими деревянными мостками. Проход на них перегораживала будка охраны, поэтому  нам попасть  туда не было никакой возможности. Зато  они появлялись в поселке каждый день. Ребята с Никольского с виду казались  вполне  обычными. "Тихопомешанные" - такое им определение было. Они свободно гуляли по Валааму, могли и спиртного выпить, кто охоч был до этого. Главное было - придти вовремя ко сну. Конечно, за провинность их наказывали, сажали в карцер и не выпускали  какое-то время. Сколько было на Никольском разных «уродцев», совершенно безумных и не ходячих - сказать трудно. Известно, что общее количество насельников «буйного» острова – около ста человек.
 
                ***
 Дом-интернат просуществовал до 1984 года. Валаам к тому времени потихоньку превращался в туристический центр. Места благодатные, намоленные, да и просто очень красивые, всегда привлекали к себе народ. Каждый день с открытием навигации у берегов острова  швартовались  белоснежные  корабли-лайнеры. Толпы туристов осаждали наш архипелаг, названный с легкой руки советской писательницы  Мариэтты Шагинян  «жемчужиной Ладоги».
 Валаам привлекал не столько историей, сколько дикой северной красотой  своей.  Высокие, неприступные скалы, поросшие мхом и кустарником. Стройные сосны и  вековые ели, с  запутавшимся в ветвях солнцем... Чистый прохладный воздух, которым не надышаться. Бескрайние просторы Ладоги, завораживающие и манящие… Многообразие трав и цветов. Особый островной «микроклимат», позволяющий развести здесь фруктовые сады, выращивать груши, яблоки, сливы и даже арбузы. Ангельское многоголосие  птиц. Множество  растений –интродуцентов. Плюс ко всему – многовековая история Валаамского мужского монастыря. Труд и молитва многих поколений Божиих людей. Вот, что такое наш Валаам.  В поселок туристов не водили, но многие сами находили дорогу, чтобы посмотреть на местных "ненормальных"... Была на острове и - туристическая база (территория  Воскресенского скита), куда со всех уголков Советского Союза приезжали любители водного туризма. На лодках они совершали 4-х и 8-ми дневные походы вокруг архипелага.  Приезжали люди из Прибалтики, Москвы, Ленинграда, Сибири, Сочи, Адлера.   Что за чудесные это были времена! Я сам после службы в армии работал более пяти лет на турбазе, на лодочной станции. Светлые воспоминания! Много появилось знакомых и друзей. Вспоминаю ребят из Института экономики из Москвы. Все они были кандидаты наук, доктора, и мне было приятно водиться с такими учёными людьми. Кандидат наук, Николай Александрович Костяшкин, стал моим старшим другом и товарищем. До самой смерти каждый год в течение двадцати лет он с семьёй приезжал на Валаам. Он так боготворил и любил наш остров! На лодке облазил каждую бухточку, каждый заливчик, каждый островок. Не переставал восхищаться Валаамом. Любил его в любую погоду, в любое время года. Жил неделями в палатке на природе. Удивительный человек, любящий Россию каждой клеточкой своей души, умелый рассказчик, вдохновлённый поэт. Весь Валаамский люд  от мала до велика знал его. Истинный книголюб, собравший многотысячную библиотеку и тративший  свои сбережения на приобретение книг. Всем знакомым посылал всегда книги в дар. Сколько книг с супругой Маргаритой Васильевной приобрели они для библиотеки возрождающегося Валаамского монастыря! Очень Великой души человек был. Светлая ему память! При этом с малых лет на протезах: обеих ног не было, перерезало трамваем в детстве. Большинство с такой судьбой спиваются, он пошел в науку. «Перевозил» на Валаам весь свой институт. А в товарищах у него  было  столько замечательных людей. Например, эксперт ООН по экологии в России Михаил Лемешев (90 –е годы). Всю свою жизнь Николай Александрович мечтал написать книгу о Валааме, а самым трудным тогда было  издать её. Уже в последние годы жизни  мечта воплотилась в реальность. Только вот издавать пришлось на свои деньги. «Валаам в жизни и творчестве замечательных людей» - так называется его прекрасная книга, его «лебединая песня» Как православный человек  он искренне радовался возвращению на Валаам монастыря. Всюду пропагандировал и приветствовал это событие.  Вспоминаю, как он восторженно восклицал: «Сергей, чувствуешь, какая благодать в храме! Намолены веками – просто душа  парит на воздусях».
 Ранее спрятанные на острове от мира инвалиды теперь и здесь оказались «не у места», раня души сердобольных туристов. Вспоминаю, какими уродливыми, гротесково-страшными изображал их ленинградский художник Юрий Кряквин, впоследствии прославившийся своим андеграундом.
                ***

 Дом-интернат как-то уж очень быстренько расформировали. На больших вертолётах людей вывезли с Валаама, разбросав по нескольким Карельским инвалидным домам. Основная масса попала в Видлицкий  дом  инвалидов, часть в Мейери и Медвежьегорск. Это было похоже на бегство, помню, как бедных, совершенно беспомощных, мужчин и женщин грузили, почти бросали, в ревущие вертолёты. Я таких огромных вертолетов больше и не видел никогда. Было их несколько, и летали не по одному рейсу. Уезжающие  люди выглядели  растерянными и униженными. Жалость и какая-то давящая пустота, от которой  щемило сердце.   Говорили потом, что многие из них умерли во время перелёта. Уехала вместе с инвалидами и часть обслуживающего персонала. Многие из вас смотрели фильмы, как белая армия  спешно покидала Крым, осажденный  красными. Эвакуация инвалидов с Валаама была очень похожа на эту картину.
Их увозили с такой торопливостью, как будто завтра на острове должна была начаться война. Многие плакали и ругали власть... А сколько оставшейся мебели, посуды, одежды и белья было уничтожено. Мебель и одежду с бельем сжигали. Посуду разбивали и дырявили. Несколько дней пылали костры на Валааме. А ведь можно было раздать малоимущим, остающимся на острове.
Зато на нашей дизельной электростанции появилась первоклассная  ветошь. Дизеля мы вытирали белоснежными простынями и пододеяльниками.
Не знаю, как инвалидов встретили в новых местах.  Представляю, что слезились их глаза  при  воспоминании о Валааме, и мечтали люди хоть на мгновение взглянуть на ставшую такой  родной землю. Не правда ли, как похожи их чувства на чувства монахов, уходивших во времена финской кампании в Финляндию? Они  слезно молились  Господу и тоже мечтали о возвращении на Родной Валаам.
Что тут скажешь? Святая земля! Любимая и единственная до скончания жизни!..
Недавно узнал, что в Видлицком доме-интернате осталась только одна женщина из всех уехавших с Валаама...
                ***
 Наш  вокально-инструментальный ансамбль.      
               
...Помню, как организовав свой вокально-инструментальный ансамбль при Доме культуры (время такое было, по всей стране ансамбли росли как грибы), мы часто выступали перед инвалидами. Директором Дома культуры на острове в течение многих лет бессменно являлся Валерий Рюттель. Это был человек, всецело влюбленный в своё дело. Старожилы помнят, как проходили концерты, с каким желанием и благодарностью все шли в островной клуб. Время другое было, без мобильных телефонов, компьютеров да видеопроигрывателей. Мероприятие в клубе – целое событие, объединяющее и притягивающее людей.  Я тоже в течение своей жизни часто и много участвовал в творчестве местного культурного учреждения. Это и различные постановки, сценки, исполнение песен, индивидуально и в ансамбле. Позднее, уже в юности был даже дискожакеем, проводил танцевальные вечера, отвечая за музыкальное оформление. Вернусь к вокально-инструментальному ансамблю. Валера как-то предложил: «Везде есть свои ансамбли, а у нас на острове нет. Может, попробуем?»  Ну и мы попробовали. Директор дома - интерната выделил деньги на приобретение электрогитар, микрофонов и усилителя. Надо сказать, что Иван Иванович Королев, в ту пору руководивший домом инвалидов, всегда помогал материально Дому Культуры в приобретении реквизитов, костюмов, инструментов. Единственным его условием было: «чтобы мы выступали перед инвалидами.»  Ну и мы старались, конечно. На все праздники готовили концерты, а генеральными репетициями были выступления в «Красном уголке» дома - интерната. (нынешняя мастерская столярная о. Мефодия.) Руководителем  ансамбля стал Юра Уткин. Он был одаренным человеком, как говорится, «от природы» или точнее от Господа. Рос в семье инвалидов, имел способность играть на многих музыкальных инструментах. Хотя нигде не учился, мог быстро подобрать аккорды к любой мелодии. Сам всегда играл на соло - гитаре и  ионике. Ещё он был неплохим фотографом. После отъезда с Валаама работал в Медвежьегорском районе в газете «Вперед!»  фотокорреспондентом. Далее судьба его мне не известна. На бас - гитаре играл Сергей Аксентьев, ритмом «заведовал» Сергей Ипатков.  На ударной установке  трудился я.  Хотя ударник был весьма примитивен. Для полноты пришлось даже включить в его комплект пионерский барабан. Вокалистом в ансамбле  был Леонид Носковец. Да и мы все пели с превеликим удовольствием: "Мой адрес - Советский Союз!". Иногда немножко подыгрывал нам на аккордеоне  Михаил Митрофанов. Все были самоучками и играли «на слух». Как тепло встречали нас инвалиды, как дороги нам всегда были их аплодисменты! Именно в такие минуты
человек забывает о своих  болячках, и как приятно было смотреть в их горящие благодарные глаза. Надо признать что, конечно, играли  мы не «ахти как» но выкладывались полностью.   Нас приглашали  даже в г. Сортавала, и  в районные поселки.   Валерий Рюттель очень гордился нашим ансамблем -  своим «детищем»..Названия менялись: то это был виа «Миг», то группа «Монастырские братья» ( мы даже в те времена, когда религия называлась «опиумом для народа», не забывали, что жили в монастыре.). Исполняли песни, популярные тогда в Советской эстраде. Ну и свои некоторые. Ансамбль распался, когда я ушел служить в  армию. Валеры уже нет в живых. Нет и Сергея Аксентьева. Вечная им память!
Добавлю только, что в жизни нашего тогдашнего ДК с удовольствием участвовали и многие «насельники» дома-интерната. Еще до моего приезда на остров,  струнный ансамбль Валаамского ДК, руководимого тогда  Черниковым Михаилом  Егоровичем, славился по всему Сортавальскому району и выезжал на выступления даже в город Петрозаводск. Сохранились фотографии их выступлений. В составе его были только инвалиды.

                ***
       ЧУМАКИ…
Представьте себе ноябрьский осенний вечер. За окном только шум ветра и свет электрического фонаря, едва пробивающего мрак темноты. Сижу за столом в комнате, переделанной из бывшей монастырской кельи под жилье, делаю уроки. Первый этаж. Вдруг слышу пронзительный крик на высоких нотах, от которого передергиваюсь и с опаской потихоньку пробираюсь к окну…
«Про-ле-та-ри-ят!.. Всех стран!.. Власть народу!.. Долой!..» И еще много – много чего-то не - членораздельного и трибунного. Пьяный, шатающийся человек бредет по дороге,  спотыкаясь и бранясь,  и при этом еще умудряется петь «Интернационал» вперемежку с матами и повторяющимися криками: «Про-ле-та-ри-ят!..», удаляется в сторону Красного дома. В душу влезает какой-то страх и тревога.
Но это только в первый раз. Такие сцены буду повторяться не единожды. Потом- то я узнаю, что так кричит «чумак» с Никольского, Колька  Пантелеев, когда перепьет какой-нибудь «гадости».  Революциями, видимо, в юности грезил?  Вот и  свихнулся от этого.
Было их два товарища: Он  да Ванька Шпагин -  тихие и незаметные в обычном своем обличии. Но становились дерзкими и крикливыми  буянами, когда перепадало «за воротник». А уж выпивохи они были известные.
Правда, никого они не трогали, просто кричали да пели, наводя страх на окружающих.
Среди своей братии верховодили, так как слыли, наверно, самыми умными из «дураков». Возраста их не знаю. Было им лет по сорок с хвостиком…
Конечно, наказывало мужичков начальство. Подолгу держали взаперти, но потом выпускали  (рабочие руки нужны были) до следующего «залета».
Если мне не изменяет память, они на Валаам попали  с мест «не столь отдаленных».  «Закосили», или действительно «подвинулись» рассудком?  Не помню, куда делся Ванька. А вот Кольку Пантелеева нашли зимой замерзшим под горой у старой дизельной станции. Не дошел до своего Никольского, свалился  пьяный вечером под горку,  да так и «пропал».
Я уже писал, что ребята  с Никольского  были  работяги. Их предназначение - тяжелый ручной труд. Помню ещё  Толю Гордеева из этой компании  «трудоголиков» по принуждению. Он был тоже примерно их же возраста, ходил всегда – шапка набекрень  и был совсем чумовым.  В детстве военном,  видно, повредился рассудком. Мы,  не со зла конечно,  всё  его дразнили. Крикнешь: «Толя! Немцы!»  А он затрясется весь, руки растопырит, будто пулемет в руках, и давай бегать да вокруг стрелять и материться, и в воздух норовит  очередь запустить. Мы смеёмся, а сами разбегаемся подальше, чтоб ненароком чего не вышло. Вот так развлекались…
Был еще  Вовочка. Этот  все крышки от банок к фуфайке или  к куртке на проволоку привинчивал  вместо орденов и медалей. Так и ходил весь в наградах, гордый и невозмутимый. Генерал, да и только!..
А вот еще – Лева-боксер, работящий и общительный в нормальном состоянии. Тоже в бригаде «трудоголиков» состоял. Был когда-то  известным боксером в «обычной жизни». Получил  в бою  удар сильный в голову – в «нокаут», ну и «подвинулся» рассудком, как говорится. Когда на него «находило», начинал кулаками  стены боксировать. Руки в кровь разобьет – не успокоится. Себя по лицу хлестал до остервенения.  Никакие уговоры  не действовали, санитары налетят, скрутят, кое – как справлялись. Медсестра  «аминазина» вколет – отдыхай братец до следующего боя.
Так и лежит смирнёхонький несколько дней, даже есть не просит…

Некоторые  «небуйные» жили прямо в доме-интернате среди обычных инвалидов, но там терпели насмешки и приказы  от более сильных и наглых.  Всяких ведь хватало.
Помню  Юрочку. Небольшого такого росточку.   Нос огромный и кривой. Часто рисовал его, своего тезку, художник Кряквин. «Юра –  постиляй» - так его звали в народе. Был он тихий очень и приветливый.  «Сеёжка, дай закуить» - шепелявил улыбаясь, зубов то во рту:  раз два и обчёлся. Это однако не мешало ему улыбаться при встречах  всем и вся. Что возьмешь – «сумасшедший». Дашь закурить. «Юра, а Ты девок любишь?» «Да» - расплывется в улыбке, и тебя так по плечу легонько похлопывает.» Так , девки же «заразы все», как их любить то можно?» «Заязы, заязы» -  повторяет, и пуще прежнего   улыбается. «Юрка, а постилять можешь?»  «Конечно, Сеёжка» и так самозабвенно начинает твист «закручивать» – ноги кренделями. Правда, недолго: уставал быстро. Так и танцевал всегда на забаву людям. Вот и сейчас будто стоит перед тобой и смотрит на тебя своими грустными глазами.
А еще Аркаша – здоровяк. Этот все жевал. Наберет полные карманы хлеба или сухарей (в лучшие времена – пряников) и жует,  ходит весь день.  Все время «Волну» подряжался разгружать, когда она из очередного  рейса приходила.  Эта  была его стихия. Силушкой  не был  обижен. Схватит мешок с мукой или сахаром  и из трюма наверх играючи  подбросит.  Попробуй, не поймай - получишь от Аркаши по уху. Это он грозился так, для потехи больше. Поворчит- поворчит, мол, что за слабаки нынче пошли, и  дальше  «пашет». Работа ему -  в радость. Все тоже улыбался: «И жить хорошо! И жизнь  хороша!»
                ***

  КОРОЛЕВ - ХОЗЯИН ОСТРОВА.               

