Гвоздь, гл. 1

Павел Нечаев
Павел Токаренко (Нечаев).

Гвоздь

Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей.

Пролог.

В треугольнике Земля-Сатурн-Юпитер, в полумиллионе километров от плоскости эклиптики, дрейфовал потерявший ход космический корабль. В нем не было ни элегантности, ни изящества: вытянутая в длину грубая конструкция, составленная из  «кубиков» шестигранного сечения. Нос корабля был разворочен сильным взрывом. Надстройка, где был центральный пост, отсутствовала. На пилоне по правому борту висел искореженный истребитель. В левом борту на месте пилона зияла дыра с рваными краями. Относительно целой выглядела лишь корма. Оба маршевых двигателя катастрофа не затронула, как и четыре маневровых, закрепленных на крестом расходящихся в стороны пилонах. Ходовые огни не горели. Корабль казался мертвым. Сторонний наблюдатель, случись такой неподалеку, очень удивился бы, увидев, как вдруг заработали маневровые двигатели. После того, что произошло с кораблем, казалось невероятным, что кто-то мог уцелеть
Двигатели засветились ярким голубым светом, выбрасывая в космос плазму, и погасли, проработав не больше минуты. Потом снова засветились, и снова погасли. Корабль еле заметно поворачивался вдоль поперечной оси. Двигатели заработали снова, на этот раз дольше. Двигатели включались и выключались, подавая старинный сигнал бедствия – три коротких, три длинных. Сторонний наблюдатель наверняка бы хмыкнул скептически, оценивая шансы корабля быть обнаруженным как один к миллиону.
Расстояния в космосе измеряются парсеками, световыми годами и триллионами километров. Нам, живущим на крохотной зеленой планете, где расстояния измеряются  сотнями и тысячами километров, а десять тысяч километров – это очень далеко, трудно представить себе масштабы космоса. По астрономическим понятиям, Солнечная система – крохотная песчинка в бескрайнем океане Вселенной. Но даже тут расстояния поистине огромны. От Земли до Солнца – 150 миллионов километров. До ближайшего соседа, Марса, 56 миллионов километров, и то только когда он оказывается на прямой линии с Солнцем. От Земли до Сатурна – 1.2 миллиарда километров. Обнаружить на таких просторах корабль длиной в полторы сотни метров не проще, чем щепку в водах океана.
Но запертым в десятом, кормовом отсеке людям было не до математических подсчетов. Они сражались за жизнь, а в такой ситуации хватаешься за соломинку.
В отсеке было темно, не работало даже аварийное освещение. Красный огонек на «каштане» - устройстве  боевой трансляции вспыхивал и гас, разрезая темноту на куски. Только у самой кормы, в выгородке КИП – средоточии контрольно-измерительных приборов, было чуть светлее. Там собрались выжившие. Система жизнеобеспечения работала на пяти процентах от номинала, поэтому в отсеке царил лютый холод. Закуток некогда был самым горячим местом на корабле, и там по-прежнему было теплее, чем в остальном отсеке. Уцелевшие люди сидели на набросанных на пол матрасах и кутались в одеяла из аварийного набора.
По проходу раскатилось эхо шагов. Лавируя между механизмов, к выгородке шел человек, одетый в  РБ-комбинезон с подогревом. Как и у остальных, у него на белой полоске над карманом был написан номер. Три звездочки над полоской говорили о том, что человек не простой матрос, а офицер. Он был невысокого роста, широкоплечий,  плотного телосложения. Над литыми плечами возвышалась большая, чуть приплюснутая голова. Из-за пониженного тяготения офицер шел, слегка подпрыгивая при каждом шаге. В руках он нес термос.
– Вот, попейте, – офицер отодвинул дверь тамбура выгородки и подошел к сидевшим на матрасах. Отвинтив крышку термоса, он налил в крышку чай и протянул одной из сидевших фигур.
– Спасибо, – просипела фигура женским голосом. Из одеял высунулась рука в перчатке, и взяла окутанную паром чашку. На женщине – единственной женщине среди уцелевших, был надет «научный» комбинезон, в отличие от синих комбинезонов военных – оранжевый.
– Есть не хотите? – спросил офицер, наливая чай в протянутые кружки.
Есть никто не захотел. Офицер сел напротив женщины и закутался в одеяло. Некоторое время все молча пили чай. Было слышно, как шумит за переборкой вентилятор.
– Вы так обо мне заботитесь, потому что я женщина? – спросила женщина у офицера. – Это шовинизм. Я на вас в суд подам, когда мы вернемся.
– Не потому, просто …  – начал офицер, понял, что женщина шутит и хмыкнул.
– И все-таки, мне интересно, – настаивала женщина. – Я ведь не из ваших. И в том, что с нами произошло, есть и моя вина. Чем я заслужила такое внимание?
– Вот в том-то и дело, девонька, что не из наших, – прогудел сидевший рядом с женщиной усатый мичман-сверхсрочник. – Мы – космолетчики, космос это наша жизнь, и наша судьба. Жизнь и смерть, все здесь. А ты чужая, тебе здесь не место. Тебе на Землю надо, деток рожать. Твоя жизнь, как ни крути, подороже наших выходит.
– А ты, Степаныч, нашими жизнями не разбрасывайся, – истерично взвизгнул другой матрос. – Заманили на этот бидон, и чуть не убили. Да какое чуть? Убили! Что, думаете, кто-то нас найдет? Мы все тут сдохнем!
– Разговорчики, матрос Сусеков! – одернул матроса офицер.
Космолетчики традиционно называли друг друга по именам, если обращались к офицеру, то по имени-отчеству. Уставное обращение, по званию и фамилии, использовалось только когда тот, к кому обращаются, провинился.
– А ты мне рот не затыкай, ты мне больше не командир! – не унимался Сусеков. – Как вы мне надоели! Смирно, вольно, кругом – бегом! Купили меня на эту вашу романтику. Как же: космические корабли бороздят просторы Вселенной! А у меня на Земле, может, невеста есть! Я жить хочу! И что теперь?!
Сусеков накрылся одеялом с головой и зарыдал.
– Если у вас вся жизнь такая… – задумчиво начала женщина и закашлялась. – Чего стоит такая жизнь?
– Именно это и есть настоящая жизнь! – сверкнул глазами офицер.
– А… – женщина снова зашлась в кашле. – Жить вот так, без неба, солнца, без деревьев, без природы. Что там у вас в рекреационных зонах? Водоросли? Лианы? Все это ненастоящее! А вы годами на Земле не появляетесь. В автономках все время. Я читала, что у тех, кто проводит в автономке больше  двух месяцев, начинаются шизофренические эффекты. Не зря на время полета пассажиров усыпляют. Вы все сумасшедшие, – женщина всхлипнула. Ее била дрожь.
– У меня начались эффекты, – подхватил Сусеков.
– Они у тебя с рождения, Стасик, – засмеялся усатый сверхсрочник. – Как из мамки выпал, так и начались.
По отсеку прокатился сдавленный смешок. Желающих смеяться в полный голос и вдыхать полной грудью холодный воздух не нашлось.
– Вам знакома фамилия Терентьев? Адмирал Терентьев? – спросил офицер.
– Знакома, – всхлипнула женщина.
– У нас в училище его называли Дед. Так вот он мне объяснил, что именно это и есть настоящая жизнь. На острие опасности, когда ты каждую секунду можешь умереть. Я с ним согласен. Мне такая жизнь нравится. Если бы я мог вернуться назад, то не выбрал бы другой судьбы. Кроме того, – офицер усмехнулся, – у меня и на Земле жизнь была не сахар. Все время в закрытых помещениях. Я привык…
– Это как это? – заинтересовалась женщина.
– Я воспитывался в закрытом специнтернате для особо одаренных. Там тоже не было неба, – спокойно сказал офицер. Матросы удивленно на него уставились: об этом они не знали.
– Ариэль Рашидович, Марс в створе, – доложил дежурный, сидевший возле кормового иллюминатора.
– Валера, давай! – приказал офицер. Один из матросов встал и подошел к пульту управления двигателями. Отсек наполнился гудением.
Три коротких, три длинных. Три коротких, три длинных. Двигатели включались и выключались, подавая сигнал.
Когда  красная точка Марса сместилась в сторону, матрос сел. Офицер достал из держателя журнал, перевернул титановую страницу и, специальным маркером, протравливавшим в металле бороздки, написал:
«… сигнал подан в 16:23 по корабельному времени. Третьи сутки после аварии. Температура воздуха в отсеке -3 градуса. Содержание кислорода в норме. Система жизнеобеспечения работает стабильно. Моральное состояние экипажа…»
Офицер на секунду задумался, и продолжил: «… удовлетворительное.»
И подписался: ст-л Облоев, врио командира эсминца «Омск».
– А как же вы стали офицером? Ведь в специнтернаты берут… – начала женщина и оборвала фразу на середине.
– Дурачков? Больных? – усмехнулся офицер. – Все так и есть. Мне… повезло. Я вообще везучий…

Глава 1

Командир девятого отсека эскадренного миноносца «Омск», старший лейтенант Облоев был везучим человеком. Везти ему начало еще в пренатальном периоде жизни. От родителей он не унаследовал никаких патологий, что в наше время большая редкость. Родившегося младенца, со всех сторон здорового, назвали Ариэлем. Наверное, именно с этого момента везение, всегда сопровождавшее Ариэля в его нелегкой, но интересной жизни, приобрело отчетливо еврейский характер.
– Как ребеночка назовем? – улыбаясь, спросила похожая на раскормленную самку хомяка регистратор.
Мама Ариэля, цветущая молодая женщина с начисто сгнившим от наркотиков мозгом, не ответила. Ее глаза сохраняли безмятежность высокогорного озера. В них отражалась вечность и замызганная стена кабинета.
– Женщина, вы меня слышите? У вас все в порядке? – засуетилась самка хомяка.
– Ариэль, – произнесла молодая мама и взгляд ее снова устремился в космические дали. Если бы не исколотые руки, ее можно было бы принять за Ассоль, ждущую появления на горизонте алых парусов. Неизвестно, какую из прогнивших цепей замкнуло у мамы в мозгу.  Может, виной всему потерянный пульт от дуроящика, из-за чего в дуроящике остался один-единственный канал, по которому круглые сутки крутили ретро-мультфильмы. В том числе диснеевский мультик про русалочку с нежным именем Ариэль.
