Гл. 11 Мои Малодельские корни

на фото мама, папа , Тая и я. фото-1956 год

ГЛАВА 1 КИРЕЕВЫ

С середины позапрошлого века, как на дрожжах распухали станицы и хутора в нашем краю. По речке Безымянке в 10 верстах выше Малодельской на зимовнике поселился первым казак Киреев и зимовник стали называть хутор Киреев. Заселялся старообрядцами. Казаки старообрядцы появились на берегах, притоках реки Медведицы с конца 17 века. Они остались верными старым обрядам древней  русской правоверной церкви, не приняли реформ патриарха Никона. Преследуемые за веру вынуждены были скрываться на окраинах государства, в глухих местах. Пользовались старинными не исправленными церковными книгами. Крестились двумя перстами, молились земными поклонами, не брили бороды, не курили табак, не употребляли вино и зелье. Людей другой веры почитали нечистыми, и если те просили, подавали им есть, пить в отдельной посуде. 
По натуре трудолюбивые, потому что где-бы ни жили, обязаны были  платить двойной налог. В семьях с молитвой вставали, работали и ложились спать.
На хуторе легче было соблюдать строгие правила веры. Не было насмешек от православных, иноверцев. В станице старообрядцев и их детей, как только не обзывали и «столоверы», и «кулугуры», и «молокане»…
А тут меньше соблазнов. Помогали друг дружке, брали замуж казачек своей веры.
В основном строились в сторону хутора Муравли, но были хаты и на другом берегу, загибавшейся серпом  Безымянки. Хатки лепили попросту из того, что под рукой. Привозили с горы на быках глину, раскидывали в круг. Месили лошадьми, поливая водой, подбрасывая солому. Лепили большие саманные кирпичи. Сушили. Клали из них стены. Переселявшимся из станицы казакам атаман разрешал со своего пая в пойменном лесу у Медведицы рубить лес на постройки. Заготовленные бревна везли на волах или лошадях в Киреевку. Рубили деревья и по берегу Безымянки. Клиньями половинили вдоль.  Половинки укладывали, крепили в проемы стены. Тесали топором  стояки, балки, стропила. Распиливали двуручными пилами вдоль на доски. Собирали хату, вставляли двери, окна, стелили полы, потолки. Такой дом считался мазаным, потому что сверху стены обмазывали глиной с соломой и белили. Жали в реке камыш, чакан, сушили, вязали в снопы, привозили с гумна солому и крыли крышу.
Хутор славился богатыми садами. Жили привольно. Держали скот, пахали землю, сеяли пшеницу, ячмень, овес.  Земля рожала исправно, а пшеница всегда была в цене. Оставляли на прокорм и семена, излишки везли на продажу. С ранней весны до осени работали в упор. Зимой в полях, садах, на огороде нечего делать, да и в катухах скотины меньше.
Снаряжали сыновей на службу. Жили семьи Киреевых, Ершовых, Поповых, Белоусовых, Савватеевых, Рябовых, Чертиных, Дорожкиных, Мозгалевых, Савватеевых, Барановых, Буяновых…

У  Киреева Андрея четыре взрослых сына Иван, Потап, Мосей, Василий. На пятерых казаков паи до полусотни десятин земли. Младшие сыновья женились, отделились от отца, ушли примаками в Малодельскую. Старший Иван тут остался. Ему жена, как по заказу пару наследников подарила Акима и Ивана. Подняли и их на ноги.
Акимке сосватали весной перед первой мировой хуторскую из старообрядческой многодетной семьи Дорожкину Устю. Жили Дорожкины шесть сестер да два брата через дорогу от Киреевых.
Дорожкин род древний, казачий. Отцом Евдокии, мамки Устиньи Панферовны, был Мартын, приказом по войску Донскому в 1877 году он был за усердную службу произведен в урядники, отцом Мартына - Дементий Иванович. 
Первой у Акима с Устей родилась Павлина,  а потом через каждые два года Зиновей, и младший Иосиф уже в гражданскую войну. Аким воевал за белых, как и все казаки хуторяне, в 29 полку своего земляка из Малодельской полного георгиевского кавалера есаула Акимова Ильи Спиридоновича. Полк сражался с красными на родной земле у Медведицы. Доходил до Рудни, спускался до Усть - Медведицкой.  Заезжал Аким в семью, когда полк был рядом, детишек понянчить. Потом красные вытеснили их в Крым. Эвакуация. Несколько лет прожил в эмиграции в Болгарии. По амнистии вернулся домой.
Жили после разрухи тяжело. Зато детишкам раздолье. Сколько у них двоюродников Дорожкиных, и не счесть. Все лето на Безымянке. Чуханастались в грязи, потом бежали отмываться, купались до посинения.
В жаркий денек братишки Зиновей и Иосиф купались у хутора в Безымянке. Разогнавшийся в степи горячий южный ветер зацепил краем край встречного северного. Над Киреевкой закрутился бешеной воронкой смерч. Насмерть перепуганная ребятня, прячась за толстыми вербами, видели, как вмиг потемнело, засвистело, посрывало камышовые, соломенные крыши, и над старыми ребрами стропил втянуло гигантским пылесосом, закружило стаи кур, уток, охвостья камыша, соломы, унесло куда-то в степь. Тяжеленный, поломанный комбайн с невиданной скоростью, грохоча железяками, в клубах пыли, промчался по улице в поле. Смерч также быстро стих, как налетел. Стали хлопать калитки. Старики и старухи выходили на улицу, крестились, дивились чуду,  звали внучат в дом.
Ветром гражданской войны занесло в Киреевку семью евреев с 5 ребятишками. Видно, что были они из города, держались обособленно и завидовали местным, загорелым и отчаянным казачатам. А те, придумали такое развлечение. Взбирались на росшие вдоль речки высокие ивы, с густой кроной и по свисающим веткам, как по горке скатывались с вершины до земли, а то и прямо в речку. Дух захватывает. Иногда набивали и шишки, но терпели и лезли снова. Еврейчики с удивлением и страхом смотрели на эту забаву, но сами не решались. Наконец один, подзадоренный детьми, осмелился и полез на иву. Залез и никак не решался скатиться. Кто-то из местных ребят подтолкнул его. Он закрыл глаза и покатился, ударяясь о гибкие ветки и сучья. Ушибся о землю и сел, вытирая высыпавшие слезы. Еврейчики окружили его, что-то зацокали на своем языке и подбодряя по русски:
- «Абрам – герой! Абрам - герой!».
А он, морщась от боли, сквозь слёзы проговорил:
- «Да, герой – но кто меня оттуда турнул?».
Детвора и по дому успевала дела делать. Воды наносить, огород полить, кур, уток покормить, прибраться, да ещё какое маманя задание накажет. Зимой ходили в начальную школу грамоте учиться. Ручек с перьями не было. Писали химическими карандашами на разных обертках.
Аким Иваныч и Устинья Панферовна в колхозе с утра до ночи.  На нем клеймо «беляка». Хоть Аким и считался плотником первой руки, да денег не платили. Летом кашеварил в полях.  Выпишут осенью немного зерна и все, живи, как хочешь. Только за счет своего хозяйства и выживали. Тяжелым был голодный 1932 год. Зиновей поел в поле сырого зерна, и криком кричал от боли. Переехали в Малодельскую. Старый дом с постройками купили в ближнем краю Непочетки на выезде к Амбарной горе.  Гражданская война недавно закончилась и то, только на бумаге.  Надолго и глубоко легла  её трещина между станичниками. В каждой семье был свой счет к красным или белым. У всех ворот милиционера не поставишь. Ребятишкам рот не закроешь. Дразнятся, дерутся. В играх делятся на красных и белых. А тут ещё поселился «беляк», к тому же кулугур.
Вскочил ночью Аким от бреха собак во дворе. Глянул в окно и обмер. Полыхает гигантским костром сенник у въездных ворот.
Заорал:
- Вставайтя! Пажар! Мать вывади дитей на улицу. Дабро спасайтя.
Выскочил во двор, а уже занялась  огнем соломенная крыша ближнего к дому сарая. Кинулся, плеснул из ведра, да что он одним ведром сделает? Выгнал скотину на улицу. Бросился в дом вытаскивать манатки на двор. Дом не спасти.
Прибежали соседи, смотрят с улицы, переговариваются. Помочь ничем не могут. Была бы речка рядом. Из колодца ведром не потушишь. Хорошо, что дом с краю, да ветер в степь дул, на другие дома не перекинулось. Остались на угольях. Пришлось возвращаться в Киреевку. Через год родня помогла Акиму срубить флигелек на берегу Леменька рядом с гаткой в Малодельской,  Если подожгут, то хоть, затушить можно.
Аким круглолицый, темноволосый с усами и густой, широкой бородой, маленькими, глубокими, карими глазами, стал работать плотником в колхозе. 
Дочь Павлина его вылитая копия с мелкими чертами лица, но без бороды и усов, дояркой на ферме в Константиновке рядом с Малодельской.
Зиновей подсобным рабочим на току. Иосиф ходил в школу.
Киреевская порода смешливая,  веселая. Любой разговор вели шутейно,  и сами смеялись доброй шутке. Заряженные жизненным оптимизмом, чтили завет, что уныние страшный грех.
Рядом с Константиновкой стояла тракторная бригада. Девчата доярки взяли из бочки по литру керосина домой в бригаде. Судили, и за литр керосина выслали Павлину с товарками в Чечню, станицу Асиновскую. Вернулась,  родила от Губанова Якова в 1934 году сына Ивана. Яков долго у неё не задержался и, сменив несколько жен, осел где-то в Казахстане.
Обрушилась на семью опять беда. В 1937 году пришли ночью трое в шинелях. Забрали Акима. А с ним по обвинению в «агитации, организации и подготовке мятежа» было арестовано 10 казаков хутора. Приговорили к Высшей Мере Наказания (ВМН).
Из личного дела:
КИРЕЕВ АКИМ ИВАНОВИЧ – 1890Г.Р.,СТ.МАЛОДЕЛЬСКАЯ.
ЖЕНА-УСТИНЬЯ ПАНФЕРОВНА(ДОРОЖКИНА),
СЫНОВЬЯ:ЗИНОВЕЙ-22ГОДА, ИОСИФ-20ЛЕТ.ДОЧЬ ПАВЛИНА - 25ЛЕТ
Брат Иван-42года.
Брат жены- Иван Панферович-29лет.
СРЕДНЕГО РОСТА, НОС ПРЯМОЙ, ИМЕЕТ НЕБОЛЬШУЮ БОРОДУ.
1918-1920г служил в Белой армии, потом Польша в 17 полку у Акимова. Был в Болгарии до апреля 1923г.работал в Пловдиве на кирпичном заводе.
Настроен враждебно. За повстанческие и террористические настроения – ВМН. Приговор №40 от 29 января 1938г.Михайловка- тройка (Бойко, Логвинов, Филиппов). Исполнен 3февраля 1938г. в 1час50мин.

