Никто не привёл меня за руку в библиотеку. Я вообще не помню, чтобы держалась за чью-то руку до определённого возраста. Да и потом-то стали хватать, а не брать. И не только за руку…
Пришла в читальный зал по какому-то наитию, когда научилась составлять буквы в слова. Возможно, так искала долгожданное одиночество, которого не могло быть в коммуналке на «Главном». Кто не знает – район вокзала «Ярославль Главный», в отличие от «Московского». Какими хитрыми были патриоты моего города: «Московский» – московским, а у нас – «Главный»! Этакий плевочек в сторону авторитета столицы. И не придерёшься. Так всё культурно оформлено.
В школе было очень интересно. Жажда новых знаний не покинула меня до сих пор. Но разве в учебном учреждении сыщется уголок для собственных мыслей? Ни тогда, ни теперь этой роскоши детям не видать. Хорошо хоть за личное мнение сейчас не ставят на целый день (без перемен) в угол. Хотя, как видно из телепередач, много новых гадостей напридумывали нынешние педагоги взамен «невинного развлечения» учителей из прошлого. Дедовщину в армии изжить легко: ввести в соответствующие документы статью, по которой начальник воинской части должен пожизненно перечислять родителям (или жене с ребёнком) погибшего солдата деньги на их достойное (т.е. не меньше среднего заработка по стране) проживание. Так сказать, «за утраченную выгоду». Понятно, что никто и никогда не заменит безвременно загубленного парня (и есть ли преступлению «время» вообще?) родственникам. Но будет хотя бы ощущение некоторой справедливости. И, уверяю, вас, всё изменится. Вооружённый знанием о такой ответственности «золотопогонник» задумается не только о недостроенной даче для своего не родившегося правнука, но не забудет проверить и дежурящих в ночное время офицеров. И синячок на лице «салаги» не примет за тень пролетевшей мухи! Со школой труднее: наряду с равнодушием некоторых учителей убивает детскую душу почти поголовная уверенность родителей в том, что наследники (чего?) «сами во всём разберутся». По собственному опыту знаю, куда такие разборки заводят – всё-таки двадцать лет у меня стажа работы инспектором по делам несовершеннолетних.
А в библиотеке я отдыхала от всего этого. Правда, читала без разбора, без какого-то плана. Но, поскольку никакой пошлятины тогда на книжных полках было не найти, из кашицы прочитанного в моей голове сложилось не самое плохое представление о предстоящей взрослой жизни. В любовь я тогда, точно, верила. И ждала её. Такую же, как в фильме «Дорогой мой человек». Не меньше! И без сложностей, выпавших на долю героини Макаровой. Правда, в деревню за любимым я бы поехала. И тогда, и теперь…
Хотя крестьянка из меня никудышная. Мне было около сорока, когда я попала одновременно в комическую (для окружающих) и ужасающую (для себя) ситуацию. По службе (а значит – при погонах) пришлось лететь в одну из отдалённых деревенек, входящих в зону обслуживания ЛПМ (линейного пункта милиции) нашего аэропорта. Полёт, вопреки ожиданию, мне как раз очень понравился. Море из зелёной кроны деревьев поражало таким количеством оттенков этого успокаивающего цвета, что могло соперничать только с красками неба. Но смотреть вверх долго я не имела возможности – уже тогда будущая инвалидность серьёзно намекала на мои безрадужные перспективы: задрав голову, я могла продержаться не более минуты – дальше начиналось головокружение, потеря зрения и… сознания. Поэтому колышущиеся волны, созданные флорой нечерноземья, увлекали меня на тот момент больше бездонного купола земли. Это давало возможность оценить преимущества «кукурузника» перед воздушными громадинами всех мастей, из которых (смотри-не смотри) ничего, кроме облаков, не разглядишь. А в окружении этого красивого скопления капелек воды я всегда чувствовала тоску человека, очутившегося на дне водоёма с ограниченным запасом кислорода в баллоне.