Когда я приехал на Валаам, «хозяином» острова был Королев Иван Иванович. На острове был и поселковый Совет во главе с Зуевым Кондратом Семеновичем, но реальная власть на Валааме принадлежала в те времена  директору дома-интерната  Королеву. Он здесь был и «отец родной» и «власть», и «судья».  И звали его здесь всегда «король». Подходящая фамилия для начальника. Видел я его всего несколько раз и то «со спины» больше, хотя и жил при нем многие годы. Это был грузный и грозный, судя по откликам, человек. Как бывший фронтовик, был он не вполне здоров, при ходьбе сильно потел и тяжело дышал, с трудом неся свой живот.  То ли астма душила, то ли еще какая «зараза»?.. На праздник Победы любил одевать ордена. Вся грудь увешена была наградами. Что удивляло, что он не пользовался никогда никаким транспортом. Везде  только пешком. Если он шел на поля с очередной проверкой, то это было слышно далеко вперед.  И хотя мобильной связи тогда не было, но всякий раз рабочие каким-то образом узнавали о его приближении и были готовы к встрече.  Случались, правда, иногда и промашки  и тогда уж  разноса не избежать. К чему придраться – повод у Короля  находился всегда. Ругаться он, конечно, умел, но наказывал редко.
Я уже говорил, что он часто помогал Дому культуры, выделяя деньги на различные приобретения. Это было время, когда начальники практически никакими особыми льготами не обладали. Жил он в Красном (Работном) доме. В обычной  двухкомнатной квартире,  правда с отдельным входом с улицы. Семья из двух человек: он и жена. С работы от дома-интерната (Зимняя гостиница) всегда ходил вдоль среднего сада, «аллеей одинокого монаха». Там – то мы, ребятня, прячась за деревьями, и подсматривали за ним. «Королев идет!..Королев… Тихо!..»
В общем, на острове его боялись. Видимо, было за что?.. На вид, было ему в ту пору лет под шестьдесят. Поговаривали, что есть у него на острове любовница и даже указывали кто. Но правда это или только слухи завистников и недоброжелателей, не знаю.
Жену его припоминаю с трудом, ни кем работала, ни как звали - не помню. Была тиха и незаметна. Вот сейчас подумалось, что в директорской жизни не было ничего завидного: ни друзей тебе, ни товарищей, да и привилегий - никаких практически.  А, вспомнил: квартира в городе Петрозаводске, после выхода на пенсию по «состоянию здоровья». За время своего правления островом Королев ничего выдающегося не совершил, скорее наоборот, прилично развалил хозяйство, налаженное его предшественниками.
Взрослая дочь  директора Тамара работала здесь же при доме инвалидов бригадиром животноводов, точнее – зоотехником. Муж её, Семенов Виктор, работал механиком на единственном на острове  судне «Волна». Людьми они были простыми и никогда не пользовались властью и авторитетом отца и родственника. Очень необходимая в ту пору «штуковина» было это судно. И «кормилица» и «поилица». Много лет,  с ранней весны до зимы, пока лед не скует заливы, ходила «Волна» в Сортавала за грузами и людьми. Бессменным капитаном многие годы был Старостин Николай. Задумался сейчас, почему не помню отчества людей? Да потому, что с детства мы всех звали: дядя Петя, тетя Валя и.т.д. Так принято было. Только большое начальство да учителей величали по имени - отчеству.
Из рейса команда возвращалась всегда «навеселе».
Это никого не удивляло и принималось, как само собой разумеющееся. Ах, как Ладога осенними штормами трепала наше суденышко! Кто плавал и попадал в шторм, тому знакомо это чувство, когда на каждой волне, что накрывает корабль вместе с рубкой, невольно вспоминаешь Бога и шепчешь про себя: «Помилуй, Господи». Из всех штормов наша "Волна" выходила победителем – очень удачная конструкция. Строился корабль на верфи, как рыболовецкий бот, и имел исключительную «остойчивость». И сейчас, наверно, где - то бороздит воды. Продали его во времена музея-заповедника.
Когда я вернулся «из армии», несколько раз Иван Иванович присылал ко мне «на дом», своего секретаря, Аксентьева Михаила Ивановича, звал на работу. Дядя Миша Аксентьев, был из «инвалидов - фронтовиков», работал при Королёве. Службу свою исполнял исправно,  всегда и всюду хромал по острову с папкой в руке, скрипя своим протезом. Воевал он в войсках маршала Рокоссовского. Был несколько раз тяжело ранен. Здесь на острове женился на санитарочке Клаве. Вырастили троих детей. Двух сыновей и младшенькую дочку. Семья карельская – крепкая. Жили как-то обособленно, близко и доверительно  общались  только с родственниками.  Дядя Миша был строг и малословен, к тому же очень плохо слышал (сказывались последствия ранений).  К тому времени   я уже устроился работать на турбазу и бросать её, чтобы перейти в работники Королева, мне совсем не хотелось.
С ребятами Аксентьевыми всю жизнь поддерживал дружеские отношения. Часто ходил в гости. Разговаривали, пили чай.  Очень вкусные пирожки и калитки умела печь Клавдия Ивановна. Когда повзрослели – пили кое-что и «покрепче». Ребят, Сергея и Лёни, уже нет в живых. Так получилось, пережила тетя Клава сыновей своих.               
                ***
За несколько лет до ликвидации дома – интерната, И.И. Королев уехал с острова. То ли сам, то ли его «уехали» за что-то (такие слухи ходили) - не знаю, не владею достоверной информацией.
Там,  в Петрозаводске, по прошествии лет, и отошел он ко Господу.
А место «барина» занял Владимир Никандрович Окунев, который был директором дома –интерната, до самой «кончины» оного в 1984 году. Прислали его с Паданского  дома инвалидов.  Там он сначала работал шофером. Вступил в партию и дорос до директора.  Когда на  Валааме немножко обжился, «выписал» себе охрану с  Паданов, ребятишек немножко «обезбашенных», работавших в Паданах санитарами. С их помощью хотел дисциплину среди инвалидов наладить.   «Санитары» вели себя нагловато, часто выпивали, слушали только своего «босса».  Однажды местный милиционер Владимир Кузнецов, захотел их «приструнить». Пришел в дом – интернат вечером, когда  парни как-раз «гуляли» -  права покачать. Да  только  смертушку свою здесь встретил - зарезали его ребята.  Пришлось  Никандровичу   срочно свою охрану сворачивать. Кого-то посадили, остальные разбежались. После закрытия дома инвалидов на Валааме Никандровича перевели в директора Мейеровского  дома-интерната, насельниками которого были женщины с психическими отклонениями разной степени и тяжести. Но это будет потом.
                ***
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ФИЛЬМЕ "ПРЕДАНЫ И ЗАБЫТЫ"
На мой взгляд, фильм в основном построен на выдумках и чувствах режиссера. Хотя, конечно, многие факты имели место быть. Но освещены они однобоко и спорно. Предложенная версия, что в одну ночь улицы и площади городов были зачищены по приказу Сталина от инвалидов войны и всех их увезли  на,  ни кому не известный остров - не выдерживает никакой критики. Сколько бы таких «Валаамов» понадобилось?.. А ведь кроме инвалидов войны здесь были: и  целый отряд на Никольском  - душевнобольных,  и  туберкулезники – в Воскресенском (Красном) скиту. Много инвалидов слепых (мужчин и женщин) – в Летней гостинице. Когда я в 1969 году приехал на Валаам, инвалидов – фронтовиков было совсем немного, несколько десятков. На кладбище недавно ( в 2011 году) был установлен каменный Поклонный крест, в память об инвалидах – участниках войны (спонсировал это мероприятие «Мегафон» по благословению Церковной власти), и стела, на которой перечислены имена фронтовиков, живших в доме-интернате. Посмотрите – много ли их?.. Правда, почему то не все имена  поместили на эту стелу?..
В фильме есть такие слова, что инвалидов из-за нехватки посуды кормили из простых стеклянных банок. Вернее, это взято из книги Жака Кузнецова . Помню-помню эти банки. Объясняется это очень просто. Многие инвалиды, особенно семейные, жили во внешнем каре среди прочего населения. И носили завтраки, обеды и ужины из столовой себе домой. Ну и конечно, лучше всего для этого подходили литровые банки с крышками полиэтиленовыми. Как мы обычно за молоком ходим на ферму?.. И никакие нехватки здесь не причем. Кормили сытно. Пища разнообразная. У меня сестра работала поваром в столовой. А отчим был на «обеспечении» в этом же доме инвалидов и часто подкармливал нас, носил обеды, в баночках.
Подавал заявление на гос.обеспечение по старости он тоже здесь, на Валааме. И скажу, что устроиться в дом – интернат было совсем не просто.
Так что фильм этот – эмоции и умозаключения одного человека, далекие от того, чтобы обозначить проблему и рассказать правду.
                ***
 Но и  рисовать идиллию  не надо.  Жили инвалиды своей нелегкой жизнью, с болячками, душевными и телесными, с неустроенностью и неудовлетворенностью, с горестями и маленькими радостями. По всякому, как и мы все.
 Да ни кто ведь и не обещал нам счастья в нашей земной жизни. Счастье – понятие расплывчатое, непостоянное. Быть нужным кому-то…любить…жертвовать, зло в себе не нести.  Церковь обещает счастье в загробной жизни, да и то  немногим, избранным. Оттуда никто не возвращался. Не расспросишь. Остаётся надеяться и верить. А, куда «кривая» выведет, про то вряд ли  узнаешь прежде времени. То лишь Господу одному известно. Каждому воля дана: верить – не верить…

Особенно тяжело было «лежачим», что находились на слабых отделениях. Должного ухода за ними не было. Платили санитаркам, что ухаживали за ними,  ничтожно мало. А работа очень тяжелая. Разве найдется на каждого: заботы, любви,  жалости?.. Сколько сил, и какое сердце иметь надо.
  Все они, бездвижимые, были вычеркнуты практически из жизни, и мучились своей никчемностью. А таких ведь была «добрая половина». Мало кто из них находил себя. Чего стоит судьба, бывшего воина, защитника отечества, Григория (Гришки, как его здесь звали) Инвалид без ног и рук.
Лишенный слуха и речи он мог только смотреть. И в этих пронзительных светлых глазах было столько боли!  Ходили мы смотреть на него, когда мальчишками были, исподтишка обычно, когда спал. У санитарки разрешения  спросишь, и идешь.  Потом уже много лет спустя, в «девяностые», приедет из Киргизии Николай Григорьевич Волошин, сын Гришкин.  Через 50 лет найдет сын отца своего, точнее могилку его. Установит памятник и дощечку со словами благодарности всем санитаркам,  что ухаживали  за отцом. И будет он ходить и ездить везде по военкоматам, по «мэриям», к начальникам разных рангов, чтобы увековечить память инвалидов ВОВ, стучать в души нашей тогдашней начальствующей бюрократии (печально, но она отлично сохранилась и приспособилась и в наше время).
Но так ничего и не добьется практически. На могильной тумбочке своего отца напишет золотыми буквами «Герою Советского Союза…» Конечно, Герою!  Несколько лет, на День Победы, он приезжал на Валаам из далекой Киргизии, чтобы на могилке помянуть отца, «пообщаться с ним»…
Я знал Николая Григорьевича хорошо. Предоставлял ему иногда место для жилья, когда Анатолий Михайлович Свинцов, наш мэр, не в силах был помочь. Вернее в те времена он уже не был мэром. Валаамцы помнят, как в результате очередного голосования большинство в городской Совет  получил отец  Панкратий. Тогда это была выборная должность. Надо признаться честно, что этот проигрыш сильно подорвал силы и здоровье А.М. Свинцова, коренного валаамца и вообще - светлого Человека!  Вечная память ему, и супруге его, прекрасной учительнице математики Татьяне Сергеевной, моей землячке из Заонежья!  Отмечу так же, что большинство предвыборных обещаний отца Панкратия,  так и остались на бумаге.  Я тогда тоже голосовал за него, в надежде на светлые перемены (?)
На старой электростанции был «красный уголок», практически всегда пустующий, я часто замещал  начальника в те времена, вот и селил в нем  Николая. Теперь уже не приезжает. Жив ли?

Из «лежачей» братии помню еще одного. Звали его Юрием, а фамилия уж больно запоминающаяся – Писарев. Это был худой, изможденный болезнями человек, высокий, с желтым цветом кожи, мог вставать и сидеть на кровати, но уже не ходил. Всегда много читал. Имел большую личную библиотеку, по меркам дома-интерната ,конечно, целых два шкафа книг. Заказывал книги по «посылторгу». Что-то присылали и знакомые с материка. Он даже жил один в небольшой отдельной палате на втором этаже. Грамотный. Знал все законы,  чуть  что, писал постоянно жалобы в высшие инстанции, поэтому начальство интернатовское  его побаивалось. Познакомил нас Михалкович Евгений Борисович - известная личность в недавнем прошлом Валаама. О нем рассказ впереди.  Писарев хорошо играл в шахматы,  шашки и всегда всех обыгрывал.
Что меня возмущало, и с чем я никак не мог примириться, это то, что он
уже тогда вначале 80-х, называл Ленина «проклятиком» … «Как? Ведь это – ЛЕНИН?!.. Самый человечный  человек!» Так мы были воспитаны  советской школой, обществом,  политикой.  А  Писарев уже тогда знал правду и не боялся. Ушел он как-то тихо и незаметно, впрочем,  они все уходили так.