Иосиф учился в одном классе с Бочаровой Марией. Оська шухарной паренек все схватывал на лету. В математике ему равных не было. Пока учитель на доске пишет задание, Оська уже видит решение. После уроков обступают его тугодумы:
Абъясни, как ряшать дома задачу?
Оська изумленно смотрит:
Да, тут в уме можна ряшить.  Умнажаим, палучаим працент, прибавляим и все.
Здоровый, тушистый Павел Аханов стучит себя кулаком в лоб:
Ну, не даходить до мине. Абьясни, как?
Оська тоже не понимает:
Ды, тута все ясна. Умнажаим, палучаим працент, прибавляим и все.
Павел вздыхает густым басом:
Ни панимаю, я энти пранценты.
Маша брала упорством и трудолюбием. В 1935 году окончили 7 классов.
Машу родители отправили в Сталинградскую фельдшерскую школу, Иосифа в Урюпинский педтехникум.
Из техникума осенью 1938 году послали Иосифа в Николаевский район колхоз «Политотделец» директором школы. В мае 1941 года призвали в армию.
Как сын белого казака попал рядовым в строительные войска, хоть и директор школы с техникумовским образованием. Через месяц война. Год воевал стрелком 546 отдельного строительного батальона, В начале Отечественной войны несколько дней их часть находилась в Харькове. Он запомнил там Лысую гору и несколько украинских словечек, типа «горыще». После взятия Харькова летом 1942 года немецкие войска, почти не встречая сопротивления, быстрым маршем двинулись в сторону Сталинграда по донской степи. В голой, как стол, равнине не было естественных рубежей, где могли бы встать и упереться наши. Бронированные машины и танки немцев катили по жесткой, выжженной степи, как по асфальту, поднимая клубы пыли. За ними с невиданной скоростью 8-10 км в час наступала пехота. От Каменки до Миллерово в сплошной неразберихе боев пытаются прорваться разрозненные и зажатые, между наступающими 1 и 4 танковыми армиями, советские войска.  С 14 до 17 июля две немецкие танковые армии стремительным маршем завершили окружение 24,  28, 38, 57 армии и 40 армии СССР в районе Миллерово. В окружении оказалось около 100 000 бойцов, в том числе и мой отец. Четыре генерала, бросив свои армии на произвол судьбы, оказались вне окружения. День 17 июля принято считать началом оборонительного периода Сталинградской битвы.
Именно 17 июля 1942 года отец попал в окружение с большой группой бойцов у  станции Миллерово Ростовской области. Согнали пленных в большой сад на окраине Миллерово Ростовской области. Кормили как скотину. Осенью захолодало. Решил Иосиф бежать с двоюродным братом. Под вечер обнялись с Алдонеем Чертиным и пошли из неогороженного сада по улице к степи. Оглянулись, часовой смотрит вслед. От голода ослабли. Сил нет бежать. Ждут выстрелов в спину. Немец почему-то пожалел. Вышли к степному хутору. Жители их приютили. А через три недели наши войска наступали под Сталинградом, взяли в «котел» немцев, освободили.
Больше года, с  января 1943 года по  май 1944 года таскали на допросы, проходил Госпроверку. Только в мае 1944 года убедились, что не шпион. Послали на фронт, воевать в 95 строительный полк. Оставили и после войны восстанавливать порушенные мосты. Демобилизовали в сентябре 1945-го.
Пришел домой к матери  в армейской форме, да с шинелью в мешке.
В этом и ходил в Малодельскую школу, учил ребятишек в начальных классах. Летом выделили учителям сенокосные участки в лесу.  По жребию досталась Клубничная поляна на двоих Иосифу и Бочарову Ивану. В конце июня стали косить на пару с раннего утра и до позднего вечера. Становились в затылок, Иосиф первым, Иван за ним. Соскучился Иосиф по крестьянской работе. Косил размашисто, сил не жалея. Иван, хоть и хромой, но выносливый. В косьбе больше руки работают. На другой день прибежала помочь Ивану сестра Маруся, грести сено в копны, чтоб не пересохло. Кивнула брату, сунула руку Иосифу. Вспомнила, что были одноклассниками. Сейчас его и не узнать. Симпатичный. Светло-ореховые с веселой искоркой глаза, волнистые, темные волосы. Попридержал  Марусину руку Иосиф. Она вспыхнула, покраснела. Водички попили и опять в ряды. У Маши только мелькали в руках деревянные легкие грабли по валкам, быстро росли копнешки. Иосиф осмелел, бойчее подшучивал, поддевал Марию:
-Ты, Маруся, и мои валки подбирай! Может, и я когда пригожусь!
Жизнерадостно заразительно смеялся. По мальчишески хлюпая носом, вытирая ладонью выступавшие слезы, призывая и Ивана с Марусей к веселью. Они тоже были рады поводу посмеяться, передохнуть. Косили ровно неделю день в день. Открытый,  симпатичный он сразу пришелся по сердцу Марии. Это был не тот пятнадцатилетний пацаненок с одними проказами на уме, которого она знала в школе, а красивый, прошедший войну мужчина. Не утративший там задор  и любовь к жизни. Улучил минутку, шепнул:
- Маруся, приходи вечером в клуб.
- А, что там сегодня? Кино?
-Да, какая разница. Все равно приходи. Не кино, так будут танцы.
-Ладно. Приду.
В клубе каждый вечер собиралась молодежь. Репетировали постановки, распевался хор. Молодые преподаватели школы тоже готовили инсценировку к Ноябрьским праздникам. Иосиф Акимыч с Цыкановым Петр Палычем готовили диалог в пьесе. Мария стала ходить на спевки хора. Пела вторым голосом низким приятным тембром. Когда клуб был закрыт, собирались на посиделки компанией неженатая молодежь у кого-нибудь поблизости. Да у того же Цыканова. Кто-то приносил гитару. Иосиф умел классно играть «Сербияночку». И под неё танцевали парами. Заводили патефон, плясали под пластинки. Молодежь – что с них возьмешь!
Ещё и на бутылку самогонки и бутылку вина девчатам ребята скидывались. Жарили яишницу, спиртного на всех только губы помазать, да главное веселье, танцы, когда нечаянно заденешь грудью грудь. Ударит кровь в голову, пробегут мураши по телу. А после провожает Иосиф Машу по большой улице в Кочергу. Идут, волнуясь, рука об руку по освещенной полночной луной тропинке вдоль домов. И свежо, и хорошо, и говорить не надо. Слышен дальний взбрех собак, близкий стрекот цикад, наносит от Леменька прелью ила, чакана. Такое с детства все родное и близкое, но по-новому переживаемое. Мария влюбилась сразу и насмерть. Иосиф обаятельный, искренний, легкий. Тянулась к тому, чего ей так не хватало от родных. Иосиф же не видел ничего особенного в Маше. Обычная, черноглазая, простая женщина, каких полстаницы. Льстило, что не колхозница или учительница, а заведующая здравпунктом. Чувствовал в ней преданность, надежность, опору для семейной жизни.
Молодые фронтовики были рады, что победили, выжили. Пять лет  в станице не рождались дети. Война закончилась, и будто благодатный дождь прошел над выжженными полями. Наверстывали семейные пары упущенное, и урожайными на детей были эти годы.
В 1949 году расписались Иосиф с Марией. Теснились у его матери Устиньи Панферовны. Жили бедно. На двоих одна добрая фуфайка. Иосиф зиму ходил в шинели на работу.
10 марта 1950 года родился я. Отец записал в ЗАГСе день рождения на праздник 2 мая. В августе этого же года перешел работать в швейную артель бухгалтером.
Несколько первых лет семейной жизни были самыми счастливыми в их жизни. Мария безумно любила веселого, красивого Иосифа.
Гуляли в компании с лучшими людьми Малодели - председателем Недорубовым, семьями главного бухгалтера Горина, учителей Дронова, Цыканова, Руднева.
На всех фотографиях от мамы излучается счастье. Иосиф выпивал те годы не так уж часто, да и не на что было пить. Ютились в маленьком домике матери Иосифа Устиньи Панферовны. В одной комнатушке Устинья и Павлина с шестнадцатилетним сыном Иваном, в другой Иосиф с Марией и маленьким Валюшкой в зыбке.