– Ариэль? Но это же прекрасно! – расцвела регистратор и принялась вносить данные в компьютер. 
Услышав слова регистратора, отец Ариэля, Рашид Облоев, набычился. Он почувствовал в словах скрытую насмешку и закатал рукава. На предплечьях у Рашида обнаружились криво наколотые «БАРС» и «СЛОН». Взглянув в похожие на булавочные головки зрачки запойного алкоголика, регистратор тут же сдулась, у нее даже щеки опали. Где хомякам тягаться с барсами или слонами? Не та весовая категория.
Оформив документы, регистратор выпроводила посетителей и проковыляла в заднюю комнату. Накапав себе успокоительного, она выпила отдающую мятой воду, и сказала в пустоту:
– Как надоели эти социальные случаи!
Регистратор с убойной точностью определила статус семьи Облоевых: «социальный случай». «Социальный» было клеймом, родимым пятном, можно даже сказать – Каиновой печатью. Люди рождались, жили, и умирали «социальными случаями», передавая статус потомкам по наследству. Такая же судьба ждала и Ариэля, не вмешайся его удивительное везение.
В одно прекрасное утро похмельный отец Ариэля пошел на кухню попить воды. Во рту у него было сухо, как в пустыне Каракумы, а в голове сотни маленьких гномиков били молоточками по железным тарелкам. Пьянка шла уже неделю, запасы приличного пойла давно исчерпались. Если поначалу пили водку, пусть и сделанную путем перегонки мусора по современным «зеленым» технологиям, то под конец пошел какой-то шмурдяк, на поверхности которого расплывались пятна всех цветов радуги.
– Твари, – с ненавистью сказал непонятно кому Рашид Облоев и двинул в стену кулаком. В этот момент в глубине квартиры заплакал ребенок. Гномики в голове удвоили темп, отчего у Рашида задрожали глазные яблоки. Переступая через лежащих вповалку собутыльников, он подошел к лежащему в кроватке Ариэлю и наклонился над ним. Из кроватки пахло не менявшимися неделю подгузниками. Увидев родителя, ребенок снова заплакал.
– Эй, самка, – позвал Рашид. Жена не отозвалась, витая на седьмом наркотическом небе. Рашид подошел к ней, и отвесил оплеуху. Жена сползла из кресла на пол и свернулась калачиком. Ребенок заходился в крике. Рашид вернулся к коляске, постоял, склонившись, как ива над водой. Молоточки в голове стучали, не переставая.
– И-эхх, – Рашил с ненавистью посмотрел в сморщенное, красное как помидор лицо отпрыска, сгреб того за  одежду и швырнул в окно. Выбив стекло, младенец исчез снаружи. Сразу стало тихо.
Успокоившийся Рашид нашарил под кроватью заначку – початую бутылку шмурдяка, сделал несколько глотков и умиротворенно завалился спать. Под вечер, когда проснулись собутыльники, кто-то заткнул дырку в окне одеялом. На дворе, как-никак, стоял февраль и за окном был хороший минус.
История Ариэля могла закончиться, не начавшись. Приземлившись на верхушку  высокого, в половину первого этажа, сугроба, он не разбился. И не остался замерзать в снегу. Мальчишки, катавшиеся с сугроба на санках и просто кусках фанеры, превратили его склон в ледяную горку. Ариэль упал на относительно мягкую верхушку сугроба, и его отнесло к началу ледяной горки. Затем, увлекаемый силой тяготения, он заскользил вниз, все быстрее и быстрее. Горка заканчивалась у стены дома.  Мальчишки выбили фанерку, закрывавшую ведущее в подвал крохотное окошко, и катались на ней. В это окошко Ариэль и влетел, точно бобслейная капсула. Сила инерции пронесла его до стенки. Ударившись головой о бетон, Ариэль упал на пол. И, если бы не кошки, неминуемо разбился.
Зима выдалась холодная, кошки жались друг к другу и к трубам с горячей водой. Когда на них сверху свалился Ариэль, кошки порскнули во все стороны, но вскоре вернулись. Обнюхав маленького человека, кошки быстро разобрались, что опасности он не представляет. Кошки – умные животные, с этим никто спорить не станет. Может быть, они сообразили, что маленький человек нуждается в помощи. А может, просто восприняли его как еще один источник тепла. Никто не знает, что творится в голове у кошек. Кошки окружили Ариэля со всех сторон и прижались к нему теплыми телами. Сутки беспомощный младенец пролежал в холодном подвале. Если бы не кошки, он наверняка бы замерз, а так даже ни разу не чихнул.
Когда уже взрослого Ариэля спрашивали, помнит ли он свою маму, память тут же подсовывала ему что-то теплое, урчащее, меховое.
Со всех сторон окруженный кошками, Ариэль лежал и молчал. Может быть, его детский мозг сумел провести логическую связь между криком и полетом из окна. А может, удар о стену тому виной. Это навсегда останется тайной. На вторые сутки, проголодавшись, он открыл рот и закричал. Крик с легкостью пробил пластобетонные перекрытия и вознесся к небу, повергая жильцов в панику.
Сирены гражданской обороны в доме не было. Охотники за цветным металлом срезали ее сразу же после пуска дома в эксплуатацию, когда Рашида Облоева еще в проекте не было. Его сын устранил этот недочет. Все, кто слышал вопль Ариэля, приняли его за предупреждение о ядерном нападении. Выживальщик со справкой, обитавший в шестой квартире, услышав вой, выпрыгнул в окно с криком: «Они здесь!». К счастью для него, окно находилось в полутора метрах над землей, поэтому выживальщик остался цел и невредим, а его жена отделалась легким испугом. У другой жилички от крика Ариэля начались преждевременные роды.  Дом пришел в замешательство. Хлопали двери, бегали встревоженные полуодетые люди.
Разобравшись с источником звука, стали искать дворника – Мамед-оглы Гирей-Бея. Гирей-Бей, сидящий на стакане уже тридцать лет, отреагировал на вопросы жильцов адекватно, то есть послал их в пеший эротический поход по накатанному за века маршруту. Жильцы к такому были привычны, там, куда их послали, бывали не раз, поэтому провели дворнику краткий, но убедительный массаж мягких тканей лица.
Покряхтывая и потирая мягкие ткани чуть пониже спины, в которые тоже добавили мотивации, дворник отправился искать ключи. Толпа, вооружившись чем попало, пошла за ним, на глазах редея – а ну как таинственный монстр не только кричать умеет? Представшая глазам публики картина  потрясла всех до глубины души. Со всех сторон окруженный рыжими, белыми, черными и трехцветными, на полу подвала лежал и гугукал младенец.
После этого случая дворник бросил пить и перестал гонять кошек. Он даже подкармливал их, покупая  на сэкономленные на водке деньги кошачий корм. Впрочем, кошачье счастье быстро кончилось – дворника зарезали. Преступник таки остался неизвестным, равно как и мотив. Те из жильцов, кто сохранил подобие разума, говорили, что дворника убили за то, что стал не как все. Выделяться стал, а в «социальном» районе такого не прощали.
К судьбе Ариэля это уже не имело никакого отношения. Социальные службы забрали его из семьи.  Отныне его домом стал областной дом малютки для социальных сирот.
В доме малютки Ариэль никак себя не проявил. За исключением того, что его никто не хотел усыновлять. Других усыновляли, а его нет. Усыновляли  детей с пороками сердца и ДЦП, аутистов и так далее. Совершенно здоровый Ариэль был бы идеальным кандидатом на усыновление, если бы не его внешность. Удар головой о стену не прошел даром: череп деформировался, и стал расти вширь. Скоро голова Ариэля стала напоминать шляпку гриба. Представьте: приплюснутый череп, крошечный нос, широкий рот, треугольные торчащие уши,  а по краям всего этого безобразия лупают глаза. Мечта компрачикоса, а не ребенок. Завидев потенциальных усыновителей, маленький Ариэль улыбался акульей улыбкой  и издавал радостный вопль. От вопля дрожали стекла. Потенциальные усыновители краснели, бледнели, хватались за сердце и сползали по стенке.
Видя сногсшибательный эффект, который производила внешность воспитанника, администрация дома малютки перестала показывать его усыновителям. А по прошествии положенного срока, когда мальчик подрос, его со вздохом облегчения отправили в интернат – опять же социальный. 
В интернате царила обычная для стада маленьких павианчиков атмосфера. Старшие угнетали младших, всячески за их счет самоутверждаясь. Ариэлю и тут повезло – заслужив за внешность  почетный позывной Чувырло, он поначалу стал главным объектом для насмешек и издевательств. Но он не плакал, не реагировал на шуточки, и не ходил жаловаться. Когда его совсем доставали, он просто уходил и забивался в какой-нибудь угол. Мучителям становилось скучно и они переключались на кого-то другого, благо, жертв вокруг хватало. Дружить с ним никто не хотел, от его дружелюбной улыбки малыши бледнели и заикались. Ариэль перестал улыбаться, и так ни с кем и не подружился.
Перелом случился, когда Ариэлю стукнуло двенадцать. В интернате наконец-то появился психолог. То есть по штату он всегда полагался, но – не было. И никто по этому поводу не плакал – подумаешь, беда! А тут вдруг появился. И тут же развил бурную деятельность. Проверки, тесты, опросы – все как у больших.
Среди прочих тестов психолог провел и тест на коэффициент интеллекта. У Ариэля он оказался запредельно высоким, и на добрых двадцать единиц превосходил коэффициент самого психолога. Ну и еще что-то странное он в результатах увидел. Психологи, они такие, и то, чего не было, углядят.
Он написал докладную директору – мол, так и так, хорошо бы разобраться. Может, у нас тут будущий гений человечества пропадает, а мы и не знаем. Больше ничего психолог сделать не успел, уволился, не выдержав нажима со стороны директора.
Воспитанники называли директора Пингвином, за спесь и ноги большого размера. Проходя по коридорам интерната, директор чинно переставлял похожие на ласты ноги, а разговаривая с воспитанниками, запрокидывал голову, выпячивая пузо вперед. Точь-в-точь императорский пингвин. Замашки у него были соответствующие породе. Директор успешно превращал всех подчиненных в беспозвоночных. Поначалу ходил, примеривался, а потом –  р-раз, и выдергивал чувство собственного достоинства вместе с самооценкой. Ректально.  А с психологом не срослось, видно ректум оказался не той системы. Но результаты тестов не прошли мимо внимания директора. Теперь он Ариэля иначе как «гений для удобрений» не называл.