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ.                ***

Смотрю сейчас на улицу. За окном – осень. Тихо и пустынно.   Один мальчишка, лет двенадцати бродит во дворе, себя не находит - нет товарищей. Совсем не так было на Валааме в мои мальчишеские годы. Не скажу, что нас было слишком много, но в классе моем было около двадцати человек.  В этом году во всей школе - четырнадцать. Грустно. Помню мы, ребятня, разбивались на команды (почему-то они в то время назывались «бандами», хотя ничего особо хулиганского мы не делали). И было таких «банд» на острове несколько. Конечно, сугубо среди мальчишек. Девчонок не брали. Девчонки занимались своей жизнью, о ней, может, напишет кто-то другой. Но помню, у пацанов было особым развлечением и удовольствием вечерами собираться и идти «щупать» девок, какая попадется. Это в двенадцать – пятнадцать лет так развлекались. Теперь часто ругаем нынешнюю молодежь. Не сказать, что уж слишком мы отличались от них во влечении к противоположному полу. Замечу кстати, что девчонки и сами не особенно были против наших легких шалостей. Визжали от удовольствия,  наверное. И демонстративно выходили гулять на следующий вечер в ожидании очередных приключений.  Сам- то я был долго «теленком» и девчонок  боялся. Разве что за компанию ходил, без энтузиазма.
А чем еще занимались мы в свободное от учебы время? Строили штабы в лесу, рыли траншеи и окопы.  Возводили наблюдательные вышки, несли караул и.т.д. И все это, по настоящему, по серьезному – как в армии. Иногда захожу в лес, в те места. Еще сейчас остались траншеи от наших «игр», только подзаросли чуть-чуть.
Насмотревшись военных фильмов в клубе, играли в немецкие «СД», «Гестапо», «СС». Очень нам нравилась их форма, их строгий порядок.  Помню, как Вовка Пахомов, здоровый и сильный старшеклассник, "штурмбанфюрер СС" пытал меня на переменке: Ну что, "руссишь  швайн", сдаешься?.. Я сквозь слезы, не давая снять с меня красно-треугольный галстук, отвечал: "Пионеры, не сдаются..." А он листал папку с "моим делом" и цедил сквозь зубы: "Ничего, заговоришь, не таких обламывали.." И хрясть по затылку.  Местный участковый Николай Тихонович проводил с нами стрельбы  из  мелкокалиберной винтовки – что-то вроде кружка по военной подготовке. Давал нам воздушный пистолет надолго. Старался увлечь нас чем-то полезным и интересным, чтобы мы меньше «шкодили» от безделья. Да, в общем-то, мы всегда находили себе занятия по нраву.
Надо сказать, что детские сеансы  кино проводились раз в неделю. Народу всегда – битком. Тогда у нас не было телевизоров. Пропускали в кино по билетам(5-10 копеек). Рядом с билетером всегда находился дежурный учитель, если в дневнике за неделю по какому-либо предмету или по поведению была «двойка», о кино можно было только мечтать.  А так хотелось!.. И было до слез обидно, особенно если "за поведение".
О школе, в целом, остались светлые  воспоминания. Многих  одноклассников уже нет в живых,  лишь память еще хранит их образы. Хочется с благодарностью вспомнить наших учителей. Такая трудная и благородная, порой неблагодарная профессия. Сколько здоровья, нервов и времени тратят они на учеников, вкладывая в процесс обучения свои нежные, ранимые души.
 Вероника Александровна Молчанова, наш директор и историк, отдавшая много лет жизни Валаамской школе. Её муж, Иван Иванович – физрук и руководитель трудового обучения. Пономарева Людмила Васильевна. Пономарева Зинаида Владимировна. Комолова Людмила Игоревна. Сафронова Галина Павловна. Татьяна Сергеевна Свинцова – бессменный наш математик. Зайцева Валентина  Ивановна. И многих-многих других. Низкий поклон им, всем кто жив, вечная светлая память – ушедшим…
                ***
Бывало, объединившись,  все  мальчишки  шли на полуразрушенный Скит  всех Святых (Белый). Очень мы любили там устраивать сражения на саблях (деревянных, конечно). Позже в моду вошли ружья, стреляющие пульками, из алюминиевой проволоки (сами их делали).  Устраивали игры –сражения на них. Правда не очень безопасное занятие, можно ненароком и в глаз угодить. Но, слава Богу, обходилось.   Нисколько не смущало нас тогда, что «воевали»  в храмах. Понятия были  иные…
То и дело разгоралась война между ребятами из Красного дома (краснодомцы) и остальной частью поселка (белодомцы). Нас, белодомцев, было больше  и, как правило, мы одерживали верх.
Но, случалось, и нашим доставалось. Забаррикадируют все ворота в Красном доме, сами на крышу залезут, и давай камнями в нас пулять. Или поймают одного на узенькой дорожке и «помнут бока». Конечно, война не до «смертоубийства», но жестокая, и уж точно крови пролито было не мало.
Еще любимым местом у нас был скверик, что напротив Красного магазина. Там рядом с памятником Ильичу мы частенько играли в карты - «в козла» в «дурака». Курили, собирая вокруг магазина «хапчики», «хабарики»: (недокуренные папиросы и сигареты), иногда пили пиво. Рядом с магазином многие годы существовал деревянный ларек,  где в летние времена торговали разливным пивом. Бойкая была торговля!..
Любили мы летними вечерами делать набеги на сады Валаамские, поднабрать и поесть ягод и фруктов. Ну и «адреналинчика  словить», ведь сады постоянно охранялись.
Когда подросли, на смену деревянным ружьям и саблям пришли взрывпакеты.  Ребята учились, окончив школу, на материке в ПТУ.  Оттуда и привезли эту штуковину. Пилили магний в порошок, мешали напополам с марганцовкой.  Все это в плотную бумагу из нескольких слоев и спичку привязывали к пакету. Черканешь об коробок,  такой «бабах» получался, на весь поселок.
  Местному милиционеру Николаю Тихоновичу  скучать не давали, все носился, виноватых выискивал.
Еще гоняли на  велосипедах, плавали на лодках, летом целыми днями купались у Владимирского моста, если позволяла погода,  Ловили рыбу, ходили в походы с ночевкой.  Зимой лазили по всем островам на лыжах. А какие крепости, какие потайные подснежные ходы мы рыли в сугробах! Охраняли природу  в "голубых" и "зеленых" патрулях.  Много было в то время "браконьеров", убивавших  и ловивших рыбу во время нереста. Нет, их и сейчас не стало меньше. Просто отношение к природе тогда было посерьезнее в "разы".. Большая часть нашей подростковой жизни проходила на улице, на природе. Как это здорово! Так мы влюблялись в наш остров!  Влюблялись и в одноклассниц, как правило – тайно.
                ***
Это началось в школе, когда я учился в шестом классе, по приезду на Валаам.
Из всех девочек- одноклассниц я сразу приметил и отделил её. Отличница... красивая… небольшой рост (я был в то время из мальчишек, самым маленьким в классе), грудной тихий голос. Большие, темные с хитринкой, глаза - влюбился, в общем, что называется с первого взгляда. Вспоминаю, как мы с Шуриком Засековым, проверяли  вечером выполнение домашних заданий. ( Было заведено каждодневное дежурство, когда  школьники  по очереди ходили по домам, контролировали одноклассников).  Прошли всех  кроме Любы, и Шурка уверенно  направился к её дому. Посмотрела  она  на нас такими удивленными и удивительными глазами.  К ней никогда, никто не ходил. Знали – отличница. А  Шурик, постоянный «двоечник» решил видимо блеснуть передо мной, новичком. С этого момента и запали  её глаза мне в душу.
Думал о ней постоянно, фантазировал, представлял её облик, который так хотелось обнять, да нет - дотронуться просто…
И боялся, при этом, посмотреть в глаза при встрече, обмолвиться парой слов. Любовался исподтишка,  боясь, что если признаюсь – буду отвергнут. Был я тогда  слишком ранимым и робким парнишкой, и  о любви думать  смел только в мечтах.  Она на меня не обращала никакого внимания, ведь я не выделялся - ни красотой, ни силой.
Так продолжалось до окончания школы. Вечером я ходил перед её окнами, пока в них горел свет.
Когда же они гасли, я шёл домой, чтобы мечтать перед сном о возлюбленной.  Встречал  её иногда на улице  в окружении подруг и естественно проходил мимо. А ведь так хотелось признаться.
Служба в Армии немножко притупила чувства, а когда вернулся,  любовь вспыхнула с новой силой. Приходя на танцы в клуб, я глазами искал её, и успокаивался,  если видел...
Однажды все-таки ( наверняка - выпивка помогла), я осмелился пригласить её на медленный танец, и пока  звучала музыка, с упоением обнимал руками  гибкий  стан, прижимаясь  все больше и больше  к такому податливому и отзывчивому телу.  Смотрел в её теплые, влекущие глаза… и  был счастлив. Цвело лето,  и мы гуляли вечерами, вернее ночами, обнявшись, а при расставании  целовались. Наша сказка продолжалась неделю. Не знаю, испытывала ли она какие-то чувства ко мне, или просто забавлялась?..  Я все эти дни был на «седьмом небе» - счастлив и пьян…
Однажды днем пошли мы с друзьями на озеро к Малой пристаньке. И я увидел на берегу Любу с приезжим парнем (гость её подруг). Они сидели на мостике причальном и целовались. Рядом стоял таз с позабытым бельем. Услышав  шорох травы под нашими ногами, они обернулись. Люба встретилась  глазами с моим взглядом,  и  лицо её мгновенно сделалось красным от стыда. Я прошел мимо, как ни в чем не бывало. Только сердце вдруг зашлось от боли. Бедное моё сердце!.. Расплата за мои буйные фантазии. Чуть ли не Святой считал, а оказалась  - как все, приласкал, позвал и пошла.  А  может, я  ошибаюсь и зря обижаю человека?
Осталась она в сердце, как заноза, на всю жизнь…

       Мне снится синяя страна,
       Цветы.
       Мне снится лета новизна,
       И Ты.
 Как солнца ясный луч, как мысль,
       Светла.
       Как о тебе моя мечта,
       Чиста!
 Пройдёшь ты мимо, вдруг в душе
       порвётся нить.
И как ребёнку, хочется
       дерзить.
Чтоб Ты заметила и поняла.
Чтоб только ласково смотреть
       могла.
И чтоб не ветер обвивал  твой
       стан.
И чтоб слились в одно наши
       уста.
И вдруг остались только мы
       вдвоём.
На край вселенной мы с Тобой
       пойдём.
А кто-то  ласково посмотрит
       вслед.
Любовью будет Мир для Нас
       согрет.

И будет нежен, светел, сладок
       он.
Как жаль, что это ведь всего лишь
       Сон.
      
Что-то сегодня ничего не написал про инвалидов. Виной всему – мальчишка во дворе, одиноко гоняющий мяч.

 "МЕРЗОСТЬ ЗАПУСТЕНИЯ"              ***
Описывая те времена, нельзя не признаться, что к церквям, храмам, часовням мы в детстве относились как к «пережиткам прошлого». Росли атеистами, но не воинствующими. Специально, конечно, ничего не рушили, икон и изображений не оскверняли, но и благоговения никакого не испытывали.   Хотя,  несомненно, души наши восторгалась красотой памятников прошлого, но без «фанатизма»…
Власти что-то приспосабливали под нужды поселка, что-то просто пустовало заброшенное и разрушалось временем.
Слышал, что храм в Смоленском скиту, пытались разобрать – очень нужны были кирпичи для ремонта местному Рем.строй.участку. Но кладка была такой прочной, что практически не поддавалась разборке.  Будто бы пытались даже взрывать, но это происходило до моего приезда на Валаам, поэтому могу говорить только по слухам. Помню на развалинах этого храма, Валерий  Рюттель (директор Д.К.), один раз проводил празднование Первого мая. Я тоже был участником. Тогда мы уже были юношами. Поставили столб скользкий очень, и надо было залезть доверху, чтобы получить приз. Я тоже лазил, заработал будильник – вот радости то было!  Одновременно там же проводились (рядом на внутреннем заливе) соревнования по рыбной ловле. На развалинах храма звучала музыка и проходила бойкая торговля спиртным, и кое-чем для закуски (Доставили через ферму по льду). Здесь же и распивали.  Когда у  Рюттеля  кончились призы, то мы его уговорили, чтобы он вместо приза выставил бутылку водки. Ну и с превеликим удовольствием потом вместе её и «приговорили»…
Сценарий праздников в советское время был у нас практически одинаков: вначале небольшая торжественная часть. Потом концерт. Затем – застолье, и завершалось все танцами «до упаду». Инвалиды в наших празднествах не участвовали, за редким исключением.  Я уже говорил, что мы обязательно ставили для них концерт в «Красном уголке» или приглашали их в Д.К.
В нижнем храме Сергия и Германа Валаамских  был устроен продуктовый склад Сортавальского горпо. Просуществовал он там многие-многие годы. Бессменной хозяйкой склада была Лидия Ивановна Дроздова. В юношеском возрасте мы часто нанимались в свободное время на разгрузку продуктов с корабля. Это был способ заработать деньги и устроить коллективный «выпивон»... (Сын Лидии Ивановны Валера был тогда в товарищах, и он запросто договаривался в горпо о работе и о цене.) Брали сразу спиртным и шли куда-нибудь на завалинку, подальше от посторонних глаз, праздновать.
Храм всегда был завален продуктами. Каждую осень производился завоз на зиму, затаривались по полной программе, чтобы хватило. Почему-то, как по злой иронии, спиртное всегда складировали в районе раки Сергия и Германа Валаамских. Помню, все было заставлено ящиками с водкой. А по обе стороны перед алтарем (где сейчас клирос и чтецы) стояли огромные холодильные камеры, где хранились мясные туши…

Магазин, в котором основной продукцией были винно-водочные  изделия, находился в алтаре храма Успения Богородицы. Не знаю, это просто совпадения или чей-то злой умысел?.. Мне трудно сказать. Второй магазин, промтоварный, находился в нынешнем храме Валаамской иконы Божией Матери. Мы тогда и не знали об этом. Скорее всего, просто находили подходящие помещения, где и располагали то, что было необходимо для жизни поселка.
Верхний храм, Преображения Господня, пустовал. В него можно было забраться, проявив сноровку, через окна, что мы время от времени и делали.  А еще попасть на «синенькие окошки» под самым куполом. Многих ступенек не хватало, лезли со страхом. Оттуда такая панорама открывается – дух захватывает! А целоваться с девушкой на такой высоте, когда и так голова кружится – неописуемые ощущения, как в полете…
Однажды мы, парни уже отслужившие армию, даже Пасху праздновать залезли в верхний храм. Удивительно, в народе и в те времена знали, когда в каком году – Пасха. Для нас  это был лишний повод  «повеселиться». Помню, пили вино,  в алтаре поздравляя друг друга с праздником. Прости нас Господи, неразумных.
Дом Культуры располагался в нынешней ризнице. Вначале там только кино показывали.  А танцевальный зал, где проходили каждую субботу и воскресенье поселковые танцы, находился внизу, где сейчас спортивный зал. Но это время от времени варьировалось, то и дело происходили изменения, перестановки. Некоторое время Д.К. находился (уже во времена музея) в нынешней братской трапезной, где ваш покорный слуга «зажигал» дискожакеем.
В здании гончарной мастерской во времена дома-интерната находился большой свинарник. Инвалиды и обслуживающий персонал не имели недостатка в свининке.
Кормокухней свинарника служило небольшое деревянное здание, перевезенное с Коневского скита. Забивал свиней Оська, здоровенный мужик, кулаки как гири.  Из инвалидов.  Правда, инвалидом его язык не поворачивался называть, до чего здоров был с виду.
Его и на ферму приглашали, если какую скотину убить требовалось. Кончал сразу – у него не забалуешь.
На второй точке стояла прекрасная деревянная часовня и домик небольшой жилой. Помню, мы в нем ночевали не раз, ребятишками еще,  будучи в походах.  Все сгорело до тла.  Говорили, что поджег один местный паренек Юра  Бармин. Специально или еще по каким-то мотивам – не знаю.  Считался он не вполне умственно здоровым и конечно не был наказан. В те времена о нем  по острову  недобрая «слава» гуляла. О его похождениях, и воровских подвигах каких только историй не рассказывали…   
 «Мерзостью  запустения» называют сейчас время нашей молодости.  Нет, не соглашусь   я  с таким определением.  Ну, сжег часовню Покровскую,  мальчишка Саша Стефановский, так новую тут же выстроили ещё краше.  У старой – то только стены были да дырявый потолок. Сколько всего было разрушено на острове бомбардировками во времена «финской компании». Конечно, приходилось, и разбирать что-то. Где было материал брать для необходимых  жизни поселка  ремонтов? Ведь таких денег, как сейчас, таких «астрономических сумм» в Валаам никто не вкладывал. Местной власти, самой приходилось изыскивать средства, выкручиваться – так сказать.
 Случалось, что кто-то на могилах монахов, ломал кресты. Железные и мраморные умудрялись разрушить или унести совсем. Это уже конечно вандализм неоправданный ничем, разве что безумием?
Встречал в прессе рассказы о том, что когда в сороковом году на острове находилась школа юнг и старшин Северного флота, курсанты много рушили. Жгли и уродовали иконы, писали непристойности на святых изображениях. О том не ведаю, большинство  моряков погибли под Ленинградом.  Наверное, что-то подобное имело место. Во времена музея-заповедника были организованы несколько торжественных встреч с оставшимися в живых, ветеранами. И они, седые мужественные люди, выступая в клубе перед нами, все как один отрицали подобные факты. Может, конечно, стыдно было, за молодые шалости?
Хочется добавить,  что в эти годы «мерзости» мы  отапливали, брошенные монахами помещения. Ухаживали за инвалидами, ремонтировали (в РСУ работали постоянно более тридцати человек) то, что было в силах: в основном конечно здания,  жильё.  Работали в садах, не давали зарастать полям и огородам. Постоянно чистили леса от упавших деревьев, ремонтировали дороги,  сажали деревья и.т.д. Жили, в общем.  Мы -  это все жители острова Валаам. И любили его и любим, уж я уверен, не меньше нынешних насельников. Если сравнивать, что сейчас делается с островом, вглядываясь не только с  фасада –  мозги стопорятся от недоумения. Может,  именно это, сегодняшнее наше время, назовут  потом «мерзостью запустения душ». Господь рассудит.