Глава 2  БОЧАРОВЫ
В просторной придонской степи с морщинами балок и зеркалами прудов  земли вдоволь. Люди подыскивали удобные места для своих поселений.
В прошлые времена, вёснами, речки Березовка и Безымянка переполнялись талой водой, стекавшей с огромной, бугристой равнины. Из русла Безымянки мутные потоки вырывались по балкам, виляющим в сторону Дона.  От Муравлей дугой отходила балка Караичева, получившая имя от деревьев караичей, растущих по ней. Теклина её, зажатая между длинными, волнообразными бугринами, искусно изгибалась между ними. Но уже через десяток верст упиралась в поднявшийся выше других большой бугор. С разбегу пробить его не получилось. Пришлось обходить двухсотметровыми уступами, зигзагами слева. Потрудившись на славу, легла отдыхать за горой, большим прудом. Тут-то и присмотрели место казаки. Глубокая балка с зигзагами и прудом защищала его со всех сторон от набегов конницы. Летом выживали в безводной, знойной степи лишь поджарые, жилистые деревья карагачи (караичи) с мелкими, шершавыми листочками. Несколько карагачей гнездились в изголовье буерака, а к ним жались семь беленых мазанок хутора, входившего  в юрт станицы Малодельской к середине 19 века. Позже несколько казаков из Малодельской перебрались сюда и место стали называть хутор Куркин.
За ним голая ковыльная степь, перерезанная дугой речушки Арчеды, бегущей к Медведице. Вольно кочевали тут с древности стада сайгаков, садились к прудам тяжелые в полете дудаки, пересвистывались суслики, тушканчики.
Правительство разрешило заселять пустующие казачьи земли переселенцам с России, Украины, Германии взяв их в аренду с 1867 года, а с 1870 года полностью выкупать.
Как полая вода, заполняющая сначала низкие места, ложбинки потекли переселенцы на вольные земли. Казаки свободные люди, а не крепостные. У казака свой земельный пай. Как только казак получал первый офицерский чин, он получал и личное дворянство. Если казак дослуживался до полковника, получал потомственное дворянство. Особо отличившемся казакам Платову, Денисову были пожалованы поместья, графские титулы и они стали титулованными дворянами. Поэтому и стремились на Дон в казаки лучшие, сильные, храбрые люди. Не всем удавалось стать казаками, но приживались под крылом Войска Донского.
За несколько лет выросло рядом с Малодельским юртом более тридцати хуторов, зимовников, выселок, заселенных немцами, украинцами, русскими. К станице их присоединять не стали, а назвали 26–ой и 27-ой отдел войсковых земель и хуторов.Из соседней Саратовской губернии, Балашовского уезда, Дурновской волости переселился и Бочаров Пахом в Русскую Осиновку. Ближними к хутору Куркин оказались  хутора Русская Осиновка и Фриковский. Дети дружили, игрались, перенимали игры, привычки.
Бочаровы Мишка со Степкой, сыновья Пахома с хутора Русская Осиновка, научились у соседей порядку, аккуратности, даже говор был с небольшим акцентом. Как заждавшаяся, нетронутая невеста, затравевшая земля отдаривала людей полным колосом. Решил и Пахом смолоть новину, запряг пару лошадей, уложил в телегу мешки с зерном, посадил  Мишку со Степкой. Выехал пораньше по холодку к Малодельской, все же 20 верст ехать. Степная дорога не шибко торная, утыкана усохшими следами конских копыт. Ребятишкам все интересно:                Батя! А, как вон та трава высокая называется? А, что за птичка красивая? Замучили вопросами. Дорога длинная, почему и не поговорить.Пахом как мог обстоятельно объяснял:                -Трава высокая это - конский щавель по нашему. Птичка Синьжаворонок.      Чем ближе подъезжали к Малодели, тем  пышнее и красивее зеленела степь, деревца, а с горы уже синела вдали полоса пойменного леса у Медведицы, и туманные холмы за ней. Вот бы туда! Но Пахом даже в Малодельскую заезжать не стал, объехал по горе, и видели  они только издали разбросанные в садах хаты станичников. Вскоре показалась и обросшая вербами, кустами калины по берегам река Березовка.  Подъехали в хуторе Атаманском к ветряной мельнице и глаз не могли оторвать от размахивающего, как невиданная, сказочная птица крыльями ветряка. Эта мощная, машущая махина насмерть поразила Мишку. Он представил, что заходит в неё, и несет она его через моря и окияны, как в бабуниных сказках. Уже  стаскал отец мешки на весы и смолол знакомый мельник муку, а Миша как сел поодаль, обхватив руками прижатые к животу колена, так и сидел, смотрел, пока голова не закружилась. Заболел Мишка ветряком. Рос, крепчал, помогал отцу по хозяйству, а тот ветряк так в глазах и стоял.
После первых урожайных лет, когда вовремя перепадали в мае дожди, пошли засушливые годы. Помещик Жеребцов, живший рядом в Дудачном на «Михайловской даче», надумал выкопать пруды для мелиорации. Ведь сколько талой воды уходит  весной с бескрайних полей по руслам Арчеды, Березовки, Безымянки в Медведицу, из неё в Дон, а из Дона в море! Пригласил инженеров из Германии. Объездили, обследовали округу на сотни верст. Составили план, как загнать воду в пруды, как пускать её на поля. Первый пруд решили обустроить тут же в балке Осиновской. Михаил к тому времени стал рослым восемнадцатилетним парнем. Упросил папаню дать ему лошадь с телегой, нанялся вывозить землю из прудового котлована. Лошадь быстрее уставала, чем он. Нагрузит телегу, отвезет, вывалит – управляющий отмечает «ездку». За день «Пахомыч» делал больше всех ездок. Въелся в работу. Ночевал тут же у пруда, чтобы с утра начать раньше всех возить. Мечтал скопить деньжат и построить свою ветряную мельницу.
В 1879 году этот пруд водой залили, он на другой пруд переехал. Несколько лет, как батрак, ни сна, ни отдыху работал Михаил.
Скопил денег,  пригласил мастеров немцев с хутора Фриковского. Поставили ветряк на бугре хутора Куркин. Тут же в хуторе на окраине срубили ему хату, рядом с казаком Романовым Антон Артемьичем.
Антон Артемьич из Малодельской, но как женился на сироте казачке Христинье Николаевне, отделился от отца. Приехал с одной дочкой Лукерьей, а здесь пошли одна за другой Мария, Меланья и долгожданный Егор. Паи земельные казакам ведь только на сынов давали.
Мало поработал Михаил Пахомович на своей мельнице. Свалил его туберкулез и в 45 лет перестал топтать землю.
Мише всего-то двенадцать стукнуло. Наняла на ветряк управляющим немца. Тот приехал с женой. Вырыл землянку неподалеку.
Бес попутал или тело молодое, но сошелся немец с Мариной Алексеевной. А жену немца вскоре нашли в землянке с отрубленной головой. Спали на полу головой к двери. Дело страшное и темное.
Кто раз нарушил супружескую верность не скоро остановится. Соблазнил молоденькую падчерицу Наталью. Выкрали сына и сбежали   в Сибирь.
Сколько ударов судьбы свалилось на мать с Мишей! Сказал пробивающимся баском::
Будя, маманя! Нет нужды в управляющем. Сами справимся.
С 14 лет таскал Миша мешки на мельнице. Ещё нескладный, белобрысый, голубоглазый с белесыми бровками. Передалась ему силушка отца.
Ветряк стоял на взгорке, а перед ним расстилался зеленый лужок. Каждый день сюда гоняла пасти гусей соседка. Черноглазая, смешливая пятнадцатилетняя казачка Меланья. Мише семнадцать было, а он все стеснялся. Отойдет от дверей ветряка внутрь, в тень и смотрит, как Меланья  воюет со своим стадом. Бегает с прутиком за своевольным гусаком, поворачивает к мельнице. Поглядывает на распахнутую дверь ветряка. До смерти хочется зайти посмотреть, как там?