Ариэль к тому времени подрос, вытянулся, а голова его стала еще шире. Внешне он напоминал подсолнух: тонкий, с большой качающейся головой. При этом он почти не разговаривал, обходясь в общении минимумом слов, отчего его считали тормозом.
Однажды интернат вывезли в лагерь. Ведь государство у нас заботливое, так и норовит удушить в нежных объятиях. Вот и на лагерь для сироток расщедрилось. Лагерь находился на отшибе, в жутких долбенях. Когда-то, в доисторическую эпоху, на этом месте находился советский пионерлагерь. Тоже, наверное, для трудных подростков. Иначе, зачем его в таком месте строить? Чтоб не разбежались и у местных, за отсутствием таковых, по огородам не шарахались.
В общем, лагерь был еще тот, но много ли детишкам надо? Речка, воздух, природа, а главное – отсутствие заборов и решеток. Вырвавшихся на свободу деток воздух свободы опьянил до такой степени, что в первый день к стаду резвящегося молодняка даже видавшие виды воспитатели опасались подходить.
А на второй день случилось ЧП – пропал Ариэль. Когда более-менее угомонившихся детишек привели в столовую, одному из воспитателей показалось, что чего-то не хватает в привычной картине. Быстро выяснилось, что не хватает Ариэля, уж больно он выделялся. Что тут началось! Воспитатели бегали, как наскипидаренные, кричали, звали. Всю территорию лагеря обыскали дважды. Ариэля не было. Тогда директор вызвал МЧС. Шутка ли, с одной стороны лес, с другой болото, с третьей речка. Вот и думай, где искать тушку пропавшего ребенка. А дело-то нешуточное. На живого Ариэля всем было наплевать, но мертвый он вдруг стал очень важен. Стемнело. Приехавшие МЧСники развернулись цепью и с фонарями пошли прочесывать лес. Приехавший чиновник из администрации уединился с директором и свистящим шепотом рассказывал тому, как, в каких позах и сколько раз отлюбит его за пропажу доверенной ему, директору, детской жизни.
– Это ЧП! Ты понимаешь, ЧП! Отчетность… Документация… Премия! – огонь в глазах чиновника разгорался ярче и ярче по мере того, как он представлял, как это ЧП отразится на его карьере. Директор краснел, бледнел и лепетал что-то неразборчивое.  Сейчас директор был похож скорее на выброшенную на берег медузу, чем на пингвина.
И тут Ариэль нашелся. Его обнаружили старшие мальчики, схватили и привели к директору.
– Вот он, этот козел! – Ариэля вытолкнули вперед. Директор смерил его взглядом, наклонился и сказал в треугольное ухо:
– Ты где шлялся, дегенерат?
– Нигде, – ответил ничего не понимающий Ариэль.
– А где ты был все это время, скотина безрогая?! Я тебя спрашиваю, жертва аборта!
– Там, – Ариэль пошел к видневшейся неподалеку сцене летнего театра. Подведя заинтригованных зрителей к сцене, Ариэль отодвинул доску и полез в образовавшуюся щель.
Директор застонал: все вокруг было осмотрено несколько раз, заглянули под каждый кустик, перевернули каждый камешек…а проверить доски сцены никто не сообразил. Оказалось, что Ариэль, устав от скачущих вокруг товарищей по стае, решил вздремнуть. И не нашел места лучше, чем тихое и темное пространство под сценой. Он спал так крепко, что пропал весь переполох. И теперь хлопал глазами, не понимая, в чем вообще дело.
– Ну ты урод! Да я тебя с калом сожру, гений для удобрений, – директор, обретя дар речи, начал обрисовывать Ариэлю радужные перспективы. Чиновник внимательно слушал. Директор, наткнувшись на внимательный взгляд сытого удава, тут же осекся и скомкал остаток речи.
На следующий день интернат в полном составе вернулся к родным пенатам. Отдых закончился. По возвращении, директор построил всех, вывел вперед Ариэля и провозгласил: – Один за всех, и все за одного! Один накосячил, отдуваться будете все! – При этом директор со значением посмотрел на стоявших отдельно старших мальчиков. Те тут же нарисовали на лицах готовность, и директор ушел спать со спокойной душой.
После отбоя за Ариэлем пришли. «Старшаки» отвели Ариэля в душевую и стали бить. Сначала он не сопротивлялся, ожидая, что мучителям надоест и они оставят его в покое, как это обычно бывало. Но те, раздосадованные обломившимся отдыхом, взялись за него всерьез. Когда его головой вдребезги разбили писсуар, и на пол закапали капли крови из рассеченного лба, Ариэль понял, что надо что-то делать. И сделал: одним внезапным рывком освободился, сбросив держащие его руки. Отец наградил его не только железным здоровьем. Ариэль был силен, просто сам об этом не знал. «Старшаки» невольно попятились, разомкнули строй, и в образовавшийся просвет головой вперед нырнул Ариэль.
Он бежал по пустым коридорам интерната, а «старшаки», улюлюкая, неслись за ним как стадо бандерлогов. Деваться Ариэлю было некуда. На окнах решетки, двери на замке, двор обнесен забором. Но он уже ничего не соображал и бежал, куда глаза глядят. Как вихрь, он ворвался в актовый зал и принялся биться в окна, как рвущаяся на свободу птица. Звенели, разбиваясь,  стекла, трещали рамы. Вбежавшие преследователи кинулись на Ариэля. Снова вывернувшись, он полез на шкаф, в котором хранились награды завоеванные воспитанниками на различных олимпиадах, спартакиадах и прочих соревнованиях, в которых интернат участвовал с завидной регулярностью. Шкаф не выдержал напора, и рухнул. Стеклянные дверцы разбились, точно надежды старой девы на семейное счастье. Зазвенели, раскатываясь, кубки и статуэтки из дутой латуни. С упавшего на с пол портрета на все это безобразие взирал Президент. Кто-то наступил президенту на лицо, сделав его на себя непохожим.
– Так, что здесь происходит?! Всем стоять! – раздался от входа голос директора, загорелся свет, и все застыли. Немая сцена продолжалась довольно долго. Из-за спины директора выглядывали встревоженные лица дежурных воспитателей. Директор, поджав губы и запрокинув голову, осматривал царивший в актовом зале новый порядок. В эпицентре разгрома, грустно качая похожей на подсолнух головой, стоял Ариэль.
– Это песец, – произнес директор, поднимая с пола портрет президента. Глянув на сморщенное, как печеное яблоко лицо первого лица, директор попытался провести сеанс омоложения, но добился лишь того, что лицо разорвалось на две части.
– Это все Чувырло, мы не виноваты! – заголосили «старшаки», тыча пальцами в Ариэля. В этот момент вода, текущая на розетку из опрокинутой лейки, сделала свое черное дело. Ноль замкнуло на землю, и в интернате вылетели пробки.
– Это лютый песец, – прозвучал в полной темноте отстраненный голос директора. Никто из присутствующих не знал, что стал свидетелем пророчества. Похожие слова в адрес Ариэля будут звучать еще не раз и не два, с приставками «лютый, полный, зубодробительный, окончательный», и так далее. Богат синонимами русский язык.
– Ты паразит недоделанный, заготовка человека, ты хоть знаешь, что натворил?! – рычал директор, склонившись над столом.  Его лицо находило прямо перед лицом стоящего Ариэля. Ариэль директора не слушал. он впервые попал к тому в кабинет, и с любопытством осматривался. Огромная голова поворачивалась из стороны в сторону, как башня линкора. Стены директорского кабинета были увешаны дипломами, грамотами, картинами, медалями, каким-то инсталляциями в рамках. Директор считал себя ценителем прекрасного и, как сорока, тащил в кабинет все блестящее.
– Я тебя в дурку отправлю, сгною, с калом смешаю, ты у меня в навозе жить будешь, – брызгая слюной, директор разворачивал перед Ариэлем картину светлого будущего. – Да ты хоть знаешь, сколько стоит то, что ты сломал? Ты и десятой доли этого не стоишь, даже если тебя на органы продать!
В этот момент в голове Ариэля что-то щелкнуло, и он ударил директора в лицо. Незадолго до этого случая в школу взяли нового физрука. Физрук оказался каратистом, и уроки физкультуры вел в соответствующем ключе. Он успел показать детям стойку зенкуцу дачи, и прямой удар кулаком ои-цуки. На этом занятия каратэ окончились. Раздосадованные  тем, что их заставляют бегать и отжиматься, вместо того, чтобы дать спокойно покурить в подсобке, «старшаки» попытались устроить физруку темную. Каратист доказал, что черный пояс получил не за красивые глазки. Он раскидал «старшаков», ухитрившись не сильно их при этом помять. На свою беду, он не понял, с кем имеет дело. На следующий день четверо «старшаков» пошли к директору и сказали, что физрук к ним пристает, а одному так и вообще руку в трусы засунул.
Этого оказалось достаточно. Каратист поехал под конвоем на север, поднимать перманентно лежащее в руинах народное хозяйство страны. А интернат остался без физрука.
Но удар ои-цуки запал Ариэлю в память. Память у него была феноменальная, стоило ему захотеть, и он мог запомнить любой текст до последней запятой, повторить любое действие. Именно это он и проделал. Вложив в удар всю массу своего тщедушного тела, он двинул директора  в подбородок. С технической стороны  все было проделано безупречно, физрук-каратист мог бы гордиться.
Директор проглотил последнюю фразу вместе с осколками передних зубов. Удар оказался настолько силен, что директора  повело назад. Он рухнул в кресло, но не удержался, а продолжил движение назад. Кресло опрокинулось, ноги директора мелькнули в воздухе. Затем раздался громкий хлопок, кресло дернулось, и директор громко завопил. Он орал не переставая, на одной ноте, так мог бы орать верблюд, которому отрезают яйца деревянной пилой.