Неприятности начались на земле. Опросив несовершеннолетнего по факту «преступления» (на самом деле это было мелкое ЧП, лишь по воле моего начальника раздутое до нужных масштабов – не хватало «палок» для отчётности), я возвращалась в «аэропорт». Он являл собой буквально следующее: «избушка на курьих ножках», стоящая посреди поля. Но туда вела конкретная протоптанная тропинка, что было немаловажно при отсутствии на мне брюк и присутствия колготок известного всем качества. Да и юбка в условиях бурного роста репейника выглядела бы плачевно при моём возвращении на рабочее место – в ярославский аэропорт «Левцово». И вдруг! На не примеченную мною дорогу, пересекавшую тропинку к «кукурузнику», из леса одноразово вышло мычащее стадо, подгоняемое «прекрасной пастушкой» лет пятидесяти. Я, изображая жуткую необходимость в своём манёвре, резко свернула в «чисто поле». «Фокус» не удался – не раз замечала я необыкновенную смекалку деревенских обитателей. Да и осведомлённость у них – на зависть любому МУРу:
- Куда ж ты, милая, на самолёт опоздаешь. Иди-иди прямо.
- Я быков боюсь, - отступать дальше было бы совсем глупо.
- Да где ж ты их тут видишь?! - собеседница, похоже, всерьёз засомневалась в моих мыслительных способностях. Потом в её, по-молодому васильковых, глазах стал зарождаться такой огонёк безудержного веселья, что, похоже, только впитанные с детства страх-уважение к носителям погон помешали вырваться сквозь красивые ровные зубы смеху в мой адрес.
Что-то пробормотав, всё ещё испытывая страх перед нехилым стадом, я всё-таки пересекла тропинку перед бурёнками. Шла, правда, как отпущенный пленник, который не верил, что враги не выстрелят в спину. И только, сев в самолёт, снова взглянув вниз на роскошь июньской зелени, вдруг зримо представила картинку из учебника по-французскому, где на языке Дюма было написано «корова», и животное это было с рогами. Быка зримо отличала от его подруг совсем другая часть тела. Вот почему «пастушка»-насмешница никак не могла взять в толк, как сорокалетняя капитанша умудрилась перепутать её «красавиц» с осеменителем. Вот теперь хохотала я, удивив лишь лётчика – кроме мена пассажиров не было. Но ведь правда состояла в том, что живыми ни корова, ни бык мне до этого не попадались. А вот жутких историй о коварстве последнего я слышала предостаточно. Среди погибших от агрессии «мужчин рогатого племени», к сожалению, имелись и люди, которых знала лично…
Вспомнила сейчас: все книжные истории, выбранные и прочитанные мною, были далеки от мира животных и растений. «С младенчества» интересовалась я лишь людскими судьбами и переживаниями. Искренне сочувствовала героям и абсолютно не переносила трагического окончания лирических историй. Повзрослев, заглядывала на последние страницы. Если беглый просмотр останавливался на фразе типа «она покрыла его остывающее чело запоздалыми поцелуями», у автора не оставалось права на внимание к его произведению с моей стороны. В принципе, мы неплохо устроились: написавший роман или повесть, если был жив, не мог быть оскорблён, поскольку не знал о моей «жестокости». Я же сохраняла относительное равновесие моей, в чём теперь абсолютно уверена, беззащитной нервной системы для реальных испытаний. Небеса знали об этом и по-своему оберегали…
«Богема»! Кроме ощущения какой-то липкости и брезгливости этот термин ничего не рождает в душе. В основном Мюрже правильно охарактеризовал пущенное им в ход определение как скопление художников, артистов и литераторов, живущих одним днём. А вот дословное «цыганщина», по-моему, не уместно: цыгане, может, и живут, не задумываясь о будущности своей, но, в силу темперамента природного, действуют искреннее, честнее, красивее. Я не о конокрадах, а о народе с его традициями и принципами. Похитители коней и гадалки-вруньи не стали бы героями столь многих гениальных творений талантливых людей.
У меня не стало времени на посещение библиотек. После школы пошла работать. Вот тут-то и достали представители разных, но обязательно творческих профессий. Сначала я с обожанием смотрела на бороды художников; искренне слушала отработанные до мелочей монологи-признания; удовлетворённо ловила взгляды, отдающие дань моей молодости. Семнадцать – кто в этом возрасте не хорош? Но когда дошло до «дела»!
