В полудреме, глядя на отблеск в ногте на ноге, всплывают и веселые наркотрипы... Забывается боль, рассеиваются страхи и улыбка растягивается по лицу.
...
Вокруг меня засохшая грязь средневекового тракта, изрезанная колеями от колес сотен телег и повозок. Почти стемнело. Окружающее пространство вижу в неверном свете полной луны. Сгустки тьмы прячут по обочинам кусты и редкие кривые деревца.
Я лежу прямо по середине дороги.
Слышу только свое сердце. Оно стучит сегодня особенно громко. А еще я дышу. Часто-часто.
И биение сердца учащается. Становится всё громче. Сливается воедино с чем-то очень чужим. Это топот конских копыт.
Всё громче и раскатистее. Земля подо мной трясется. Вместе с пылью дороги, в нутро пробирается холодная жуть. Сковывает, не дает пошевелиться, но я осмеливаюсь взглянуть.
Это всадник. Огромный черный рыцарь, на великолепном иссиня-черном скакуне. Могу разглядеть на челе всадника шлем «ведро», с прорезями для глаз. В темных бойницах этих различаю уже два колышущихся от встречного ветра свечных огонька.
Стремительно приближается.
Хорошо вижу остервенело пышущие мокрые ноздри коня, бликующие при луне.
Столкновение развеет меня на мирриады корпускулов.
Топот, смешанный с биением моего сердца, перерастает в истерику...
Но черный всадник очень медленно перелетает меня, обдав жаром, ночью и кислым запахом корбида.
Напряжение постепенно ослабевает. Топот удаляется, а сердца я уже не замечаю. Перед глазами еще около минуты развевается, весь в рваных дырках, нескончаемый, черно-серый от дорожной пыли, плащ. Издает характерный звук трепещущей на сильном ветру холстины.
Застилает собою сознание...
...
Вновь открыв глаза понимаю что валяюсь на лестничной клетке панельного дома на юге Москвы, в пролете меж этажами. Лестница впилась в спину неживым холодом камня. Стены бледно-зеленые. Справа ключем кто-то накарябал:
«БОГА НЕТ»
Надпись резко выделяется, потому как других нет.
- Так, так, так...
...
На этаже, у окна, на подоконнике стеклянная банка из под огурцов. Полная, однако, окурков сигарет. Достаю бычок посолиднее. Закуриваю...
Четверо бубнят что-то. В моей голове. Это Голоса. Вроде бы о политике. Мне интересно, поэтому прислушиваюсь...
Седой ежик (голосом диктора с маяка):
… плюрализм? Ну и что? Что это по-вашему? У-то-пи-я.
Эрнст фон Верн /урожденный Верещагин/ (мрачно рэпует):
Дегенерация и последующее уничтожение
Русской рассы
Обусловленно отсутствием
Среднего класса.
И засилием пидарасов...
В стране бедных очень
И сильно богатых
За жизнь выдают
Медийную вату.
Власть мусаров
Повальность наркотиков
Смертность высокая
Стариков невротиков...
Бородатый (басит):
Чем совершеннее система, тем сильнее тенденция ее изолироваться от мира, ориентируясь лишь на себя. Настоящее совершенство должно носить в себе отрицание самого себя. Вот залог выживания.
Гу-га (охрипшим голосом, немного с вызовом):
Колорадский жук заебал. Вот это да! Ловим его, ловим и в банках с солярой топим. А он? Он БЕСКОНЕЧНЫЙ.
Бородатый:
А я помню, кстати, как попал он в СССР. Это году, этак, в семьдесят девятом было. Корабль в ночи шел. На первый взгляд корабль-призрак. Но… то тут, то там, да и вспыхнет белозубая улыбочка. Мелькнет белым глазное яблочко. На Олимпиаду, полагаю, плыли. А жук колорадский у них заместо вшей. Вот и завезли.
Седой ежик:
Да-да, в том году, правда. Потом еще блины на масленницу жрали. Сами черные, губищи толстые, измасленные, приговаривают: «У вас блыны болше луны»,- держат на вытянутых лапищах, сравнивают, скалятся...
Я:
А сейчас, говорят, истребили их.
Гу-Га:
Кого?
Я:
Жукоф...
Гу-Га:
Да не-е, ****ят! Бабки ловят, жгут в соляре. И *** там!