 ТУРБАЗА "ВАЛААМ".                ***
Возвращаясь к предыдущим воспоминаниям, хочется сказать несколько слов и о турбазе «Валаам», которая просуществовала на территории Воскресенского и Гефсиманского скитов довольно длительное время.(с 60х годов до 1983 года). А до этого на скитах были инвалиды: (туберкулезники и слепые). Туристов приезжало немало, почти 600 человек единовременно. Половина из них уходила в лодочные походы (четырех и восьмидневные) вокруг острова. По нескольку часов в день они гребли на лодках, а основную часть времени находились на оборудованных стоянках. Правда оборудованными они назывались только из-за того, что на каждой был устроен деревянный туалет, стол, и кострище из камней. Палатки и все остальное привозили с собой. На стоянках туристы ловили рыбу, занимались подготовкой пищи, пели песни у костра под гитару, влюблялись, ну и тому подобное. Помню, когда я  капитанил на небольшом деревянном суденышке турбазы,(80 –е годы) то директор Александр Барченко  часто отправлял меня ( присутствуя на борту в качестве инспектируемого) вечерами на стоянки туристов. Там нас встречали: песни, вкусные ужины на природе, конечно не без водочки. Приятные воспоминания, хоть мне спиртного почти не перепадало, так как предстояло еще плыть обратно, а я как – никак был «за рулем», точнее за штурвалом. Стоянки располагались: две в Дивной бухте, одна на Второй точке, одна на Первой точке и одна за фермой, на мыске, где сейчас  баню Путина построили. Еще были две неофициальные стоянки: на острове Святом и острове Лембос (Ильинский скит). Хотя заплывать туда, как бы было запрещено, но редко какой из инструкторов не водил свои группы на эти живописнейшие места.
Большая часть туристов оставалась жить на турбазе. Вокруг всего скита были построены летние коттеджи и домики. Помню, тогдашний директор турбазы Исхаков Равиль Закирович распорядился спилить яблони старого монастырского скитского сада, чтобы освободить место для палаток. Что и было исполнено , и почти весь сад уничтожен. В верхнем храме Воскресенского скита был устроен клуб. В нем показывали фильмы, проводили танцы и отчетные вечера-концерты возвратившихся из похода групп. Концерты были обязательны и очень интересны, как правило. Настоящие вечера «юмора», подстать  КВНам.  В нижнем храме располагалась долгое время прачечная. Стояли стиральные и гладильные машины. Я часто заходил в неё, так как там работала моя мама. Всегда было сыро и пахло отпаренным бельем. Интересно Вам узнать, наверное, что в один из сезонов белье на турбазе стирали и Владимир Рудин с Борисом Вайсманом во время своих отпусков. Вспоминают, наверняка…
 Отдыхающие совершали пешие походы по острову в сопровождении экскурсовода, катались на лодках (был открыт прокат). Значительную часть времени они были предоставлены сами себе: загорали, бродили по острову, купались, рыбачили и.т.д. Многие посещали «Центральную усадьбу»: в магазин, на пекарню за хлебом (надо сказать, что хлеб Валаамский очень славился тогда, был необычайно вкусным и разбирался нарасхват). У некоторых, приезжающих на Валаам каждый год, были знакомые среди местных жителей и инвалидов. Многие и многие «заболевали Валаамом» и уже не представляли своей жизни без него. Экскурсоводы-инструктора каждый год приезжали в свой отпуск на турбазу «Валаам», отдохнуть и поработать. Паша Михалев, Владимир Чикунов, Владимир Медведев, Ольга Бурмистрова,  Андрей Тихонов, Андрей Буйко, Владимир Хохлов, Женя Полунин, Михаил Тарасов, Саша Эйдус,  Валерия Николаевна Исакова и многие–многие другие…
 Каждый сезон «Сортавальский техникум Советской торговли» присылал на практику молодых девчонок - «поварешек». Нам, молодым местным парням, нравилось это необычайно. Начинались ухаживания, «романы»…бессонные ночи.
Когда на острове появился Музей-заповедник, он потихоньку, разными предлогами и действиями старался закрыть турбазу. Что ему вскорости и удалось.  А славное было время!
                ***
  ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ.
Многие инвалиды находили здесь, на острове свои «половинки», влюблялись, женились, создавали семьи. Это были семьи или полностью из инвалидов (и муж и жена), или кто-то один был инвалидом, а второй член семьи из вольнонаемных.
Митрофановы, Овечкины, Распутины, Марковы - Васильевы, Уткины, Малашины, Савельевы-Бабенко, Аксентьевы, Фроловы – Рюттели,  Ковалевы,  Припоновы, Парфеновы, Колобовы,  Носковцы,  Прохоровы, Антоновы, Кузнецовы.  Да, много было – всех и не упомнишь.  Рождались дети, увеличивая число насельников острова. Правда, большая часть детей, вырастая, покидали Валаам. Особенно девушки. Уезжали учиться на материк, да там и оставались, повстречав свою «любовь». Многие  юноши тоже уезжали. Тесноват Валаам казался  молодым. В дом-интернат всегда присылали на практику молодых медсестер после училища. Парни влюблялись, женились и, как правило, уезжали на родину своих жен. Были, конечно, среди медичек и такие прожженные "экземпляры": хоть стой - хоть падай. Попивали они спирт, предназначенный для уколов и других мед. нужд и вели весьма разгульную жизнь. Помню, одну такую, Валентину  Весельеву. Была она подстать фамилии – шебушная  и любвеобильная. На танцах увидит меня и давай кричать: «Сережка, красавец, пойдем  влюбляться. Люблю молоденьких, да скромненьких…» Я убегал, боялся девчонок тогда, все об  одной грезил, единственной.  Все мечтал, что вот пойду и признаюсь.  Да не хватило смелости…
Семейные инвалиды, кто в состоянии, по возможности трудились, и тянули ниточку жизни. Работы тогда было «навалом». При доме-интернате были своя швейная и сапожная мастерская,  парикмахерскаяконюшня, и ферма, и свинарник с курятником, и поля всевозможные, сады. А еще не маленькая бригада водопроводчиков под руководством Алексея Никитича Ковалева, тоже инвалида, которая подавала в поселок воду из залива. Жил он со своей старушкой в Водопроводном доме. Помню его всегда воспаленные красные глаза. Часто он прибегал ночью на электростанцию, где я дежурил, звонить водопроводчикам, когда вода  переполняла баки, и их комнатку  на втором этаже заливало, хоть плавай...
Отдельная бригада Виктора Стакровского трудилась на заготовке дров на «бирже». Дров было нужно много и их, в основном, не на острове пилили, как сейчас, а каждый год буксир притаскивал плоты (гонки) древесины с материка в монастырскую бухту, в самый её конец, где сейчас часовню Ксении Петербуржской начали строить. На пристани,   неподалеку от часовни «Всех Скорбящих Радость», стояла пилорама, где распускали на доски кругляк  для нужд строительства. Была и столярная мастерская в водопроводном доме (под руководством Машакина дяди Вани, тоже инвалида). В основном занимались деланием гробов – спрос был большой, ну и по мелочи для нужд дома-интерната: топорища, лопаты для чистки снега, ремонт мебели и.т.д.
 Была своя больница для инвалидов и вольнонаемных. В шестидесятые годы, когда врачи толковые были  на острове, здесь даже операции несложные делали. Удаляли аппендицит, принимали роды итд.  Больных более двадцати одновременно  лечились в стационаре.
Сейчас (при монастыре) в больнице зимой одна медсестра работает. А если заболел чем, посерьезнее насморка, в Сортавала ехать надо. Как хочешь, так и добирайся.
Первые брюки-«клеши» (в дни моей молодости была большая мода на них) мне сшил в мастерской дядя Миша Прохоров. Был он инвалидом, ездил на коляске – ноги не двигались. Жил с семьей в Красном (Работном) доме.: Трое парней – сыновей. ( По стечению обстоятельств, все трое умрут раньше своих родителей). У всех ребят моего возраста уже были «клеши», только у меня да у Валеры Васильева их не было. А так хотелось иметь!.. Купила мама материалу зеленого в магазине и отнесла дяде Миши. Долго он корпел, шил-перешивал. Никогда ранее он не шил брюк расклешенных. Конечно, можно было просто вставить «клинья» в обычные брюки, но это все же было – не то. И вот после нескольких примерок и доработок надел я с превеликой радостью свои новые брюки. Подстригаться мы бегали в парикмахерскую дома-интерната к дяде Грише Бабенко. Тогда было модно стричься под «канадку» за двадцать копеек. Дядя Гриша был  ног, на двух палочках-протезах, но трудяга, каких не сыскать. До последних дней, живя на хуторе, он возил себе воду на старой «инвалидке», сам готовил себе еду,: содержал кур, был приветлив и скромен. Всегда, когда иду на могилку к маме, прохожу мимо его места упокоения, вспоминаю и молюсь. Помолится ли за нас кто-нибудь?

МОЙ ТОВАРИЩ ВАЛЕРКА.                ***
Валера Васильев (мой товарищ детства и юности) был сыном инвалидки Марковой Анны Андреевной. Воспитывала она его одна (отец давно умер), сама была очень больна. Полуслепая и полуглухая ( да и при ходьбе её шатало в разные стороны), помню, всегда пила кучу таблеток и при этом постоянно  курила свои неизменные папиросы «Север». Валера, когда подрос, тоже начал их курить. Была она худенькой-худенькой, как тростиночка. Жили они бедно-прибедно в малюсенькой келье во Внешнем каре. Там вмещались две кровати, маленький стол и два стула. И был ещё узенький проход между кроватями. Вспоминаю, как Валере было трудно с ней жить. Мне всегда казалось, что Валера перед людьми стеснялся своей матери. И в инвалидскую столовую за обедами-ужинами ходил скрипя сердцем. Но  «голод - не тетка» . Постоянные ссоры(она была очень нервная и обидчивая),забота о хлебе насущном, убогость существования( а ведь хотелось жить, чтобы как у всех был и велосипед, и костюм, и эти же – брюки «клеш»..) Выручала рыбалка. Зимой и летом Валерка ловил рыбу. Как-то, будучи еще школьниками, мы с ним ловили окуня по первому льду перед праздником 7 ноября. С тех пор я не помню, чтобы когда-либо так рано вставал лед. Особенно нравилось ему ставить «крючки» на налимов зимой.
Вспоминается, когда приходил к ним, всегда на плите жарилась рыба, как добавка к небогатому их рациону. И мне всегда казалось, что из Валеры вырастет хороший, заботливый и работящий юноша. Он был высок, красив и ладен собою. Сгубила Валерку любовь неразделенная да пристрастие к водке.  После службы в армии он устроился на работу водителем на турбазу, там потихоньку начал привыкать к женскому полу и спиртному. Тогда мы с ним даже раздружились, так как  я не в силах был терпеть его пьяные выходки. (Нет, вернее к спиртному он начал прикладываться еще, когда работал
Тяжело вспоминать и то, что  почти каждый день лошадка увозила кого-нибудь на кладбище. Умирали инвалиды часто. От болячек, болезней, полученных  на  войне  ранений. В нижнем помещении «флотского домика»,  ранее называемого "изолятор" (сейчас на рыбозаводе в г. Сортавала и жил в общежитии среди «выпивох»..). Потом спиртное стало преобладать и однажды ночью он прервал свою жизнь, повесившись на крючке собственной двери. Подруга не пустила его пьяного в квартиру, и он решил видимо «отомстить». Все-таки, нервозная жизнь с самого детства отложила отпечаток на поведение. Вспоминаю, что тогда творилось с его мамой, ходила ополоумевшей по комнате и только плакала, плакала, плакала.  Еще бы, ведь ради него была вся её жизнь-мука.  Отрывала последнее от себя, лишь бы Валере было хорошо, очень его любила, не смотря на все ссоры, лелеяла, и на тебе – такой удар. Как мог я утешал её, часто приходил проведать, поговорить…( Ей надо было кричать на ухо, иначе не слышала.) Да разве утешишь материнское горе? Она все ходила и спрашивала меня, плача: «Сережа, зачем он так сделал, оставил меня одну  умирать?..» Что я мог ей ответить. Такой парень – жить бы да жить. Когда дом-интернат ликвидировали, попала она в Медвежьегорский или в Паданский дом инвалидов, точно не знаю. Только однажды я получил от неё письмо где, неразборчивыми  буквами-загогулинами была написана только одна просьба: «выслать денег на папиросы».  И я её не исполнил, сейчас уже не помню, почему. То ли адрес был неразборчив, то ли еще что?  До сих пор не могу успокоиться и простить себе этого.
                ***
МЫСЛИ...МЫСЛИ...               
               
Вот сейчас пишу, и приходит мысль, неправильно в те времена мы жили… Бездуховно как-то. Строили какой-то коммунизм «рай на земле», хотя сами не представляли, что это такое и «с чем его едят». Конечно, практически никто в него не верил. Но везде: лозунги с трибун, с экранов телевизоров, в газетах и.т.д. Вместо икон – портреты Ленина.  Вместо молитв – интернационал и «кодекс  строителя коммунизма». Умные ученые люди  с горячим чувством правоты внушали нам, что скоро, вот уже совсем  скоро наступит «эра всеобщего процветания». И были времена,  когда мы действительно верили (особенно в школьные годы)… И шли на школьные линейки, где с искренней правотой под руководством таких милых и правдивых учителей и директоров писали письма в ЦК, где клеймили врагов Советской власти и отщепенцев: Сахарова, Солженицына, еще ранее – Бориса Пастернака. Писали гневные письма в адрес американского империализма и всей своей жизнью готовы были встать на защиту борца за права угнетенного чилийского народа, Луиса Карволана…
Помню, после Ноябрьских праздников бродили молодежной компанией в поисках опохмелки и развлечений.  Навстречу пожилая плачущая женщина. Подбегаю, спрашиваю: «Что случилось, тетя Настя?» И она, глотая слезы, ответила: Умер Брежнев, Леонид Ильич… как же мы теперь жить будем? Теперь  Америка нас победит».  Так и победила почти. Нет это я так, на эмоциях сказал. Никогда, ни америка, ни какая  другая европа, не победят нашу Россию. Она одна такая в мире - удел Божий, "Третий Рим"... Нет в мире ни святых Америк, ни Англий, ни  Израилев, а есть только наша, хранимая Богородицей, милая сердцам нашим - Святая Русь!.. С мечом уже не лезут... Коней Троянских наплодили.  Ничего - 
Тяжело вспоминать и то, что  почти каждый день лошадка увозила кого-нибудь на кладбище. Умирали инвалиды часто. От болячек, болезней, полученных  на  войне  ранений. В нижнем помещении «флотского домика»,  ранее называемого "изолятор" (сейчас . Нам бы, только поднапрячься чуток.
Вот какая вера в вождей была в народе, несмотря на анекдоты, шутки и, постоянные нехватки жизненно необходимых вещей и продуктов.
Но вспоминали и Бога, когда особенно жизнь прижмет.  Помню, шел весной из Сортавала на Валаам по льду.  Сразу же у дачи ЦК (Винтера) провалился одной ногой в воду, но день был теплый, апрельский,  решил идти дальше. Валаам то появлялся на горизонте, то исчезал.
Вот тут – то, воспитанный советской школой атеистом, я всю дорогу пока шел, молился Богу (своими словами конечно), и Пресвятой Деве Марии, и Сергию и Герману Валаамским, чтобы не попасть в какую-нибудь  полынью.  Дошел, слава Богу!
 Если выбирать между тем, советским временем жизни и нынешним нашим, то многое в прошедшем окажется ближе, роднее и человечнее...  Сейчас - то время совсем  никудышное.
Но человек должен оставаться человеком  вне зависимости от времени, в котором существует…


  ДЕТЕКТИВНОЕ ЗНАКОМСТВО.                ***
Местный «Аниськин» -  участковый Николай Тихонович Иваницкий в осеннюю темную полночь торопливо шел на пристань.  Это был мужчина лет сорока пяти, среднего роста, с большими, закручивающимися, как у запорожского казака, усами. Уже спать укладывался со своей Ксенией, как позвонили по телефону и доложили, что на пристани в каретно-конюшенном доме внутри мерцает огонек, а к открытому окну приставлена лестница. Кто-то шел по дороге, увидел и «стуканул». Жизнь милицейская на острове была скучной и однообразной. Ну, иногда инвалиды подерутся в дни выдачи пенсий, или молодежь на танцах вдруг затеет драку с солдатами из Воинской части. Ни каких тебе ограблений, ни происшествий.  Это хорошо, конечно, с одной стороны. Жена, еще молоденькая, под боком (зубной врач в местной поликлинике). Уважение всеобщее: как-никак всегда при исполнении. Но зато - ни повышений, ни наград. Любил Николай Тихонович на танцах на праздники постучать на барабане под баян, попеть украинские песни да и вообще был веселый, общительный человек. Была у него еще непонятная страсть к железякам разным. Собирал целые сараи. Мужики местные, чтобы «опохмелиться» предлагали ему всякую всячину, и он покупал. Если, конечно, любимая Ксения не видела. Ругала она его крепко, а возможно дома и била? (шутка). В конце концов, когда старый вояка занеможет, соберет «любимая» все денежки-драгоценности, пока он в больнице лечится, и укатит к себе в Украину, или еще куда в неизвестном направлении – поминай, как звали. Но это будет потом, а сейчас мечтает наш герой отличиться, не все же только в фильмах про это смотреть. Тихоныч, на ходу застегивая китель, достал из кобуры свой «Макарыч» и проверил, есть ли патроны в обойме. «Вдруг там целая «шайка», попробуй, справься без оружия», - подумалось ему. В голове рисовались картины одна страшнее другой, но он отгонял страх. Подкрался потихоньку к каретно – конюшенному дому, где находился склад белья инвалидного дома. (Как бы на втором этаже.  На первом располагался хозяйственный инвентарь). Затаив дыхание, замер в ожидании. Было слышно, как кто-то ходит по складу, через окно отсвечивал огонек керосинки, и слышно было чьё-то бормотание. А как раз накануне на «Волне» привезли целый трюм женского белья для инвалидок. Тихоныч  устроился под лестницей и стал ждать. Лезть туда в «неизвестность» он не решился. Лестница была тяжелая, одному не справиться. Такую поставить… «Значит, группа», – подумал он. Прошло немного времени, и из окна вылетел мешок, приземлившийся рядом с участковым. Потом еще один. И вот, наконец, в проеме окна появилась чья-то задница. Тиханыч решил ошеломить грабителей внезапностью нападения. Он высоко поднял руку с пистолетом и выстрелил. «Все, руки вверх!» - не без испуга закричал он, «Вылезай по одному!»… Фигура человека спускающегося по лестнице,  пошатнулась и шмякнулась рядом с Тиханычем. «Не убил ли?»- подумал милиционер. Но тот закричал испуганным, неистовым голосом: - «Не стреляйте, сдаюсь окончательно и бесповоротно».  Тут только, посветив  фонариком, Тиханыч увидел мужичка с Никольского, Михалковича Евгения. «Где сообщники?» - строго спросил участковый. «Я  один, больше ни кого нет, я один».  Михалкович был сильно перепуган. Выстрел привел его в шоковое состояние, и он слегка подрагивал.  Потом, через много лет, он отрицал это в своем рассказе, говоря, что пациента с Никольского все-равно бы не посадили. Поэтому, когда он шел на «дело», он совершенно не боялся.  Да и не любил Евгений Борисович вспоминать этот случай. Однажды только разоткровенничался мне, как близкому товарищу, после выпитой бутылки «рябины на коньяке». А тогда, вместе с милиционером они сняли лестницу, предварительно закрыв окно.  И Тиханович повел задержанного в КПЗ, на ходу выяснив, что помог Михалковичу поставить лестницу Ванька Шпагин - помог и ушел на Никольский. Про эту личность я вам уже рассказывал немножко выше.  Женька его уговорил, пообещав поделиться украденным барахлом.  «Потом можешь продать в поселке, и будет на что выпить». В мешках оказалось женское белье: кофточки, нижние рубашки, трусы, лифчики.

