О братьях наших меньших

               

    Здравствуйте, барышня. как поживаете? Прелестно? Вот и славно.
    А как вы насчет этого? Ну, по глоточку. Никак? Совсем не пьете? Я вообще-то тоже не очень. Так, иногда, для тонуса. Разговор поддержать.
    А собачка? Не обращайте внимания. Она добрая. Своя в доску. Видите, к вам тянется - своих признала.
    Куда едем? А куда глаза глядят. Шли мы, шли по этой жизни, и вдруг транспорт перед нами останавливается. И чтой-то, думаем мы с Нюркой - ее Нюркой звать - чтой-то, думаем мы, нам по этой жизни с комфортом не поехать? Сели. А тут вы. И нам очень приятно с вами в компании.
    Вам не очень? Не до разговоров? Ладно, мы не в обиде. Вы можете помолчать, а я говорить буду. Я, как выпью малость, так говорун какой-то нападает. И мысли все такие светлые, возвышенные даже. Не то, чтобы умничать начинаю, насчет там смысла жизни и тэ дэ. Если живем, значит смысл есть, постиг ты его или не очень. Иное дело, что живем хреновато. А кто-то и впроголодь. Даже когда нас заграница кормит. Слышно, будто семьдесят процентов харчей - оттуда. А ну как перестанет она нас кормить? Заграница эта. Что тогда кушать будем? Вы не задумываетесь об этом? Я вот думаю иногда.
    Я даже знаю, как народ накормить, без всякой заграницы. Даже в кремль предложение послал, президенту. Еще год назад послал. Так ведь молчат. Им нынче не до этого. У них выборы.
    Что вы говорите? Отечественного производителя поддержим? Да, как водится. Сперва угробим, а потом поддержим. Сельское хозяйство довели до ручки - теперь поддерживать начнем. Рыболовный флот разбазарили, как, впрочем, и торговый - чего поддерживать-то?
    Ну и что, что я не экономист? Тут один экономист  все по городу носился. Я, кричит, знаю, где деньги лежат, чтобы городскую казну наполнить. К нему, конечно, мэры, пэры: подскажи, дорогой, выручи. А он им: вы сначала договор со мной подпишите, чтобы четверть будущих доходов на мой счет поступала, тогда и скажу. Так до сих пор и торгуются. А я конкретное дело предлагаю и ничего взамен не прошу.
    Вот вы не обратили внимание: недавно норвежцы заявили о возобновлении полномасштабной охоты на китов. Слышали? Между прочим, они ту конвенцию о запрещении китового промысла вовсе не подписывали. А могли бы. Они-то сами себя кормят и что-то еще на чужие столы поставляют.
    Японцы еще, которые громче всех про гринпис кричат и про защиту животных, каждый год в Антарктике, в заповедной зоне, потихоньку хлопают. В научных целях. По нескольку тысяч.
    Вы, вообще-то, видели китов? Не по телевизору, "в мире животных", а в натуре. Что, касатку в дельфинарии? Уже кое-что. А вот, к примеру, кашалота вы себе представляете? Ни хрена вы... извините, ни фига вы не представляете, а говорите, не хлебом единым.
    А между прочим, наш китобойный флот, который еще тогда, до запрета 78-го года, у нас был, он мог бы килограммов по пятнадцать мяса на каждого россиянина обеспечивать. Включая грудничковых. Ежегодно.
    Невкусное, говорите? Рыбой пахнет? Мы с Нюркой, конечно, извиняемся, но вы не видели настоящего китового мяса. Китовая брюшина еще тогда почти исключительно на экспорт шла, и ее те же японцы за милую душу трескали. А у нас ее, как бы, не любили. Как не любили крабов, икру и прочие непотребности - помните, наверное.
    Так вот, "Владивосток" - я тогда на "Владивостоке" молотил - флотилия так называлась, по названию базы - план на путину имел 800 тысяч тонн продукции. Ну, включая там жир, муку и, конечно, мясо. Представляете, без малого миллион тонн на путину. Ну, и "Дальний Восток", однотипная с нами база - то же самое. Так они, по сравнению с "Советской Россией" - мелочь пузатая. У нас по 15 малышей, китобойцев, во флотилии было, а у "России" - 35. А там еще "Юрий Долгорукий" в Калининграде, "Советская Украина" в Одессе. Правда, "Долгорукий" уже тогда на ладан дышал - он, кажется, "Славы" ровесником был. И "Украина" теперь вовсе отрезанный ломоть. Но... были бы малыши, а базы... Любую рыбопромысловую в полгода переоборудовать можно.
    "Россия", "Украина", "Долгорукий" - эти в Антарктике работали, а мы - на севере: от Аляскинского залива до Гаваев. Почитай, весь Тихий океан в нашем распоряжении.
    Кем я работал? Ни в жизнь не догадаетесь. Самая почетная должность на флотилии. Самая уникальная.
    Что, гарпунер? Да гарпунеров этих, как собак нерезаных, тогда развелось. Гарпунеры, помощники. Кстати, именно гарпунер один меня на "Владивосток" и сосватал. Знаменитый гарпунер, между прочим. На всю управу  знаменитый. Коля Железнов, гарпунер-наставник флотилии. Как о нем говорили, позор и гордость "Владивостока".
    У меня, кстати, фотография его есть. Вот, все свое ношу с собой. Правда, помятая слегка, чуток порванная. Коля ее с доски почета соскоблили, чтобы мне подарить. На добрую, вечную память. Других-то у него не было. Фотографироваться не любил, а тут...
    Вот, Николай Матвеевич, собственной персоной, на боевой, так сказать, позиции, у пушки стоит, за рукоятку держится и в казенник заглядывает как будто. Или что-то в микрофон командует.