На улице они конечно встречались. Смущались. Отводили взгляды. Помог случай. Неожиданно в обед собрались тучи, и хлынул проливной дождь. Гуси закагакали, сбились в кучу, ища защиты у ветряка. Мелания, промокшая до нитки, тоже прижалась к стене.  Миша решился. Выглянул из двери, крикнул:
-Заходи! А то простынешь!
Меланья бросила испуганный взгляд на него, потом на небо. Сверкнула молния, раскатом ударил гром. Она ойкнула и вбежала. Тут было тепло, свежо пахло мукой. Нечаянно коснулась плечом плеча Михаила, и отпрянула, как-то беззащитно сверкнув черными зрачками. Вмиг из них вылетела молния ему в глаза и пролетела прямо в сердце. Оно сладко вздрогнуло,  тряская волна прошла судорогой по всему телу. Миша стоял, как оглушенный, ничего не понимая. Чувствовал только, что без неё ему теперь и дыхнуть нельзя. Она тоже притихла. Смотрела, как в луже у порога всплывают пузыри от падающих сверху капель. На всю жизнь запомнил он искрящиеся капельки на её приподнятых вразлет бровях. Дождь кончился и она босиком погнала гусей по лужам. Миша смотрел ей вслед, не мог оторваться. Теперь каждый день только о ней и думал. Мать стала замечать его задумчивость, быстро догадалась, в чем дело. Видела, как Миша глаз не сводит с хохотушки Меланьи, да и Меланье видно мил её сынок.  Скоро и сам признался:
- Хочу взять Меланью замуж.
Пошли сватать. Отец Меланьи Антон Артемьич опешил:
- Нет. Рано ещё ей замуж. Мы казаки и отдам её за казака. Да и фамилия у нас царская – Романовы.
Отказал наотрез. Миша ушел, но не смирился. Решил действовать через старшую сестру Лукерью. Выбрал время, когда осталась дома одна, зашел, и с порога бухнулся на колени:
-  Помоги. Люблю твою сестру, и она меня любит. Буду её на руках носить, за тебя буду всю жизнь бога молить. Ты же хочешь ей счастья!
Лукерье было лестно, что парень стоит перед ней на коленях. Да и богатый , свою мельницу имеет. Пообещала упросить отца. И убедила, что Меланья будет за Мишей, как за каменной стеной. В 17 лет  просватали.
Первым родился Миша, потом Федя. Радовались, наследники растут! А тут напасть. Заболели один за другим «глотошной». Задыхаются. Кричат. Они мучаются, а Миша с Меланьей вдвойне. Сердце разрывается, а чем помочь не знают. Нет ни на хуторе, ни в станице лекаря. Да и не умели тогда лечить от скарлатины. Одна надежда на бога. Миша день и ночь стоял в углу на коленях перед иконами. Молил бога сохранить  жизнь невинным душам. Меланья с рук детей не спускала, надеялась материнской любовью помочь. Так на руках один задохнулся от гнойных пробок и другой. Не выдержало Мишино сердце. Сбросил в ярости иконы с божницы:
- Нет бога, раз допустил такое! Не спас невинных деток!
Когда немного отошел от горя поклялся, что если будут ещё дети, то когда вырастут, станут лечить и учить детей.
В 1914 году к началу первой мировой войны забрали Мишу служить, и осталась Меланья  на мельнице со свекровью. Когда было завозно, просила отца с братом помочь, а если привозили хуторяне мешок, другой молоть, то и сами управлялись. Весной правда уже мешки не тягала, была на сносях. В мае Ванечку родила. Кое-как с Мариной Алексеевной три года перебивались, а к весне 1918 го пришел с фронта Михаил. Возмужал, с усиками, с лычками на погонах, не узнать. Понянчил немного сына и ушел к красным счастливую жизнь завоевывать. Уж очень он поверил посулам, что раз царя спихнули, так будет власть народная.
В мае с 18 земляками записался в 23 дивизию Миронова, дравшуюся с белыми в наших краях. Полтора года колесила с боями по верхнему Дону знаменитая красная 23 Мироновская дивизия. То они гнали белых, то белые гнались за ними. Малодельская за июль несколько раз переходила из рук в руки.
Август и сентябрь 1918 дивизия вела бои чуть выше Малодельской от Березовской до Островской с заходами в Саратовскую губернию и, спускаясь по правому берегу Медведицы, до слободы Михайловки. Много земляков потеряли. Несколько раз заезжал проведать своих Михаил. В середине февраля 1919 года родила Меланья дочь. Назвали Марией. В конце октября этого же года шли бои на Хопре. Бочаров Михаил со своей ротой занимал позицию у станицы Тишанской. Утром послал в секретный дозор за станицу своего земляка Тапилина Михаила из Малодельской. Весь день сеял мелкий, противный дождик, а к вечеру ударил мороз. Тут и белые с другого конца ударили так, что началась паника. Рота побежала к Хопру, в степи порубят их белые в капусту. Бочаров вспомнил про Тапилина. Добежал до него, кричит:
- Прохорыч! Отступаем! Вставай! Бежим скорей!
А тот встать не может. Ноги окоченели.  Михаил присел, посадил тезку на закорки. Велел держаться руками за шею и побежал. Больше километра пронес рысью до переправы. Там помогли сесть в лодку и скрыться от белых.
После гражданской дали ему удостоверение «Красного Командира». Вернулся в родной хутор к семье на свою мельницу.
Сельсоветчики несколько раз пытались отобрать у него ветряк, но каждый раз он показывал удостоверение «Красного командира» и выгонял их. Как-то его не было дома,  приехали раскулачивать. Посадили Меланью с детьми, узлами на телегу. Повезли в Малодельскую. Вернулся Михаил из поездки, а соседи уже голосят:
-Увезли комиссары твоих в станицу.
Михаил в седло и наметом в погоню. Догнал в степи. Заорал:
- Ети, Вашу мать! На фронте Вас не было! А с ребятишками и бабами горазды воевать!
- Щас посрубаю Ваши бестолковые башки к чертовой матери!
Конвой, зная его неистовость и силу, порядком перетрусил.
-Да, мы чо! Нам приказали, мы их и арестовали.
-А я Вам приказываю уматывать отсуда к чертовой матери. Кто ещё раз суда свой нос сунет, отрублю вместе с головой. Так и передайте!
Завернул телегу, привязал сзади коня. Отдал вожжи Меланье. Взял на руки перепуганных Ваню с Машей.
-Поехали домой. Ничего не бойтеся.
Был он не только храбрым, но и неимоверно сильным. Как-то ехал на быках с возом  сена. В балке воз накренился, и слетело колесо. Михаил за ось приподнял и держал этот страшный вес, пока сын не поставил колесо на место. Перед коллективизацией  Михаил  сдал ветряк государству. Отдает в колхоз и дом с конюшней на хуторе Куркин, а взамен получает в Малодельской дом кулака Пронского. Аккуратный, с жестяной крышей дом Пронского стоял в Кочерге второй от угла. Мимо дома дорога в лес через Леменек к Гуменскому озеру.
В Малодельской Михаил стал с размахом обустраиваться. Рядом с домом затеял строить новую летнюю кухню. Все тяжелые дубовые столбы, стояки для неё таскал на плече  несколько километров из леса ночью. Хоть у дома был огород, решил прихватить ещё земли в километре у Гуменского озера. В лесу рубил жерди для огорожи, а сын Ваня  таскал их к новому огороду. Обходить озеро далеко, вот он и приловчился переплывать с жердями через него напрямую. Весной, вода ещё стылая, прихватил простуду. Пошли чирьи по телу, а потом и вовсе заболел полиомиелитом. Увезли в больницу. Вылечили, но правая нога закостенела в колене, усохла, стал инвалидом. Ходить мог только с костылем, но и это полбеды. Теперь детей у него не могло быть. Кого винить? Уж такая порода. Работящие, да рисковые.
Работал Михаил первое время кладовщиком на строительстве вала железной дороги около Малодельской и Березовской. Строительство отменили, остались только земляные валы, да бетонные надолбы. Мелания в голодный 1932 год рожает дочь. Грудняшка голод не пережила. Похоронил Михаил дочку и уехал с прорабом на строительство железной дороги в Кардаил Воронежской области. Спас семью от голода, отсылая свой рабочий паек (посылки с мукой), в Малодельскую.