Лысый бодрячок с лошадиной фамилией, грубо сжав в тисках своих коротких ручек и слюняво поцеловав меня, никак к этому не подготовленную, а потому и не успевшую оказать сопротивления, безапелляционно заявил:
- Я не сделал ничего, чего бы ты не хотела.
И я, привыкшая очень серьёзно относиться к словам, занялась самокопанием, мучаясь ненужными – «а вдруг?» Но так ничего и не нашла в глубоком омуте задёрганной души кроме обожания, испытываемого к бывшему однокласснику, который не знал о моём чувстве к нему.
Мальчишески сложенный художник с маслянисто-добрыми глазами, подойдя сзади, вдруг сомкнул свои руки на моей груди размером «минус единица», как я выражалась. Поскольку там не было даже минимально приличных холмиков для моего возраста. Может, в наказание за то, что я, будучи пацанкой, больше всего боялась появления именно этих деталей женской принадлежности. И всё время кого-то просила: только бы у меня они не росли. Потом, конечно, смирилась. И когда кормила первенца, приходилось покупать «паращюты» №5 . Но тогда… Мужские пальцы на том месте, где предполагалась моя грудь, повергли в состояние ступора. Тем более я ещё даже не видела обладателя не грубых, но нахальных рук. А когда оглянулась, наткнулась прямо-таки на отцовски-заботливый взгляд и вежливый, но явно запоздалый вопрос:
- Можно мне Вас обнять?
- Но Вы же уже сделали это!
Моя работа (я была секретарём-машинисткой) и расположение стула, на котором должно было сидеть, делали удобной мишенью для слетающейся на не защищённую молодость «богемы»…
Следующий бородач так всосался в юную шею (и тоже – без предупреждения!), что пришлось неделю носить шарфик. Я не умела жаловаться. А окружающие женщины были как будто слепы, абсолютно не понимая немых криков, летящих из моих глаз, готовых покинуть границы век.
И так – день за днём. Тогда впервые и посетила мысль о самоубийстве. Я не принимала этой взрослой жизни, была беззащитна перед нею, искала выход, но со мной были только мои дневники с рисунками, стихами и невесёлой прозой.
Правда, уже начинавшая слепнуть бабушка вдруг заметила: «Ой, на шее-то что! Видать, от нелюбимого. Любимый так не поцелует». Она была права во всём. Но как ей довериться? Чем она могла помочь? Ей самой нужно было помогать: через полгода я за обе руки водила её в нужном направлении…
Получилось так удачно, что церковь Ильи Пророка всегда вставала на моём пути на работу или с работы. Я убегала в прохладу храма не только от жары, но и для продления долгожданного отдыха от не устававших в своей липучей изобретательности богемщиков. Думаю, что, попадись мне соответствующий наставник, меня приняла бы монастырская келья. Нет, об утраченной возможности не жалею: ведь тогда не было бы моих детей и внуков. Но храм посещала ежедневно и охотно слушала женщину, рассказывающую мне об изображении на очередной фреске. Но снова неприятное «вдруг»:
- А это ад. Сюда грешников всех соберут. Незаконнорождённых… - Она хотела продолжить, но я буквально застыла от новой боли и почти прокричала:
- Всех незаконнорождённых?!
- А как же! Обязательно. Ведь… - Привыкшая к моему серьёзному вниманию, льстившему ей на фоне обычного безразличия к «глубине познаний», она что-то продолжала напевать-говорить, пока не поняла, что «студентка» сбежала…
Эта новая обида ошеломила даже больше вечного приставания мужичков, годившихся в отцы. Юная доверчивость, не подкреплённая ни строчкой знаний в области богословия, сыграли злую шутку. Я требовала «отчёта» уже у Него: «За что? Ведь я ещё ничего плохого не сделала? И гарантированно – в ад? За то, что никогда не видела человека, предназначенного мне в отцы?»
