Я опоздал ровно на 1 минуту на Аэроэкспресс на Беларике, но мне было не очень критично. А вот девушка передо мной в норковой шубе, с чемоданом цвета Леоперд и оберегающем от холода трехслойным макияжем вцепилась в рукав охраннику, который не пускал ее в поезд. Проснувшаяся в женщине Анна Каренина была готова на многое, но охранники видимо не читали Толстого и буквально за руки и ноги вытащили экзальтированную мадмуазель в общий холл. В получасовом ожидании поезда я прокручивал в плеере «Нежность» Пахмутовой с фразой: «...опустела без тебя земля, как мне несколько часов прожить», пытаясь заглушить ее матерные воззвания к милиции, папику, конституции РФ и даже господину Путину.
В самолете меня посадили среди финских лыжников-акробатов, мужчины с собачкой, которая ни разу даже не пискнула и двух девушек, которые уселись по бокам и весь полет разговаривали между собой, игнорируя мои попытки поспать.
В аэропорту стали собираться журналисты, ни одно лицо мне знакомым не было. Но после шумной Москвы аэропорт Адлера, заполненный синими курточками подростков-волонтеров, слегка разбавленный улыбками армянских таксистов, казался даже милым. Теплый январский дождь и еле проглядывающая в темноте зелень пальм добавляла красок в эту палитру. Единственное, что прицепилось из Москвы, это была длинная пробка и расстояния. До отеля мы доехали уже очень и очень поздно.
Нас встретил отель «Родина». Это был старый шикарный советский отель, который масштабно переделали структуры Дерипаски. И если внешне там ничего не изменилось, то внутри все сделано в лучших традициях «загнивающего капитализма». Самое забавное, что при СССР у отеля было совсем другое название, нынешнее он получил уже после последней переделки. Вот такая вот у нас «Родина».
Огромный номер, по площади превосходящий мою однушку в Москве, как и цены в минибаре, давили на мозг. Я очень хотел добраться до гор в Розу Хутор, до Женьки Слюсаренко, но на ресепшн мне быстро объяснили, что это фактически невозможно. Все разбрелись по номерам, и я никого не зная, тоже заперся в своем закутке, уткнувшись в ФБ и монитор телека, где «Арсенал» и «Ливер» устраивали неплохое шоу.
Утром, встав пораньше, я по красивейшему парку спустился к морю. Было очень тепло. Градусник около бассейна показывал +14. Как-то не верилось даже, что такое возможно в январе. Говорят, ботанический сад при отеле один из лучших в городе. Аллея из старых деревьев, которым явно век, не меньше, мини-гранаты, мини-айва, виноградные пальмы, бананы и масса других деревьев, чьи названия я просто не знаю. Но больше всего мне понравился цветущий куст, по запаху похожий на жасмин, с белыми соцветиями. В моей записной книжке запахов такого запаха зимы еще не было.
Внизу галька, отполированная волнами Черного моря, сухое дерево, вросшее в основание прибрежного ресторанчика, пустые лежаки, ржавый покосившийся пирс и несколько кораблей, зацепившихся за край горизонта. Но главное — это солнце, которое из-за зимы не ослепляло и обжигало, а освещало и обогревало, будто бы укутав.
«Спасибо за море», - написали мне после того, как я запостил фотографию. От мысли, что я смог хоть как-то передать свои солнечные ощущения на расстояние в 1000 миль в засыпанную снегом Москву, мне самому стало очень и очень тепло.
Но дальше началась работа, о которой я напишу отдельно в другом тексте, лишь замечу один момент. Летом я брал у Таша интервью для нашего олимпийского проекта, он тогда описывал свои ощущения от просмотра лондонских соревнований. Да, да, Таш, они говорили про социальную олимпиаду, про то, как социальные сети совершенно поменяли облик Олимпиады. Они очень хотят, чтобы болельщики, как на стадионе, так и у телевизора, спортсмены и все-все-все, были вместе в одной упряжке. Но даже этого желания от организаторов, как мне показалось, не очень хватает, чтобы сам МОК был к этому готов, ведь все-таки они привыкли получать миллиарды от трансляций, а сам факт, что чем-то надо поделиться, для них печалька.