Прибежавший врач побледнел, потом  позеленел и кинулся вызывать скорую. Приехавшая бригада тут же повезла директора в реанимацию. Случилось то, чего просто не могло случиться, шанс – один на миллион. Вероятно, в этом проявила себя хранящая Ариэля могущественная сила. Когда директор вместе с креслом упал назад, не выдержало крепление пневматического штока. Шток, куда под давлением был накачан газ,  взорвался, и вылетел, пробив как гнилую картонку толстую фанеру сиденья. Вылетевшая с огромной силой труба раззенковала директору заднюю полусферу до калибра батальонного миномета. Хлынула кровь, но директор, мгновенно потерявший сознание от болевого шока, этого не видел. Пушной зверек, которого он так неосторожно помянул всуе, лично для него оказался не только лютым, но еще и полным.
Достоверно неизвестно, остался ли жив директор, ибо в интернат он больше не вернулся. Взамен прислали нового. Это без психолога или физрука можно обойтись, а без директора – никуда.
Ариэль мгновенно стал легендой. Восхищенный шепот гулял по интернату: « – Чувырло замочил Пингвина!». Социальный статус Ариэля тут же приблизился к отметке «супергерой». Но насладиться этим ему было не суждено. Присланный облоно психиатр побеседовал с Ариэлем по телефону, отделенный от пациента прозрачным плексигласом и дюжими санитарами. В том, что он понаписал, никто толком ничего и не понял, но фразы вроде «острое функциональное безмыслие» и «рефлексоидный тип сознания» давали достаточно оснований для отправки Ариэля куда следует. А именно, в специнтернат для особо одаренных. Комиссия из социальных служб, в чье сердце стучала кровь невинноумученного директора, возражать не стала. Хранящая сила промолчала. А может, этого она и добивалась. Пути сил, как известно, неисповедимы.
Дети в интернате для особо одаренных были одарены настолько, что редкий воспитатель рисковал заходить во внутренние помещения. В классах место учителя имело отдельный вход и огораживалось прозрачным плексигласом повышенной прочности. Стены в палатах для воспитанников были обиты мягким пружинящим материалом. За порядком следили здоровенные санитары в противогазах и костюмах химзащиты. Дело в том, что даже среди особо одаренных встречались одаренные больше других. Многие из них справляли естественные надобности, минуя туалет, нередко прямо в постель. Полученным продуктом разрисовывались стены, потолки, и не успевшие увернуться соседи. Раз в неделю санитары сгоняли контингент в душевые и мыли палаты и коридоры из шлангов. Страшно подумать, сколько шедевров авангарда погибло под безжалостными струями воды.
Надо сказать, что не столь талантливые жили отдельно, в относительно чистых палатах. В их число входил и Ариэль. Для них были открыты компьютерные классы и игровые комнаты. Игрушки в комнатах были намертво прикручены к полу, а большинство компьютеров имело три клавиши, каждая размером с ладонь взрослого человека. В таких условиях как-то проявить свои таланты было невероятно сложно. Ариэлю это не удавалось. Он посещал школьные занятия, а остальное время слонялся без дела. Деятельный мозг искал пищи, но не находил. Наверное, со временем Ариэль либо отупел бы, либо на самом деле сошел с ума. Помог случай. В интернат устроился работать новый санитар.
Демобилизованный солдат, вернувшийся из очередной горячей точки, не придумал ничего лучшего, чем пойти учиться на философский факультет университета. Уже сам выбор факультета однозначно свидетельствовал, что место ему – в  интернате. Специально обученные люди, призванные обнаруживать особо одаренных еще на стадии школьного обучения, его пропустили. Он сумел избежать попадания в интернат в качестве воспитанника, чтобы попасть в него санитаром – сутки через трое. Санитар брал дополнительные ночные смены, чтобы оплатить сжиравшую все деньги учебу и проживание. Ему с радостью шли навстречу. Сидеть ночью в окружении юных дарований сотрудники интерната не любили. Слишком часто это заканчивалось отгрызенными ушами, сломанными пальцами, а то и чем-то похлеще. Поэтому ночной дежурный обычно запирался в сестринской и не выходил оттуда до самого утра. Но студенту нужно было учиться, а в компьютерном классе имелся один нормальный терминал. Поэтому он закачал свои учебные материалы на файловый сервер интерната и по ночам грыз гранит науки. Увидев интерес со стороны Ариэля, студент не стал его гонять, как остальных. Ариэль молчал – за все время работы студент не услышал от него больше трех слов подряд. Ариэль слушал все, о чем говорил студент. Ариэль, наученный горьким опытом, не улыбался. Одним словом, для ночных дежурств он был идеальным компаньоном.
Наблюдая за студентом, Ариэль научился пользоваться компьютером. И компьютер стал для него окном в мир. Конечно, выхода во всемирную сеть там не было. Но все учебные материалы, которыми пользовались учителя, читая лекции перед беснующимся классом, были. Была рекомендованная министерством образования библиотека.
Студент через год уволился, но свое черное дело он сделал: Ариэль стал читать. Единственное, о чем Ариэль жалел, это что не попросил студента принести каких-нибудь книг. Но он никогда ни о чем не просил. У него просто отсутствовал такой навык. Поэтому ему пришлось ограничиться школьными учебниками и оставленными студентом материалами.
К пятнадцати годам Ариэль выучил учебники наизусть. Все, какие имелись. К семнадцати он знал наизусть всю философскую библиотеку, выучив кроме русского  письменный английский, немецкий, древнегреческий и латынь. Наверное, он был единственным в мире человеком со средне-философским образованием. Государственный экзамен на аттестат зрелости он сдал на все пятерки, немало удивив наблюдателей.
В восемнадцать его должны были выпустить из интерната в большой мир. Дальнейшая судьба Ариэля должна была сложиться просто и незатейливо: клейма «социальный» с него никто не снимал. Да еще и психиатрический диагноз  – полный букет. Поэтому его ждал «социальный» дом,  социальное пособие и все, что положено. Но шестеренки судьбы снова пришли в движение.
Дело в том, что возраста восемнадцати лет, волшебного, знакового и судьбоносного для всякого российского гражданина мужского пола, скоро должен был достичь и племянник зав. облоно. Талантами сей отпрыск достойных родителей не блистал, и потянуть учебу в университете с военной кафедрой вряд ли смог бы. Дядя мог напрячь связи и устроить оболтуса в университет. Но оплачивать ему сдачу экзаменов в течение пяти лет? Зав. облоно не министр образования и даже не зам. министра. И уж тем более не Ротшильд. Оставалось одно – договориться с военкомом.
– Здравствуй, дорогой ты мой! Ненаглядный ты мой, брульянтовый да яхонтовый! – военком встретил старого приятеля с распростертыми объятиями. – Я как раз о тебе думал. Веришь – вот ночь не спал и думал! – мелким бесом подкатывался военком. А услышав о том, что привело к нему зав. облоно, всплеснул руками и заключил того в объятия: – Мы просто созданы друг для друга!
– Ты это, не того? – брезгливо отстранился от слюнявого поцелуя главный педагог.
Но вскоре все выяснилось. Военкому задерживали звание, а он спал и видел себя в папахе. Но хронический недобор призывников всякий раз приводил к выговорам и взысканиям в учетной карточке. Военкому было уже порядочно лет. Ему светило увольнение из рядов в звании майора. Для людей понимающих – позор несмываемый. Поэтому зав. облоно был для военкома просто подарком судьбы.
– Не хотят, стервецы, Родину защищать. Уклоняются от почетной обязанности каждого гражданина. Помоги, а? А я тогда к тебе со всей душой, за мной не заржавеет… – занюхав рукавом очередной стакан горькой, говорил полковник, доверительно наклоняясь к заву.
– Да где ж я тебе их столько наберу? – вопрошал зав, изображая лицом невинность.
– Да ладно, хорош целку строить, – пресекал поползновения на театр военком. – Будто ты не знаешь, где.
– Так они ж там через одного кривые. Либо чердак протекает, – отбивался зав. облоно.
– Вот и давай этих, с чердаком… Да и кривые пойдут, – ковал железо военком. – Оператору совковой лопаты много ума не надо. Там их научат Родину любить, мать…
Вскоре у военкома лежал пухлый файл с личными делами призывников. Первым в списке значился Ариэль Рашидович Облоев, русский,  образование среднее, годный к строевой без ограничений.
Вот так Ариэль Облоев  в возрасте восемнадцати лет отправился учиться любить Родину под руководством строгих, но справедливых офицеров доблестных Вооруженных Сил Российской Федерации.  Еще не ведая, что ему предстоит пополнить собой их ряды.
В армии Ариэлю понравилось. Здесь стены не обивали мягким, а на окнах было меньше решеток. Правда, окружающие все время от него что-то хотели. Некоторые, их называли «командирами», даже орали на него и заставляли делать странные вещи, например, маршировать. Но, как и в интернате, в армии существовали определенные правила, соблюдая которые можно было избегать столкновений.
Например, существовал армейский лексикон, умело применяя который, можно было сводить на нет почти все попытки  воздействия.
– Боец Облоев! Почему не выполнено приказание? Почему сапоги не чищены, харя грязная, а в тумбочке беспорядок?
Можно было пуститься в объяснения, канючить и оправдываться. Но Ариэль не умел этого делать. Поэтому он, вытаращив глаза, орал:
– Виноват!
– Немедленно исправить!
– Есть!
Через час:
– Облоев, мать твою за ногу, почему харя обратно грязная, а сапоги не чищены?
– Виноват!
На следующий день:
– Облоев, ты дебил?
– Так точно! Тащ сержант!
– Ты не слушаешь приказов. Два наряда вне очереди!
– Есть!
Ариэля отправляли в наряд по кухне. Через некоторое время прибегал старший повар и просил сержанта:
– Убери ты этого долдона! У него руки под болт заточены, а мозгов как у ракушки-рапаны. Ему скажешь – иди налево, он идет направо. Ложку от вилки не в состоянии отличить! Дебил!
Сержант, подзывая Ариэля:
– Облоев, гамадрил ты нильский, здесь тебе не тут! Здесь ты в армии, салага!
– Так точно!
– Что ты на меня зенки вылупил, урод? Тебе что, проблем хочется?
– Есть!
– Что есть, ушлепок? Бегом марш до забора и назад!
– Есть!
– Я сказал – бегом, а не шагом! Ко мне! Ты что, не понял команды? Уху ел?
– Виноват!