У «бабы Жени», как многие его называли на острове, была болезненная страсть к женскому белью.. Эта страсть и подвигла его на преступление, ведь он и носил- то на себе практически только женское от низу до верху.  Не судьба, не удалось Ваньке Шпагину выпить «на халяву», и он часто потом вспоминал это Евгению. А Женю отвезли под конвоем в Сортавала в милицию, там «промурыжили» несколько дней, побили немножко, как водится, и отправили обратно на Валаам…Что взять с "чумака"?
Вот таким образом, читатели, я решил познакомить вас с неординарной личностью нашего острова, ныне покойным, Евгением Борисовичем Михалковичем. Но это только пролог. История этого человека заслуживает многих страниц повествования. Сколько я прожил лет на свете, но такого "уникума" встретил только однажды.
                ***
 Михалкович Евгений Борисович.
Когда Михалкович появился на Валааме, никто не помнил. Кажется, что он жил здесь всегда. Его знали все: и инвалиды, и вольнонаемные, и дети, и молодежь, и туристы. Родился Евгений в Белоруссии, где - то под Барановичами. Отец, убежденный партиец, о матери ничего не знаю. Была еще младшая сестра Соня.  В двенадцатилетнем возрасте повстречался мальчишка с войной. Не успела она начаться, как вскоре на их земле появились и немцы.  Вначале они вели себя вполне дружелюбно с местным населением, не любили только евреев. Даже разрешили пахать и сеять, торговать... Евреев же толпами сгоняли за село,  заставляли копать ямы, рвы и расстреливали тут же.  Женя не единожды из своего укрытия наблюдал такие жуткие картины.       Удивительно, как он сам уцелел, ведь в его облике всегда угадывались еврейские черты. Здесь на Валааме многие так и звали за глаза: «Женька-еврей».  Как грибы начали расти в оккупированной Белоруссии партизанские отряды. Отец Жени тоже ушел в , даже был командиром небольшого партизанского отряда. Партизаны нападали исподтишка на немцев, взрывали казармы, убивали полицаев-предателей. В ответ немцы устраивали настоящий террор: жгли села и деревни с людьми, вешали и расстреливали... По словам Евгения, население не меньше появления немцев боялось прихода партизан. Так как приходили они ночью, забирали все съестное, если не дай бог, кто проявит недовольство, то и расстреливали.  Не знаю, сгущал ли Женя краски, или так и было на самом деле? Война... Семью Михалковичей война пощадила, все остались живы. Вернулся отец из партизанского отряда, стал председателем колхоза. Через некоторое время после окончания войны Женю забрали в армию. Попал он в строительные войска. Усиленными темпами строили дома для людей, для армии и.т.д. Служил в Карелии. Однажды при строительстве, он сорвался с балки и упал с большой высоты прямо головой оземь.  Очнулся в госпитале, ничего не помнил и не соображал.  Лечился долго в разных учреждениях Петрозаводска.  Раны "залатали", только вот немножко "подвинулся рассудком". И после многих перипетий и комиссий оказался Евгений Борисович Михалкович в скиту Никольском на Валаамской земле, которая станет ему родной на многие-многие годы. Общаясь с Евгением, я бы никогда не подумал, что это бывший насельник скита Никольского (где в основном- то были действительно " умалишенные"). Ясный ум, рассудительность, увлеченность музыкой, умение  анализировать политические события и т.д. Ну, может, была некоторая непробиваемость. (слышал в спорах только себя, оставался всегда при своем мнении.) Так у кого из нас её нет?  Пожалуй, только странная привычка одеваться во все женское не находила понимания у жителей, да и то ведь, если задуматься - объяснимо в принципе.  Он как-то на мой вопрос ответил, что никогда у него не было женщины. За всю свою не короткую жизнь не сложилось у него. Женская одежда, как бы  грела и одновременно  успокаивала свойственную мужчине страсть. Нравилось человеку - и всё тут. Вспоминаю, как приходил он не однажды в клуб, на вечер отдыха, весь в капроне, на высоких каблуках, в бархатном платье. На потеху народу местному и парням, что пытались зажать его в укромном уголке и пощупать.
На что он, конечно, сильно обижался и бежал домой переодеваться в более привычный приемлемый наряд.
                ***
Но это будет много позже.  Жить на Никольском среди "дураков" Жене было необычайно трудно. Тем более что головные боли постепенно прошли, вернулась ясность ума, а здесь обстановочка  - хоть вешайся... Правда выручала и отвлекала работа, ведь Женю вначале, как и всех остальных трудоспособных, нещадно эксплуатировали на самых тяжелых работах. Особенно тяжело было на разгрузках - погрузках, колке и перетаскивании дров. Стала сильно болеть спина. Прожив, промучившись так с год или полтора,  Михалкович начал надоедать начальству, чтобы его отправили на комиссию ВТЭК. Сначала от него отмахивались, но как говорится " вода камень точит", и он все же  добился, чтобы его перевели с Никольского в дом - интернат. В интернате он устроился на работу, за которую немножко платили денег. Одному из инвалидов навещавшие родственники  привезли фотоаппарат "Смена" и все к нему принадлежности. Но  тот не хотел заниматься фотографированием, часто болел и все больше лежал,  а аппарат пылился без надобности. И Женя понемногу стал увлекаться новым для него  делом. Он выпрашивал у соседа фотоаппарат и ходил по острову, щелкал природу и людей. В интернатской библиотеке нашлась кое-какая литература в помощь фотографу,  Евгений всю её проштудировал и начал понемножку делать фотографии, покупая реактивы  и пленку на свою скромную зарплату. Вскоре он выкупил  по дешевке и фотоаппарат, и все что к нему прилагалось. Совсем немного прошло времени, и из Жени получился  неплохой фотограф. Правда снимки тогда были черно-белые, и печатать хорошие фото было кропотливым  делом. Как фотограф, Евгений оказался нужен и дирекции дома-интерната, и всему островному населению. И ему выделили отдельную комнату во внешнем каре, где он, не мешая другим, спокойно мог заниматься производством фотографий. Хорошо помню те времена, когда Михалкович был в "фаворе". Свадьбы, похороны, клубные мероприятия -  не обходились без фотографа.  Выступления и гастроли инвалидского оркестра народных инструментов, выборы и.т.д. и.т.п. Михалкович везде был нужен.  Работы хватало и денежки потекли.  Да к тому времени в Никоновскую бухту стали приходить, чуть не каждый день, круизные теплоходы с туристами, и Женя  успешно продавал фотографии видов Валаама. Он ушел с государственного обеспечения и сам стал  зарабатывать себе на жизнь. Ну и пенсия по инвалидности тоже добавляла какие-то крохи. Летом, конечно, было хорошо. Зимой жил на сбережения летние, да подрабатывал в доме инвалидов (колол и носил дрова, топил поселковую баню и др.). Несколько летних сезонов он даже работал от Сортавальского Дома Быта, фотографировал туристов, делал снимки и продавал. Работа очень напряженная, но денежная. Ему даже построили небольшой сарайчик - жилье в районе современной смотровой площадки с видом на причал. Через некоторое время об этом "пронюхали" более ушлые ребята и вытеснили Евгения с "теплого местечка". Тогда он пошел работать на турбазу, выдавал снаряжение в походы и командовал камерой хранения. При этом всегда приторговывал фотографиями с видами Валаама. Правда вскоре появилось цветное фото, и черно-белые снимки потеряли свою привлекательность в глазах массового туриста. Работая на Воскресенском скиту, Михалкович заимел много знакомств на теплоходах. Особенно его интересовали радисты, у которых всегда можно было прикупить за умеренную плату магнитофонные записи эстрадных и иных исполнителей. Надо сказать, что и магнитофон у Михалковича появился едва ли не у первого на Валааме. Женя большую часть жизни очень увлекался современной музыкой, причем всех направлений: джаз, рок, диско, просто эстрада и шансон.  Интересовала его в большей степени зарубежная музыка. На Валааме, да и не только, не было ему равных по коллекции всевозможной музыки.
                ***
Не было, пожалуй,  вечера в межсезонный период, чтобы у Жени не собиралась молодежь. Его квартира была всегда наполнена людьми. Каждый вечер звучала музыка, трещали в печке поленья, жарилась картофель или рыба на закуску.  Ибо, как правило, у желающей выпить молодежи не было раздумья - куда идти?  Все пути вели к Михалковичу. «Хозяин, закуска - ваша, выпивка – наша».  Женя вначале сердился, увидев непрошеных гостей (скорее для порядка), но не было добрее человека, когда он выпивал пару рюмок водки.  Конечно, он любил эти сборища, где звучали хмельные речи, музыка, танцевали пары, и он был «Главным» на этом «празднике жизни». Он везде, где только можно, пропагандировал свою музыку. Приносил её в клуб.  Долгое время он работал в Доме культуры  главным заправилой на танцах. Все знали – зазвучали иностранные мотивы, значит,  Женька «зажигает». Хотя нам, более привыкшим к советской эстраде, если честно, быстро начинал надоедать этот бешеный ритм. «Женя, включи что-нибудь советское!» - кричали и просили танцующие. «Вы ничего не понимаете в музыке… это же – шик!», -парировал он и продолжал приучать нас к рок – н –ролу. Вспоминается случай из более раннего времени, когда мы еще были школьниками. Тогда «буржуазный» рок вообще запрещали. Стиляг в брюках-дудочках выгоняли из культурных заведений, нередко применяя силу и наказание. Женя, не взирая ни на что, крутил Элвиса Пресли.  Ребята «бесновались», а местный страж порядка, Иваницкий, помахивал резиновой дубинкой. Сколько раз директор клуба  Рюттель Валера просил Женю не включать «иностранщину».  Но разве можно было  угомонить старого «рокенрольщика»?! На время все же успокоили.  Участковый как-то  на танцах явно «переборщил» и ударил дубинкой Валеру Суслова, местного задиру –стилягу, да так ,что тот взвыл. Потом ребята подкараулили Тихоновича в темном углу и отпинали  -  еле спасли бедного в больнице. С тех пор он старался попусту дубинкой не размахивать и стал тихим. Тихим и задумчивым...
 Валеру посадили на семь лет. Тиханыч потихоньку оправился, а Женю уволили с работы. Но, правда, ненадолго. Прошло совсем немного времени, и он снова заправлял на танцах.  Да и отношение к року потихоньку изменилось, теперь он уже гремел повсеместно. Появились и советские рок-группы, правда, тогда они напоминали скорее пародию на западный рок. Наш герой и сам любил танцевать рок-н-ролл. Такие кренделя выписывал - хоть стой, хоть падай!..
До самой старости, пока ноги носили, был завсегдателем танцев. Кто-то скажет: «чудак».
Согласен. Но насколько была бы жизнь наша бедней и пресней без таких чудаков?..