Бородатый (басит, иногда взвизгивая):
А ты про бабок наших, брось! Знаешь, это они ведь интернет первые выдумали. Вот, возьмем, к примеру среднестатистическую старуху. Как она двигается?
Проснулась, одинокая. Делать нечего ей. Она на рынок, как бы, идет. Или в гастроном. Перед подъездом встречается с еще двоими-троими бабульками. Присаживаются, судачат. Опорный узел сети номер один.
Дальше что? Трамвай, положим. Бабка «наша» сканирует и быстро находит собеседницу себе под стать. Коннект устанавливает мгновенно. У них ведь как? Им знакомиться не надо. Система свой-чужой исправно работает. Вобщем, старуха из трамвая узнает всё. И еще немного. «Наша» бабка исчезает на рынке. Цели купить нет. Только чистый обмен данными.
А та, из трамвая, к дочери едет, в Бибирево, с Пражской. На метро, конечно же. Здесь обмен информацией по старой схеме. Наконец, Бибирево. Перед подъездом очередной «опорный узел сети»… Так все старухи знают всё. Закольцовывающий интерфейс, в пределах МКАД. Ну и дальше, одним словом, интернет.
Гу-Га:
Охуеть!
Я:
А я частенько их сетями пользуюсь. Слух, там, запустить. Новости узнать.
Эрнст фон Верн /урожденный Верещагин/ (декламирует):
Роятся демоны слепые,
В потемках пьяных
Непокойных душ.
Чаруют силы колдовские
Когорты мыслей,
Что на ощупь в свет бредут.
Седой ежик:
Да в этом есть рациональное зерно. Но, конечно, утопия...
Тлеющий окурок обжигает губы.
Выкрикиваю:
- Всё-всё! Заткнитесь! Заткнитесь!!!
Голоса пропадают.
Слова же эхом раскатываются по всему подъезду, многократно повторяя друг дружку.
Вслед эху швыряю банку-пепельницу, в армированное стекло двери. Банка, брызгами осколков и градом чинариков рассыпается по кафелю пола. Армированное стекло не разбивается, лишь проминается под узорами покрывшей его блестящей паутины. Красиво.
Из какофонии изданных мною ЗВУКОВ выделяется сначала одна скрипочка, потом вторая, третья, ближе… десятая. Вступают духовые, вот уже гремят басы и ударные.
Целый оркестр, достойный бала у сатаны, лабает какой-то дикий вальсо-марш.
Осколки и окурки расползаются по всему этажу.
Оркестр играет минут пять.
- СТОП!
ТУШ!
ТИШИНА.
- Ну ладно, хорошо. Значит так: этаж седьмой. Бог есть, это несомненно. Я жив… Пойду куплю сигарет и бухла.
Отряхиваю кашемир пальто от пыли и грязи налипшей еще с тракта. Из кармана рубашки достаю рэйбан, оснащенный желтой оптикой. Надеваю. Сквозь прорезанный левый карман пальто, вытягиваю из-за пояса самопальный пистолет, переделанный неизвестными умельцами из газового. Откидываю барабан. Всего два патрона.
«Значит давеча стрелял во что-то».
Творил добро.
...
Быстрыми перебежками по кустам, обрамляющим многоэтажки, двигаюсь в сторону ларька.
«Главное, чтоб опять не появился проклятый вертолет. »
Утро… Но один фонарь, мерцая, еще почему-то горит. Не порядок! Достаю ствол и последними двумя патронами тушу припозднившийся светоч.
«Объект уничтожен.»,- сообщает прямо в голову, хорошо поставленный женский голос.
Это Тереза.
Я (шепотом):
«Заткнитесь… пожалуйста.»
...
Из окошка ларька заспанная удмуртка выдает мне пять банок какого-то пьяного суррогата и пачку сигарет.
Одну баночку заливаю в пасть, не отходя от кассы. Закуриваю. Хорошо.
«Надо успокоиться!»
Шарю по карманам джинс. Из одного выуживаю горсть разноцветных, блестящих камушков. Проглатываю всю, запивая залпом из второй баночки алкоголя.
...
Опять тихонько пилит скрипочка. Или две. Прохладно. Но выпить еще осталось. Это замечательно!
Перед глазами снуют андроиды с одинаковыми лицами. Спешат на работу...
«А мне надо покататься! »
«Сначала отыскать где бросил машину… и покататься»
Снежок пошел. Розоватый.