Ариэль честно пытался делать то, что от него требовали. Но чаще всего получалось только хуже. Специнтернат наложил на  него несмываемый отпечаток, начисто срезав многие из социальных навыков, вложенных в интернате обычном. Ариэль не мог зашнуровать ботинок, не говоря уже о том, чтобы их чистить. Он не понимал, зачем чисть зубы или менять белье. В интернате каждую неделю выдавали безразмерные трусы и тапочки, вот и вся одежда. Не путая трансцендентное с трансцендентальным, он путал право с лево и вилку с ложкой. Он не знал и не умел то, что домашние дети знают по определению. Поэтому вечно делал не то и не так. Понятное дело, что Ариэль учился, но происходило это медленнее, чем хотелось командирам.
– Сержант, чем это у тебя боец занят? – вопрошал на подъеме флага похмельный командир роты.
– Так это, тащ старший лейтенант, – мялся сержант, не в силах объяснить, почему солдат из его отделения, вместо того, чтобы стоять в строю и есть глазами начальство, на корточках ползает по газону, гоняясь за бабочками.
– Боец, ко мне! Бегом! – не добившись ответа, ревел старший лейтенант.
Ариэль вразвалочку подходил и представлялся, мечтательно закатывая глаза:
– Рядовой Облоев, тащ страшный лейтенант!
– Воин, ты откуда такой борзый? Проблем хочешь на заднюю полусферу? А?
– Есть! – отвечал Ариэль и улыбался акульей улыбкой. Если бы он умел говорить так, как в книжках, он бы обязательно объяснил этому смешному человеку со звездочками на погонах, какую потрясающую бабочку он сейчас увидел. В специнтернате бабочек не было, только на картинках.
– Так, дебил, из-за тебя будет страдать все отделение! Пусть тебя коллектив воспитывает! Орлы, слушай мою команду!
И старший лейтенант ставил буквой «зю» все отделение, а то и взвод. Ариэль, стоя в сторонке, смотрел на небо, а его товарищи в противогазах ползком преодолевали полосу препятствий – загаженный свиньями хоздвор.
– Я вас научу дышать через заднюю полусферу! – весело орал старший лейтенант, выстроив красных задыхающихся орлов. – Все через одного долбодона страдать будете. А не объясните ему, как правильно себя вести, вы у меня и жрать через то же место будете! И гвозди им дергать научитесь!
Орлы с ненавистью косились на Ариэля и затравленно молчали. Они уже пытались его воспитывать.
Мысль о том, что воспитывать должен коллектив, в армии не нова. Армия сильна сплоченностью и чувством локтя. Один за всех, и все за одного. Или все на одного, кому как повезет. В общем, когда Ариэль только пришел в часть, его, как и прочих духов, стали строить и воспитывать. Ариэль не построился, и даже командир взвода – лейтенант, его не построил. Ариэль наслаждался новыми впечатлениями, красками, запахами. Ему было не до лейтенанта. Командир не стал изобретать велосипед и наказал весь взвод. К чести лейтенанта, он был категорическим противником неуставных отношений, поэтому ночевал в казарме с солдатами. Во избежание, так сказать. Поэтому Ариэль спокойно жил неделю. Но на выходные лейтенант уехал домой.
Вечером в субботу Ариэля перехватили на пути в душевую.
– Куда чапаем, воин? – спросил командир первого отделения старший сержант Латышев, преграждая дорогу Ариэлю.
– В душ, – ответил Ариэль и помахал сумочкой с мыльно-рыльными принадлежностями. Прочитав в уставе о соблюдении санитарно-гигиенических норм, он твердо решил соблюдать. И в первый раз за последние шесть лет сам пошел в душ.
– А разрешения ты спросил? – вкрадчиво поинтересовался Латышев и подмигнул ждавшим в сторонке троим старослужащим. Ариэля взяли в кольцо. Со стороны это смотрелось комично – четверо высоких, красивых парней окружили одного заморыша, метр шестьдесят пять на каблуках.
– Разрешения? – искренне удивился Ариэль. Военных слов вроде: «так точно, виноват, никак нет» он еще не выучил. – Нет.
– А зря, – искренне огорчился Латышев и провел джеб в челюсть.
Увидев летящий в него кулак, Ариэль инстинктивно отшатнулся и потерял равновесие. Кафельный пол в коридоре был мокрый: дневальный как раз закончил его гондурасить. Поэтому нет ничего удивительного, что обутые в дешевые китайские шлепанцы ноги Ариэля заскользили и разъехались. Левая нога поехала вперед, правая назад. Ариэль неудержимо, как понос, садился на шпагат. Следующий удар Латышева просвистел над идущей на экстренное погружение макушкой Ариэля. Отчаянно пытаясь удержать равновесие, Ариэль наклонился и выбросил свободную руку вперед. Первым, что попалось на пути руки, оказалась промежность сержанта, в которую Ариэль вцепился, как утопающий в спасательный круг. Сержант взревел. Но, несмотря на дополнительный поручень, сила всемирного тяготения продолжала тянуть Ариэля вниз. Связки в паху затрещали. Чувствуя, что они вот-вот порвутся, Ариэль сделал единственно правильный в такой ситуации поступок. Он опрокинулся на спину, складывая ноги, как циркуль.
На пути правой ноги Ариэля оказались ноги ефрейтора Пономарева и младшего сержанта Угрюмцева. Подсечка получилась знатная, старослужащие повалились, как подрубленные. Стоявшему слева рядовому Ибрагимову досталось больше всего: падая, Ариэль махнул зажатой в руке сумочкой с мыльно-рыльными. Острый замочек «змейки» хлестнул Ибрагимова по глазам, ослепив того на целый месяц. Пономарев отделался сотрясением мозга. Ариэль упал и только тогда понял, что происходит. Оставаться на полу было опасно и он вскочил на ноги. На пути его макушки оказался подбородок  старшего сержанта Латышева. От удара челюсть сержанта сломалась в двух местах, а сам он без сознания рухнул на пол.
Все это произошло за какие-то полторы, от силы две секунды.
– Я…Я… – Угрюмцев, единственный оставшийся в сознании, стал отползать от Ариэля, глядя на того вытаращенными рачьими глазками. – Не трогай меня!
– Не надо так делать, – сказал, поднимая с пола полотенце, Ариэль. Он искренне не понимал, почему на него накинулся этот высокий, казавшийся доброжелательным сержант. Ариэль ушел в душевую, а вслед ему смотрели сорок пар удивленных глаз. Потом кто-то догадался позвать офицера. О роли Ариэля в происшествии никто рассказывать не стал: во-первых, стучать нехорошо. Во-вторых, кто бы им поверил – вот этот шибздик откоммуниздил сержантов? Придумайте что-нибудь поумнее!   
Когда Ариэль вернулся и лег в кровать, сосед сверху свесил голову и спросил шепотом:
– Облоев! Облоев! Ты где так драться научился, а?
– Драться? – ответил засыпающий Ариэль. – В интернате… секция каратэ… – пробормотал он и уснул.
На том и кончилось воспитание. А увидев, что испытанный метод дал осечку, офицеры перестали наказывать коллектив. Если бы Ариэль притворялся, его непременно раскусили бы и смешали с навозом. Но он был искренен во всем, что делал, и эта искренность обезоруживала даже видавших виды строевиков. Будь дело в недоброй памяти советской армии, непослушного солдата давно сгноили бы на губе. Но губу отменили, а за соблюдением прав солдат следили комитеты солдатских матерей, правозащитники и левозащечники. И зам по воспитательной работе неустанно об этом напоминал:
– Личный состав, товарищи офицеры, он тоже человек! На нас смотрят, мы здесь чтобы соответствовать, и вообще…
Вдобавок ко всему, умственная неполноценность Ариэля была для всех очевидна и сомнению не подвергалась. А юродивых на Руси испокон веков жалели. Поэтому было принято соломоново решение. Его отдали в распоряжение старшины – в хозкоманду: собирать бычки и подметать плац. Ариэлю новая должность понравилась. Он много времени проводил на свежем воздухе и был счастлив. Но возникло еще одно обстоятельство непреодолимой силы. Для батальона, а то и для всей бригады оно стало подобно урагану, снежной лавине, или нагрянувшему с проверкой главкому.
Всем мальчикам свойственно разрушать. Есть такой возраст, когда любая игрушка должна быть выпотрошена, лампочка разбита, а розетка разобрана и проверена пальцами. Это нормально, никакой патологии в этом нет. Так дети познают мир. На беду всего батальона, жизнь у Ариэля сложилась своеобразно. И период, который у большинства мальчиков заканчивается годам к семи, у Ариэля наступил в восемнадцать лет.
Жгучее любопытство толкало его на эксперименты. А в бригаде было так много интересного! Столько мест со множеством рычажков, краников, и кнопочек, которые можно нажать и посмотреть, что из этого выйдет. Это вам не специнтернат с его голыми стенами и пустыми гулкими коридорами.
Ариэль бросал порученную ему работу и шел по базе искать приключений. ЧП повалили одно за другим, как стаи летящих на юг напильников. Своими любопытными руками он ухитрялся  устроить совершенно невозможные аварии.
Началось все с мелких пакостей в автороте. Ариэль просачивался в боксы для техники, где раскручивал и разбирал все, что можно раскрутить и разобрать. В один прекрасный день он спустил воздух из шин всех без исключения машин: ему понравился свистящий звук, с которым выходил воздух.  Механики быстро вычислили диверсанта и стали гонять. Без особого успеха. Ариэль, потупившись, извинялся, но вскоре возвращался: его неудержимо тянуло что-нибудь починить. Он ничего не мог с собой поделать. Воспринимая все происходящее как забавную игру, он не понимал последствий своих поступков. Только это и спасало его от скоропостижной кончины – что с больного взять?
Забредя в прачечную, Ариэль покрутил один краник, второй, нажал какую-то кнопку. В результате полторы сотни комплектов обмундирования из камуфляжно-зеленых стали камуфляжно-синими. Ответственный за прачечную прапорщик воспылал к Ариэлю такой нежной любовью, что тот стал ходить по базе с оглядкой.
Потом взорвался компрессор, подававший сжатый воздух. Дверь пристройки, где он располагался, снесло взрывом, а сама пристройка загорелась. Доказательств причастности Ариэля не было, но они никому и не требовались. У ворот автороты и у боксов поставили посты, единственным предназначением которых было отгонять «этого полудурка – рукосуя».