Вопросов было море, а «плавала» я плохо. Но в семнадцать выход нужен сегодня, сейчас! И если с Небесами я считала диалог бессмысленным, то оводам-мужичкам нужно было дать отпор. Но как? Может, как Серёжка в одноимённом фильме со своим невинным вопросом ко взрослому человеку, обидевшему его: «Вы – дурак?» Но мальчишке из фильма лет 7-8, а мне… И слово-то какое-то не романтичное. Но выход должен быть! «Уйти» навсегда я не могла – для такой «роскоши» лучше быть сиротой. Круглой. А у меня была мать, да ещё одиночка. И я очень по-взрослому жалела её. Правда, была ещё старшая сестра. Но что-то подсказывало тогда (а теперь-то я,точно, в этом уверена) – никогда один ребёнок не заменит матери другого. ..
Выход надо было искать. Забыв храм, где мне вынесли столь несправедливый, по моим меркам, приговор, я бродила по улицам, вглядываясь в прохожих, дома, деревья. Знала точно – кто-то или что-то выведет из тупика мыслей!
«Таки не ошиблась», как говорят не у нас – в Одессе, наверное. Начало зимы было каким-то неспешным, мягким и красивым. Снег так искристо переливался, напоминая о многочисленных составляющих белого цвета.
Но мальчонку лет четырёх эта философия не интересовала. Он бунтовал! Против чего? Кто знает наши внутренние побуждения! Возможно, мама испортила ему настроение перед выходом, заставляя что-то делать (или – наоборот, мешая исполниться его какому-то, значимому для малыша, желанию), не считаясь с «такой мелочью» как личное мнение сынишки. А может, виновницей всему была лопатка, не приспособленная для зимних забав: рабочая поверхность слишком маленькая, абсолютно ровная и металлическая. У снега не было ни малейшей перспективы продержаться на таком «ложе» ни секунды. О чём думали создатели такого «чуда»? Где были глаза у взрослых, делающих ребёнку подобный «подарок»? Ответов тоже не было. Но ребёнок не мог играть этим подобием взрослого инструмента для перемещения снежного богатства из одного места в другое. Зато элементарная логика подсказала его воображению другое использование очутившейся в руках вещицы – ею можно было стучать, бить, колоть что-то!
Оставалось найти объект для применения рождённой в детском мозгу «формулы». Почему он выбрал здание облисполкома? Может, низко расположенные окна первого этажа привлекли? Или это был будущий оппозиционер советской власти? Но налицо был факт: опробовать своё «оружие» он собирался только на избранном им объекте. Мама, подкованная в политическом плане больше своего наследника, как могла, защищала невинное оконце от агрессивных посягательств. Я несколько секунд наблюдала неравную борьбу и истерику маленького упрямца. Больше не могла – детские слёзы и сейчас – то, чего я не могу пережить равнодушно. Поэтому, развернувшись, пошла подальше от батальной сцены.
И вдруг! Конечно, это было не так, но мне тот звон показался сродни колокольному. А смех ребёнка – колокольчиковому перезвону нашей «птицы-тройки». Словом – были ощущение праздника и победы. Но только для меня и малыша. Остальные паниковали согласно стандарту подобной ситуации. Теперь-то, с позиции капитана милиции в отставке, предполагаю, что и протокол мог быть составлен. Но тогда! В семнадцать лет! «Изгнанная» из храма!
Я подошла и, наклонившись, погладила «победителя» по плечу, шепнув в ухо, прикрытое шапочкой – «мо-ло-дец». Представляю, что подумало обо мне взрослое окружение «преступника». Только главным для меня тогда было другое! Конечно, эмоциональный накал не мог не вылиться в рифмы, пусть далёкие от совершенства, но искренние:
Малыш лопаткою железной
В окно собрался ломотить,
И мать едва-едва успела
Упрямца за руку схватить.
Он вырвался! Один раз стукнул.
Вновь замахнулся – рядом мать:
И снова бунтаря смешного
Успела за руку поймать…
Но он кричит! Ему мешает
Преграда эта из стекла!
И вот слеза, слезу толкая,
До подбородка дотекла.
А мне его ужасно жалко:
Мы оба с ним сейчас рабы –
Мне тоже не дают стучаться
В окно хрустальное судьбы.