    Хотя фотокарточка эта - гольная бутафория. К нам тогда, ну, в УКФ, управление китофлота, корреспондент какой-то приехал, из Москвы. То ли из "Известий", то ли из "Советской России" - о китобоях слава на весь Союз гремела. База в это время на ремонте была - в Сингапуре или Гонконге, не помню. А малыши, как обычно, в "Дальзаводе" стояли, уже к выходу готовились. Железнов-то безвизовый был - его за какую-то козу в том же Сингапуре пожизненно визы лишили, и он на перестое по китобойцам кантовался. И тут этот корреспондент. Настырный такой. Наглый даже - во все щели нос совал - от форпика на баке и до машинного отделения. Даже в марсовую бочку на фоке лазил.
    Специально для него "Закаленный" в залив вывели, и Коля Кухтыль - кликуха у Железнова такая была - ему позировал. В пушку гарпун засупонил, с линем и гранатой - все чин чином. Только Коля к объективу все задницей становился - уж больно у него физия топорная.
    Потом, уже в море ему газету прислали - да, "Советскую Россию", вспомнил. И фотокарточку - отдельно. Ее сразу на судовую доску почета пришпандорили. И красовалась она там, покуда Коля не сорвал - чтобы мне задарить. Я тогда задумал было списаться, на Запад слинять, вот и гульнули на прощанье.
    У Железнова роста полтора метра было. С сапогами и кепкой. Зато кепка, скажу я вам! Шестьдесят шестого размера кепка. Не приведи бог, если Коля маз сотворит. Тут же кепка под ноги, сапогами ее истопчет и пендалем - за борт. А назавтра по всей флотилии для Железнова новую кепку ищут. Шестьдесят шестого размера.
    Правда, мазал Железнов очень редко. Едва ли на сотню выстрелов раз. И то, если не починится.
    Был он рыжий, как морковка, нос прыщавый, сливой, губы - только целовать, и кранец, брюхо - руками до мотни не дотянется, чтобы застегнуть. Потому всегда рассупоненный ходил, брезентовой робой прикрываясь. Хотя брюхо у него только в море, на третьем месяце после выхода и вырастало. Как и борода. Рыжая бородища лопатой. А усов не было вовсе. Представляете, фигура! И при этакой несуразности силища у Коли была! Он эти гарпуны - семьдесят кило все-таки, плюс граната восемь - он их, словно спички в коробок, в пушку зачинял.
    Я вот думаю, если бы Железнова кинорежиссеры видели, он у них нарасхват был бы, суперзвездой стал. Хотя, конечно, Тащеев, капитан-директор наш, шиш бы любому режиссеру показал, а не Колю Железнова.
    Кстати, на этой фотографии, видите, у гарпунера ни брюха, ни бороды - уже по этому видно: бутафория. И куртка не та. Зюйдвесток и проолифенок он отродясь не надевал. А была у него брезентуха знаменитая - ему до колен, с толстенными пуговицами. Каждая пуговица дистанцию до кита обозначала. На глаз прикинет расстояние, большим пальцем пуговицу нащупает, жмет на гашетку и - кит на лине.
    Случись на каком малыше провал, с планом горят - Железнова туда, и уже через неделю китобоец передовикам на хвост наступает, а наставника на другого малыша перебрасывают. Но когда случалось, нет охоты - бывало, что по неделе, а то и две ни единого фонтана на горизонте - Коля Кухтыль становился стихийным бедствием на базе. Из-за него задраивались все, даже обычно настежь распахнутые, двери, все каюты. Коля изымал лосьоны, эликсиры, одеколоны, - все, что обнаруживал на полках, и тут же, не отходя от кассы, заглатывал. Сперва-то он клянчил у замполита бумажку к "казнокраду", к начпроду то есть. Помпа, случалось, сжалится, выпишет: дескать, выделить подателю сего одну поллитровку. Но поллитровка эта только нос разъедала, начинала цепную реакцию. Бедствие кончалось лишь с возобновлением охоты, когда Железнов вновь становился волшебной феей для малышей.
    Между нами, девочками, говоря, он был куркуль, самый скаредный из всех, кого мне доводилось встречать. В долг ему давать - это без возврата. Своих жену и дочь - обе у него красавицы были - в черном теле держал. Оставлял на путину мизерный аттестат, только на еду - чтобы, дескать, "бобров" не заводили. Даже дочери на свадьбу денег не выслал. Отправил на берег радиограмму: "Не в деньгах счастье. Родительское благословение дороже всего. Благословляю. Папа". Дочь, сказывали, тогда от него отказалась.
    Но когда флотилия приходила с путины - к этому во Владике уже привыкли - Железнов в первый же вечер ангажировал "Арагви", ресторан на Ленинской, и платил за всех, кого там заставал. При этом швейцару наказывалось останавливать все проезжавшие мимо такси, и они ждали до закрытия кабака. Наконец, оттуда выползал Коля, клал на капот одной из машин свою шляпу - тоже раритет, зеленого фетра шляпа того же шестьдесят шестого размера, - давал команду и шлепал пешком домой. А за ним вокруг Золотого Рога на Чуркин мыс ползла кавалькада в десятка полтора машин с зеленой шляпой впереди.
    Деньги из рейса Железнов привозил по тем временам огромные - шесть или семь машин можно было на них купить. И все это в течение двух-трех месяцев проматывалось, у Коли исчезало брюхо, потом он и вовсе становился худощавым, потом перебирался на какой-нибудь из малышей и тихонько кантовался на ремонтных харчах до выхода в новый рейс.
    Как он меня нашел? А чего меня искать-то было? Он как-то к нам в мастерскую зашел. Может, помните, "Срочный ремонт обуви" на углу Фокина и Геологов была? Хотя откуда вам помнить? Вы же...
