Из книги "Три мудреца", Калининград: КнигоГрад, издательство и типография ИП Пермяков С. А. Ижевск, 2013. - 102 с.
ISBN 978-5-9631-0252-7
Стальной морозный воздух. Улицы присыпаны хрустящим снегом. Солнце еще не взошло над серыми зданиями, но уже светло, суетно, шумно под бледным хмурым небом.
Олег Павлович Караваев неспешно выбрался из машины, хлопнул дверцей и нажал на кнопку пульта с ключами, отчего мерседес деликатно икнул и послушно простучал затворами. Оглядев спереди машину, не забыл ли чего, Олег Павлович зашагал по тротуару, вспугнув семенящих под ногами голубей, и те, хлопая крыльями, устремились к подоконникам городской администрации. Не обращая внимания на божьих птиц, на бегущих мимо прохожих, на ледяной ветер, Олег Павлович шел важной неторопливой походкой, широко и свободно выдыхая пар, ничуть не страдая от укусов мороза. Всем видом Олег Павлович демонстрировал свое почетное предназначение, как особа, требующая к себе уважения.
Выглядел он свежо. Коротко стриженный (добросовестным парикмахером, который в недалеком прошлом успешно практиковался на головах невинных уголовников, когда служил в какой-то колонии, о чем ходили надежные слухи), с голым лицом, на котором выразительны были только глаза и ноздри, одинаково темнеющие между пухлых румяных щек, и одетый на совесть, тепло. На нем были: драповое пальто поверх делового костюма из английской шерсти, вокруг шеи завязан широкой петлей серый кашемировый шарф, на ногах лакированные туфли. Портфель в руке задумчивого хозяина угодливо посапывал, словно верный слуга, заботящийся о сохранности ценных документов. Можно подумать, в голове Олега Павловича дозревали соображения относительно больших дел, удачные решения городских забот или же новаторские приемы управления, но это не так, на самом деле, он был далек от дел и забот, потому что с удовольствием размышлял о вытребованном для себя отпуске. Он очень этого отпуска ждал. И теперь, думая о нем, пребывал в хорошем расположении духа, как человек, ожидающий скорого свершения заветного желания.
За углом перед ним распахнулась площадь. Этой оживленной площади с патетически возвышающейся посреди нее колонной, подобной восклицательному знаку, площади, перед которой белеет златоглавый храм с чрезвычайно сердитым ликом Христа над главным входом, площади, на которой проходят всякого рода народные сборища праздной, протестной или скандальной толпы, Олег Павлович не любил. Здесь всюду люди с их беспрестанными жалобами, требованиями, угрозами… А однажды внезапный колокольный звон ворвался в приоткрытое окно кабинета и так потряс Олега Павловича своим многоголосием, что пробрал до озноба. Звонко, мелодично, с надрывом били в уши церковные колокола. Они вновь и вновь звали Олега Павловича прийти, покаяться, исповедаться перед ликом Господа. Но он поежился, поспешил к окну и закрыл его. Никак не находилось времени войти в храм среди забот государственной важности. В обращении с подчиненными Олег Павлович был строг. Но с простым рабочим персоналом из технического отдела, прочими маленькими людьми и посетителями из сограждан он держал себя снисходительно, мягко, доверительно и бывал многообещающе речист. Это внушало просителям спокойствие и уверенность, что дело разрешится для них положительно, и уходили они, не смея задерживать сердобольного чиновника своими нелепыми вопросами.
И вот, повернув за угол мэрии, Олег Павлович увидел, как со стороны Северного вокзала готовится перейти дорогу знакомая сутулая фигурка электрика. Верно, это он и есть – Илья Юрьевич Пичугин – как нельзя своевременно показался под светофором, и Олег Павлович решил его дождаться, чтобы лично попросить об одном одолжении. Вчера к вечеру отказала настольная лампа, а поскольку февральский день еще короток, то следовало бы отремонтировать ее поскорее.
«Специалист он хороший, – утвердился Олег Павлович в своих намерениях. – Честный».
Пичугин, увидев зеленый свет, двинулся торопливой походкой в толпе пешеходов, целиком погруженный в какую-то свою печаль. Ему шел сорок пятый год. Худощавый, взъерошенный, серый лицом, с унылыми синими глазами, впалыми щеками, рыхлыми усиками и бородкой редко постригаемыми во избежание излишних расходов на парикмахера. Сейчас, даже в двенадцатиградусный мороз, которым теперь обдавал ветер, на Пичугине висели: немало поношенная синяя курточка, брюки и черные туфли с прошлогодней сезонной распродажи, но вычищенные до свежего блеска. Плечо хозяина тянула небольшая сумка с обедом, закрытым в банки. От банок этих сумка местами некрасиво раздувалась, не то как бегемот, не то как удав или какое другое обожравшееся существо. Словом, вида Пичугин был неприметного. О жизни он отзывался как все – с негодованием. За разговором с приятелями, в семье, на работе он часто жаловался на губительную несправедливость в управлении. Осуждал необоснованные растраты на сомнительные предприятия. Проклинал убийственные реформы в образовании, медицине, вооруженных силах. И верил, что хорошо живут разве только закаленные воры, а наше общество с этим смирилось. Собственная жизнь Пичугину рисовалась тоскливой, беспросветной и монотонной.