***
Выходя из отеля, я думал увидеть прекрасный зимний Сочи, мне представлялись сцены из «Зимнего вечера в Гаграх». Однако вместо этого раздолбанный провалившийся асфальт, из которого пахло канализацией, пыль, осевшая на пальмах, и не смолкающие, кажется, даже ночью, звуки стройки. На мосту через речку Сочи вид на море закрывали металлические щиты, скрывающие неприглядную картину из грязи, труб и прочего строительного мусора.
За последние несколько месяцев я был в двух городах, чьи набережная почему-то мне вспомнилось, когда я шел к морскому вокзалу. Я говорю о Тель-Авиве и Монтре. Именно из-за одного отличия я больше всего и огорчился. В Израиле, и уж тем более в Швейцарии умеют ценить деньги и комфорт. Однако нигде там не было такого отношения к прибрежной линии, как в Сочи: все отгорожено, все кому-то принадлежит. Продираясь сквозь заборы и стройки, я нашел небольшой клочок, ротонду, где несколько бомжеватого вида рыбаков ловили, судя по словам Лекуха, барабульку. Ибо больше ничего там и не поймать.
Я пытался попасть на галерею сочинского порта, который построил Алабян. Это очень красивое здание, с колоннами, обвитыми скульптурным виноградом. Я взобрался по лестнице, хотел подойти к краю смотровой площадки, чтобы сфотографировать недоступное доселе море, но, когда уже оставалось сделать три последних шага, я ощутил тяжелую руку на своем плече.
- Молодой человек, здесь частный ресторан. Здесь нельзя фотографировать.
Хотелось ругаться, хотя я очень редко выхожу из себя. Чертов капитализм, пришлось идти обратно. Но, о чудо - слева, на автостоянке, я нашел небольшую дырку в заборе, через которую все-таки смог выбраться на краешек моря. Разрушенная временем и волнами пристань. Везде плавал мусор. Двое мужиков, оголенные, в одних семейных трусах, по колено в воде, зачем то мерили температуру воды. Неведомо откуда явившиеся китайцы кормили чаек. И очень к месту - надпись на здании на английском: welcome to Sochi.
Возвращаясь назад, я заметил табличку около аллеи платанов: «Запрещаются любые работы в близости от аллеи уникальных платанов». В двух метрах была раскопана канава, из которой торчали трубы. Прошедший вчера дождь наполнил канаву мутной водой. Куривший рядом полицейский, вместо того, чтобы сделать шаг в сторону и бросить бычок в урну, отправил его к еще 10-15 таким же бычкам в лужу на дне вырытой канавы.
Мне надо было срочно возвращаться в отель, но город стоял. Пьяные оккупировали скамейки остановок, а город стоял в огромной пробке. Меня потихоньку начала одолевать депрессия. Ни пальмы, ни солнце, ни улыбки молодых мам с колясками, ни даже мысли о вечернем ужине в отеле не спасали от горестного ощущения, что город не принадлежит ни жителям, ни идее Олимпиады - никому. Даже таскающие под мышкой карликовых собачек богатые люди, которым вроде должны принадлежать хоть какие-то сливки от этого рая, смотрелись абсолютно инородными среди этого странного безразличия.
В тот момент, когда я уже фактически поставил прискорбное клеймо на город, из дымки появилась пара. Долговязый парень и рыжеволосая девушка с разноцветными ногтями: двое в кроссовках пронеслись мимо меня, оставив на моем лице улыбку. Мне почему-то вспомнилось, что и в Тель-Авиве, и в Монтре мимо меня пробегали люди, для которых ежедневный бег по набережной - это даже больше, чем обыденная привычка. Это страсть.
На следующий день, когда я садился в самолет, пошел дождь. Несмотря на то, что я видел плавающие в лужах бело-голубые пластиковые туалеты, понатыканные, как елочки, вокруг строящихся олимпийских объектов, я почему-то все равно вспоминал тех двоих, которые бежали по центральной улице Сочи, перепрыгивая через все лужи и канавы, не замечая грязи и пыли, будто бы им наплевать на пробки и пьяных. И я надеюсь, что они бежали не от чего-то, а куда-то.