Предлагали вступить в партию, как заслуженному перед советской властью, грамотному человеку, но он отвечал:
 - В партию Ленина я бы вступил, а в партию Сталина вступать не буду.
Удивительно для тех лет, никто об этой фразе не донес. Такой авторитет был, что с ним боялись связываться.
С 1934 году работает бухгалтером в сапожной мастерской, потом в сельпо.
Сын Иван окончил в 1937 году в Михайловке Себряковский педагогический техникум с отличием. Вернулся работать учителем. Мария в 1938 году окончила в Сталинграде Фельдшерскую школу. Как и хотел отец стали его взрослые дети учить и лечить детей. Вернулась Маша летом в станицу. Мать дала ей стирать белье. Маруся постирала белье, сходила на речку прополоскала и развесила сушить. Когда мать стала белье снимать, то заметила, что её фартука нет.  Крикнула дочке:
 - «Ты его не потеряла, когда ходила на речку полоскать?»
В этот момент как раз пришел отец и по разговору сразу понял, в чем дело и с негодованием сказал:
- « Зачем было заставлять это делать?  А если поручила что делать, то нужно проверять. Ты же видишь, что они на все смотрят, как на чужое!»
 Эти слова, как лезвие ножа врезались в её сердце. Отец ведь неистовый, с бойцовским характером. Добивался своим трудом и терпением, упорством, но был требователен до жесткости к себе, своим близким. Мария тогда дала себе зарок, никогда так не кричать на своих детей, не обижать их, даже если они в чем-то провинились. И поняла, что с требовательным, жестким  мужем она не уживется.
Осенью взяли её на работу в Березовскую райбольницу, дали комнату. Нравился ей Малодельский паренек Миша. Как-то Миша решился, пришел вечером к Бочаровым сватать Марию. Она в Березовской ни сном, ни духом. Родители дали ему от ворот поворот. Выгнали сватов. Михаил Михайлович был отменный ходок, и ночью прошел 10 км до Березовской, думая, что жених прямиком направился туда. В полночь постучал в окно к дочери. Та его впустила:
- Папа, ты чего?
Он замялся:
- Да, вот корова у нас заблудилась. Думал, может суда к Березовской ушла.
Дочь в недоумении посмотрела на него:
 -Папаня, разве может корова уйти за 10 километров от дома?
А отец быстро попрощался:
-Ну, раз тут её нет, пойду где-нибудь ещё поищу.
После узнала про сватовство, плакала, да поздно было. Уехал из Малодельской её Миша в Сталинград учиться. А в Березовской начал за ней ухаживать местный парень Овсов Володя. В домашних делах, на работе Мария была в Бочаровскую породу серьезной и ответственной. А в любви неистовой, упрямой, как батя.
Не стала ждать, когда родители подберут ей мужа. Вышла за Володю. Дали молодым комнату при больнице. В июне 1940 года родилась дочь Таисия.
Через год война. Володя ушел на фронт добровольцем.
Больницу оборудовали под госпиталь. В огромных котлах при больнице день и ночь кипятили солдатское белье. Выглаживали большими утюгами с углем. Ухаживали за ранеными. Работала Мария чуть не круглые сутки. Ночью прибежит в свою каморку, вздремнет и опять к больным.
Отец Бочаров М.М.  в ноябре 1941 года со своим конем и оружием ушел на Отечественную войну с Малодельскими казаками в ополчение эскадрона полного георгиевского кавалера К.И. Недорубова из ст. Березовской. Это были добровольцы по возрасту не подлежащие призыву, но горевшие желанием бить врага. Летом 1942 года эскадрон принял боевое крещение на Азовском направлении и понес первые потери. 2 августа сошлись с немцами в рукопашной бойцы эскадрона. Михаил срубил переднего, затем рубанул того, что справа, и краем глаза заметил, что слева бьет его в голову саперной лопатой третий фриц.
Он успел вскинуть левую руку и инстинктивно прикрыть голову. Лопата ударила в кость чуть выше локтя. Михаил зарубил и третьего. В горячке боя дрался, пока немцы не дрогнули, и не побежали от казаков. С тяжелым ранением отправили Михаила в госпиталь Цхалтубо. Там отняли руку до плеча.
В 1942 году приходил в краткосрочный отпуск  Володя Овсов. Мария, как всегда, помогала оперировать в госпитале. С дочкой играли во дворе поправляющиеся раненые бойцы. Володя вспылил, приревновав жену к этим солдатам. Поскандалил и ушел.
В декабре 1943 года принесли извещение о гибели Володи. Марию свалил сердечный приступ. Две недели лежала в палате. Делали уколы камфары. Поднялась и опять за работу.
Весной 1943 года пришел с войны из госпиталя Михаил Михайлович.
С  1945 года его приняли на работу  бухгалтером в МТС (Машино Тракторная  Станция). В январе 1946 приехал в гости его родной брат (рожденный матерью от немца). Хорошо погуляли, тот просил взять себе фамилию Бочаров, но Михаил отказал.
Дед был компанейский, веселый. Хорошо понимал, любил животных, разговаривал с ними как с людьми. Был любимым другом. Если вечером кот подходил к двери, мяукал, просясь на улицу, то бабушка шла накрывать стол. Выпускала кота. Подняв хвост трубой, тот летел мимо домов в конец улицы, и прыгал деду на руку. Так и приходил дед с мурлыкой на руке. У скотины в катухах была идеальная чистота. Бабушка ехидно говорила:
- Как - же! Он с совковой лопатой, так за Зорькой и ходит, чтобы поймать все блины из-под хвоста!
Зорька вытягивала голову и клала ему на плечо шею. Он почесывал холку, ласково говорил:
-Ну, пришла! Рассказывай, где была? Что без меня делала?
Корова блаженно прищуривала глаза, и стояли они, как влюбленные в завороженной полудреме.
В ноябре 1945 года Марию послали работать в хутор Ловягин ст. Березовской фельдшером.
Тая зимой жила у Малодельских дедов, летом у Березовских. С раннего утра и до позднего вечера ходили с бабушкой Овсихой за Медведицу полоть картошку, собирать целебные травы. Везде бегала босиком. Не боялась ни колючек, ни стеклышек. Кушали скудно. Картошку да молоко. Как-то Тая с дедом была в Атамановке, и кто-то сказал, что мама приехала в Березовскую.
Пятилетняя Тая так соскучилась по маме, что пошла пешком. Сообразила, чтобы не заблудиться идти вдоль телеграфных столбов. Так и прошагала 12 км по степи.
В мае 1946 года Мария перевелась на работу в Малодельский Детский дом и стала жить с родителями в станице.
Семья Бочаровых Михаила Михайловича и Мелании Антоновны уважаемая в станице. Он бухгалтер. Она домохозяйка. Воспитали хороших детей. Сын учитель, дочь фельдшер. Михаил Михайлович прошел 3 войны. Смелый. Сильный. Грамотный.
Жили богато, но экономно. Очень хозяйственные, предусмотрительные и запасливые. В доме, в погребе, в кладовых было все. Всегда запас муки, соли, спичек, сухарей, керосина. Хороший инструмент.
Как работали в семье видно из дневника дяди Вани:
«16 июня 1946 года. Воскресение. Утром с 6 до 8 часов мне нужно было просмотреть билеты по физике, решить некоторые задачи, чтобы провести консультации с учащимися 10 класса.  Отец попросил меня настроить косы. Одну косу я отбил, и наточил с некоторой выдержанностью, затратив на это около часа времени.  Вторую отбивать не хотел, возразив, что нужно готовиться к консультации. Отец отнесся к этому недоверчиво. Выходной день, и какая может быть учебная работа?  Мне пришлось до 8 часов заниматься второй косой. Потом до 10 часов просматривал билеты, решал сложные задачи.  В 10 часов ушел в школу и до 4 часов проводил консультацию. В 7 часов вечера выехал в лес на быках за сеном. Отец с матерью уже были там. С сеном приехали в 10 часов вечера.  Пока сложили воз, поужинали, было уже около 12 часов ночи. Тотчас стали разваливать навозную кучу, чтобы утром замесить круг кизяков, пока быки на руках, которых Маруся накануне взяла в детдоме. Легли спать в 2 часа ночи.
17 июня. В 4 утра встали и начали месить круг кизяков. Мне впервые пришлось водить быков по кругу. Около часа я терпел беспрерывное дерганье рук, а затем вынужден был бросить их. Поехал на «Пожарку» взять лошадей за любой магарыч. Но там свободных лошадей не оказалось. Вернулся и обратно залез в кучу. На этот раз быков перепрягли, и их стал водить по кругу отец.  Пока смесили круг кизяков, несколько раз переругались.  В 7 утра я должен был выехать в ст. Березовскую на экзамен но, рассердившись, решил пойти на новую неприятность и не поехал. Закончили работу в 9 часов.  Позавтракали, и я даже не пошел в школу. Лег спать. Встал в 2 часа дня и пошел в школу.
18 июня. Семейные ссоры усугубляются и принимают более резкую форму. Вчера со скандалом смесили, а сегодня я встал в 5 часов утра и начал рубить их. Отец сделал мне замечание, остается много крошек, оттого, что топор тупой. Мать с Марусей собирали нарубленные кизяки, а отец ходил за ними и собирал все крошки, брал даже чуть поврежденные кизяки, чтобы перемесить и станком их переделать. Сначала мать, а потом и я выразили недовольство, что он так тщательно подбирает крошки и навоз не стоит такого внимания. Отец воспринял такое высказывание за оскорбление, и выразил свое заключение, что он давно чувствует к себе ненависть всей семьи, и даже считает себя лишним в семье, а этот навоз явился предлогом высказать наше мнение о нем. Больше того он считает, что мы загубили ему весь круг кизяков, и то он молчит, а мы на него бурчим из–за крошек. Тут меня взорвало и дрожащим голосом, чуть ли не сквозь слезы выразил свое накипевшее. Я тоже чувствую себя презренным со стороны родителей за свое безразличие к хозяйству.  Обо мне сказывается мнение, как о нерадивом хозяине и безучастном члене семьи.
Все это имеет свою основу. Дело в том, что отец с матерью уже третий день косят сено. Отец даже приспосабливается косить одной рукой, привязывая косу. Мне становиться стыдно, что ничем не могу помочь ввиду занятости в школе. Получается, что мы в составе своей вроде бы аккуратной семьи - отец, мать и брат с сестрой оказались взаимно оскорбленными.
В конце июня, когда брат косил сено в лесу с Киреевым Иосифом, Мария прибегала помогать грести сено, заодно и влюбилась в Иосифа.
С августа 1946 года Марию Михайловну назначили заведующей  Фельдшерско - акушерским пунктом в станице Малодельской. С Иосифом, как будто всю жизнь была знакома. Простой, бесхитростный, по мальчишески порывистый, обаятельный, мгновенно покорил её сердце. Был полной противоположностью её отцу и брату, смотревших на все серьезно, сосредоточенно. Все взвешивающих, контролирующих. Поняла, что с Иосифом ей будет весело и хорошо.
Подошла к женщине, с которой он встречался. Спросила:
-Ты собираешься жить с Киреевым Иосифом Акимовичем?
Та ответила:
-На черта он мне нужен, пьяница.
Мария решилась жить с пьяницей. Хотя и разрывалась на две семьи. Десятилетнюю Таю деды оставили у себя. После работы Мария бежала из Больницы к Бочаровым на часок к Тае. Потом к мужу и сынку.