    В общем, принес Коля мокасины, до дыр стоптанные, и я ему, в присутствии, так сказать, заказчика, новые подметки поставил и каблуки набил. И он мне вдруг предлагает: хочешь, говорит, хорошие деньги заработать? На китобойной базе. Я ему: что, мол, там сапожнику делать? Да там, говорит, работы тебе будет - с головой, даром, что такой большой вырос.
     Через пару дней я уже медкомиссию прошел, а еще через неделю мы вместе с Железновым да штурманцом одним, да с группой синоптиков на "Закаленном" из Владивостока вышли - пассажирами до базы. Встретились с ней где-то возле Камчатки, а там уже занялись всяк своим делом.
    Правда, мне тогда малость переквалифицироваться пришлось. Моя работа там больше кузнечную напоминала: я раздельщиков подковывал в основном. Подметки на сапоги с железными шипами присобачивал - чтобы им ловчее по китовым тушам бегать было. Ну, еще халтурка кое-какая перепадала: барышням туфельки подбить да босоножки сварганить. Машины там, чай, от Дольче Баганы стояли - на наших обувных фабриках таких еще не видывали.
    Опосля еще стричь наловчился, едва не всю палубную команду подстригал, включая капитан-директора. Даже дамы ко мне приходили: фельдшерица да две синоптички.
    Я-то, конечно, о другом помышлял. Меня ведь Железнов чем соблазнил-то. Поначалу, говорил, поработаешь сапожником, а потом я из тебя классного гарпунера сделаю. Через год, говорил, ты у меня гарпунером будешь. Ну, я уши и развесил. Но оказалось, чтобы стать гарпунером... Это такая бодяга!
    Во-первых, в гарпунеры, как правило, брали из матросов. Сначала классного матроса переводили в марсовые, и он, случалось, несколько путин отсидит в бочке, китов высматривая, прежде чем его на курсы гарпунеров пошлют. После курсов выдавался диплом помощника гарпунера. Но это вовсе не значило, что с этим дипломом ты сразу к пушке станешь. Помощник вместе с боцманом и еще одним матросом во время охоты у гарпунера на подхвате - подносить и заряжать гарпуны, заводить и вязать лини, заряжать пушку. Чтобы гарпунер вылез из рубки, пальнул мимо и назад убрался. А ребята зачинай поновой.
    Иные помощники по нескольку лет так и болтались в помощниках, ни разу по киту не выстрелив.
    Мне, правда, посчастливилось. Коля меня однажды взял с собой на "Гуманный", дозволил за ручку подержаться и даже на спуск нажать. Ну, как детишек правописанию учат, рукой водят. Он прицелился, а я нажал. Попал, между прочим. Хотя уже сам Железнов потом еще три или четыре добойных выстрелил, без линя. Здорового богодула тогда взяли, "седого", тонн на семьдесят. Его лебедкой к борту подтягивают, еще живого, боцман пикой пробил, воздух дали, чтобы накачать, а он... Я потом еще несколько раз слышал, но так и не понял - то ли это они кричат так пронзительно, то ли зубами скрипят - серпом по сердцу. Хотя как может скрипеть зубами кашалот, если зубы у него только на нижней челюсти?
    Но я всякий раз представлял, какую же боль должны испытывать они, наши братья меньшие, когда внутри у них рвутся гранаты. В общем, я понял, что гарпунер из меня никакой. Уж лучше, думаю, я в своей мастерской буду подметки прибивать.
    Помню, как первого в жизни кита увидел. На второй или третий день, едва мы перебрались на базу, только от Камчатки на восток двинулись, выбираюсь утром на палубу, подышать. Гляжу, Железнов гоношит мимо. Не хочешь, говорит, первого посмотреть. "Звездный" под вечер хлопнул, ночью привел - блювал. Пошли на ботдек - оттуда хорошо видно.
    Поднялись мы на шлюпочную носовую палубу. Там уже барышни стоят, синоптички наши, вниз смотрят, хихикают. Смотрю туда: на разделочной палубе чисто. Только на самой ее середине бревно черное лежит, метра два с половиной длины, может, три, вроде на конус слегка заточенное.
    - Вот бы такого попробовать, а? - Железнов у женщин спрашивает.
    - А что это такое? - говорю я. - Это вкусно?
    - Это, наверное, сладко. Уж так, должно быть, сладко! - закатил глазки Железнов.
    - Бесстыдник вы, Николай Матвеевич! - Рита Гамаюнова, синоптик старший, вдруг стала пунцовой, и только тут до меня дошло, что это такое лежит на палубе. Это, оказалось, раздельщики так шутят иногда. Лишь через несколько часов, когда уже вся команда полюбовалась сувениром, его зацепили гаком и вывалили за борт - акулам на поживу.
    Потом-то, за несколько лет, я всякого насмотрелся. Хотя что там и смотреть? Кит, он пока за кормой на лине - еще целый. И то его акулы и касатки так обработают, до безобразия: плавники и хвост пообгрызут да и с боков повыхватывают. Если, конечно, большая охота идет и китов много. Они тогда часами за кормой болтаются, покуда до них очередь дойдет. А как дошла, его храпцами за хвост, лебедкой на кормовую разделочную вытянули, губу надрезали и сало, как чулок, лебедками стянули. Если кашалот, у него спермацетовый мешок отделяют. У него, видели, голова такая тупая, как цистерна. Вот эта цистерна и есть спермацетовый мешок - тонн на пять-шесть спермацета.
    Для чего он нужен кашалоту, по-моему, до сих пор толком не знают. Зато людям...
    У моей сестренки сосед как-то в аварию попал, обгорел в машине - говорили, процентов шестьдесят поражения кожи. Думали, верный покойник. И догадалась сестренка моя тете Зине, ну, жене этого обгоревшего соседа, майонезную баночку спермацета предложить. Я ей как-то в посылке отправлял, объяснив, что это и для чего - вот она и предложила тете Зине. Просто из сочувствия вроде. Там уже и надеяться перестали.