                ***
Может возникнуть вопрос : Почему я столько страниц уделяю этому персонажу?  Во – первых, я с ним долгие годы был в приятельских отношениях. Во – вторых, его жизнь - это наглядный пример жизни  человека достойного, сумевшего  проявить свое «Я», а не сгинуть в общей массе, даже в такой, непростой жизненной ситуации.  С Михалковичем нас подружила работа на турбазе и любовь к  Дому-культуры, где мы оба были завсегдатаями. Хотя по большинству вопросов политики и жизни советской, мы были антиподами, часто спорили, оставаясь каждый при своем мнении. Как два разнополюсных магнита, нас притягивало друг к другу желание обрести истину.
Еще нас сближала любовь к музыке. Сколько себя помню, я всегда пел.  Еще в далеком детстве, когда мне было лет пять – шесть (а рос я в глухой деревушке Заонежья, где даже электричества не было), я любил забираться на теплую лежанку русской печки и устраивать концерты. Пел всё, что слышал по радио. Любимой песней была: "Ушло тепло с полей, и стаю журавлей ведет вожак в заморский край зеленый»…
Нет, все-таки Женя определенно был "вывих", но это не мешало нам общаться.
Вся комната Женина всегда была заставлена стеклами, на которых, сушились и глянцевались фотографии. Здесь же на веревках, протянутых через всю комнату, висело нижнее женское белье. Бесчисленное множество коробок магнитофонных кассет, украшенных фотографиями  красавиц. Чьих тут записей только не было: Битлз,  Роллинги,  Статус Кво, Чикаго, Би джиз,  Чингиз Хан,  Ерапшен, Смоуки,  Сюзи Кватро, Тина Харлес,  Линда Рондстадт,  Хампердинг, Том Джонс и еще много-много-много всего. Надо сказать, что Женя очень любил фотографировать местных и приезжих молодых девушек. Пожалуй, не было ни одной особы, которая   не была у него запечатлена и наклеена в альбом или на коробку с магнитофонными лентами. Альбомов с девушками   было множество. Под каждой фото он собственноручно делал какую-нибудь "многозначительную" надпись. И редко кому показывал он свои альбомы. Особенно любил фотографировать в "личных нарядах фотографа". Коллекции модной женской одежды, которая была у него, могла позавидовать любая местная особа. Это и кофточки, и брюки, платья и нижнее бельё, пеньюары -  чего только не было!  Дело в том, что Евгений все лето копил деньги и каждый год, в конце навигации, совершал турне в Ленинград на несколько дней. Останавливался он в какой-нибудь недорогой гостинице. Бродил по городу и усиленно покупал женское бельё, пластинки, преимущественно зарубежные - на черном рынке. Привлекали  его и красочные заграничные цветные журналы : «Америка», «Англия», «Франция» и тому подобные… букинистика, марки, магнитофонные кассеты. Обновлял фотоаппараты, магнитофоны и.т.д. А потом приезжал и удивлял местный люд. Очень ему нравилось этак  "шикануть".
За многие годы он накопил целую библиотеку книг, дореволюционных изданий. У него были марки почти всех стран мира, даже фашисткой Италии и Гитлеровской Германии. Вот все это посмотреть, послушать и примерить и ходили к нему молодые девушки и парни.  Заглядывали иногда и молодые женщины, убегающие от своих вечно пьяных мужей в «женин рай», где можно было выпить, расслабиться,  потанцевать и пожаловаться на свою нескладную жизнь.
Часто девчонки устраивали у него "девичники". Это совсем не значит, что мог зайти кто угодно. Заранее договаривались, покупали спиртное (Женя на правах хозяина не баловал этим никогда и ни кого), закрывались изнутри и никого не пускали.
Вот так протекала его жизнь, пока был в силе и при здоровье. Помню, Женя любил повторять: "Жить надо для удовольствия".  Спорное утверждение. Но именно так он и старался жить.
                ***
Как-то на острове появился Ленинградский художник Юра Кряквин. Он рисовал инвалидов войны и просто инвалидов с разными увечьями. Приезжать стал часто, пока шла работа, и ему было интересно. Мне не очень нравилась его гротесковая манера писания, но все же, несомненно, она  имеет место – быть. С этим не поспоришь. Другое дело, его заносчивость и пренебрежение. Женин облик его очень заинтересовал и заинтриговал, и Кряквин попросил Женю попозировать.  Работа шла  в течение  приличного промежутка времени и начала Михалковичу  уже надоедать, так как он ждал и не получал никакого вознаграждения. Картина, видимо, удалась. Назвал её Кряквин: "баба Женя" или немножко по-другому, точно не знаю. Говорю со слов Жени. Михалкович с обидой потом рассказывал, что Юра продал её в Америку за большие деньги, и, конечно, с Женей не поделился.
Но все  же они продолжали поддерживать приятельские отношения. Кряквин, когда приезжал на Валаам, обязательно навещал Евгения. Помню, я даже однажды купил у него кассету с мелодиями Донны Саммер и несколько подержанных  иностранных пластинок. Юра не гнушался иногда "фарцонуть". По натуре  большой любитель "мани-мани" к  нам он относился, как к "низшему сословию", да и мы не особенно его привечали, так: "Здравствуй - до свидания".
Во времена перестроечные «приподнялся»… Подарил даже как-то монастырю миллион. И был долгое время желанным гостем. Что-то  реставрировал  в Никольской церкви, а потом пропал надолго из моего поля зрения.
Когда закрыли дом инвалидов, и Женя переселился в квартиру в Зимней Гостинице, "тусовки" у него как-то сразу сошли на нет. Он  резко забросил фотографию и уже никогда ею не занимался. Зато появилось новое "хобби" - рыбалка. Весной, летом и осенью Женя пропадал на природе. С удочкой в руке и сигаретой в зубе.  Часто уходил очень далеко: к Авраамиевскому острову или на Черный мыс,  что напротив Святого острова. Ловил иногда очень прилично. Часть рыбы, он  использовал в пищу,  а остальное вялил и продавал в сезон туристам. Я  несколько раз бывал  с ним в дальних походах-рыбалках, и почти всегда неудачно…
Совсем забыл сказать,  что Женя  был заядлым курильщиком. Без сигареты и представить трудно его облик. Когда ездил в Питер еще в советское время, покупал несколько блоков американских сигарет. Это было потом большим "шиком" для него, достать на праздник из "загашника" пачку "Марльборо" и угощать девиц настоящими "штатовскими" сигаретами. Мне тоже перепадало. С каким наслаждением и чувством собственного достоинства затягивались мы этим "импортным дымом"...
Заболел Женя внезапно - начала мучить астма. Часто лежал в местной больнице, но легче не становилось. При этом, несмотря на уговоры наши, продолжал курить.
Мы в последнее время жили по соседству, и он часто заходил в гости. Жалко было смотреть, как он мучился -  задыхался. Сейчас будто слышу его сильный, разрывающий горло, кашель. А ведь ни смотря ни на что, до последнего продолжал слушать музыку и курить.
Уже было понятно, что все накопления его, все коллекции – все, чем жил и дышал этот человек, такой странный и такой близкий, скоро сойдут на нет. Женю после очередного приступа увезли в больницу города Сортавала. Там он вскоре и умер. Квартиру его власти вскрыли и все, что  могло пригодиться - разобрали соседи. Основная масса его скарба, накопленного за годы жизни, нашла приют себе на местной свалке. Мне досталась часть коллекции его пластинок. Теперь пылятся в шкафу.  Всю жизнь, что-то копим-копим... и все идет прахом.
Да, незадолго до смерти Евгений Борисович в больнице Валаамской был крещен в православную Веру. Упокой Господи Его неспокойную душу! Вечная Светлая Память!..
Часто при жизни, мы с ним дискутировали о православии, об облике нашего монастыря,
горевали от отношения власти церковной к нам, мирским. Об этой унизительной политике кнута и пряника. И я уже и подумать не мог, что Женя смирится и примет православие, наденет на грудь крестик. Но, слава Богу, это случилось…



                ***
 АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ ХАРЛАШКИН.
Когда, я приехал на Валаам этого «товарища» здесь не было. Рассказов о нем был наслышан, волей судьбы мне пришлось жить в той келье, где когда-то жил он со своей матерью. Харлашкин Александр Павлович (а именовали его всегда по имени отчеству, не за уважение, конечно, а скорей с легкой иронией или  в насмешку), инвалидом не был. Он был сыном инвалидки, рожденным еще, прежде чем она попала на Валаам. Как её звали, не знаю. Однажды пароход привез её на Валаам, а через некоторое время и сынок появился, молодой, высокорослый и говорливый. Устроился на работу в дом – интернат, получил жилье (небольшую комнатку с кухней на первом этаже Внешнего каре, напротив квартиры, где сейчас семья Рассказовых проживает.),  и стал жить – поживать там с матушкой своей. На работах он долго не задерживался, поработает чуток и бросает. Потом куда-нибудь еще пристроится ненадолго. Работал, в основном, в зимнее время, чтоб как-то прокормиться. Мамкиного пайка инвалидского не хватало на двоих. Любил вольную жизнь, босяцкую. Вместе с такой же неугомонной мамкой гнали они постоянно брагу, и компанией уничтожали, не дав добродить до кондиции. В друзьях у него был Колька Пантелеев с Никольского. Тот, которого я вначале Ленькой называл, и который пьяный орал благим матом: «Интернацинал!  За Ленина! За Сталина!» на всю округу, так что стекла в окнах дребезжали. Был в их компании еще один товарищ, но имени его не знаю, пусть будет: Валерка.  Вот  так вчетвером они и куролесили. Иногда доставали «тройной» одеколон – ну это вообще был праздник. В летнее время всей четверкой уходили они на озеро на добычу рыбы. Излюбленное место было на полуострове, неподалеку от островка Ладожского.  Впоследствии, да и по сей день среди местного народа называлось это место - Харлашкиной губой.  Вот ведь попал человек в  «историю». Часто потом люди приезжие спрашивали, что за знаменитость?  Чем прославлен, какими подвигами?.. Построили они там себе шалаш большой и теплый, чтобы не ходить каждый день домой, в поселок.  Днем ловили рыбу, вялили на продажу, и варили уху. Бражка тоже всегда стояла наготове – вечерами разговлялись. Любили они с маманькой ловить язя. Александр Павлович весь день стоял на камнях босыми ногами, чтобы не спугнуть.  Язь – рыба очень осторожная.  Валерку отправляли в поселок за хлебом и одеколоном.  Пантелеев тоже появлялся наскоками. А они с матерью рыбачили.  И очень удачно! Ходили слухи, что и жили они как мужик с бабой, спали, согрешая.  Но что это, чьи-то домыслы или анекдоты – не знаю. Так и жили. Если кто посторонний забредал на их территорию – гнали, могли и побить. Осенью опять возвращались домой, где Харлашкин перебивался случайными заработками. Часто пили и ссорились. Однажды задумали женить Алексашку на Зиновьевой Иринье, местной жительнице.  Та тоже очень любила рыбалку, всегда курила, да и выпить была не прочь. Сашка на вид-то, был парень хоть куда: веселый и бесшабашный. «Кака камедь, Иришенька, ах и чудная ты… любить не перестану..», - шептал захмеленный жених. Ну, та растаяла конечно. Кака  устоит от речей таких? «Приходите вечером к нам», - говорит, «жениться будем»… Компания, заготовив бидон браги(40литров),  нагрянула свататься… Только маманька  Иришкина, как углядела жениха, да поленом- поленом и разогнала  «свадьбу» и Иришке досталось, чтоб не приваживала «кобелей». Пришлось, оскорбленным и обиженным уничтожать этот бидон у себя дома. «Гуляй, рванина!» - как говорится. Больше Александр Павлович никогда ни к кому не сватался.  Может так и любил свою Иришку, если знакомо ему было чувство это? Так и умер впоследствии бобылем, и никого родного у него не было на острове, окромя преданной собачонки Белки. Как - то осенью решил Харлашкин гульнуть с прибывшими из армии ребятами. Пригласил домой, зная, что дома есть вино  - две бутылки. Только мать ни в какую не дала. Раскричалась. Ребята ушли. А Сашка со психу толкнул мать со всей силы. Та головой об порог - и убилась.

Ну Сашку, знамо дело, за решетку упрятали. Горевал он, горевал - да делать нечего, не вернешь.
Впаяли, как говорил Сашка Козлов, местный «урка»  недавно освободившийся к тому времени, "по самое -  не хочу".
Восемь лет прокурор  «нарисовал», и поехал Александр в даль таежную... Долго не видел его Валаам. В губе Харлашкиной  стали хозяйничать, рыбачить другие. Вернулся через семь лет, больной и притихший. Видно повидал там всякого. Беззубый и желтый. Когда говорил, губами сильно шлепал. Туберкулез заработал. Тюремный врач советовал: "Хочешь пожить ещё -  ешь собачатину молодую".  Ну, Александр Павлович и старался при случае. Многие щенки пропадали у местных и попадали на Сашкину сковородку.  Но как-то ему прощали все, не били, понимали - не с радости он собак ловит. Завел себе, сучку - Белку. Думали: вырастит и съест, но не трогал Сашка свою собаку, чужих ел. А она всюду за ним, как хвостик, ходила.  Рыбачил теперь редко. Ходил, как тень по поселку, все больше вечерами да ночами. Будто потерял что-то, очень нужное. Искал, да не нашел, видимо.
Ни с кем не общался практически.  Вот, когда удавалось выпить, то преображался: шутил и даже улыбался.  Как – то  Равиль Закирыч - известная личность на Валааме, работавший в те времена береговым матросом в Никоновской  бухте, пригрел Харлашкина, помог устроиться на работу в музей – заповедник  дворником или сторожем на Воскресенском скиту. Да и свои обязанности по швартовке кораблей на Александра Павловича перебросил. Это было Харлашкину в большую радость. На теплоходах ведрами брал мясо и другую кормежку. Значимость свою почувствовал - легендами оброс да небылицами всякими. Фамилия на слуху была…звучала.
Ходил "гоголем" по пристани. Жил в бывшей турбазовской летней кухне. Зимой в бане. Подтапливал её в сезон для музейных экскурсоводов и работников. Любил спать прямо в печке, когда  остынет. Запасы на зиму делал с теплоходов. Сердобольные работники камбуза помогали продуктами. Зимой постоянно ловил налимов на крючки. Ожил в общем...  нужным себя почувствовал. Шутил с женским полом, балагурил. Потешно у него это получалось и беззлобно.
Заболел и умер от рака Равиль.  Осиротел Харлашкин, стал часто «закладывать за воротник», «Дикалоны» да дрянь всякую пить. Не было тогда питья - то нормального. Горбачев нарисовался со своими «зонами трезвости»  да академиком Угловым.
Харлашкин в поселок вернулся. Не помню, то ли музей закрыли, то ли просто неважно чувствовать себя стал. Все больше дома сидел, в своей келье под больницей. «Болею ведь я, Сережка, - нутром болею... Скоро уж туда...» - говорил мне при случайной встрече Павлыч, показывая в сторону кладбищенской дороги. " К Равилю Закирычу, дорогому"... Никогда я раньше не видел в глазах его слез.
Однажды утром новость облетела Валаам: "умер Харлашкин.» Земля пухом.
Губа Харлашкина осталась. Был там недавно. Жилье построено с печкой... Другие хозяева там теперь.  Проходит время одних, и других тоже проходит...
   
 СУДЬБЫ.                ***
Какие они все разные, семьи валаамских  инвалидов. Вспоминаю  дядю Колю Антонова, дядю Витю Кузнецова, оба  с неподвижными ногами, но сумели найти себе жен из обслуживающего персонала, народили и вырастили детей.  Всю жизнь, сколько помню, они рыбачили. Ставили сети, ремонтировали лодки –  да и  сами их делали - «шили»,  устанавливали  стационарные моторы и ездили в любую погоду.  Кто сталкивался, тот представляет, как тяжела рыбалка по осени на Ладоге. Постоянные шторма, волны, дожди, туманы.  Тут здоровому-то не просто, а не то, что с ногами, волочащимися за тобой, как плети. Какие все же сильные и жизнелюбивые были  наши отцы!  Поколение сыновей выросло много слабее их.  Все время видел их на берегу у своих сараев на «малой пристани», что рядом с Покровской часовней. Когда-то здесь целый городок  из сараев рыбаков  стоял.  Здесь они  часто и уху варили, и выпивали после удачной рыбалки – беседовали, случаи из жизни рассказывали. А какая взаимовыручка и помощь была  друг другу!  Дружно все же в те времена люди жили, душевно как-то.  И в храмы не ходили вроде, и книг духовных не читали, а души  их,  наполнены были светом и сильным желанием  жить и приносить пользу. Какая там «мерзость запустения»?
Когда люди по отношению друг к другу  людьми были.  Без нынешних барских замашек и привилегий. Смотрю сейчас на прилизанный и модернизированный Валаам и  чувствую -  не то  это. Не с того конца начали.  Внешний блеск – это, может, и не плохо, да только о душе забывать  стали. А жизнь, она не прощает  такого отношения, когда на словах одно, а на деле?.. Почаще бы мы себе в души заглядывали.  Светит ли там  огонек Божий?.. Простите, может показаться, что поучать пытаюсь?.. Да нет, это я так… размышляю сам с собой.

Хочется вспомнить семью Амбаровых :  Бабу Дуню и дядю Сашу. Про них очень интересно рассказал в своей книге «Валаамская тетрадь», Женя ( Жак) Кузнецов, старейший и очень славный экскурсовод Валаамский,  так внезапно ушедший от нас ко   Господу.
Дядя Саша был инвалидом  и участником войны, практически ничего не видел и ходил  следом за своей «несравненной» или под ручку.  Обычная, на первый взгляд семья,  тихая, малозаметная…  Последнее время жили они  в маленькой келье с  одним окном на первом этаже внешнего каре, в одном коридоре с Евгением Михалковичем. Баба Дуня в летнее время подрабатывала на турбазе уборщицей. Трудяга была.  Очень становилась говорливой и шумной едва случалось ей немножко «выпить».  А уж  «это дело» с «Санькой своим»  они любили до бесконечности. Тут она сыпала прибаутками, пела и плясала, а уж если что-то не по нраву, то так умела ругаться, что хоть уши затыкай. Это надо слушать, так не расскажешь. Выйдешь, бывало, на улицу, глянешь в их окно – сидят голубки.  Баба Дуня заправляла всегда и ругала незлобно мужа: «Что, куриная слепота, куды пошел?  Нет, никуды ты от бабки не денешься, петушок общипанный.  Кому ты такой нужен,  окромя  меня, сердешной. Давай, запевай лучше…» Окно летом всегда открыто, и так интересно было слушать эти бабкины монологи. Муж только изредка что-то брякнет в ответ, но она его тут же «забьет» своим громовым голосом («трубы Иерихонской»). Командирша - да и только. А сама малюсенькая, щупленькая.  Много песен было у неё в репертуаре, особо помню «Рябинушку»  петь любила. Так и льется на всю улицу, то прерываясь, то вновь набирая силу их нескладный дуэт: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого тына..» Сидишь дома (а жили мы рядом в то время, на втором этаже), вдруг дверь открывается… резко из коридора  еще, раздается: «Зинуха, ты дома? (к маме так обращается) Дай-ка  бабки Дуни до пенсии  пять рублей, Сашка выпить, зараза, хочет». А сама уже под хмельком и на Сашку просто «стрелки переводит»… Когда было, конечно, не отказывали…
 Как же мы в те времена все-таки  бедно жили. Бедно и убого. Безрадостно как-то. У народа сельского , одна отдушина – выпить и закусить…
Как-то в очередной «загул»  зимой, в вечер, пошла баба Дуня на пристань, ( что её туда позвало – остается догадываться только) и не вернулась. Утром нашли замерзшую - труп закоченелый.  Дядю Сашу перевели  в дом-интернат.  Ведь ему, слепому, одному  невозможно   было жить в квартире.  Очень он горевал  без своей «командирши». Не на много и пережил её – загнала тоска в гроб.
 