Глава 3. Моя родня (1950-1960 годы) 
 
Помню себя с трех лет яркими, обрывочными картинками. Захватил краем памяти деда.
Принял дед смерть в яслях у любимой коровы в декабре 1953 го. Пошел в обед ей сена лишний раз подкинуть. Бабушка уже стол накрыла, а его все нет. Пошла звать, а он у коровы в яслях лежит. Инфаркт.
Накануне шел на работу в МТС и часто останавливался, присаживался на колодки у домов отдохнуть.
-Ты, чево это, Михалыч? – спрашивали прохожие.
-Мотор не тянет – отшучивался он.
Бабушка Устинья умерла в 1955 году. На похороны меня не брали.
Приводила меня мама к бабушке Меланье и летом. В палисаде бабушкиного дома и во дворе старые клены и акации с раскидистыми кронами возвышались над крышей. Затеняли весь двор. Сам двор чисто выметен. Ни травинки, ни соринки.  Правую сторону двора, начиная от дома, занимали сараи, отделяющие его от соседей. Слева за плетнем огород с садом в правом углу. За огородной калиткой погреб с навесом, а чуть правее колодец с журавцом. У колодца в круглой грядке диковинные цветы. Листья зелеными остроконечными саблями выпирали из земли, а меж ними торчали тонкие шпаги с нанизанными крупными синими цветками. Ирисы. В огороде картошка с подсолнухами и кукурузой по краям. Кулижка с тыквами. У колодца несколько грядок огурцов, морковки, помидорок, лука и чеснока.
Баба Меланья часто пекла оладьи, пирожки. Любила мучное, печеное. От ее кофт, платьев и фартуков постоянно пахло пригорелым жиром.
 Спрашивала маму:
-Дай какое-нибудь лекарство похудеть.
 Мама отвечала:
 -Ешь поменьше сладкое, мучное, печеное.
-Как же я не буду есть? Я же это люблю» -  удивлялась бабушка и продолжала кушать все подряд. И мне нравились бабулины пирожки с картошкой.
Летом к ним приехали в гости родственники с хутора Благодатного (рядом с родиной деда х. Русской Осиновкой) на своей легковой машине. Она стояла на улице перед воротами, и я во все глаза смотрел на это чудо темно-зеленого цвета, угловатых, почти квадратных форм.  Тогда в колхозе то было 2-3 полуторки. Я гордился, что ни у кого в окрестных станицах и хуторах нет своей машины, а у моих родственников есть. Сейчас думаю, это был трофейный джип, по тем временам большая редкость. А, может и наш ГАЗ-64, который выпускали в 1940-е годы.
Бабушкин дом был для меня самым таинственным и загадочным в станице.
Сараи, с аккуратно уложенными, неизвестными мне инструментами, принесенными дядей из школьного кабинета физики, книгами, стопками патефонных пластинок. Фотоаппараты с увеличителями, бинокль, медогонка, мотороллер, мопед, слесарный и столярной инструмент. В прихожей большущий шкаф с альбомами и еще неизвестно с чем. В горнице посудный шкаф, с какими-то немыслимо дефицитными вещами, в который и заглянуть то страшно. Сундук, содержимое которого я и не мечтал увидеть. И всегда полумрак из-за прикрытых ставней, и пугающий бой часов с кукушкой.
Какой-то странный, не деревенский запах в комнатах дома. Поэтому я всегда забегал на минутку, и помыслить не мог покопаться в старых книгах, в шкафах, сараях, хотя и  хотел этого до безумия.

В 1955 году мы  переехали в Больничный дом. От него до Бочаровых всего-то четыре дома по улице. Через два дома от них по улице жил лучший друг детства и родня Киреев Иван Иванович. Родила его Аханова Дуня в Чечне от Киреева Ивана, родного брата моего дедушки Акима, и первые 5 лет своей жизни он провел там. Рассказывал, как за ними гнались чеченцы, а они убегали по подвесному мосту. Переехали на родину в Малодельскую уже без отца. Приютила их у себя Татьяна, сестра Дуни. Внешне сестры отличались. Евдокия носастая, морщинистая, горластая, видно что-то впитала от общения с кавказским народом. Татьяна Петровна с округлым, добрым личиком, васильковыми глазками, мягким, протяжным говорком. Жили тогда неподалеку от Бочаровых у поворота в Кочергу. О том, что он доводится мне двоюродным дядей, узнал много позже, а так по жизни считал  любимым братаном. Играл с ним и Блохиным Иваном на соседнем пустыре. Он дразнился:

Валя, Валя, Валентина.
Нарисована картина.
А картина порвалась.
Валентина усралась!