    Я потом к сестре в отпуск приезжал, так Серега Фирсов, сосед этот, не знал, чем отблагодарить. Ты, говорит, мне жизнь спас. Я от твоей чудодейной мази через две недели на ноги встал. Вот что такое - спермацет.   
    Во Владивостоке, в аптеках его баш на баш меняли. Повыдохнутся на ремонте китобои, а выпить охота. Берут трехлитровую банку спермацета - его на малышах бочками запасали - и в аптеку. Он, если хорошо очищен, процежен от крови, годами хранится, только кристаллами обернется. Меленькими такими, блескучими кристаллами. Несут его ребята в аптеку и за ту банку три литра медицинского спирта получают. А где и больше. Хотя, если по правде, обмен не равноценный. Спирт копейки стоит, а тут...
    В общем, отделили от головы мешок и тушку - на носовую разделочную палубу. А там Петька Кругликов со товарищи, и все с ножичками - фленшерные ножички, вроде хоккейной клюшки. Только вместо крюка серпик такой востренький. А за голенищем у каждого брусок. Он своим ножичком почикал, помахал, потом брусочек из-за голенища - вжик-вжик по лезвию. Ну, что твои косари на лугу. А кит - только был и нету его. Каких-нибудь двадцать минут, и только нижняя челюсть на палубе осталась.
    Опять же, если это кашалот. Из челюсти зубы повыбьют кувалдой - на поделки. Там, на базе, едва не каждый второй - художник-дантист. Конечно, можно и челюсть в котел - потом зубы легче выколупывать. Но они, вареные, качество теряют. Хотя на экспорт, в ту же Японию, вареные шли оптом.
    А косточки уже перепилены, их на муку распарят, мясо отдельно: спина, брюшина, требуха - что-то на витамины, остальное - тоже в муку. У кашалота мясо черное. Его в зверосовхозы по побережью отправляли, песцов да чернобурок откармливать. А вообще, все впрок, только кровь при разделке за борт вымывалась. Ее там акулы, как похлебку, цедили.
    Я-то, конечно, в этом деле не великий спец, но говорили, что, если флотилия хотя бы одного хорошего кита в день возьмет, то уже вся флотилия сработала рентабельно. Видать, поэтому в начале семидесятых и слили три конторы в одну: наше УКФ, Крабофлот и "Червякконтору", Дальморепродукт то бишь. Эти последние две, хоть и давали Родине чистую валюту, но вообще-то убыточные были. Не то что китофлот.
    А уж когда амбра попадалась, так на всю управу праздник. А нам - премия.
    Там, при разделке, постоянно в требухе мэнээсы копошились, научные сотрудники разные. Были, наверно, и профессора, но мы их всех мэнээсами звали.
    Вот кого надо было бы орденами награждать - за каторжную их работу. Их да раздельщиков. Только, если среди капитанов и особенно гарпунеров было полно Героев труда, то из раздельщиков я что-то не слыхал от таких. Вроде бы Петруху Кругликова , бригадира нашего, представляли, но дали или нет, не знаю - я уже ушел тогда. Хотя, наверное, не дали. Он на базу-то с Колымы попал.
    Для остальной китобойной братии, - если про базу говорить, а братии на ней полтыщи организмов, - для них самое неприятное в путине - это убийственная амброзия от внутренностей китовых и от котлов. Как раскроют люки да как ветерком потянет - того и гляди, наизнанку вывернет. Из моей мастерской иллюминаторы аккурат на носовую разделку выходили. Так я их всегда намертво задраивал: уж лучше колеты с камбуза нюхать, чем китовые потроха.
   Когда флотилия домой приходит и публика встречающая на борт поднимается - всегда с кормы, через кормовую разделочную палубу - так все носы зажимают. И это после того, как палубу несколько раз хлорировали, скатывали кипятком, скоблили и опять скатывали.
    Как только с берега команду дадут "рвать палубу"... Это как дембеля приказа ждут - команда такая. К концу путины, за восемь месяцев, представляете, как все это обрыдло? Скорее бы домой! В конце и китов бить перестают. Будто их и не видят. Вымерли киты и - баста. А уж, если известно станет, что другая флотилия уже домой ушла, тут вовсе руки опускаются и происходит сущий саботаж. Аппетит и сон пропадают, и на девок судовых смотреть не хочется. И, наконец, радио: "Рвать палубу!" И вся толпа бежит на разделку, и каждый норовит хоть одну досточку отодрать.
    На базе перед выходом в рейс на основной деревянный настил еще один нашивается - стомиллиметровые дубовые доски на обе разделочные палубы - на нем и идет разделка. А когда приходит команда палубу рвать, это значит, бери шинель, пошли домой. И этот верхний настил, насквозь пропитанный кровью, жиром и черт знает чем, срывается и летит за борт, в мировой океан. Кто бы глянул - шабаш какой-то, массовое сумасшествие. Все грязные: под верхним настилом слякоть жирная, - все орут и пляшут, доски друг у дружки вырывают и - за борт! За борт! Вроде и сами готовы выскочить. А потом, до самого прихода боцманская команда только и делает что палубу драит...
    Один какой-то год очень уж удачным выдался. Урожайным во всех смыслах. Кажется, тогда нас в одну контору и слили. И тогда мы план аж на 125 процентов шандарахнули, покорили заветный миллион продукции. По сотне китов в день в среднем наколачивали. А еще в тот год мы другой рекорд установили: доставили с путины четырнадцать цинковых ящиков.
    И ведь смерти-то все обидные, по глупым случайностям.
    На "Разящем", кажется, - еще и месяца по выходе не прошло, едва не в первую неделю.  Взяли они кита, обрабатывать стали. Боцман пикой пробил, чтобы накачивать, да, видно, неудачно. Компрессор дунул, пика сыграла и бедолаге в грудь. Навылет.