      
  ВОЛОДЯ.                ***
Когда на Валаам стали ходить туристские теплоходы, инвалиды, коим под силу было,  потянулись в Никоновскую бухту,  чтобы прикоснуться к другому праздничному миру, хлебнуть немножко иной жизни… Обычно торговали, кто, чем мог.
Кто нес на продажу ягоды, кто грибы, кто рыбу вяленую, кто поделки разные (среди инвалидов ведь хватало мастеров). Устраивали на пристани, такой мини- рынок, базар. Помню Пашу Поснова, художника. Был он однорукий,  рисовал картины Валаамских видов. Успешно продавал и местным и туристам. У нас дома одна долго хранилась у мамы - вид нашего собора с голубыми куполами. Мы все удивлялись, почему он купола в голубой цвет выкрасил, когда они на самом деле из черного железа?.. А невдомек, что краска от времени просто выцвела вся. Паша рисовал на стеклышке треугольном: скалы, сосны, лось на вершине скалы…и надпись: «Валаам». Приклеивал стекло к камушку – получался прекрасный сувенир, очень пользовался у туристов спросом. Многие копали корень калгана, собирали с деревьев чагу - все шло на продажу. Кто-то плел корзиночки. Володя Степулев вырезал из капов отличные трубки курительные разных видов. Здесь и голова черта, и девушка обнаженная, и другие персоны. Мастерски получалось. О Володе надо рассказать подробнее. Был он инвалидом без  ног. Крепкий молодой человек, бывший геолог. Где-то в Сибири зимой заблудился в тайге, ночевал всю ночь в лесу. Ноги и отморозил. Поисковый отряд обнаружил его  на следующий день. Очнулся в больнице уже без обеих ног. Погоревал, ночами скрежеща зубами, поплакал в подушку.  Да делать нечего – жить надо.
 Ездил он на каталке на четырех маленьких колесиках.   В руках деревянные «утюжки», чтобы от земли отталкиваться. Сила в руках была неимоверная – подковы гнул. Такой красивый, рукастый парень.  В миру, наверно, от женщин отбоя не было, а здесь сник с годами. Сначала, все чем-нибудь старался заняться – мастерил, вырезал.  Но, видно, трудно было с судьбой такой смириться, стал все чаще выпивать. К людям тянулся.  Добрался однажды до теплоходов со своими поделками, все быстро продал и запил.  Остался на «Красном скиту» почти на все лето.  Я в то время как раз на лодочной станции работал, лодок много валялось на берегу, отслуживших свой срок. Вот он и приноровился ночевать под лодкой. Оборудовал там небольшое «жилище», утеплился  так и  спал. Иногда прямо под бетонным причалом ночевал, когда до лодки  добраться сил не хватало.
А днем становился на «бомбу». Сидел под деревом, кепка рядом. Туристы мимо идут сердобольные, накидают мелочи целую шапку с верхом. Володя «гонца» на теплоход, из тех же инвалидов, за вином. Так все лето и жил, пока не начинало холодать. С камбуза работники ему поесть принесут.  Часто и меня угощал винцом – не жадничал. С утра проснешься, выйдешь на улицу, он уже сидит, бутылку распечатывает. «Серега, подгребай! Пора трюма наполнять!». Любил он моряцким жаргоном разговаривать: «открыть кингстоны» - кричит, когда за дерево опорожняться лезет. Пил крепко…беспробудно…месяцами. Сам с собой весь вечер разговаривает, спорит… потом – брык под дерево и спит. Туристы идут мимо, а он без штанов валяется. Сколько раз местный милиционер его в поселок отправлял. Но пройдет день, другой, и он опять «нарисуется». С утра кричит: « Бляха-муха, напьюсь я – сегодня».  Не мог уже жить без этого. Бывало, увидишь, вскарабкается на сам причал и машет руками, вслед уходящему теплоходу, как раненая птица крылами, машет... Музыка Чайковского звучит на всю округу, душу рвет.  Уплывает корабль в большую жизнь, в ту – «настоящую». Причудится ему в этой музыке, то шум горного водопада, то ветер степной, вольный. Багульника терпкий, пьянящий аромат, синь эдельвейсов, костра ночного  всполохи, запах  любимой на рассвете… И заплачет душа от одиночества и страха, от несправедливости и обиды. Тесно ей здесь, простор зовет.  Вот Вам сюжет для повести, не слабее Нагибинского "Терпения". Когда начинал я писать воспоминания, думал рассказать про светлое что-то. А вот куда дорога-то вывела? Мало было светлого - беспробудная грусть да тоска.
Был еще один такой же инвалид без ног – Боря. Тоже попрошайничал, но близко к Володе не подходил, побаивался. И пил значительно меньше. Тихо себя вел... Был он много старше Володи, ночевал тоже иногда под лодкой, но появлялся значительно реже у теплоходов. Так они нескольких сезонов жили. Не дружили друг с другом. Но однажды утром нашли Бориса мертвым под деревом. Рядом нож валялся, как определили следователи – Володин. Что у них вышло, про то не знаю. Только больше никогда я не видел Володи Степулева на Валааме. Вот такие судьбы. И страшно и жалко.
ЕЩЁ СУДЬБЫ.
Хочется вспомнить еще некоторых инвалидов, которым Валаам стал домом родным.
Володя Распутин ходил всегда со скрюченными, вывернутыми назад руками и подбородком, прижатым к  груди. Последствия укуса клеща инцифалитного.  Но при этом работал всегда, топил баню для инвалидов и вольнонаемных.  А это  был такой нелегкий труд. Дрова всегда сырые – осинка. Тогда банька очень отличалась от теперешней. Все подогревалось на дровах. В парилке такого жару нагонят – не продохнуть.  Жил он с супругой, тоже инвалидкой, в дружбе и любови. Был у них сын, Алексей. Володя  умудрялся  рыбачить  зимой и летом, дома не сидел, со всеми  был общителен и приветлив. Уехал с Валаама, когда инвалидов  эвакуировали на «Большую Землю» Где-то их сынишка сейчас? Помнит ли Валаам?
Виктор Омелин. Дядя Витя при мне на обеспечении  уже не был. Ходил однорукий, не знаю, где потерял вторую.  Трудился  всю жизнь, сколько помню, на метеостанции.  Работу свою любил, относился очень ответственно. Вел каждодневные наблюдения за погодой и все тщательно записывал в свои дневники. Не ведаю, воспользовался ли кто  записями после его смерти? Наверняка, было много интересного для специалистов. Был женат на инвалидке. Имел дочь- красавицу, медсестрой работала в доме инвалидов. Очень любил рыбалку, особенно зимнюю на сига. Часто я  рядом с ним рыбачил, и возвращались домой вместе. Очень словоохотливый был собеседник. С одной рукой  приноровился делать лунки пешней, а если клевало – леску в зубы и бегом в сторону, так и вытаскивал. Частенько нас облавливал, здоровых. Надо сказать, что рыбалка зимняя в Ладоге на сига, была особым увлечением мужского населения Валаама. Рыбачили  и инвалиды, кто мог. Особенно людно было в выходные дни. Выйдешь на озеро, глянешь во все концы и видишь: все луды усыпаны людьми. Далеко видно!.. Только черные точки перемещаются с места на место. Такой это азарт и отдых и прибавка вкусная к столу! Это как болезнь. Все время тянет и тянет на просторы Ладоги, где бескрайние льды и солнце, и мужское содружество. Чего только здесь не услышишь: и анекдотов, и разных забавных случаев из жизни. Шутки так и сыплются со всех сторон. Стоит кому-то нарваться, нащупать сига, как тут же  обсверлят вокруг, не дадут спокойно рыбачить. Ловили на блесны, в основном. Сортавальцы на тяжелых мотоциклах часто наезжали. Они все больше на мормышку и мотыля пробовали. А мы «по рабочее-крестьянски» - на железку. Непередаваемое впечатление, когда вдруг удар почувствуешь по блесне. Тут уж не зевай!.. Очень любил я зимнюю рыбалку!.. Но вернемся к Омелину. Однажды подвело сердце – не стало дяди Вити. Жена и дочь взрослая уехали с домом-интернатом в Видлицу.
А еще припоминаю  инвалида финна. Имени уже не вспомню.  Особенность у него такая была – несколько раз в зиму  он исчезал, ходил через Ладогу к родственникам в Финляндию. Особые тропки наверное знал, ведь не разу не был задержан. Погостит там денек, другой - и обратно в путь,  на Валаам. Так и ходил, пока не умер.
Ванька Пендонен был инвалидом по зрению. Очки, что лупы… Ничего в двух шагах не видел, однако умудрялся работать на тракторе в подсобном хозяйстве. Часто встречал его подвыпившим: «Вань, ты куда?» «Да, щас, Сережка, пойду, ДТ- пятьдесят четверку свою запущу и на ферму поеду… Король распорядился сено отвести» Ну и вдогонку мат-перемат, для солидности, значит. Не пойму, как он ездил? На «автопилоте», не иначе?
Еще помню, был инвалид, которого мы, дети, звали в разговорах «козлиной бородкой». Был он верующим, часто встречался нам в стороне кладбища, и нам всё казалось, что он из бывших монахов и все что-то выискивает. Встретить его можно было в любом уголке острова.  Очень подозрительный тип. Тогда мы все пытались отыскать подземный ход, который из главного собора вел в церковь кладбищенскую. Слухи ходили, что такой существует. «Может, клад монахи зарыли на острове?» Пытались даже за ним следить.  Но он гонял нас деревянной клюкой и ругал «безбожников». Однажды исчез, так же, как и появился.
 Дед Скобелев (не очень популярная фамилия на нынешнем Валааме) жил на втором этаже внешнего каре. Окна в сторону красного магазина. Любил бабульку свою потешить игрой на балалайке, особенно когда чего-нибудь «горячительного» перепадало. Сидит, бренчит у открытого окна.  Нет, тогда про бабульку он забывал маленько, и шел, иногда прямо в кальсонах, в центр – в народ со своей трехструнной подружкой:  «Имел бы я златые горы и реки полные вина…» Вот была потеха!
Артунькин Василий Никифорович, одноногий инвалид войны. Жил с инвалидкой, Жулько Анной, на третьем этаже внешнего каре с видом на кладбищенскую дорогу.
Был у них сын, но не родной Артунькину. Сколько их помню, дядя Вася все время  ходил с пилой, лучковкой. Постоянной заботой его была заготовка дров. Напилит поблизости от поселка сучков или досок и вместе с Анной таскают потихоньку – работяги… Странно, что  начальство дома-интерната не обеспечивало дровами.

ЭКСКУРСОВОДЫ.                ***
 За стеной умирает старожила острова Анита Гарольдовна. Ах, как же давно я её знаю! Еще молодой экскурсоводкой во времена  турбазы « Валаам». Помню, как она вела экскурсии. Всегда спокойный, немножко строгий вид. Четкая дикция, слова отточены и полновесны. Помню её маму, старушку, как они ходили по турбазе всегда под ручку,  заботясь и оберегая друг  друга.  Однажды Аните Гарольдавне стало плохо, и мы тащили её на носилках из Воскресенского скита на теплоход. А мама семенила рядом и успокаивала свою дочь. Они обе были ленинградки- блокадницы. Анита повстречалась с войной в младенческом возрасте. С тех пор, как Анита  впервые появилась на острове, Валааму она уже не изменяла. Остров стал жизнеобразующей величиной, пройдя через всю судьбу  незаменимой полоской света и благодати. Его она любила и посвящала ему свои стихи.
Валаамские экскурсоводы – люди особые, впитавшие в свои души небесную и неповторимую красоту и полноту  святого острова! Люди благодарные и влюбленные в Валаам  каждой клеточкой своих романтических душ. Я говорю, конечно, о настоящих экскурсоводах -  от Бога! А их Валаам повидал не мало. Да и мне посчастливилось быть со многими  лично знакомым. И не правда, что сейчас  во времена монастыря, эта когорта возвышенных душ,  сильно уменьшилась, иссякла. Другие требования и установки, но одаренные творческие люди, несущие свет и тепло влюбленных  сердец - были, есть и будут!   Еще из юношеского возраста, когда я начал (на каникулах после 8 класса) свою трудовую деятельность на лодочной станции турбазы, приходят на память  имена первопроходцев: Гена Куцера, Равиль Исхаков, Женя(Жак Кузнецов), Олег Иванов( Рыжий), Анатолий Свинцов.  Более поздние: Петр Николаевич Вакулин, Супруга его - Марья Николаевна Вакулина, их дочь (запамятовал имя…), Валерия Николаевна Исаева, Анна Питанова, Анита Гарольдовна Мяспеаль, Таисия Виленчик, Толь Толич Милютин, Галина Петровна Павлова,  Геннадий Васильевич  Ашмарин,  Константин Ушаков,  Сергей Бусахин, Анатолий Куршин и многие-многие другие. Жаль, в истории Валаама о них никто не написал. Столько интересных людей и судеб! Нет,  все же о  самых первых немножко поведал в своей замечательной книге Евгений Петрович Кузнецов.
Петр Николаевич Вакулин, бывший военный полковник, очень хороший экскурсовод и добрый, отзывчивый человек. Дружил с моим товарищем Костяшкиным Николаем Александровичем. Бывали, конечно и курьезы.  Когда после долгой, зимней разлуки они встречались на Валааме – грех было не выпить. Что они неоднократно и исполняли, под бурную дискуссию о судьбе России и русских… Да так, что «мама не горюй!».. Вспоминаю, как потом бедная Мария Николаевна «трелевала» своего нелегкого Петеньку до «дома, до хаты» А он, только пьяно улыбался и просил прощения у своей «Марьюшки» Эх, доля женская, долюшка супружья! Но это так сказать, праздники, будни были несколько иными. Утром, как ни в чем не бывало: «Товарищи туристы перед Вами Церковь Успения Пресвятой Богородицы Гефсиманского скита»…
Валерия Николаевна Исаева на Валааме оказалась с открытием турбазы. Работала инструктором, водила лодочные походы, потом старшим инструктором, а когда турбазу закрыли, начала водить  экскурсии для туристов с теплохода. Была уже преклонных лет. В войну она  работала капитаном на  корабле. На флоте и познакомилась с будущим мужем. Муж её тоже капитанил, на  четырехдеке «Марии Ульяновой», возил туристов на Валаам. Скоропостижно скончался, и его именем был назван один из Валаамских «омиков»  - «капитан Исаев» Даже,  по-моему, наш, Пал Саныч, работал на нем…
Толь Толич (как он себя называл, Толя Валаамский) был очень  симпатичным и  увлекающимся  человеком. Красавец высокого роста, громкий голос, немножко развязная манера поведения. Я его запомнил больше в состоянии легкого подпития. Когда он немного «ерничал», «балагурил» и вообще был: «рубаха – парень» С гитарой в руках он шел к теплоходу провожать свою группу: «Господа офицеры, голубые князья, я конечно не первый и последний не я»  - мягким баритоном выводил он слова своей любимой песни. А потом, когда умолкнут звуки отходящих теплоходом, немножко пошатываясь, взбирался на крутую горку  поближе к дому, если не находил подходящей компании, чтобы продолжить «веселье» Часто, наблюдал, как Галина Павлова, его всегдашняя жена и подруга, брела позади его, на расстоянии, чтобы в нужный момент вмешаться в ход событий.  Ведь  Анатолий был человеком непредсказуемым в такие моменты и мог выкинуть запросто какой-нибудь  «фортель». Вел экскурсии он всегда интригующе-интересно, нестандартно и увлеченно. Сейчас уже нет в живых ни его, ни Галины Петровной. Светлая память!
Пока писал свои воспоминания, умерла и Анита  Гарольдовна, за стеной. (в крещении – Анна).  Несколько лет прожили соседями. Сколько помню, она все время заказывала красочные, интересные книги через почту, а потом дарила их в школьную и поселковую библиотеку. Долгое время работала в храме Петра и Павла смотрителем и попутно продавцом в лавке при храме, пока её не «ушли»… Упокой Господи!..
Костя Ушаков, тоже «выходец» из турбазы. Вначале работал художником-оформителем, рисовал картинки-сувениры, оформлял стенды, а зимой жил на скиту, сторожил, и топил печки. Потом по закрытии турбазы работал в  музее, немножко экскурсоводил, немножко художничал, в общем, разными творческими делами занимался. Запомнились его необычные выражения, мягко – ругательные и добрые: «Пшено косолапое», «Задавись шишками». Очень мягким и порядочным человеком был. Пользуясь его безотказностью, многие откровенно говоря «наседали» с поручениями, заданиями, просьбами.  Он вначале не отказывал, но потом стал раздражительным, очень загруженным и старался отмахнуться от лишних просьб.
 Как-то занемог и  умер скоропостижно.
Сергей Бусахин, московский художник и стихотворец, много лет проработал на Валааме экскурсоводом. Его очень ценил Николай Александрович Костяшкин. К сожалению, картин его не пришлось увидеть. Так и не сблизились за все эти годы.
Хранится где-то в книгах сборничек его стихов, изданный Валаамской братией. Уже много лет, как не приезжает на остров. У каждого своя жизнь.
Анатолий Куршин – очень хороший, нет  - классный художник.  В последние  годы часто встречал его на природе, с мольбертом.  Множество  своих работ он посвятил Валааму. Картины прекрасные, воспевающие красоту и неповторимость нашего острова. Много лет проработал экскурсоводом, экскурсии монастырского периода ему не нравились и частенько раздражали своей узконаправленностью и непомерным выпячиванием заслуг братии. Знаю это, так как в последний период его нахождения на Валааме, был с ним  в приятельских отношениях, часто беседовали за чашкой чая... Умер Анатолий несколько лет назад, вне Валаама. Душа его живет в его прекрасных песнях-картинах.
Ну вот кратенько о тех, с кем приходилось общаться. О нынешних экскурсоводах расскажет, может, кто-нибудь другой.  Ибо это уже другая эпоха, другие критерии, другой Валаам.  Тот, прежний мне был дороже и ближе, хоть и не был он столь ухожен и обласкан разными писателями и представителями прессы.
Когда смотрю, как теперешняя экскурсоводческая молодежь  стайкой провожает теплоходы, то сердце радуется от умиления.  Они всем желают добра, всех любят, всех приглашают на Валаам, всем желают в дорогу:  «Храни Господь!». Они такие молодые, такие славные, такие одухотворенные!.. Хочется бежать вместе с ними и тоже славить эту землю Валаамскую, её насельников и молитвенников!.. Спаси Господь!..
                ***
"Жили мы, жили себе, не тужили,
как небесные птахи,
и пришли к нам монахи…"