Иду, курю, напеваю ТОТ маршевальс.
Вокруг всё спокойно.
...
Куда спокойнее здесь. Даже крыс на продоле не слыхать. Ни мусаров. Не доносятся шепотки баландеров.
Проехав многие централы, несколько зон и ломок. Пытаюсь понять систему.
Сколько дней прошло уже? Сто? Триста? Месяцев?...
Она жуёт меня. Но нечему ломаться. Река времени течет. Феврали кончаются.
Опять вспомнить нечего. Нет? А любовь? Пусть теплом разольётся по груди, от сердца. Да.
Иногда сквозь замомозки эти и литаргию, про любовь вспоминаю, что БЫЛА и тает лед.
Ты — бальзам на душу, почти засохшую, сучковатую. А вот видишь, теперь почечки появляться начали, листики даже, пусть желтоватые, маленькие и не много совсем… Но, так удобрять надо, сдабривать, поливать. Даже слезы подойдут. Спросишь, как так слезы? Вот будешь плакать, вдруг, не дай то боженька конечно, а я пить буду, с личика твоего, со щечек с ямочками, каждую слезинку целовать… Кап. И нет ее.
Ошибаться научу тебя, я хорошо умею. Ты нет, знаю. Научишся! Уже начала учиться, ошиблась почти что… Нет-нет, не много и мелко, а один раз и по-крупному, основательно, фундаментально.
Любовь — не ошибка.
Любовь это, когда просто за руку держишь, когда смотришь, когда ты на коленях у меня, а я, да, просто поцелую в шею. Чтобы сладкую глазурь кожи на губах ощутить на секунду, на две. На жизнь.
Еще, когда ты мне говоришь все что захочешь, любую замечательную и не очень чушь, любую чепуху, а я искренне абсолютно реагирую и с полной серьезностью. Отвечаю, не нахожу силы для ответов, а жду вопросов, фраз в пустоту, нападок, истерик даже. Впрочем, нет, истерик не надо, а если вдруг, то могу позволить себе нажать тихонько кнопочку стоп, пальцем указательным на носик и сказать «Пип». Как в детстве, помнишь? Было у тебя так, наверное, кто-то большой и сильный пипкает, и игрушечное торнадо детского гнева немедленно сменяет и заполняет до краешков нега. Пушистый восторг.
Лечь рядом с тобою, чтобы гладила по голове рукой час, два и мурлыкать как кот.
Люблю если волосы гладят мне. Ты сможешь, у тебя ручки нежные, кожа бархатная. Кровать большая и место свободное, нет, это не пошло это звучит. Отнюдь. Чего ж пошлого в том, чтобы гладить любимого мужчину по голове, во время просмотра телеканала с мультиками?
Мамка, прости уж что вспоминаю опять, в детстве поймает меня, отмоет, накормит, бывало сидит потом рядом часами и гладит волосы, такие не послушные, тоже с характером противным… приглаживала всё. Не могла пригладить. Может поэтому и важно для меня это.
Любовь это и восторг поцелуя. Страстно, в губы. Да, не нравиться мне целоваться, но с кем попало, сейчас же всякая дрянь в моде. Всякая помойка.
А твои губки, как сердечко со знакового рисунка, пухлые, чувственные, созданы для того, чтоб целовать их, любить, чтобы улыбаться и улыбку твою целовать хочется, без остановки, без передышек, так — где твой выдох это мой вдох получается… Где сам воздух один на двоих, мой и твой только.
И печаль глаз твоих целовать и рук нежность.
Вот, что такое любовь, по-моему, без кривотолков, белых пятен, сальных шуточек и уколов в гордость. Без нахальства и хамства. Безо лжи.
Люблю я тебя, наверное.
Ведь, это еще когда самому себе даже трудно признаться.
Слишком много это — один на двоих воздух.
А помнишь, как по дворикам старухи Москвы плутали? За ручку, под одним зонтиком. И дождик ни по чем, ведь огонек греет изнутри.
Букетик тюльпанов собрал тебе прямо у памятника Сурикову. Вместе с луковичками из клумбы по выдирал и подарил. Ты смеялась, звонко так, а с цветов земля тебе на грудь сыпалась...
На Арбат совсем ночью вывалились. Все кафешки летние закрыты уже. Стулья перевернутые на столах уложены. А нам плевать, сняли и уселись. Две бутылки вина… ты в галстуке моем, высокая, стройная. Смеешься опять.