    Следующим другой боцман оказался, с 38-го, "Звездного". Они под бортом у нас стояли. Водичку взяли, топливо, принимали боезапас. Гранаты, как обычно, сеткой перегружали. Гранаты эти - конуса такие чугунные, по 8 кило каждый - один в один штук по шесть-семь вставлялись и такими сборными палочками - в сетку. И вот такая палочка возьми да из сетки и выскользни. Боцман у себя на баке на оттяжке стоял, и эта палочка ему прямо в темечко и стукни. И каска не спасла. Хотя вру. Тогда еще каски в море и не надевали. Работали кому в чем вздумается, кому как удобно. А вроде бы после того случая и вышел приказ, чтобы при палубных работах, особенно грузовых, обязательно в касках были.
    Потом один старпом, тоже на малыше, молодой еще мужик, от инфаркта ночью умер. Говорили, что накануне ему жена по радио прощальный привет прислала. Надоело, видите ли,  ждать - ушла к другому. Вот у него сердечко и екнуло. В последний раз.
    Где-то в конце июля... да, уже после Дня рыбака, массовое отравление случилось. Тогда слет гарпунеров на базе собрали, и они, как водится, после торжественных речей в зале перебрались в каюту наставника опытом делиться. А чего там делиться, если замполит только по бутылке портвейна на нос и выделил? Носы-то у всех ого-го!
    Приходит тогда Коля ко мне - я втихарца гнал помаленьку. Да сам же Коля в День рыбака все у меня и выдул, а новая еще не созрела - только-только заквасил. Он тогда к штурманам. За третьим штурманом навигационные приборы числятся, компасы в том числе. А в компасах - жидкость компасная, сорокаградусный спиртовой раствор.
    Вообще-то у штурманов такое практикуется: жидкость слить, а вместо нее водичку - компасы и на воде работают исправно. Если, конечно, не замерзнут. Дело, естественно, наказуемое, но когда горит...
    В общем, пришел Железнов к третьему, и тот с ним щедро поделился. Но не компасной жидкостью, а гирокомпасной. В гирокомпасах она тоже на спирту, только туда еще глицерин добавляется, бура и еще какая-то гадость - чтобы там букашки разные не заводились и не случалось обрастания. И наши славные гарпунеры подняли тост за удачу, и которые успели принять - четверо - тут же и отключились. Насовсем. Один Коля Железнов, говорят, только посинел малость, из красного фиолетовым сделался, но через пару часов, проблевавшись, очухался.
    Кого и чем тогда наделили, уж не помню. Третьего, кажется, под суд, Железнову, как пострадавшему, очередной выговор. Да, и Тащееву, капитан-директору, через месяц замену прислали, такого бурбона несносного. Из сухопутных капитанов. Хотя и при нем...
    Ближе к осени на "Бойком" пара покойников образовалась. Мы уже к своим берегам подбирались, к дому поближе: дело-то к финишу. И случились тут у нас сложности со снабжением. Снабженец наш "Павел Соловьев" где-то на просторах океана затерялся. И решает новый капитан-директор Ляшковский отрядить разведчика "Бойкого" на Шикотан - за харчами. А заодно, вроде, и новые районы для охоты прощупать.
     Добрался славный разведчик до Курил, и там ребята дали слабину - как с цепи сорвались. Перепились все до чертиков, и второй механик, мертвецки пьяный, свалился с пирса и тут же - на дно. Пока его вылавливали, на шлюпке на борт доставляли, и не до продуктов стало. Капитан на базу по радио докладывает, а наш вовсе в истерику. Немедленно, кричит, снимайтесь и бегом - назад. Те было якорь выбирать, а на борту, хвать, еще матроса одного не достает. Почти всей командой кинулись на поиски. А сами-то... Как вообще там полкоманды не растеряли. К вечеру, однако, все вернулись на борт. Без матроса.  Его только наутро, притопленного, с ножиком в спине, погранцы обнаружили.
    Только суток через четверо "Бойкий" привязался к нам и в очередной раз на палубе прошла церемония прощания. Все под моими иллюминаторами. И еще два контейнера в морозилку засунули - до прихода во Владивосток.
    Правда, некоторых мы раньше передавали - на перегрузчики, если у них морозильные камеры позволяли. А остальных...
    Где-то за сутки до официального возвращения флотилии все контейнеры, "груз двести" - в тот раз их оставалось шесть - выгрузили на тот же разведчик, и он с приспущенным флагом ушел вперед, чтобы тихонечко пришвартоваться на Чуркином мысу. Там его уже поджидали. Так что кому-то эти возвращения радость, а кому и наоборот.
    Но с приходом китобойной флотилии город недели две стоял на ушах. В кабаках гремела музыка в честь моряков-китобоев, вино било фонтанами, деньги сыпались без счета: чаевые гарсонам, "тройные счетчики" таксистам. Те зарабатывали за это время едва ли не больше, чем за весь год. Не упускали своего и местные проститутки. Хотя таковых у нас вроде и не было.
    "Девки в баню, попы мой - китобой идет домой" - эту прибаутку я слышал задолго до того, как сам стал китобоем.
    Хотя стал ли я китобоем? А черт его ведает. Просто я делал то, что неплохо умею, и без чего, помимо прочего,  не может быть китового промысла. Вернее, он бы усложнился.
    Конечно, китобой-сапожник - не очень звучит. Или тот же кузнец.
    Кстати, на китобазе каких только чертей не водится. Токари и сварщики, кузнецы, слесаря, водолазы. Водолазы, конечно, статья особая. Они нужны, когда линь на винт намотается.
    Вообще-то база всегда на ходу, всегда только вперед работает и даже застопорить не может, потому что киты за кормой, на линях. И лини всегда надраенными должны быть, не провисать.