НЕ ЭПИЛОГ,
                ***
Помню, как в декабре 1989 года, пришли к нам первые монахи. Была зима, и Валаам, по обычаю оторванный в это время от материка  погружался в дремоту. Они прибыли, словно десант из чужой и непонятной нам "цивилизации" на небольшом буксире" Александр Невский", пробившись через льды Ладоги. "Пришельцы-инопланетяне" в черных, траурных одеяниях, да и только! Люди, похоронившие себя ещё при жизни. Поражало, как они умели проходить мимо тебя бесшумно и молча, словно привидения, устремляя свой взгляд куда-то вглубь себя, отчего становилось неуютно и беспокойно. В душах наших преобладали чувства любопытства и ожидание какой-то невиданной нам доселе чистоты отношений, чистоты помыслов и любви к ближним братьям своим. А до этого были дискуссии, сходы жителей, где решалось голосованием: "Пущать или нет"? И каждому была дана возможность высказаться, в свете меняющейся стремительно" политики партии", огласить своё отношение по поводу возвращающегося в нашу жизнь "опиума для народа". Наступила эпоха " плюрализма" и всеобщей "гласности ", впоследствии погубившая нашу страну. И вот они пришли, молчаливые и непонятные, несущие какую-то скрытую тайну жизни, и совсем не похожие  на "опиум…
Первые монахи, прибывшие на Валаам в ночь с 13 на 14 декабря, были поселены в небольшое здание, на востоке от Зимней гостиницы, называемое тогда «изолятор», впоследствии «морской домик», а затем уже после переустройства – здание администрации. Из самых первых запомнился иеромонах Варсонофии. Он был за старшего среди братии на острове. Службы в храме начались на третий день, после их прибытия, в этот же день мы с дочкой Дашенькой покрестились в Православие. Крестил нас на дому иеромонах Серафим в ванночке.  Это был добрый и очень мягкий в обхождении батюшка. Он пробыл на Валааме совсем чуть-чуть, в нашем климате начали обостряться «болячки», и батюшка вынужден был покинуть остров. Если бы вы  друзья, после сегодняшнего  торжественного и красивого храма, очутились в тогдашнем.  Не знаю, какие бы чувства шевельнулись в вашей душе?  Почерневшие стены, ветер гуляет по храму, проникая через разбитые стекла. Вместо иконостаса занавесь, сшитая наскоро руками моей жены Елены. Весь храм опутан пучками электрических проводов. Трещат в полуразвалившихся печках сырые поленья.  Не горят, а тлеют, дымя во все щели. И звучит искренняя горячая молитва  – батюшки служат «Всенощную»… Отношения к монахам, как к людям из другого мира. Ожидание светлых перемен и братской взаимопомощи. С первых дней сдружились с отцом Варсонофием, насколько это возможно назвать дружбой… Он помогал нашей семье своими советами, наставлениями и молитвами. У меня тогда был двухколесный мотоцикл «Минск», и я иногда возил его на объекты, на Скит всех Святых, на Воскресенский и т.д. Ведь почти сразу начались какие-то строительные работы, нашлись и помощники. Первой бригадой строителей руководил Александр Пузанов, из Питера.( Теперь, каждый сезон торгует  в Никоновской бухте сувенирами).  Но это будет немножко попозже, к лету. У нас в хозяйстве тогда была электрическая швейная машинка «Веритас» немецкого производства, и Елена училась шить. «У меня же руки-крюки, батюшка! Я же никогда не шила…».
На что отец Варсонофий говорил, что просить все-равно больше некого. И Елена шила покровцы к первой Рождественской службе, выкраивая время меж кормлениями грудной дочки Дашеньки или ночами, когда ребенок спал. Еще она подметала и мыла в храме вместе с Натальей Корниловой. Наташа торговала свечками и принимала записки.  Всю зиму службы проходили в почти пустом храме… несколько молящихся, скамейки посреди храма, да свечки, воткнутые в песок перед немногочисленными иконами. Помню, когда я первый раз причащался на Николу  Зимнего, подхожу к чаше, и за мной все бабушки местные выстроились в ряд. А батюшка Серафим говорит: «Простите, но к причащению надо готовиться, читать молитвы, вести себя благоговейно. Давайте, в следующий раз…».
Первым экономом был отец Иаков из Москвы. Он появился вскоре после прихода первой братии. Его, еще юношей, я знал давно, ведь он часто приезжал на Валаам еще в советское время. Учился он тогда в Академии Троице- Сергиевой Лавры и в дни каникул старался посетить Валаам, вдохнуть благодати. На Никольском скиту несколько лет ( при музее-заповеднике) в команде реставраторов работали его знакомые, девушки-художницы из Лавры. Вначале он останавливался у них. А потом жил у меня. Первое время он скрывал, что он имеет отношение к церкви, но потом как-то все само-собой прояснилось. Я возил его и девушек на моторной лодке на о. Святой, помолиться в пещерке Александра Свирского. Дипломная работа у него была посвящена Валааму, и он с отличием её защитил. Валаам – очень любил. И когда поступил в братию, все силы его были направлены на скорейшее восстановление обители. Он сам водил единственный в то время монастырский грузовик, искал рабочих, деньги, договаривался со светскими властями, тогда ещё сильными на Валааме. Привез сюда, стареньких ,  отца и мать, которые  по силам своим трудились на благо обители. Не знаю, что не понравилось в его кипучей деятельности тогдашнему управителю монастыря игумену Андронику?.. Пробыв на Валааме около года, отец Иаков вынужден был уехать в Москву. Как-то еще в советские времена попросил я Иакова прислать мне из Лавры нательный крестик, хотя не был тогда еще крещеным.  Вот с тех пор и ношу его и поминаю батюшку Иакова в своих молитвах. А экономом, ответственным за хозяйство в монастыре, был назначен трудник Валентин, впоследствии - иеромонах Авраамий. Электроэнергии стало не хватать на острове. На этой почве, по должности, мне часто приходилось сталкиваться, а то и ругаться и с Валентином, и с последующими экономами монастыря. Старались всегда прислушиваться друг к другу, но, бывало, доходило дело чуть не до драки... Отец Варсонофий тоже пробыл на Валааме недолго, был он из «питерских», а на острове в то время стала преобладать братия из Москвы. Я не знаю отношений, но думаю, что-то все же было, из-за чего многие уезжали?.. Потом, через некоторое время он приедет к нам в гости со своей мамой на недельку. Будет жить, и молиться на Никольском.  Сейчас служит где-то под Питером.
Светлым лучиком освещает душу память о иеромонахе Феофане.
Помню всегда его приветливое, искрящееся добрым светом, лицо.
Был он таким любвеобильным и восторженным, как ребенок, в своей безграничной Вере в Господа. Дашенька моя, в трехлетнем возрасте потянула маму Лену на исповедь к батюшке Феофану.
«- Дашенька! Тебе не надо… рано…» « -Нет, хочу исповедаться, пойдем мама к батюшке ».
Вспоминаю, нам на электростанции понадобился керосин, отмочить какую-то ржавчину, и я, увидев отца Феофана, спросил, нет ли в монастыре?.. Он тогда за старшего оставался, все другие в разъездах были…Через час, смотрю, батюшка сам на детских саночках привозит по тропинке заваленной снегом  тяжелую двадцатилитровую канистру с керосином – отдал всё, что было. Какой пример бескорыстного служения ближнему.
Потом, когда отец Феофан поселился в одиночестве на ските Гефсиманском, приходилось мне чинить у него «свет». Дела- то было: пробки перегорали из-за перезагрузки. С какой благодарностью воспринимал батюшка мою незначительную помощь. Старался  наградить чем мог: ладан, свечки, иконки бумажные. И все с такой радостью на лице!
Потом, стало известно, что батюшка уезжает с Валаама, и очень жаль было  расставаться.
Через некоторое время узнали о том, что он уехал на «Святую Землю», служит там. «Хорошие – уезжают, плохие остаются…» Валаамская шутка.  А сколько в ней правды?!  А в году 2008 дошли до нас сведения, что отец игумен Феофан (Краснов) отошел ко Господу и похоронен в Горненском монастыре. Вечная Память! Лена совсем недавно ездила в Иерусалим, была на его могилке, помолилась…
                ***      

Теперь, мой терпеливый читатель, несколько слов, как же  здесь, на монашеском острове, посреди Ладожского озера  появились в двадцатом веке,  мирские жители. Ведь с 14-го века здесь находился православный мужской монастырь, и «светские» были лишь гостями или в батраках…
 Монахи покинули остров в 1940 году, когда советские самолёты начали каждодневные бомбардировки  Валаама во времена «Финской компании». Ведь остров Валаам   был отдан Финляндии после революции, декретом Ленина, вместе с другими землями.   На Валааме располагались немалые финские  войска, хорошо вооруженные и  имевшие в своём арсенал дальнобойные орудия способные отражать  атаки  с воды и воздуха. На острове "Оборонном" были построены  мощные бетонные укрепления, наблюдательная бетонная вышка. В районе " метеостанция"  была построена двухэтажная разведшкола, где финские парни обучались навыкам разведки, и применяли затем в действии, воюя против советских войск. Да и в других  местах  архипелага и сейчас ещё встречаются остатки оборонительных сооружений. Но Валаам финны оставили без боя,  спешно перебросив  войска вглубь своей страны. Следом за ними двинулись и монахи в чужую, незнакомую страну "Суоми". Зимой по льду, погрузив более половины своего имущества на тридцать две финские машины, и многочисленные конные подводы, монахи эвакуировались в финский  тогда, город Лахденпохья. (было их в ту пору двести три человека братии).  В  Финляндии, они  купили земли, на которых был построен монастырь «Новый Валаам», здравствующий и поныне. Большая  часть монахов, так и осталась лежать, погребенная в чужой  земле, где слова молитвы сегодня  уже не звучат по русски. Вечная память!..
А на старом Валааме расположилась школа-рота юнг и старшин советского Северного флота. Здесь они постигали науку воевать. В начале Великой Отечественной войны моряки были переброшены на " Невский пятачок" под Ленинград, для защиты города от врага. Где большинство их и погибло. Вечная Слава  Героям!
 Во время войны  остров  несколько раз переходил из рук в руки, а большее время пустовал.  После войны, в 1947 году, на Валааме было организовано   хозяйство Рыбпромкомбината города Сортавала. Для этого по льду на остров девушки- комсомолки перегнали стадо коров. По льду было завезено необходимое для работы оборудование, инструменты и некоторые механизмы.  Пастбищ  и покосов тогда здесь хватало. Первые насельники острова  - репатриированные из Германии  граждане СССР и  вольнонаемные – из других республик и краев. Наладить лов и переработку рыбы на острове, нормально не удавалось, и просуществовав несколько лет,  Рыбокомбинат свернул свою деятельность на острове.  А на Валааме организовали дом - интернат для инвалидов Великой Отечественной войны. Очень удобным местом для этого был Валаам -  множество пустующих помещений, плодородные земли, сады, оторванность от "Большой Земли". Свозили их отовсюду с материка, чтобы не травмировали они своим видом советских людей, строящих « Великое Светлое будущее.» А за ними потянулся на остров и: сёстры-хозяйки, нянечки-санитарки,  мед. персонал, кухня и прочие, прочие. Так на Валааме образован обслуживающий персонал был посёлок -  с поселковым Советом, школой, домом культуры, больницей, пекарней, электростанцией, милицией, ремстройучастком, торговым объединением и другими необходимыми службами. Около  полутора  тысяч жителей (из них примерно 600 человек – инвалидов, в некоторый период их число достигало тысячи и более).

 После того, как закатилась на острове эра дома инвалидов, на Валааме был организован Государственный историко-археологический  и природный музей заповедник. Он занимался охраной природы, экскурсионным обслуживанием туристов, реставрацией памятников культуры,
 и прочими  научными и ненаучными работами. Надо признать, что сделано было немало. Многие скиты реставрировались. Территория острова была разбита на зоны заповедности, разной доступности. В некоторые уголки острова вообще вход  был закрыт не только для туристов, но и для местных. Совместно с лесхозом постоянно проводились санитарные рубки, в лесах наводился порядок.  Акваторию вокруг острова патрулировали музейные катера. Государством выделялись немалые средства для деятельной работы музея. Разрабатывались и утверждались планы строительства нового современного посёлка, строительства аэродрома, канатной дороги, нового грузового причала. На счастье или на беду, но планам не суждено было осуществиться. Наступали  иные времена, да и  противников  у этих  проектов было предостаточно.  Для сообщения с городом Сортавала, перевозки  различных грузов и пассажиров музей приобрёл новый, очень хороший корабль, рыболовецкого класса. ( П.Т.Р.). Названный, с легкой руки Татьяны Львовны Шевелевой, в честь известного русского художника и мыслителя   Рериха, он недолго прослужил Валааму, попав в шторм по осени и пробив корпус о камни, утонул. И до сих пор лежит "бедняга", где-то на сорокаметровой глубине под Сортавальским берегом.
 При  музее очень обновился контингент местного населения. Появилось много работников интеллектуального труда - научные сотрудники. Музей просуществовал до самого прихода монастыря, да и сейчас ещё, подвергнувшись реорганизации, какая-то частичка его  присутствует на острове. Но что она в сравнении с былой мощью и размахом  прежнего?

Вот таков Валаам на сегодняшний день. Всё время не покидает ощущение, что "мой"
Валаам,   населенный обычными мирскими людьми, стремительно умирает. Иногда проснешься поутру, и вдруг привидится, что во дворе  десятки детских голосов, как пташки щебечут. Что полон двор жизни и суеты. Или, шагая, в задумчивости, по центральной части усадьбы,  услышишь, откуда - то из прошедших лет, явственно и отчетливо, голос  горповского извозчика, Валентина: «Но… твою  мать, пошевеливайся, - чёё уснула? Так он лошадку свою ругал. Вечно пьяный и нестареющий…
Да  нет, и его тело упокоено на нашем кладбище, как сотни и сотни других…
 И затоскует сердце по  знакомым и родным лицам, по людям с которыми здесь жил многие свои годы. Сколько их осталось на этом свете?.. Большинство уже там – «далече»…
Такова судьба человека на нашей земле.  Родился – умер. Что успеешь или сумеешь вобрать в это тире?  Воздастся ли каждому  по заслугам его?.. И  всё-таки надежда, и вера в  будущее не умирает. Она  наполняет скорбящее сердце,  какой-то светлой и неведомой чистотой  и любовью к этим вечно-дремлющим скалам, зелёным  звенящим соснам и березкам,  дальним бескрайним чарующим просторам Ладоги! И хочется сказать, нет прошептать,  Валааму: "Процветай же в веках любимый мой край, дивный мой Остров! Пусть никогда не смолкает  молитва и звон колокольный, неся страждущим душам  весть о Господе, правду о вечной жизни.  Верю – так будет!