Ариэль переключился на РМО – роту материального обеспечения. Он пристраивался к специалистам – компьютерщикам, электрикам, сантехникам, плотникам и, как привязанный, ходил за ними. То, что они делали, было жутко интересно. Но специалисты сохраняли бдительность, как и положено образцовым солдатам. При попытках что-то подкрутить они били вредителя по рукам, вежливо, но сильно. Ариэль заскучал и занялся другими объектами.
Однажды его по дуге занесло в штаб бригады. Время было обеденное, все штабные ушли в столовую, даже пост у входа отсутствовал. Ариэль проскользнул мимо дремавшего дежурного, поднялся на второй этаж и стал дергать ручки дверей. Кабинет зама по воспитательной работе оказался не заперт. Ариэль из любопытства стал выдвигать ящики стола. Того, что по чужим столам лазить некрасиво, ему никто не объяснил. Он вообще с трудом понимал, что такое собственность. Ведь у него отродясь ничего своего не было. Поэтому, обнаружив в нижнем ящике красивую игрушку, Ариэль без тени сомнения положил ее в карман. Больше ничего интересного он не обнаружил и покинул пределы штаба. А про игрушку напрочь забыл: его поймал прапорщик Кусков, батальонный старшина и непосредственный начальник и пинками погнал в расположение батальона. Надвигалась инспекция, и работы у хозкоманды было за гланды.
За день до приезда делегации из штаба округа  во всей бригаде был объявлен внеплановый ПХД – парково-хозяйственный день. Все, от писарей до механиков вооружились тряпками, ведрами, и кистями и превратились в уборщиков и дворников. Красилось все, что только можно. Мылись и надраивались до блеска все выступающие детали. С дорожек убрали снег, а отвалы разровняли по линеечке и покрасили из распылителей. Вдоль подъездной дороги прямо в снег воткнули елочки. Выделенный для торжественного марша личный состав под хриплый мат комбрига тренировался на плацу.
На следующий день, чуть рассвело, работы продолжились. Все летали, как наскипидаренные. В поднявшейся суматохе никому не было дела до Ариэля. Он забрел в расположение РМО и случайно услышал разговор зампотеха с одним из специалистов:
– Нечитайло, бери в зубы отвертку и пулей в штаб. Раздвижная дверь на входе барахлит, комбриг жаловался.
– Есть!
Раздав цэ-у, командир ушел, а старослужащий Нечитайло и не подумал лететь в штаб. Вместо этого он нацедил кружку кипятка из титана, сделал себе чай и прилег на топчан в коридоре. Мечтать о дембеле, скором и неизбежном, как победа демократии во Вселенной. Ариэль потоптался за углом, ожидая, что специалист все-таки пойдет, и за ним можно будет увязаться, но тот и не думал уходить. Тогда Ариэль решил, что сам исправит дверь. Он решительно подхватил стоящий возле дремлющего  «деда» инструментальный ящик, и направился в штаб.
Починить дверь оказалось плевым делом. Ариэль не раз видел, как это делается. Он достал из ящичка специальный ключ, открыл панель управления дверью, и стал менять настройки, добиваясь идеальной работы. Все это происходило на глазах у ходивших туда-сюда офицеров, но никто и не подумал его останавливать. Ясно же, человек делом занимается, вон даже язык от усердия высунул. Образцовый солдат! Завершив работу, Ариэль с чувством выполненного долга направился назад в РМО.
Проходя мимо командирской машины, он увидел еще одну проблему, требующую устранения. С машины зачем-то скрутили антенну, а гнездо заглушкой, как положено, не закрыли. Ариэль потрогал пальцем гнездо и вспомнил про взятую в кабинете зама игрушку. Он достал ее и приложил к антенному гнезду. Диаметр совпал. Ариэль с усилием ввернул игрушку в гнездо, и отправился по своим делам.
Комиссия приехала на сверкающих новеньких лимузинах. Предупрежденный звонком с КПП комбриг топтался у двери штаба. Глядя в свое отражение в стекле, комбриг тайком любовался. Сверкали золотом полковничьи погоны. Сшитая на заказ парадная шинель сидела на нем, как влитая. Начищенные до блеска ботинки сияли, а о стрелки брюк можно было порезаться.  Как только машины остановились, он подошел к двери. Створки быстро разъехались. Комбриг перешагнул порог, и остановился. Все дальнейшие действия он не раз прокрутил в сознании: перейти на строевой шаг, подойти, лихо отдать честь, доложить. Расправив плечи и придав лицу мужественное выражение, Комбриг сделал шаг вперед. И тут что-то дернуло его назад. Комбриг рванулся всем телом. Никакого эффекта.  Извернувшись, он скосил взгляд назад и увидел, что полы шинели зажало дверью. Дернул сильнее, попутно вспомнив, что дверь, открываясь, двигалась подозрительно быстро. Створки держали намертво. Тогда полковник уперся ногами и рванул, как увидевший мулету бык. В этот момент створки стали разъезжаться. Полковник не удержал равновесия и слетел с крыльца, собрав на свои ребра все ступеньки. В довершение ко всему, в финальной точке траектории находился снежный отвал. В который полковник и врезался лицом.
Пошатываясь и стирая с лица перемешанный с белой краской снег, полковник поднялся и встретился взглядом с высоким стройным генерал-лейтенантом. Тот стоял и спокойно смотрел на комбрига. За спиной генерала прятали улыбки полковники и подполковники из свиты.
– Товарищ генерал-лейтенант, полковник Мальцев… – вытянувшись, стал докладывать полковник.
– Товарищ полковник, приведите себя в порядок, – брезгливо поморщился генерал. – А мы вас пока в штабе подождем.
Блестящая золотом погон процессия проплыла мимо комбрига. Тому ничего не оставалось делать, как срываясь на бег, идти переодеваться.
Финальный аккорд этой драмы прозвучал, когда комиссия обходила подразделения. Проходя мимо командирской машины, генерал остановился.
– Однако, товарищ полковник, у вас есть чувство юмора, – седая генеральская брось насмешливо изогнулась. Полковник подошел ближе, спиной чувствуя глумливые ухмылки свитских, и окаменел: вместо антенны на его машине раскачивался на ветру розовый фаллоимитатор с усиками.
Когда комиссия уехала, полковник пригласил товарищей офицеров в актовый зал  – на акт раздачи.
– Кто? Кого мне благодарить за это счастье? Я вас спрашиваю, товарищи офицеры?! – помахивая резиновой игрушкой, полковник с гранитным выражением лица расхаживал перед строем, и раздавал.  – Я кто, командир стада бабуинов? А может, я директор цирка? Так ведь директор же, а не клоун! Что молчите, орлы вы мои недоношенные? И нечего мне тут умные лица делать. Я вас насквозь вижу! По-вашему, я попугай и должен на вас тут каркать? Зампотех! – эхо командирского рыка отразилось от стен актового зала.
– Я! – выступил вперед командир РМО.
– Кто накрутил хвост этой долбаной двери?
– Эммм, – замялся зампотех.
– Не мычи, ты не корова! Сюда этого бойца, ко мне! Я ему проведу сеанс профилактической дефлорации, – полковник взмахнул игрушкой.
Привели Нечитайло. Увидев красный с прожилками гранит командирского барельефа, Нечитайло еще от двери перешел на строевой шаг.
– Товарищ полковник! Рядовой Нечитайло по вашему приказанию…
– Рядовой! – полным любви и нежности голосом сказал комбриг и взял Нечитайло за пуговицу. – А расскажи мне, что ты с дверью сделал, что она у тебя закрывается так, что хочется спрятать яйца в корзину?!
– Тащ полковник, – прошептал Нечитайло, с легкостью читая в глазах полковника дембель под Новый год и полные тягот и лишений месяцы перед этим светлым мигом. – Это не я!
– Товарищ полковник, – сказал кто-то сбоку. Командир развернул орудия на него.
– Я у дверей дежурил, когда их чинили, – выступил вперед дежуривший в штабе лейтенант. – Это точно не он.
– А кто?
– Тот был такой, – лейтенант провел ладонью по воздуху на уровне командирского плеча. – И с вот такой головой.
В повисшей тишине отчетливо прозвучал облегченный вздох Нечитайло и чьи-то сдавленные ругательства. Комбриг отодвинул зампотеха и уставился в глаза командира автороты немигающим взглядом.
– Ты что-то знаешь? – подавшись вперед, как почуявшая добычу гончая, спросил комбриг. Каждый мускул на его лице был напряжен. Даже усики на зажатом в руке резиновом изделии и те встали торчком.
– Знаю, – вздохнул командир автороты, чьим навязчивым кошмаром уже давно был Ариэль.
Привели Ариэля. Комбриг тут же обрушил на него сорок бочек арестантов и ушат с помоями. Но по мере того, как пустел ушат, командир стал замечать, что слова не производят нужного действия. А еще комбриг заметил, что взгляд солдата неотрывно прикован к резиновому изделию, которым жестикулировал полковник. В сердце комбрига стало закрадываться подозрение.
– Это что? Что это, знаешь? – он поднес к носу Ариэля игрушку.
– Так точно! Это заглушка! – отрапортовал Ариэль и пояснил: – От антенны.
– От пицунды заглушка…! – взревел полковник, но тут до него дошло, и он продолжил свистящим шепотом: – Так это что, тоже – ты? Ах ты…!
Пальцы полковника заскребли по кобуре. Офицеры повисли на руках.
– Кстати, воин, – спросил особист. – А где это ты такую шикарную игрушку откопал?
– У товарища майора в столе, – захлопал ресницам Ариэль. И показал на зама по воспитанию, который все это время, съежившись, прятался за спинами офицеров. Услышав это, комбриг забился в руках офицеров, как припадочный. Пряча ухмылки, офицеры повернулись к красному, как раковая шейка, заму. Ариэля, от греха подальше, выгнали.
Придя в себя и отдышавшись, полковник отпустил офицеров. Всех, кроме зампотыла:
– А вас, майор, я попрошу остаться. Я еще не кончил, – услышав голос полковника, зампотыл почувствовал, что у него подгибаются ноги. Он был начальником прапорщика Кускова. Соответственно, Ариэль числился его подчиненным.