    Был случай, к нам один япошка под нос сунулся. На промысле всегда друг за дружкой шпионили вроде - чтобы маломерков не били. Ну, когда чужак подгребет, наши всегда двух-трех малышей подзывали - чтобы корму прикрыть. Ведь как ты ни пялься, не всегда разглядишь, маломерок он или нет. Особенно когда в азарте, когда большая охота.
    И в тот раз такое было. Прибежала японская кавасака и ну кружить возле нас. Да так нагло, что едва не наехали на нее. У старпома сыграло, он и врезал полный назад. И все пятнадцать линей, на которых киты болтались, оказались на винтах. Почти сутки тогда водолазы копошились, покуда очистили все. Так при этом четырех твердых, кашалотов то есть, потеряли. Погода свежая была, ну их и разметало.
    А что до кузницы, так во время охоты там день и ночь стук да гром и  горны не гаснут, день и ночь гарпуны правят. Когда эти гарпуны раздельщики из туш повырубают...
    Вы, чай, думаете, что их как крючки из глупой рыбы выдергивают? Куда там. Иного черта так железом нашпигуют - как иголок у швеи в подушке. Добойные, без линей - эти прямехоньки остаются. А вот которые первые, с линями, когда их вырубят, больше на кренделя-бублики походят. Словно не стальные, а из теста слеплены.
    Оно ведь варварство, конечно. Сейчас сколько угодно средств и способов есть, чтобы любого богодула жизни лишить. Можно сказать, безболезненно и даже без крови. Только убить-то убьешь, но он тут же утопнет. Его еще удержать и воздухом накачать, как мячик, надо. Только горбачи да гренландские киты убитые на плаву остаются - столько в них сала. Их, вообще-то, с сороковых годов бить запрещалось, но все равно били - что под руку подвернется. Особенно если с планом натяжка.
    Так вот, чтобы кита удержать, и применяются гарпуны с линями. В штоке гарпуна прорезь продольная, почти на всю длину. В нее и пропускается линь капроновый, едва не с руку толщиной. Тысячу тонн выдержит. И когда кит загарпуненный начинает метаться туда-сюда, эти штоки то винтами скручиваются, то в восьмерками завязываются. Рздельщикам их вырубать - морока. Да еще осколки гранат - ножи о чугун то и дело тупятся. А уж кузнецам потеха!..
    Мишка Болотов старшим у них был. Лет ему под сорок, плешивый, шея длинная, как у гусака, и сам долговязый и будто весь из жил. И в жилах этих силища - я с ним бороться не решался.
    Конечно, самые настоящие китобои - это, вроде бы, те, которые охотники, что на малышах. И тогда выходит, что все остальные, ну, кто на базе - и не китобои вовсе: все эти кузнецы с токарями, все лаборантки и синоптики. И сама база, выходит, ни при чем. Только далеко ли китобоец без этой самой базы уплывет, много ли наохотится?
    У них автономность плавания что-то около 45 суток - это при экономичном режиме. Но когда ты за китами гоняешься, какой к лешему режим может быть! Обычно им на полторы-две недели только топлива и хватает. И пресной воды едва ли на месяц. Хотя они иногда самосильно свой ресурс прожигают - чтобы лишний подход к базе выговорить.
    Для малышей эти подходы - что в городе побывать, будто на берег сходить. Поэтому, несмотря на некоторые минусы - ну, там стесненность некоторая: на них даже штурмана с механиками по двое в каюте живут; болтанка, конечно, - работать на них все-таки легче. Особенно если у тебя на базе "сестренка" имеется.
    А когда ты постоянно на этой базе, тут, хоть и народу много, но за полгода все эти рожи до того опостылят - удавиться и не жить. И сходить тебе тут некуда. Разве только в кино? Или на пеленгаторную палубу - позагорать да тощими синоптичками полюбоваться? Но сколько же можно?!
    Так что, по всему выходит, что и мы с Мишкой Болотовым - тоже китобои.
    Не знаю, как теперь, а в те годы ближе к осени от одной из флотилий отряжался какой-нибудь малыш для прибрежной охоты. Они, между прочим, туда наперебой рвались: заработки там вдвое больше и работа - не бей лежачего. Двух-трех пищевых за месяц прибьют, приволокут к какому-нибудь поселку, там их тракторами на берег вытянут, и почти всю зиму на этой туше местные чукчи и эскимосы пируют. Сами-то они давно уже ни рыбу ловить, ни зверя бить, ни, тем более, китов. Оленей еще гоняют по тундре, а то все больше по пол-литровой части. А закусывать китовым мясом любят. Уж так любят они китовое мясо! Как коты валерьянку.
    Мужики говорили - сам-то я не бывал, мне кореш мой Леня Банный рассказывал. Говорит, притащит им малыш финвала тонн под сто, так они вокруг него целые оргии устраивают. Так и пляшут вокруг до самой весны, пока до костей не обгложут.
     Как говорится, каждому свое: кому гарпуны править, а кому сало кушать.
    Я однажды в разделке себя попробовал. От безделья выбрался на разделочную палубу, взял у Петрухи Кругликова нож, всадил его в китовое брюхо - не помню уже, что за кит был, помню только: большой и черный и воняло от него!.. Хотя к тому времени я уже принюхался, приколотился. Всадил я ножик, а вытащить не могу. Силенкой-то меня, как видите, бог не обидел, а тут ни тпру, ни ну. Рукоятку сломал - нож в брюхе остался. Петька меня из души в душу. Чтобы я, кричит, таким остолопам, хоть еще раз... А ведь я таких, как Петька, троих левой клал и двоих - правой. Но с тех пор за это кровавое дело не брался. Да у меня и своих дел хватало.