«Все мы, как после кораблекрушения, очутились на пустынном острове и, в попытках выжить, превратились в лютых самоедов, – рассуждал Пичугин. – Таковы последствия перестройки. Без сомнения уцелеют разве только хитрецы, лизоблюды, подхалимы, спекулянты, подлецы и тому подобные негодяи. Остальные служат им удобрением. Об этом еще Чехов писал. Но Антон Павлович почему-то верил, будто лет через двести-триста жизнь настанет прекрасная и удивительная. Откуда была такая надежда – он и сам, наверное, не знал».
Лишь общение с маленьким сыном-первоклассником доставляло Пичугину радость. Сашкины успехи в школе были поводом для гордости, любознательность его побуждала проводить вместе долгие вечера в умных беседах, а компьютерные игры строго дозировались. Пичугин верил, что новое поколение вырастет другим. Они будут человечнее. И это тоже радовало сердце.
Мелко перебирая ногами, Пичугин перешел дорогу, остановился, вынул из кармана какой-то рекламный проспектик, сунутый вчера на перекрестке зябнущим студентом, и поднес бумажку к носу, чтобы утереть под ним сырость.
Дожидаясь электрика, Олег Павлович с сочувствием глядел на него и качал головой, удивляясь, на чем только его обноски держатся. Какая-то ходячая загадка. Видно, судьба на этом человеке тоже изрядно экономит. И так задумался Олег Павлович над угрюмым, полным скорби и отчаяния видом работника, что позабыл о погасшей лампе.
– Приветствую вас, Илья Юрьевич! – радушным голосом окликнул он.
– Здравствуйте! – чуть кивнул в ответ Пичугин, машинально убирая измятый листок обратно в карман, и остановился.
– Как здоровьице ваше? – с задорным благодушием поинтересовался Олег Павлович, приближаясь к электрику.
– Все хорошо, – сухо сказал тот, зябко потирая руки.
Они вместе зашагали к парадному крыльцу.
– Что-то вы не веселы, – с игривым сочувствием заметил Олег Павлович, словно говорил с обиженным ребенком. – Случилось чего?
– Ничего особенного… Дела обыкновенные… Житейские, – неохотно признался Пичугин. – С утра с женой поругался.
– Что за причина? – поинтересовался Олег Павлович.
И оба остановились на крыльце.
– Не может она с деньгами, – с досадой в голосе ответил Пичугин. – Никакой экономии. Цены растут, а зарплата наша – копеечная, как плевок. А моей: то духи, то чулки, то косметика. На ценники совсем не глядит. Мы ведь сына в школу едва собрали. В долги на целый год влезли. Ребенок растет – каждый сезон новая одежка требуется. А тут еще машина встала. Уже не знаю, когда эту старую рухлядь в ремонт определить. Вчера матери на лекарства выложил ползарплаты. Приходится во всем себе отказывать. Никакой тут радости. Жить не хочется…
«Несчастный ты человек, Пичугин, – подумал Олег Павлович. – К жизни не приспособленный. И потому обречен на страдания».
А когда Пичугин высказался, заговорил с искренним сожалением:
– Эх, женщины они такие – капризные. И экономия такова – вынужденная стратегия всякого человека, и деваться от нее некуда. Потому, пенять нам остается лишь на свою судьбу. Некого больше винить. Но унывать нельзя. Мне вот на отпуск пришлось экономить. А куда деваться? Тоже во многом себе отказывал. Копил…
Давнее желание Караваева – благородное: объездить весь мир для познания его в целях самосовершенствования.
– У каждого своя экономия, – вяло пробормотал Пичугин.
Оба подошли к стеклянной двери. Пичугин открыл, пропустил Олега Павловича и вошел следом за начальником. Продолжили разговор в вестибюле.
