Ночь позади. Второй день гостим у будущей свекрови.
Просыпалась несколько раз. Первый – деревенские петухи пропели побудку. Второй: от того, что кто-то гладил меня по голове, перебирая волосы. Наверно Володя. Не открывая глаз, я решила досмотреть сон. Окончательно проснулась от запаха жареной картошки. Оглядевшись из-под опущенных век, поняла, что гости куда-то испарились. Стараясь не шуметь, оделась, вышла в кухню. Все здесь. Меня обласкали словами и взглядами, усадили за стол. Сковородку поставили посереди стола, тарелки мне и малышам. Остальные с пылу, с жару прямо в рот.
Я не была голодна и попыталась отказаться, но Устинья Афанасьевна пресекла мои попытки на корню:
– Ешь, Ралисонька, ешь, желудок тешь.
– Я с вечера сыта…
– Желудок вчерашнего добра не помнит.
– Мама, что ты так рано поднялась? – спросила одна из сестёр Володи.
– Ранняя птичка первого червяка клюёт. А где твой-то?
– В гараж пошёл, замок заедает.
– Смотри, Варвара, позднему гостю — кости. Хлеб, хлеб берите. Без хлеба куска везде тоска.
В избу вошел, улыбаясь, краснощёкий с мороза муж Варвары.
– Тёщенька, стопку наливай, зятя потчевай.
– Пожалуйста, зятек, съешь пирожок или щи с мясом, а нет, так хлеб с квасом, а про самогонку спроси у Васьки, он вчера верховодил.
– Доверили козлу капусту. Картошка недожаренная, на зубах скрипит.
– В голове твоей скрипит. Горячее сыро не бывает…
– Мама, помнишь, как Вовка зимой лето искал?
– Как не помнить: лопатой до голой земли докопался, валенки скинул, босой стоит и кричит: «Мама, я лето нашёл…»
– А как домой в одном валенке прибежал. Они с дружком Витькой с дерева в сугроб прыгали. Вовка совсем малой был, валенки в сугробе застряли. Один они откопали, а второй никак. Как выкапывать, так Ваня. Мы тогда хорошо за столом с покойным тестем сидели. Тесть спьяну встать не мог, мне пришлось валенок вызволять. А то ходил бы Вовка босой.
Теперь вон какой стиляга заделался, на хромой козе не объедешь…– Иван ещё что-то рассказывал, пока его не оборвала Устинья Афанасьевна:
– Много болтаешь, на зубах мозоли натрёшь…
Закончился завтрак. Гостей Устинья Афанасьевна отправила к Грушеньке:
– По гостям гуляй, сам ворота отворяй.
Сестра Володи Груша жила в той же деревне. В избе остались мы и Устинья Афанасьевна.
***
Я надеялась, что сегодня будет спокойный день. Куда там!?
Бабушка Устя, как звали её внуки, созвала совет старушек. Явились Манька колодезная – дом за колодцем. Катька-интеллигентка, раньше работала уборщицей в школе. Фроська кривая, одна нога короче другой. Не поленилась прийти и попадья Прасковья. В деревеньке когда-то стояла церковь. Муж Прасковьи, царство ему небесное, служил священником.
Мы с Володей, чтоб не мешать, стали играть в комнате в шашки. Шашки старые, потёртые, наполовину из пуговиц.
Бабки устроились на кухне. Устинья Афанасьевна ласковым голоском позвала:
– Доченька, Рали¬сонька, подай чаёк с пирогами, что стряпала давеча. – Старая хитрюга приличные пирожки выбрала, спрятала в укромном месте от прожорливого потомства. Пока я накрывала на стол и подавала чай, старухи «просвечивали» меня подслеповатыми, но пытливыми глазами. Устинья Афанасьевна гостей потчует, – просим прощение за наше угощение. – Обернулась ко мне и слащавым голо¬сом пропела, – иди, деточка, к Вовке свому, нам с подругами покалякать надо. – Между кухней и комнатой двери нет, лишь выцветшая застиранная занавеска. Бабки слышат плохо, разговаривают громко. Устинья Афанасьевна втяги¬вает в себя чай с блюдечка, между бульканьем спрашивает, – Ну чо, бабы? Как будущая невестка?
Одна из старух единственным зубом просвистела:
– Ой, не знаю, подружка. Страсть, какая интеллигентная. Умную взять, не даст слова сказать. – Другая губами шлёпает:
– И чо? – В отличие от сочаёвницы, у этой бабули не осталось ни одного зуба. Я недолго видела старушек, но успела заметить, что на всю честную компанию не наберётся полный рот зубов. – Я твово Вовку сызмальства знаю, щипцами слово не вытянешь, ему такую и надобно. А чо антилигентная? Так у Устиньи внуки умные народятся. Надо бы за енто тяпнуть! Хозяйка, водки налей! – помолчав, добавила. – Промблема другая, подружка, уж больно сношка твоя толста…
– Тоже промблема! – Откликнулась Катька-интеллигентка. – У нас в школе директриса, даром что толста, а енергична! И физику преподает, и химию и даже, как её, без рюмки не скажешь, билогию. Во! Деньги лопатой гребёт. Её бог поберёг, она что вдоль, что поперёк. Вот и сношка твоя будущая така, пока её обойдёшь, каравай хлеба сожрёшь. Устька, выкажи уважение, налей хошь первача, хошь бормотухи.