И мне лопатой дерзких мыслей
Так вдарить хочется сейчас,
Но «разобьёшь» вползает в ухо,
И я пред этим жалом – пас!
Вдруг звон стекла, прозрачно-чистый,
Меня от мыслей разбудил.
«Ой, глупый, что же ты наделал?!» -
Смотрю, он всё-таки разбил!
Его шлепком мать одарила,
Прохожий пальцем погрозил,
Но он смеётся и упрямо
Бубнит, картавя, - «Я разбил!»
Он – «баловень», «шалун», «разбойник»,
А я рукою по плечу
Счастливца маленького глажу
И «молодец» ему шепчу.
Меня малыш не понимает,
Но улыбается в ответ.
Я ухожу. А на прощанье
Кричу: «Спасибо за совет!»
Как трудно и как одновременно просто эмоциональным людям моего плана. Смешной крепыш, шокировавший дисциплинированную публику Кировского района города Ярославля, превратил меня из испуганного объекта пошлых домогательств, в циничную молодую женщину, способную напугать обидчиков конкретикой вопросов и формулировок. «Лопатка» моих мыслей била без промаха, ставя в тупик тех, кто хотел преподать семнадцатилетней пацанке , которой я осталась по сути своей, уроки обольщения. «Вам семнадцать?!» - в удивлении поднял на меня брови сотрудник газеты «Северный рабочий». Конечно, стихотворение не могли напечатать – оно никак не соответствовало облику «молодого строителя коммунизма», которыми мы все автоматически являлись в то время. Хорошо хоть мудрый мужчина не сообщил «куда следует», понимая, наверное, что перевоспитание людей моего плана не возможно в принципе. Ведь я писала тогда про «Сезоны любви»:
Любовь бывает разная:
Холодная и страстная;
С туманом, ярким светом…
Любовь бывает летом.
Идёт она от лености,
От водки или – зрелости.
Она нас ждёт на пляже
И в зоопарке даже,
Где – с мордою гориллы
Всё кажется нам милым…
Любовь приходит осенью,
Когда её не просим мы:
Приходит от усталости,
Обиды или жалости,
Когда унылый дождик,
Испортив выходной,
Нас соберёт под крышей –
Под одной…
Любовь приходит и зимой,
Когда идёшь ты не домой;
Идёшь, как «к чёрту на кулич»,
Идёшь, презрев иронию,
Чтоб кто-то где-то отогрел
Озябшие ладони…
Весной любовь приходит!
Пожаром! Половодьем!
Не верю весенней любви:
Не люди поют – соловьи.
Не улыбка зовёт – заря.
Все весенние чувства – зря.
И влюбляется каждый, «как все» -
Это дань молодой весне.
Ну, а в общем, – она очень разная.
Она – добрая и опасная.
Хочешь – верь ей. Но лучше – не верь.
Вот такой это странный зверь…
Впрочем, для себя я альтернативы не предвидела. В любовь не верила (или скорее всё-таки – не разрешала себе такого «заблуждения»). В дневнике, который вела с 14 лет, появилась «математическая» нотка – таблица, начинающаяся вопросом «Чего хотел?» и заканчивающаяся констатацией – «Чего добился». Касались эти «научные изыскания, конечно, мужчин. К моменту замужества 10 общих тетрадей содержали в себе «ценные сведения» о 47 представителях «сильной половины» человечества. На первый вопрос в сорока случаях красовалось жёсткое – «переспать». Правда, «семеро смелых» рискнули сделать мне предложение официального замужества. Хотя от общей участи их это благородство не спасло: «добились» все претенденты одного – фигуры из трёх пальцев, которой я профессионально научилась «венчать» очередную историю моего неудавшегося дуэта. Задним числом мне жалко автора этих, разорванных перед всё-таки состоявшимся замужеством, дневников. Хотя свою роль «лопатка» всё-таки сыграла – я не позволила обидеть себя на том уровне, о котором мечтали местные донжуанчики. Дало знать о себе и невежество женщины, лишившей меня возможности извиниться за незаконнорождённость. Моя жестокость по отношению к претендентам на «руку и сердце» была больше ничем не оправдана. Да и это не оправдание – констатация, как и всё, касающееся прошлого нашего.