И задорно ржал, заразительно ухахатывался. Я обижался, что меня сравнивали с девочкой, и еще обиднее было то, что она усралась. Но виду не подавал и отвечал:
«Ивашка - сраная рубашка»!
или
«Иван Иваныч – обкакал портки на ночь!»
Игрались мячом, в ножички, в войнушку. Когда первый раз пришел к нему в гости, меня поразила грядка молоденького лука батуна у крыльца. Он рос так густо и  ровно, что казался красивым ковриком. В хате на стене тоже висел «ковер» с нарисованной в озере русалкой. Комнаты разделяла яркая сине-красная занавесь. На печке валялась книга сказок с картинками про каких-то богатырей, дивов. Позже они купили домик с огородом на берегу Леменька за Большим мостом слева. Я ходил к нему туда в гости. Мать и тетка (Он называл ее Мамашка) – баловали его.
Как я любил бывать у них! Сердце омывало радостью, когда открывал калитку и видел на огороде Ивана с мамкой и мамашкой. Он тоже радостно до ушей щерился. Бросали работу и шли ко мне с расспросами, накрывали стол. Часто я заигрывался до вечера, оставался у него ночевать. Вся  мужская работа по хозяйству была на нем. Чистил навоз у скотины, поливал огород, колол дрова. Был самостоятельным. Брал меня на зимнюю рыбалку. Ловили мелочь самодельным сачком, ставили вентеря. Зимой катались на коньках по речкам. Характером очень похожий на двоюродного брата Губанова Ивана. Большой любитель пошутковать и поржать. Необычайно смешливый, неотразимо обаятельный. Увидишь его издали и заранее улыбаешься. Чем ближе подходишь, тем сильнее невидимые токи обаяния приводят в трепетно-радостное состояние. А из его глаз уже течет благостный свет, улыбка ширится. Готов невероятно бархатным, обволакивающим голосом шутливо приветствовать тебя. Обязательно выдумает и выдаст смешное. Видно, как он рад именно тебя встретить. Это редчайшее качество его постоянно выручало. Если что-то не успел сделать, из того что обещал, то как-то неуловимо сжимал плечи, чуть отклоняясь, разводил в стороны ладони, клонил вбок голову, хитро поблескивая глазками, и корча виновато-смешную мину говорил:
-Ну, вот! Ну, не получилось! Ну, не шмогла, я!
Всем телом, мимикой, голосом извинялся и смешил одновременно.  Оставалось только рассмеяться и махнуть рукой.
Или, например, кричал через забор соседскому пацаненку Саше Озерину в рифму:
- Озерин! – Пойдем посерим!
И сам же угорал над своей шуткой громче нас. Как можно было на него обижаться?
Мне кажется, его любили все без исключения. Ведь шутил беззлобно, поднимал настроение. Это был любимейший мой родственник. Когда приходили вечером после игр, его ждала в кухне на столе 3х литровая банка парного вечернего молока. Он, запрокинув голову, прямо из банки глотал до дна. Ел салат из помидор так. Тщательно разминал вилкой в тарелке нарезанные ломтики помидор. Давил сок. Сначала ел корки, а потом через край выпивал жижу.
Огород у него начинался от Леменька. Тропинка с огорода упиралась в камыши. Здесь Иван смастерил мостки. Черпал ведрами воду и поливал огород. Раздвинув заросли камыша ловил поплавочной удочкой красноперок и чикомасов. Мой отец в шутку путал и спрашивал:                - Как там дела у Мамки и у  «Монашки»?                Намекая, что Татьяна всю жизнь прожила одна.
Мама взяла меня на вызов к деду Мосею. Как позже узнал, это брат моего прадеда Ивана. Жил он на второй улице от Суры. Ощутил сразу другое, старое время. У крыльца стояли грабли с серыми деревянными зубьями и кривой, усохшей ручкой. В сенях на полу кадки, опоясанные ржавыми обручами, накрытые рогожей. На стенах пыльные пучки каких-то трав вперемежку с серпами и цепами. По некрашеным полам прошли в горницу, где у стены сидел на кровати в белой без ворота рубахе, худой с узкой седой бородой старик. Это и был дед Мосей. Мама завела с ним разговор о здоровье, а я заскучал, рассматривая грубый стол, табурет и засиженное мухами окно. Такого глубокого старика, как дед Мосей первый раз увидел. 
Дома мама преображалась. Любящая, ласковая, добрая, хлопотливая. Никакой строгости и суровости. Даже и не заметил, как быстро помогла мне выучить буквы и складывать их в слова. Научила читать до школы. Подарила глиняную кошку копилку со щелью в голове. Подбрасывала в неё медяки, бросал и дядя Ваня с женой. Когда кошка забеременела, потяжелела, пришлось расколоть и собрать монетки. Сходили в магазин, купили тонкие книжонки Пришвина, Мамина – Сибиряк, Пушкина…
В ясли и детский садик мама меня не водила. Сидел весь день дома один. Ведь мама рядом за стеной. Никогда не скучал. Любил читать книжки, распевать песни. Убегал играться в соседний двор к Ванюшке под присмотром его бабы Нюры.
Отец  с легкостью менял места работы, подолгу нигде не задерживаясь. Когда я пошел в первый класс он работал кладовщиком в сельпо. Приходил и лазил у него по горам товаров на складе. Потом на складе в МТС выдавал механизаторам запчасти к тракторам, комбайнам, а летом сам работал комбайнером. Иногда и не по своей воле, выгоняли за пьянки. Одно время устроился на заправку, отпускал бензин.
Самой близкой родней в те годы для меня была семья дяди Зиновея. Внешне братья были не очень похожими. Зиновей выше ростом. Голубоглаз. Более светлые, прямые волосы. По характеру веселый, очень добрый. Более серьезный семьянин, чем отец. Женился рано на Марфе Сергеевне, кстати, тоже Киреевой и перед войной у них родились Николай и Димка. После войны Миша, Мария и Петро. В моей семье их всех называли Зиновеевы. Потому, что Киреевых было полстаницы.
Мама спрашивала меня:
-Ты сегодня у Зиновеевых был?
Я: - У Зиновеевых? Конечно, был.
Помню старый дом дяди Зиновея с 1954-1955 года. Дети ещё учились в школе. Старший Колька в 9 классе, Димка в седьмом, Миша в третьем, Мария в первом, а Пете было три годика. Они все помещались в горнице, а в кухне к койке родителей зимой привязывали телочку или козленка. Не протолкнуться. Летом Марфа готовила в летней  кухнешке. Но и там место мало. Выносили стол во двор. До сих пор перед глазами стоит тот стол. Во главе дядя Зиновей и перед ним большая обливная чашка с горячей пшенной тыквенной кашей. Он старательно уминает её с боков и сверху деревянной ложкой. Льет во вмятины пахучее подсолнечное масло, сверху сыпет не жалея сахар. У нас уже текут слюнки, а он, поглядывая, посмеиваясь,  сдабривает, уминает ложкой. Наконец двигаем к нему чашки, и он накладывает каждому ароматную, душистую, невероятно вкусную кашу. Работаем наперегонки ложками, запиваем, черпая кружками кисловатый взвар.
Или сидим, едим курицу.  Зиновей находит красивую косточку похожую на тонкий хомут.
-«Ага, сейчас поспорим» - говорит он мне.
И объясняет:
-«Проиграет тот, кто выполнит желание».
Ломаем хомут на спор, взяв его за дуги. Одна отломанная дужка остается у меня, другая у дяди Зиновея. Продолжаем, есть курицу.  Как бы невзначай дядя говорит мне, протягивая свою дужку:
-«На!  Выброси Шарику».
Я без задней мысли беру, а он уже озорно хохочет:
 -«Попался! Проиграл!»
Все смеются, а мне становится досадно, что я так легко проиграл.
Зиновей выписал с бахчи несколько десятков арбузов и дынь. Привез на лошадях. Мы выгрузили в старую кухню. Сели за стол и с нетерпением ждем. Дядя выбирает самый крупный, не торопясь вытирает полотенцем. Ставит на стол. Подносит нож к макушке арбуза. От первого прикосновения он с хрустом лопается, и трещина идет косо вниз.
-«Спелый» - улыбается Зиновей и аккуратно режет в большую чашку красные с черными семечками, как обсыпанные сахаром, ломти.
Пришел к ним, но никого из ребят не застал. Зиновей ел блины с яичницей. Садись, радушно предложил он, и пододвинул мне стул. Я сел и стал смотреть, как он со смаком размазывает яишницу по блину, режет его крестом на четыре части. Каждую четвертинку заворачивает в трубочку, как будто вертит самокрутку. Эту трубочку сует толстым концом в рот. Попробовал так и я. Действительно вкусно. Так и научился у него, есть блины.

Привезли огромный воз сена. Смотрю на сарай сенник и не понимаю, как в него можно вместить такую пропасть сена. Отец с Зиновеем бросают через стену большие навильники сена и велят нам с Петькой лезть утаптывать. Залазим по лестнице на стену и как в воду ухаем вниз. Барахтаемся. Растопырив руки, падаем и мнем под себя охапки пахучего сена. Былинки колют лицо, шею, лезут за воротник. Чихаем от поднявшейся пыли. Сверху летят и летят пласты рассыпающегося на лету сена. Мы притомились, с трудом дышим. Уже не прыгаем, а ползаем под самой крышей.
-«Как Вы там? Живые?» - кричит отец.
-«Ничего! Нормально!» - отвечаем вразнобой.

Собрал Зиновей родню перекрывать крышу старого дома. Я пришел с отцом. Весь двор завален длинными снопами высохшего чакана. Забрались на крышу и сбросили со стропил старую трухлявую, сгнившую солому. Молодые мужчины подносили и подавали снопы вверх, а крыл тесть Сергей Павлович (Холера). Начал с низа и ловко, плотно особым порядком укладывал снопы. Бил в торцы снопов рубчатой деревянной доской. От удара торец получался скошенным сверху донизу. Сверху уложенные ряды чакана крепили длинными поперечными жердями. На самом верху хвосты снопов застилали свежей соломой. К вечеру закончили, и я любовался нарядной крышей.

Старший из детей Зиновеевых Колька. Помню его школьником, одноклассником моей сестренки Таи. Они учили у нас уроки. Увидели в окно, что идет мама. Он промолвил - «муттер идет» и продекламировал;
-Ди фатер унд ди муттер
отправились на хутор.
Авария случилась
дер киндер получилась.
Все расхохотались, только я ничего не понял. 

Когда я малыш приходил к ним Димка  уже был взрослым парнем. Держал голубей. Лез на крышу сарая. Выпускал птиц из голубятни. Гонял их шестом с тряпкой, запрокидывая голову в небо. И только и было разговоров о породах голубей, да как приманить чужих, отбить от стаи. Говорил увлеченно, с приятной хрипотцой, чуть шепелявя и пришептывая, помогая объясняться руками, мимикой и азартно блестя глазами. Очень смешно рассказывал нам, как быстро раскатился на велосипеде и налетел нечаянно на корову. Перелетел через нее кубарем и до сих пор это живо переживал.  Заразительно смеялся, вспоминая полет через нее.

Третий сын Миша. Худенький, светловолосый. Подружился с ним в 7 лет. Пел он смешную песню:
-Пошел купаться в Леменек.
Пузырь бычиный взял с собою.
А голова тяжельше ног.
Она осталась под водою.
Мы ухахатывались, представляя эту картину. В клубе на концерте звонко пел песню "за Рогожской заставой". Играл с ним и с Петькой в мячик, в чижика.
Как-то сидели за столом, и тетка Марфа пошутила, что даст рубль тому, кто съест ложку горчицы. Билет в кино стоил 5 копеек, а тут целый рубль. И Миша решился. Марфа со смехом набрала полную ложку круто разведенной, жгучей горчицы. Он лизнул. Лицо сделалось пунцовым, и слезы горохом посыпались из глаз. Семья легла от смеха.
-«Ну, как»? - спросила Марфа.
Миша мужественно лизнул еще, и слезы еще жарче брызнули из глаз. Мы изнемогали от смеха, а он, мучаясь, лизал, не закусывая и не запивая. Наконец Марфа сдалась, пожалела его и дала за спектакль, честно заработанный рубль.
Ранней весной 1959 года Миша пошел с ребятами выливать сусликов. Таскал ведрами холодную воду  из луж и лил в суслиные норы. Простыл. Схватил воспаление легких. Умер. Осталась последняя фотография, где он сидит на койке в Березовской районной  больнице. Я нес иконку на похоронах, и было жутко и жалко, и я не понимал, как он веселый и звонкоголосый будет лежать на кладбище под землей. Долго еще видел Мишу в снах.

Дочь Мария. На 2 года старше меня. В детстве составляла мне с Петькой компанию в играх. Бегали к соседке одногодке Егоровой Шуре. Слушали патефон. Играли в дочки матери. Повзрослев, отошла от нас.

Младшенький Петя. Любимчик матери на два года моложе меня. В детстве, примерно до 5 класса сказывалась разница в возрасте, и я мало играл с ним. Он наоборот тянулся ко мне, часто приходил в гости на больничный двор. В играх, в борьбе я был более сильным и ловким, но поневоле пришлось принимать его в свою компанию и свои игры. Купаться, рыбалить, выливать сусликов. Повзрослев, мы сдружились, стали, не разлей вода братьями. И уже я частенько стал бывать у него. Оставался ночевать с ним.