– Где ж я возьму? Вчера мои оглоеды всё до капли вылакали, – забеспокоилась Устинья Афанасьевна. Её с присвистом перебил первый голос:
– Обойдёмся без самогону. Правильно, Катька, толстые – они работящие и стряпают вкусно, вона пироги какие! Добрая жена да жирные щи – другого добра не ищи. А тощие все больные, сил откудава брать? Пока толстый похудеет, тонкий дух испустит.
Другая старушенция прочавкала:
– Гляди, Устинья, раскормит она твово Вовку, в калитку пузо не пронесёт. Мой Митёк тоже на городской женат. Эк его распёрло. Боязно с ним по улице пройтись, к за¬бору ненароком прижмёт, задохнуся.
– Думай, чо говоришь, Фроська. – Обиделась за меня Устинья Афанасьевна, – твой сын на поварихе женат. Ралиска на анженершу учится. И Вовка, кровинушка моя, анженером станет. Учиться ныне тяжко.
– Права, Устиньюшка: без муки нет науки.
– Зачем ему енто надоть? Как в институт собралси, я ему: «Хошь бы провалил екзамены, куда простым людям в начальники. Не в свои сани не садися». А он: «Учиться хочу». А нынче ещё горше: на антилигентке женится. Учёба до хорошего нашего брата не доводит. Вот горе-то, вот горе!
– Не горюй, Устя, обойдётся. И среди антилигентов встречаются добрыя люди. Главное, чтобы Вовка в узде её, позабыла как звать, держал, а то взгромоздится на шею, ножки свесит. Насмотрелась я на антилигенток в школе. Мужей погоняют как рабов в ентом, как его, древнем Гипте, так его да разэдак, – закончила «научное» выступление Катерина.
– Так ты теперича, подружка, свекрухой станешь. Прежде тёщенькой звалася, а ныне свекровка – змеиная головка.
– Я чо? Я не чо!
– Знамо как не чо: от свекровушкиной ласки сношка слезами захлебнется.
– Оставьте, бабы. Я лучше Ралиску покличу. Может, чо ещё про неё скажете.
Ралисонька, девочка, чайку нам подлей? Простыл… – Пришлось мне опять с партера на сцену выбираться. Неловко было под прицелом едких старух. Не успела вернуться, как слышу:
– Толста, ох, толста. Много придётся Вовке работать, чтобы прокормить таку.
– Чай и она пахать будеть. Не тоскуй, Устинья, бывает хуже. Водку-то не глушит? Говорят, и среди антилигентов алкаши попадаются.
– Нет, бабоньки. Вечером, когда собралися, несколько раз пыталась ей налить. Пригубила за моё здоровье и всё.
– Вишь, Устинья, и не пьёт, и тебя уважила… Волосья у неё красивые, пушистые, кудрявые. Свои или приклеены? Слыхала, сейчас волосья можно в магазине купить – срамотиша!
– Чур, тебя, чур. Свои волосья. Я видела, как она их утром гребнем драла…
– Ну и ладно. У нас в деревне ни у кого из девок такой красоты не найдёшь. Волосьями она Вовку околдовала…
– Знаете, бабоньки, чо у неё волосья такие? – Тяжко вздохнув, выдала будущая свекровь, – Не русская она, евреечка…
– Ты чо, Афанасьевна? В народе говорят: где еврей проскачет, там мужик плачет. Сама-то я евреев прежде не видала, не пришлося, слава тебе господи, но гутарят хитрющие они…
– Ой, подруженьки, я сама горькие слёзы проливаю, голова думкою тяжела. А чо сделаешь? Сын то мой, а ум у него свой. Говорит: «любит», говорит: «жить без неё не могу…» – Устинья Афанасьевна, вздохнув, со всхлипом обратилась к попадье, – Чо молчишь, матушка Прасковьюшка? Скажи чо… – Та хрипловатым голосом ответила:
– Что сказать? Отец Захар бы не одобрил. Разной они веры. Да видно, так богу угодно, смирись, Устинья… Бог лучше знает, что дать, чего не дать. – Одна из советчиц прошепелявила:
– Устька, я слыхала у евреев рога есть. Ты не проверяла? Может, снова покличешь Ралиску? Поищем рога вместе.
– Смотрела я, девоньки, когда она спала, смотрела. Нет у неё никаких рогов. Люди соврут, недорого возьмут.
– Хорошо смотрела-то? – и после паузы, – Жаль! – Володя сидит красный, как рак. А я балдею, как на спектакле.
– Спасибо, хозяюшка, за хлеб-соль. Относись к снохе, как к дочке родной. Помни: иди к снохе с добром, будет у сына счастья полный дом. А ещё люди говорят: лучше раздразнить собаку, чем сноху. Помни это, Устинья, народ зря не скажет, – изрекла попадья. – Ну, мне пора. Соседка зайти обещалась, показать узор, внуку свитер вяжу. Пусть сердце твоё возрадуется, Устинья, девка мне приглянулася...
За попадьёй потянулись остальные.
Начало темнеть, мы с Володей на электричку потопали. Сосны в бору, покачивая верхушками, прощаются с нами как с добрыми друзьями. Голубоватый снег хрустит под ногами. Сугробы великаньими шапками лежат вдоль тропинки. Мышиные следы пробегают меж сугробами. Рыжим хвостом мелькнула за бугром лисица. В небе тусклое, круглое, как луна в полнолуние, солнце. Сама луна, хозяйка ночи, просвечивает долькой дыни на востоке. Каркая, чёрной стрелой пронеслась ворона. Сказка!