«Дурак!»
Потом ножки свои уложила на мои.
Глажу...
«Мое сокровище.»
Помнишь?
А как в офис твой стеклянный потом проникли и целовались остаток ночи? Я по запаре пиджак чей-то белый, льняной украл. А ты ругала меня потом…
Не думал еще, что счастлив буду. Хоть немного.
Ругала-ругала, а я смеялся.
Дальше было лето. Полное любви. Взаимной, я полагаю.
...
Ты уговаривала:
- Позвони, позвони Альбертычу. Сдайся. Что уж там, Ирина говорит — сто пятьдесят девятая первая. Мошенничество. Понимаешь? Максимум год. А бегать будешь — три. Ждать так долго не буду тебя.
- Ладно. Не ной. Заболел я. Отболею, наберу ему...
...
Дальше тюрьма. Серая, вонючая… Не ново это совсем. В этот раз, правда, вшей что-то больно много.
Без тебя плохо. Сто человек в камере. Пот по стенам течет. И рожи, блять, рожи, рожи. Ты не представляешь. Маргинальные. Порой смотрю и смех истерический прошибает. Расколол бы ебучки эти противные. Все до одной.
Напыряемся с грузиняками и тараканов жжем. Клопы в разные стороны разбегаются.
А мужики по пальмам.
Веселуха. Даже забываю иногда про тебя.
Голос твой телефонный слышу и переворачивается внутрях всё.
«Не плачь! »
Ты — наркотик тоже тот еще.
Счастье есть.
...
Зима.
Освободился.
За воротами несколько машин. Встречают. Братва. Похуй на них.
Ищу глазами тебя.
Бежишь. Ты такая красивая!
Бросаешься в объятья:
«Ты не изменился совсем...»
Не трогай. Воняет наверное. Тебе плевать.
Надо всё это сжечь. И свитер, и кроссовки...
… Огонь пылает, превращая мрак в пепел. Ты улыбаешься. Пламя отражается в твоих глазах. Наш костерок оставил ямку в снегу. До земли. Видать и пожухлую травку, такую же зеленую, как нашим летом.
...
Дальше что? А ничего.
Ты постоянно чего-то хотела от меня. Работа-дом-семья. Прости, не про меня.
«Что с тобой?»
«Не кричи на меня!»
Говорила, когда я злюсь у меня зрачок сужается, как у змеи.
Откуда тебе знать, что я не злюсь никогда?
Есть ли счастье?
Наверное есть. Но не со мной.
Это точно.
Поэтому я умер.
...
Пока не увижу на фотографии, даже лица твоего не помню. Как, впрочем, и остальных лиц.
Как и своего...
Улиц. Наших песен. Ничего не помню.
...
А в тюрьме родился как будто. Забыл что там на воле уже. Изменился потрясатель системы бесьей. Под гнётом. Разбил себе всю голову дыру в стенке прошибая.
На самом деле всё предельно просто. Многие закрытые социальные системы зиждятся на внутреннем самоуправлении. Но в контексте рассматриваемой — внутреннее самоуправление под контролем, а точнее под колпаком из внешнего мира. Модель эта не нова и абсолютно демократична, если не считать того, что цели преследуемые в рамках «нашей» модели программируются на девяносто процентов из так называемых «центров управления движениями». В основном все винтики системы крутятся в одном направлении, заданном в процессе изначальной калибровки. Но, учитывая то, что каждый из этих «винтиков» есть номинально свободомыслящий и условно самостоятельный человек. В игру, фигурально выражаясь, вступает Человеческий Фактор. И некоторые из «винтиков» путают крутящий момент, лезут не по резьбе, а особо наглые, так вообще — начинают вертеться в противоположную сторону.
Система настолько монолитна и крепко сбита, что не прощает никогда и никому.
Перетереть и развеять по ветру для неё раз плюнуть. В особенности сегодняшней модели, где все, почти что действия карательного характера возложены на плечи внутреннего самоуправления — условно «своих». Соответственно и удары получаемые от «своих» больнее вдвойне.
Система дарует блага.
Определенным группам дает блага почти райские: дофамино-эндорфиновые, такие, изъятие которых сродни лоботомии под местным наркозом. Почти на живую. Будто сдирание кожи в сухую погоду, с последующим помещением на солнцепёк. Группы кайфующих не могут себе это позволить, конечно.