    Кроме стрижки-брижки и шитья босоножек - кстати, на этом мог бы хорошие деньги делать, все оплату предлагали, но я ни-ни, если только натурой... Хотя это дело тонкое, тут разговор особый. В общем, уже в первой путине я к искусству, можно сказать, приобщился. Наловчился зубы китовые изукрашивать. Рисовать-то я почти не умею, рисунок мне обычно четвертый штурман изображал на зубе - вот кто рисовал здорово. Он там еще стенгазеты выпускал. Иногда я и сам через копирку рисунок переводил и по нему уже выжигал - это у меня лучше других получалось. Даже у того же четвертого.
    Там иногда выставки устраивались. Так мы с четвертым на пару не раз призы брали. Приличные призы, между прочим. Правда, эти выставочные зубы нам потом не возвращались, их у нас вроде выкупали за те призы. Ну да мы довольны были.
    Кстати, у меня всей памяти от тех времен только и осталось, что три зуба кашалотовых. И то незаконченные, недовыжженные. Руки потом как-то не доходили.
    Конечно, публика на базе была оторви да брось. Я имею в ввиду раздельщиков. А это почти треть команды. Из них добрая половина - бывшие зэки. Те, у которых безупречные биографии, на "России" в Антарктиду ходили. с заходами в иностранные порты. А на северных флотилиях - в основном безвизовые, что попроще, у кого в управе волосатой лапы нет. Это уже всех касается. Включая и комсостав, вместе с капитан-директором и главмехом. Даже замполит у нас, говорили, был с червоточинкой и за экватор никогда не ходил.
    После путины команду на базе, как правило, на сто процентов меняли, потому как она шла ремонтироваться в Японию, либо в Сингапур или Гонконг. Я, вообще-то, тоже мог бы визу получить. Только какой смысл? Чего сапожнику на ремонте делать? Да и раздельщикам - тоже.
    Про бригадира второй смены разделки на "Владивостоке" ходил слух, что он будто бы вором в законе был. Но что-то у них там случилось: общак не поделили или еще чего, - только Прохорыч завязал и подался на "Славу" раздельщиком. А как "Славу" на гвозди списали, на "Владивосток" перешел и уже во вторую путину бригадиром стал.
    Вообще, к бригадирам там отношение было трепетное - как к паханам в зоне. Чтобы бригадиру слово поперек - упаси Боже. На разделке, как и во всякой работе, есть места привилегированные, а есть и чернуха. И где тебе быть, зависит исключительно от бригадира. Говорили, что им взятки или оброк платили.
    Работа, конечно, каторжная: двенадцать через двенадцать. Зарабатывали, правда, прилично: за путину - на "Москвич", а то и на "Волгу". А всех развлечений - только брага да карты. Играли по-крупному, зло. Некоторые продувались в пух и прах, на весь заработок вперед. Чтобы расплатиться с долгами, занимали у кого могли, а потом пахали за долги до самого берега..   
    А те счастливчики, что с выигрышами, случалось, на берег линяли. На кой ему ляд еще полгода горбатиться, если тысяч семь уже на кармане? "Волга" помнится, тогда четыре с половиной стоила.
    Но сами бригадиры - и Кругликов, и Прохорыч (фамилию его что-то не помню) - ни в карты не играли, ни кулагой не баловались. Но чифирили, слышал, по-черному.
    Все-то остальные бражничали, хоть и строго было. Замполит со старпомом то и дело шмоны устраивали.  Только пароход такой - двадцать тысяч тонн, это, я вам скажу... И там этих щелей тараканьих!.. Разве лишь пожарный помощник и знал о них - по должности положено. И про то знал, что в половине "мини-максов", огнетушителей германских, на корме, вместо пенообразователя, бражка преет. Знал и помалкивал. За это ему разделка контрибуцию платила - трехлитровый графин ежедневно. Он эти графины на штурманские посиделки носил - чтобы и штурманам-помощникам приятно было досуг проводить.
    У механиков, по слухам, где-то в котельном отделении самогонный агрегат работал. Хотя точно не знаю. А вот у меня был. И меня на это черное дело рыжий бес Железнов и подбил. Сам-то я по сей день не увлекаюсь. Так, если праздник, День рыбака, к примеру, опрокину поллитровочку. А в иное время и на дух не надо.
    В последний День рыбака, кстати, тот, что я на "Владивостоке" в последний раз отмечал, я такое отмочил! По сию порку каюсь. И ведь именно по пьяной лавочке. В жизни не напивался, а тогда надрался, как поросенок. Надрался и, себя не помня, затесался...
    Вы, конечно, слышали такую песню, что, мол женщина на корабле - быть неприятностям. Но я полагаю, не в том беда, что женщина на борту, а в том, что в недостаточном количестве.
    Вот мне после на плавзаводе доводилось бывать, на краболовной базе. Так там из 500-600 человек команды  две трети - женщины. Раздельщицы, в основном. И никаких тебе печалей. То есть сами-то женщины, как можно догадаться, некоторые трудности испытывают и даже потасовки промеж себя производят - ради обладания самцами. Зато судовой экипаж ощущает себя вполне комфортно и успешно выполняет поставленные перед ним задачи.
    На китобойной базе из всех пяти сотен людей женщин едва полсотни наберется: буфетчицы, уборщицы, лаборантки разные, синоптички да медперсонал. В общем, по одной на девять здоровых мужиков, которых кормят на убой, которые ведут здоровый образ жизни и которым для этого образа только женщин и не хватает.
    Конечно, раньше у нас секса не было. Мы все были вроде святых или всмятку. И женщины рожали от духа святого. И с моря брюхатые приходили - это им Нептун надул. Ханжество вселенского масштаба. Причем на море возведенное до мистики - помните поверье?
    Ну, на шестой части суши еще куда ни шло: там все-таки мужчины рядом с дамами сосуществовали и как-то выкручивались. А в море? Я вот думаю, почему эту сторону жизни прилежно обходят, словно рифы, все морские романтики от Мелвилла и Лондона до Гончарова, Станюковича и современных - Конецкого, Титова и всех прочих?