Кончал полковник бурно и долго. Когда он с чувством глубокого удовлетворения отпустил майора, на дворе уже стояла ночь. Шатаясь, как пьяный, зампотыл то еле полз, то срывался на бег. Двигаясь сложным противолодочным зигзагом, майор добрался до офицерского общежития, поднялся на второй этаж и долго стучал в дверь прапорщика Кускова.
– Кусков! Кускоооов! – как волк в полнолуние выл майор и бил в дверь ногами. Когда дверь открылась, и показался сонный прапорщик, майор с облегчением принялся нахлобучивать ему на голову ночной горшок. Одна из прелестей военной службы состоит в том, что всегда есть подчиненные, с которыми можно поделиться неожиданной радостью.  Они поймут – профессия такая.
После случая с комбригом прапорщик приставил к  Ариэлю двух солдат. Они должны были неотлучно находиться при нем, и контролировать каждое движение подопечного. В бригаде снова стало тихо, ЧП больше не было. Но жизнь прапорщика не стала от этого легче. Теперь Ариэль все время был у него на глазах, и прапорщик периодически затевал с ним беседы «за жизнь». Наверное, хотел перевоспитать. Заканчивались беседы одинаково: извилины в мозгу прапорщика принимали форму скрипичного ключа и выпрямлялись только после тщательной промывки спиртом.
Однажды, когда офицеры батальона, запершись в клубе, отмечали день рождения зампотеха, послышался стук  в дверь.
– Кто там? – спросил командир автороты.
– Кусков, – донеслось из-за двери.
Прапорщика впустили. Несмотря на то, что в каждом из офицеров уже сидело по полкило, наблюдательности они не утратили и сразу заметили, что прапорщик слегка не в себе. Глаза у Кускова смотрели в разные стороны, правая щека дергалась. Не поздоровавшись, прапорщик схватил бутылку, трясущейся рукой налил себе стакан и немедленно выпил.
– Кусков, у тебя любимая теща умерла? – спросил зампотех.
– Этот, этот… Он мне такое… А я ему…. А он мне… – залопотал прапорщик.
– Кто?
– Облоев! – выдохнул прапорщик, и офицеры напряглись. От Облоева всего можно ожидать. Прапорщик, вращая глазами, кое-как объяснил, что ничего Облоев не натворил. Во всяком случае, никаких диверсий со взрывами. Услышав это, офицеры задышали свободнее, и дальнейший рассказ прапорщика слушали спокойно.
Дело было так: вечером, перед отбоем, прапорщик пропесочивал хозкоманду.
– Дисциплина разболталась и вот-вот упадет совсем! – вещал прапорщик. – Дебилы набок сделанные, не берите пример с этого земноводного млекопитающего Облоева. У вас есть разум, хоть иногда? Ра-зум, обезьяны! – Он ткнул в грудь рядового Абангу, черного как эбеновое дерево, и спросил: – Вот ты, углезадый, знаешь, что такое разум?
– Э, никак нэт, тащ. прапарщык! – вытаращился на прапорщика Абанга.
– Я знаю, – раздался голос земноводного млекопитающего. 
– Ну, скажи, родной, скажи, – попросил прапорщик, подавив в себе желание отпрыгнуть. И Ариэль сказал…
Офицеры смотрели на прапорщика во все глаза, ожидая, что он повторит слова Ариэля. Но прапорщик пыхтел, как паровоз, краснел и таращил глаза, но повторить не мог. Заинтригованный до глубины души комбат не поленился вызвать Ариэля по громкой связи. Вскоре тот явился, сопровождаемый своими опекунами. Опекунов оставили за дверью, Ариэля завели внутрь и приказали:
– Повтори, что ты сказал прапорщику, вредитель!
– Разум разлит во всем мире; но это не означает, что весь мир разумен, ибо разумно только то, что осуществляет закон разума, то есть то, что действительно. В мире не все действительно, и то, что в нем не действительно, то и не разумно. В мире не все разумно; и то, что в нем неразумно, то и недействительно. Отсюда ясно, что разумность действительного необходимо предполагает действительность разумного. Для того чтобы в мире обнаружился разум… – Ариэль замолчал, остановленный резким звуком. Из руки зампотеха выпал и разбился стакан, но зампотех этого не заметил. Застывшие как изваяния офицеры на несколько минут выпали из реальности. У комбата из полуоткрытого рта свисала недоеденная сосиска. Потом Кусков, первым пришедший в себя, вытолкал Ариэля взашей.
– Водки! – вернувшись на землю, прохрипел командир автороты и, не дожидаясь милостей от природы, схватил бутылку и присосался к горлышку.
– И вот так всегда, – жалобно проскулил Кусков. – Он как что-нибудь скажет, хоть в шкафу вешайся. Рядовой Бахшиев с ним поговорил, уже вторую неделю ходит размазней, не солдат, а холодец с хреном. Товарищ комбат, сделайте что-нибудь!
– Сказочный долдон, – глядя на дверь, за которой исчез Ариэль, задумчиво сказал комбат. – И как его в армию взяли?
Офицеры в тот раз нарезались сильнее обычного.
Спустя некоторое время прапорщик пришел в штаб во время совещания и завопил, размахивая ломом:
– Все, мое терпение на конце! Я послужил в армии пятнадцать лет и не надо делать из меня дурака! Уберите этого Облоева, иначе случится неизбежное!
– Кусков! – задушено прошипел зампотыл и рванул ставший тесным воротник: прямо пред его носом просвистел кончик лома.
– Опять Облоев, – вздохнул комбриг и зарокотал, приподнявшись над столом: – У меня такое впечатление, что в бригаде остался один Облоев! Что он опять натворил?
– Вот! – прапорщик с размаху брякнул ломом об стол. Офицеры увидели, что лом согнут в трех местах и слегка перекручен.
Срываясь на мат, прапорщик рассказал, что выделил в помощь весне десяток солдат с ломами – очищать ото льда плац. Не прошло и двух часов, как к нему подошел Ариэль и, виновато хлопая ресницами, попросил новый лом.
– Вот как можно погнуть лом? – развел руками комбриг. – Не скудеет талантами земля русская!
Оставив железку на столе, прапорщик Кусков вышел из штаба и пропал. Его долго искали и, в конце  концов, через неделю или две, нашли у какой-то бабы в военном городке. Увидев, что за ним пришли, вдребезги пьяный прапорщик вышел в окно, забыв, что квартира находится на пятом этаже. С открытым переломом ноги прапорщика увезли в больницу. Комбриг понял: с этим надо что-то делать. Он собрал у себя ближний круг – начмеда, зама по вооружению и особиста.
– Расстрелять его, что ли…? – чертя пальцем круги на запотевшем оконном стекле, предложил комбриг.
– Угу, перед строем, – особист внимательно посмотрел на комбрига, и тот вздрогнул, вспомнив, с кем говорит. – Ты приказ напишешь, я исполню.
– А может, комиссовать его к едрене фене? – командир с надеждой посмотрел на начмеда. – Ты его медкарту видел? «Функциональное безмыслие»… И как их таких в армию-то берут, а?
– Только с диагнозом «трупное окоченение», – пожал плечами начмед. Комиссовать кого-то из рядов Вооруженных Сил с другим диагнозом было просто невозможно. – Но его можно перевести.
– Куда? – простонал комбриг. – Его же назад пришлют. Да еще в нагрузку парочку таких же. И будут правы!
– Я могу его за что-то подтянуть, и поедет он на «дизель», – предложил особист.
– Ну да, а потом к нам военные юристы начнут ездить, как к теще на блины, –  махнул рукой комбриг. – Не годится.
Так офицеры ни до чего и не додумались.
Полковник Мальцев был находчивым офицером. Он ухитрялся найти решение даже в самых сложных ситуациях. Например, однажды, еще в звании подполковника, он крепко перебрал в воскресенье. И в таком состоянии пришел на утреннее построение полка, которым командовал.
Подчиненные состояние подполковника заметили. Трудно было не заметить – лицо командира по цвету не отличалось от надетой на нем шинели. Желудок отчаянно сражался с остатками самообладания, угрожая извергнуть из себя содержимое. Затаив дыхание, полк ждал, что командир уронит и вдребезги разобьет честь и достоинство российского офицера. Но их ждало жестокое разочарование.
Понимая лучше всех, что до неизбежного осталось совсем немного, командир приказал принести урну.  Двое солдат вышли из строя и прикатили от штаба урну. Подполковник постоял над урной, подумал, затем, словно что-то вспомнив, прошелся вдоль строя. Внимательный взгляд скользил по лицам подчиненных, застывшим в предвкушении шоу.
– Более жалкого зрелища я в жизни не видел! – провозгласил командир, обойдя весь строй и вернувшись к урне. – Вы стадо немытых бабуинов, меня от вас тошнит!
С этими словами он излил все накопившееся отвращение в урну. Строй взревел, авторитет находчивого командира поднялся на заоблачную высоту.
Но в случае с Ариэлем находчивость отказывала. Комбриг чуть не сломал себе голову, придумывая, как избавиться от надоевшего солдата. Но даже на трое суток замочив мозг в спиртово-ягодном растворе, он так ничего и не придумал.
Выручил случай. Из штаба округа пришло официальное письмо. Комбриг Мальцев прочитал его и пустился в пляс.
– Мы отправим его на Луну! – радостно сообщил он вызванным особисту с начмедом. – На Лу-ну!
– Как на Луну? – опешил особист.
– Читай! – комбриг ткнул пальцем в экран. Особист склонился и прочел: «...выделить в распоряжение ВКС личный состав в количестве трех человек… отвечающий следующими требованиями… отличников боевой и демократической подготовки…»
– Похоже, дела у летунов не очень, раз у нас солдат просят, – почитав, хмыкнул особист. – Ничего удивительного…
И не погрешил против истины: дела с набором пополнения в ВКС обстояли из рук вон плохо. Ресурсов в космосе было намного больше желающих их добывать. Конкуренции между странами как таковой не было, и военный флот оставался декоративной игрушкой для богатых стран. Все, кто мечтал о космосе, шли в гражданские училища и техникумы, с тем, чтобы потом устроиться в частную компанию. Работа та же, а денег больше. Спрос на космогеологов, буровиков, шахтеров, техников-наладчиков и пилотов превышал предложение. Военному флоту доставались те, кто не хотел или не мог пойти в гражданское училище. Вдобавок ко всему, особый параграф Конституции запрещал отправлять военнослужащих в космос против их желания. Что не могло не сказаться на кадровом составе флота.