– Рио, – вздохнул Караваев, не обращая внимания на приветствия двух охранников, пробегающих мимо сотрудников, уборщицы с ведром. – Когда-то и мечтать о карнавале не смел…
Этот карнавал живо приблизился, когда Караваев, сменив предшественника, в свою очередь занял добротное место. И вот удача распахнула двери. Забронированы билеты, пошиты заказанные платья, ощипаны павлины, туканы, попугаи для феерического плюмажа, теперь пакуются чемоданы. Вечером, как было помечено в записной книжке, не забыть купить долларов, пока обменный курс подходящий. Теперь ждать два дня осталось. Мысли о сказочном путешествии захватили в плен семью Караваевых. Не упустить бы чего. А как сладко ожидание той минуты, когда самолет взмоет в облака и понесет Олега Павловича, его жену и детей в Рио! И Олег Павлович испытывал тайное удовольствие, мечтая о волнительном зрелище полуголых танцовщиц в перьях, чудно покачивающих телесами и бедрами в такт волшебным барабанам самбы. Все прежние поездки в Европу, Египет, Таиланд меркнут перед ослепительным, шумным, пестрым карнавалом, от ожидания которого, глаза Олега Павловича так искристо сияли, точно в них уже сейчас отражалось жаркое бразильское солнце. Он был очень доволен собой. Но радость эта не передалась Пичугину. Тот по-прежнему находился во власти своих дум. Вполуха слушал начальника и все думал: «Зачем мне это знать?» Но Олег Павлович все говорил, говорил, говорил… пока ждали лифт, пока поднимались на этаж, и вот уже раздвинулись двери, и сияющий Олег Павлович ступил выходить, как вдруг спохватился:
– Ах да, чуть не забыл, Илья Юрьевич, прошу вас, зайдите ко мне. Настольная лампа барахлит. Думаю, что-то с выключателем.
– Хорошо, – коротко ответил Пичугин. – Приду.
– Если действительно выключатель, просто замените на другой. Не покупать же новую лампу… Экономия, – подмигнул Олег Павлович с улыбкой. – Я вам денег хорошо дам, а вы купите подешевле. Попроще. Разницу себе оставьте. Будьте смелее.
– Хорошо, – бесцветным голосом повторил Пичугин и сдвинул ногу, которой придерживал двери лифта, чтобы не закрылись, пока говорил Караваев.
«Экономия способна приносить богатые плоды, если с ней обращаться разумно, – продолжал рассуждать Олег Павлович по пути в свой кабинет. – Экономия – важная способность мыслящего человека легко приспосабливаться к меняющимся условиям. Выживают самые ловкие. Что там еще из курса социологии? А Дарвин прискорбно прав с его естественным отбором. Кто-то должен уступать место сильному. По-другому жизнь невыгодна. Одно только беспросветное прозябание. Взглянуть на этого безропотного доходягу Пичугина – и все становится ясно: ходячая картинка мучительно исчезающего класса. Но мог бы он и уехать куда-нибудь за границу, если здесь мало платят. Ведь был когда-то спортсменом, имел разряд по боксу. Эх, ну что за человек?.. Нынешнюю экономию невозможно изменить, сделать благоприятной для всего населения, а другой пока не придумали. Сколько на свете людей, которые мечтают, ждут, надеются, но не могут дождаться. Всегда есть счастливцы и неудачники. Это всемирный закон. Иначе, если бы все были одинаково счастливы, то и власть была бы не нужна. Тогда черт знает, что творилось бы. Да, я везучий, такая у меня хваткая натура, – мысленно раскрывал себя Олег Павлович. – Мне, впрочем, повезло. В моих руках большие возможности. Иначе тоже прозябал бы вместе с миллионами наших несчастных граждан. Россия прежняя вымирает. На ее месте вырастет другая. И я ли в этом виноват? Мне бы самому уцелеть. Есть наверху мыслители. Пускай они придумают другую систему. Щадящую. А так мы все больны. И название этому недугу – экономия. Ложная экономия. Все равно, как бывают среди съедобных грибов ядовитые. И приходится осторожничать, чтобы не попасться».
Работы с настольной лампой оказалось немного. Прежний выключатель и в самом деле сгорел. Чтобы поставить другой, Пичугину хватило и пяти минут ловких манипуляций его длинных пальцев.
– Все в порядке? – спросил Олег Павлович, отрываясь от документа, который читал, сидя в кресле за своим столом, когда Илья Юрьевич принялся собирать свои отвертки, обрезки провода, болты в пластмассовый ящичек для инструментов.
– Да, – тихо ответил Пичугин.
– Я же говорил, – обрадовался Олег Павлович, – незачем тратиться на дорогие детали без особой надобности.
– Дешевые ломаются чаще – не надежные они, – уныло проговорил Пичугин, ставя лампу на место.
– Ничего, надо будет, снова заменим, – весело подмигнул Олег Павлович.
Тогда Пичугин пожал плечами и указал рукой на итог своего труда:
– Попробуйте теперь включить.
И Олег Павлович попробовал. Едва он нажал на кнопку, как грянул взрыв, его волосы обдало жаром, глаза разрезало яркой вспышкой, после чего накрыла темнота, запахло горелой пластмассой. Испуганный Пичугин бросился выдернуть вилку из розетки. Где телефон? Скорую...