    Скажем, два-три месяца еще можно потерпеть. Хотя и через два-три возникают военно-морские анекдоты типа: "Ты жене подарок привез? А как же? А чего? Чемодан грязного белья и банан стоячий".
    А если рейс у вас на полгода? Или восемь месяцев, как у нас? Или те же плавзаводы, которые иногда по два года в море болтаются, без заходов в порт? Вы представляете себе, что бы там было, если бы не было женщин? Содом и Гоморра на плаву. Или дурдом без захода в порт.
    На "Владивостоке" тоже секса не было. Боже упаси, если ты в присутствии замполита или какого инспектора по политчасти буфетчицу за бок ухватишь. Тут же спишут за аморалку. Хотя все прекрасно знают, что и буфетчице той нужно иногда, чтобы ее за бока щипали. Знали все, что томная Альбина Степановна, завлаб, у капитана ночует. А наутро придет в кают-компанию и ну горевать, как ей грустно живется.
    Знали все, что начальник синоптической группы Дарья Антоновна много лет морская жена главмеха Олендского. На берегу у него другая жена есть, которая по паспорту. Но ту в море не возьмешь. И потому там есть Дарья Антоновна, с лицом сморщенным, как печеное яблоко, зато с кормы гладкая и неохватная, как ламантина. Как, впрочем, и сам главмех.
    Старшая буфетчица годов, наверное, шесть Лаврентьича пользовала, старпома; кастелянша Зоя Сергеевна к Тимофеичу приписана была, второму штурману; фельдшерицы ходили по рукам палубной команды, а вот разделку обслуживала, представьте себе, одна-единственная Ольга Михайловна Белоусова. Они там вместе с дочкой трудились. Дочка Ирочка, уж такая прелестница белокурая - фельдшер. А мама - в уборщицах. И сколько им чисток Семен Семеныч сделал, главврач наш, хирург, они, должно, и сами со счета сбились.
    Не знаю, правда или нет, но говорили, что в разделке даже график на "размагничивание" существовал. То есть на посещение дамы сердца. И однажды кто-то там сунулся вне графика, отчего случилась страшная потасовка. Почти вся разделка, вооруженная своими секирами, в кованых сапогах, носилась по пароходу: сперва друг за дружкой, а потом, все вместе - за Ольгой Михайловной, готовые разделать вероломную изменщицу и засунуть по частям в котел.
    Я в тот день работал интенсивно и сначала не понял, что за шум. И вдруг влетает в мастерскую мадам, одетая в чулки и пояс и с ведерными грудями наперевес: "Василий Трофимыч! Спасите ради Христа!"
    Ну, я дверь задраил, и минут двадцать она у меня тряслась за верстаком, пережидала. Когда шум стих, высунулась было, чтобы к себе вниз сбежать, и тут ее снова застукали, и гонка поновой началась.
    Она взлетела наверх, заскочила в каюту капитана и успела дверь захлопнуть и запереть изнутри, а дикая орда принялась ту дверь рубить. И кто знает, чем бы все кончилось - под секирами мастеров разделки дверь и пяти минут не выстояла бы, - если бы Андрей Иваныч не пальнул пару раз из своего кольта. Капитан-директору по штату оружие личное полагалось.
    Только тогда все успокоилось, все разошлись, и, как ни странно, все в тот раз обошлось без последствий. Без оргвыводов. Даже никого на берег не списали.
    Последствия наступили потом - для вашего покорного слуги. Наступили уже в День рыбака. Вернее, даже после него, когда я наутро проснулся в жарких объятиях Ольги Михайловны Белоусовой - вот ведь куда занесло по пьянке.
    "Милый Васенька, - говорит она мне елейным голосом, - ты должен на мне немедленно жениться".
    Помилуйте, говорю, Ольга Михайловна, Христос с вами. Вам, поди, годков уже за сорок пять, а мне только тридцать и стукнуло.
    А если, продолжает она, ты откажешься, то я тебе восемь лет за изнасилование как милому обеспечу. Свидетелей хоть с десяток найду. Вот хоть Ирочка моя. Гляжу: и Ирочка тут улыбается, стерва. И куда прикажете деваться?
    В общем, первый мой брак Андрей Иванович Тащеев, капитан-директор китобазы "Владивосток", и зафиксировал. Только уже через день пришлось нам с молодухой на первом перегрузчике на берег драпать: разделка, прослышав про наш союз, пришла в ярость. Вы представляете, когда на целый гарем мужиков одна самка, тем более, с такими данными. И ее из-под носа уводят.
    Сбежали мы и почти сразу, на всякий случай, на Запад уехали. И, представьте себе, жили не то чтобы нормально, но даже хорошо. Правда, я потом опять морячить пускался, опять на Дальний Восток. Там другую нашел, влюбился. Знаете, кого? Дочку Ирочку. С мамой развод оформил, на дочке женился, но через два года вернулся назад. Уезжал и опять возвращался. А вот в прошлом году не успел.
    Что-то у моей Ольги Михайловны по женской части случилось - схоронили до моего приезда. Вот собачка Нюрка в наследство досталась. Едем вместе мамочку проведать.
    Я ведь соврал слегка - про то, что не знаю, куда едем. Мы, собственно, уже и подъехали. Она, наша мама, тут вот, на сельском погосте упокоилась. Сегодня година у нас, вот я и завелся слегка, болтал всю дорогу, вы уж извините. Это так, ностальгия. Пошли, Нюся, к выходу.
    А китов бить не стоит. Пусть себе живут. Мы и без них выгребем. А насчет письма президенту - это так, шутка юмора. Не про валенки же вам рассказывать.
     Доброго вам пути. И чтобы без приключений. Может, еще и свидимся.