Да что там позволить… не могут даже подумать об этом без внутреннего содрогания и судорожных конвульсивных сокращений анальных сфинктеров.
Граница между «свой» и «чужой» настолько размыта и стёрта внешней управляющей рукой, что, вобщем-то находясь внутри — среди своих, совершенно не ясно кто из них чужой. Но это по началу. Для выявления «чужеродности объекта в общей массе» надо начать, хотя бы на время, «вертеться в другую сторону».
Перво-наперво система выставит вас, простите, Долбоёбом, но если вы по каким-то причинам согласны с этим или просто не обращаете внимание на это, продолжая свои контрвращательные движения, механизм вас выплюнет. В утиль и переплавку.
Процесс болезненный очень. Но после него вы засияете как новенький ограненный алмазик. И, переливаясь по началу всеми цветами радуги, начнете крутится наряду со всей массой винтиков и шпунтиков внутри безобразного колосса.
Это мерзкая иллюзия, втемяшивается вам в голову через дикие боли, вместе с сонмами инородных мыслей, дающих иллюзию праведности и непоколебимости решений.
Спекуляции.
На основе даруемых с барского плеча фантомных благ:
«Вы хотите большего, мои маленьки гномики? Ах, хулиганьё! Тогда Я заберу часть того что имеете.»
Плюс показательный отрыг одного из «условно своих» в утиль, с сопутствующим, конечно же, прилюдным «сдиранием кожи». Чтоб боялись и крепче держали уздечки, в которые впряженна основная масса говноедов подвластных системе.
Масса.
Бывает творожная. С изюмом. Так же жидко-каллоидная поносная, вялотекучая. Ну и конечно металлическая с твёрдокаменными тугоплавкими вкраплениями. Последняя течет, в основном, в переплавку. В горнило, где из позолот, желез и творогов выплавляется «фекалоид радужный, безответный».
Есть моменты.
Система — это, ко всему прочему, системЫ — слитые во едино. Левая сторона следит за правой, а правая из подлобья наблюдает за левой. Все слушается и обрабатывается в «центре управления движениями». Там же ставятся нетривиальные эксперименты, на основе снятых и изъятых информаций, как закрытых, так и общего пользования.
Например:
Контролируемые контрвращения винтиков под колпаками.
Контрвращения в собственном ареале, под негласным контролем тайных союзников из «тех самых».
Контрвращательные движения в питательной среде.
Продолжаются и.
Адские эксперименты по культивированию, возбуждению разнообразных видов ненависти и агрессии, как то:
«три медведя в одной берлоге»
«пауки в банке»
«пруха по бездорожью»
«страх в темноте»
Страх.
Обезличивание.
Прививание взаимной шизофрении как внутренней так и внешней приветствуется. Электорат не должен расслабляться. Вышеупомянутые массы не могут засохнуть и потрескаться. Монолит не расползется по углам. Пусть лучше ищет пятый угол население.
А я, ****юги вы задроченые, ваше всё живое и мёртвое ****. Всю вашу породу псиную. Одной злостью готов спалить ваши гермофродитарные сети влияния. Разъебать, разорвать зубами в клочья. Вцепиться и выдирать куски из ваших студенистых аморфных тел и бросать ими же в ваш заёбаный монолит. Плясать на зассаных могилах, заблёвывая их вашей же, но пережеванной плотью. Брать за ноги ваших грудничков-вы****ков и карманных собачек, забивать ими до смерти ваших проституток жён. Дробить в кашу ваши кости, в толстых кожаных мешках, превращая их в гнойный борщ с элементами ****агрязи. Утрамбовывать весь этот гадкий медиполам в цинки и сжигать щелочными смесями в компостных ямах.
Вы сами научили меня. Спасибо!
Жаль только что мне ничего этого не надо.
И ненависть мутирует в любови потоки. Бесконтрольно и бездумно.
Система ваша работает как часы...
Радуйтесь, ****и!
Я не иду.
...
На основе моделей «закрытых систем» нынче организуются и глобальные, мировые. С вертикалями власти, псевдонезависимыми наблюдательными и органами контроля.
Помните, что каждая мысль в вашей голове давно уже не ваша. Но бойтесь и остерегайтесь прежде всего себя, ибо всё зависит именно от Вас!
И всё понятно и как на ладони всё, но случаются атомные взрывы, случаются.