– Да кто ж его возьмет с таким букетом? – засомневался начмед, вспомнив про «функциональное безмыслие».
– Вот ты и займись этим, – комбриг хлопнул доктора по плечу. – У тебя же был какой-то приятель в штабе округа, тоже гиппократ.  Вот давай к нему, и не возвращайся, пока не утвердит.
– Я не могу… – загрустил начмед.
Начмеду не хотелось ехать в округ и еще меньше хотелось пить со своим однокашником. У начмеда была странная для российского офицера патология – он терпеть не мог алкоголь. Пил, конечно, куда деваться. Но без особой любви.
– Ты хочешь меня обидеть? – нахмурился комбриг, и начмеду ничего не оставалось делать, как согласиться.
– Там еще документы есть, – напомнил особист.
– Подправим где надо, а если чего не хватает, нарисуем, – комбриг закусил удила. – В конце концов, он здоров? Здоров! Медкарта идеальная, если не считать мелочей. Коэффициент интеллекта высокий. А то, что крыша съехала, так это ничего. В ВКС все такие, туда других не берут. Главное, что ввернуть нам его в зад они не смогут. С Дона выдачи нет! Ну и еще двух выделим, куда деваться. Выделений у нас хватает…
От переполнявшего его счастья комбриг вскочил и снова затанцевал вокруг стола. Жизнь заиграла новыми красками.
Спустя две недели Ариэль Рашидович Облоев, отличник боевой и демократической подготовки, обладатель двенадцати благодарностей от командования, занесенных в карточку учета взысканий и поощрений, отбыл на Луну. Пополнять собой ряды доблестных Военно-Космических Сил Российской Федерации. О добровольности никто и не заикался: подсунули бумажку на подпись, и все дела.
Комбриг с комбатом лично проводили Ариэля до космодрома, откуда на Луну уходил катер. С тыла их страховал ковылявший на костылях прапорщик Кусков. Ариэля сдали смуглому и усатому капитан-лейтенанту, отвечавшему за доставку новоиспеченных матросов к месту дальнейшей службы. Матросов вместе с Ариэлем оказалось ровно сорок человек.
– Али-Баба и сорок разбойников, – пошутил комбриг, глядя на сидящих прямо на бетоне летного поля будущих астронавтов. Элита элит, лучшие представители наземных сил, краса и гордость, отличники и чемпионы. Вокруг них, растянувшись цепью, стоял вооруженный конвой.
Когда всех, наконец, загрузили, и катер оторвался от земли, прапорщик Кусков перекрестился, а комбриг смахнул скупую мужскую слезу. Вернувшись в часть, офицеры ушли в недельный запой: такой повод бывает не каждый день.
По прибытии на Луну, сорок разбойников разместили в казарме на базе Луна-4, что в нескольких километрах от города Луномосковска. На этой базе, центральной для Российских ВКС в Солнечной системе, располагалось множество подразделений. Тут же базировался околоземный флот. Прилетевших с Земли понемногу стали разбирать  «покупатели». Некоторых, в том числе и Ариэля, никто брать не хотел. Они слонялись по пустой казарме, и маялись от безделья. Наверное, так могло продолжаться довольно долго. Но Ариэлю остался верен себе. Однажды он просочился мимо часовых на КПП, и отправился прогуляться. База была не просто огромной – гигантской. Лабиринт Минотавра рядом с базой Луна-4 показался бы квартирой улучшенной планировки. Злые языки говорили, что базу намеренно построили так, чтобы запутать вражеских диверсантов. Но в ожидании диверсантов пока что путались свои. Ариэль быстро заблудился и, незаметно для себя, спустился на нижние уровни, где располагались технические помещения.
По невыясненной причине, дверь, ведущая в центр управления микроклиматом и системами регенерации воздуха, оказалась незаблокированной. Скорее всего, ленивые техники просто не стали ее закрывать, как того требовал протокол. Так это, или нет, осталось загадкой. Достоверно известно лишь то, что Ариэль пошел внутрь, что-то покрутил, на что-то нажал, а может, ничего не крутил и не нажимал. Инженеры потом долго чесали в затылках, пытаясь понять, что же все-таки произошло. Факт остается фактом – климат на базе сошел  с ума.
– Значит так, Рагозин, – грохотал в коммуникатор командир базы, вице-адмирал Курочкин. В комнате было холоднее, чем в морозильной камере. У адмирала, несмотря на трехслойный бушлат, зуб на зуб не попадал. Одетый в перчатку от скафандра кулак стучал по заиндевевшему столу.– Найди того, кто это сделал! Что хочешь делай, хоть терморектальный криптоанализ применяй, но чтобы этот шутник стоял передо мной!
Тремя уровнями ниже, сидящий в одних трусах капитан первого ранга Рагозин, заместитель начальника особого отдела флота, вытирал пот со лба и отвечал с задором в голосе:
– Есть, товарищ вице-адмирал! Будет сделано, товарищ вице-адмирал!
В кабинете у каперанга было за сорок градусов жары и стопроцентная влажность, отчего под креслом натекла лужа пота. За стеной шумела вода: в соседнем секторе шел тропический ливень.
Каперанг Рагозин был особист от бога – настоящий волкодав. Про него даже поговаривали, что он не пьет, не курит, и не спит с женщинами. Каперанг был человеком без недостатков. За это его очень не любили сослуживцы, зато ценило начальство. Ему не составило труда вычислить, кто подшутил над всей базой. Достаточно было просмотреть логи следящих систем. Выйдя на Ариэля, каперанг не стал торопиться с арестом и терморектальными процедурами. Как положено профессионалу, он сначала решил собрать информацию. Подняв личное дело Ариэля, он практически сразу обнаружил неувязку: идеальная медкарта контрастировала с пребыванием в специнтернате. Если верить характеристикам, перед  ним был образец солдата: умный, исполнительный, здоровый как бык. Но в специнтернаты такие не попадают. Рагозин заподозрил неладное и послал на Землю запрос. Спустя два часа из специнтерната прислали личное дело воспитанника Облоева. Сравнив две медкарты, каперанг понимающе хмыкнул.
Выяснив по списку, кто прибыл вместе с Ариэлем, каперанг вызвал к себе матроса Микульчика. Микульчик, служивший вместе с Ариэлем, округляя глаза и делая значительные паузы, рассказал каперангу о том, что Ариэль творил в бригаде и за что был сослан. Эпизод с фалломитатором каперанга позабавил, история со взорвавшимся компрессором заставила призадуматься.
– Картина маслом, – отпустив Микульчика, подвел итоги каперанг и сел писать отчет командующему базой.
Когда адмирал понял, какой подарочек ему прислали с Земли, у него случился выкидыш. Он выкинул из кабинета визжащего писаря, компьютерный терминал, все содержимое сейфа и новый аквариум с рыбками. Старый промерз до дна и треснул. На счастье адмирала, окно в его кабинете не отрывалось, а то бы он выбросился сам. За метровой толщины «сэндвичем» из бронестекла расстилалась лунная поверхность и совсем не было воздуха.
Чуточку успокоившись, адмирал вызвал каперанга Рагозина. Брезгливо обойдя лужу, посреди которой валялись дохлые рыбки, каперанг зашел в кабинет.
–Ты понимаешь, как нам повезло? Это юное дарование могло и что-то посерьезнее устроить. Например, систему жизнеобеспечения перепрограммировать, – содрогаясь, шептал адмирал Курочкин и лоб его покрывался бисеринками холодного пота.
– Понимаю, товарищ вице адмирал! – верным псом рычал Рагозин, тщательно скрывая презрение. Адмирал пытался посмотреть каперангу в глаза, и каждый раз отводил взгляд от желтых немигающих глаз Рагозина.
– А если понимаешь, скажи: что мне с ним делать? Посадить его под замок на оставшийся срок службы я не могу. А оставить все как есть, это же прямая угроза всей базе! Давай, придумай что-нибудь, ты же одессит!
– Надо его отправить куда-нибудь, – предложил Рагозин, уже зная, что ответит адмирал.
– Назад его не возьмут, ты же знаешь…
– Не надо назад. Можно отфутболить его на чердак. Давайте отправим его в училище, – предложил Рагозин, старательно делая вид, что эта идея пришла ему в голову только сейчас. На самом деле, если бы адмирал об этом не сказал, он все равно предложил бы такой вариант. Рагозин очень не любил контр-адмирала Терентьева, начальника Марсианского Высшего Военно-Космического Командного Училища. У него с Терентьевым были свои счеты. Мысль о том, что можно подсунуть проблемного матроса Терентьеву, наполняла сердце Рагозина злорадной радостью.
– В училище? Ты спятил? – выпучил глаза адмирал. – Кто его такого возьмет?
– Он отличник боевой и демократической подготовки, образцовый солдат с идеальным здоровьем и высоким коэффициентом интеллекта. Характеристики, опять же, отличные, – усмехнулся Рагозин. – О том, что на Земле подменили медкарту, знаем только мы. А мы промолчим.
– Но они его там быстро раскусят! И отошлют обратно! Терентьев нас мехом внутрь вывернет!
– Не отошлют, – оскалился Рагозин, сделавшись похожим на старого, седого, но все еще способного перехватить глотку пса. – Родине нужны офицеры!
– Родине нужны офицеры, – как загипнотизированный, повторил Курочкин и сглотнул. – Да, так мы и поступим… Спасибо, каперанг! Ты меня очень выручил!
– Будешь должен, – уже не скрывая презрения, пролаял Рагозин и вышел, забыв отдать честь.
Новость о зачислении в училище Ариэль воспринял спокойно, без особого энтузиазма. Больше всего его радовало то, что он полетит на настоящем космическом корабле. Полет на Марс это вам не на рейсовом катере с Плесецка на  Луномосковск лететь. Жизнь все время преподносила сюрпризы.  Все вокруг казалось интересным и увлекательным, и Ариэлю это нравилось. Он до конца своих дней не узнал, почему вдруг командование решило отправить в училище именно его. Для него, как и для тех, кто с ним служил, это навсегда осталось загадкой.