Иосиф Акимыч хоть и ростом невелик, и обувь 39 размера, но любая летняя рубашка с трудом налезала на его торс. Мощные полукружья груди так натягивали пуговицы, что казалось вот, вот они оторвутся. Когда в бане тер его могучую спину, удивлялся её ширине, и не верил, что буду таким же сильным и широкоплечим. Было мне лет семь. Гуляли у Зиновея во дворе. Взрослые выпивали в летней кухне. Вышли покурить. Заспорили, кто сильнее. Против отца вышел тушистый мужчина килограмм за девяносто и на голову выше. Стали напротив друг друга, чтобы бороться. Отец взял его за пояс с боков, зажав в кулаках ремень, и приподнял. На весу качнул в сторону и, как мешок картошки, аккуратно положил спиной на землю. Я смотрел, разинув рот, и не понимал, как в мгновение ока, отец положил на лопатки громадного дядю.

У отца только от одной тетки Анастасии Чертиной – 9 двоюродных братьев и сестер. А теток и дядек у отца семеро. Вот и считай, сколько двоюродников? На пасху приезжали Чертины из Волгограда навестить могилку матери. С кладбища по пути заходили к Иосифу. Проведать. Все уже облысевшие, круглолицые, неловко топтались у входной двери.  Отец особо приветливым не был.  Жал руку, угадывая, кто же это – Трофим или Трифон? Мама рассаживает их на стулья, табуретки. Суетится. Накрывает стол. Отец с надеждой спрашивает:
 - «Мать! Там у нас что-нибудь есть?»               
Ему неудобно. Никогда не бывает у него дома бутылки водки. Да и откуда ей быть, если он никогда её до дома не доносит. Все выпивает с дружками по работе. Мама приглашает всех к столу, бежит в летнюю кухню. Приносит припрятанную на такой случай бутылочку. Отец веселеет. Разливает по рюмашкам:
 - «Ну, помянем, не чокаясь!»               

В Малодельской роднились и с бабушкой Хаврошкой (Февроньей). Она была замужем за родным братом бабушки Устиньи Федором Панферовичем Дорожкиным. В 1930-х годах Федора репрессировали. Хаврошка подняла и выучила Андрея и Катю. Я их хорошо знал. Андрей Федорович работал преподавателем, директором школы в Михайловском районе. Екатерина Федоровна продавцом в ЦУМ г. Волгограда. Летом приезжали её дети в Малодельскую к бабушке. Я с ними ходил купаться в Леменек, бывал и у бабушки Хаврошки.
Видел в горнице иконостас во всю стену. Висело множество небольших золоченых икон и икон в золотом окладе. Лежали толстые в полено, старообрядческие книги на столе и в тумбочке. Показывала картинки в них, таблицы.
Говорила, что по таблицам этих книг можно вычислять разные события. Например, солнечные и лунные затмения.

К 1 сентября 1957 года мама купила сандалии, белую рубашку, брючки, портфель. Нас первоклассников поздравили на торжественной линейке во дворе большой, главной школы. Учиться повели в старую начальную школу у интерната.  Первая учительница Бочарова Антонина Васильевна  (жена моего дяди) красивая, ухоженная женщина, велела стать парами и взяться за руки.  Я держу за руку белобрысого, загорелого, с облупленным носом Петьку Полунина. Идем мимо дома дяди Зиновея по протоптанной тропинке вдоль бугра. Антонина Васильевна  держала себя довольно строго, и мы ее побаивались. Однажды на уроке я бросил в ответ комком бумаги, и она, повернувшись от доски лицом к классу, спросила:
-«Кто это сделал? Повторяю, кто это сделал?».
Я встал. Она улыбнулась:
-«За честное признание -  меньше наказание».
Уборщицей в школе работала Губанова Павлина, родная сестра отца. Затемно растапливала печи дровами, подсыпала уголь, мыла полы, и давала звонки на уроки маленьким медным колокольчиком.

Летом двоюродный брат Губанов Иван балагур, цыганисто кудрявый, улыбчивый на бензовозе повез меня к невесте Вале Рябовой в  Муравли.  Ехали поздно вечером, и я восьмилетний мальчик смотрел, как далеко светят по степи конусные столбы фар и краснеют огоньки в окнах хаток  хутора. Переночевали у родителей Вали и наутро поехали на бахчу к её родне, деду Гоголю. Дед разрезал крупный полосатый арбуз и угостил меня середкой (сладким сахарным баранчиком). Хорошо помню крестины их детей Нади и Саши в 1959-1961 годах. Валя оказалась золотой хозяйкой. Работящая, быстроногая, смешливая любила Ивана за веселый нрав и прощала ему неусердие в хозяйстве и пьянки.  В молодости был очень похож на артиста Харитонова из фильма "солдат Иван Бровкин". Такой же обаятельный, неунывающий гармонист. Единственный раз видел его серьезным, когда он играл на баяне и пел свою любимую армейскую песню «Раскинулось море широко». Сдвигал сурово брови к переносице, становился тем моряком кочегаром и даже не пел, а хрипло рассказывал, что вахту не в силах держать. И тут же после песни хохотал с приятной хрипотцой над какой-то шуткой.
Как и все Киреевы, любитель выпить, повеселиться, погулять. Иван без смеха не мог произнести больше трех слов, заливался колокольчиком. Смеялись глаза, хохотали брови, радовались веселью уши. Всю жизнь провел в веселом, беззаботном детстве. Киреевы подкалывали, шутили беззлобно, и не было ни у кого ненависти или зависти.

Когда я пошел в первый класс, сестра Тая уже училась в одиннадцатом. Два года, что мы прожили вместе, как-то не запомнились.  Я играл с соседом Ваней, а она занималась со своими старшеклассниками. После окончания школы осталась работать на птичнике. Я пару раз приходил к ней. До сих пор помню невыносимо душный, рвотный запах воняющих курятников. Там на насестах громоздились тучи птиц. После долго брезговал есть яйца, уж очень они напоминали мне те запахи. Хорошо, что Тая проработала всего зиму и уехала в Сталинград учиться на штукатура. Вышла замуж.

Отец отвез летом на каникулы погостить к тете Нюре (родной сестре бабушки Устиньи) в Михайловку. Меня поразил запах, стоящий на улицах этого городка. Резкая, до тошноты, пригорелая вонь. Замутило, стало плохо. Не понимал, как могут люди ходить и разговаривать на улицах. Кое-как дотерпел до теткиного дома. Поинтересовался:
-Чем так пахнет?
-Это с консервного завода. Томатная паста. Мы уже привыкли - ответила тетя.
-Нет уж, тут хоть 20 лет проживу, но к такому не привыкну - подумал я.
Утром, её сын Вася, повел меня вниз по улице смотреть Медведицу. Напротив, в палисаднике сидела с книгой красивая девчонка.
-Эй, Серебрянская! Привет! Билеты учишь?- крикнул Вася.
-Да, готовлюсь - отвечала она.
-Угадай, в какой класс ходит мой братишка?
Я, хоть и маленького роста, но ходил уже в пятый класс. Она взглянула и сказала небрежным тоном:
 – В третий наверно?
-А вот и не угадала. Ха-ха-ха. В пятый - засмеялся Василий.
-Да, не может быть? – удивилась она.
И они завели какую-то шутливую болтовню, а я застеснялся и пошел дальше. В конце улицы был крутой и глубокий спуск к широкой, зеленой  ложбине с кустами и деревьями вдалеке. Там течет Медведица, догадался я. И долго любовался этим местом, запомнившимся мне на всю жизнь.
Однажды вечером все ушли встречать с поезда дочь Нину. Я остался один в чужом доме. Лежал на кровати в темной комнате. В окно светила луна и на полу лежал светлый квадрат с черным крестом в центре. Боялся, не мог заснуть, считал про себя 1, 2, 3, и досчитал до 3000.
Этим же летом гостил на родине отца в Киреевке у его двоюродной сестры Рябовой (Чертиной) Химы. Маленький хуторок с одной улицей, уходящей влево от дороги на Муравли и переулками. Были и разбросанные дома, брошенные, от них остались, как могильные,  заросшие бугры. Хима водила меня к своей матери Чертиной Насте. Та жила через дорогу. Увидел её в саду с внучком на руках. Стояла, чуть согнув в коленях ноги, и приветливо улыбалась беззубым ртом. Было ей уже за 60. Говорила хрипло, отрывисто. Я потом заметил что, и сын её Алдоней имеет привычку стоять, чуть приседая, и также сипло разговаривает. А дочь Хима вообще говорит одним хрипом. В доме игрался с троюродными сестренками Наташей, Олей, а на улице с более взрослыми ребятами Белоусовым Пашей, Бодровым Иваном, Савватеевым Левкой. Они подговорили меня воровать яблоки, у какой-то бабки. Пробирались по глубокому буераку, среди чужих садов. Первый раз в жизни шел воровать. Сильно переживал и боялся, хотя ребята поставили меня на шухере. Вдруг, с воплями «атас», «беги» они промчались мимо. Я растерялся, не знал куда бежать. Наткнулся на стену непролазных зарослей. Меня схватил за руку высокий, рыжий мужчина: 
- «Ага, попался! Пойдем разбираться».
Я расплакался, и не мог ничего ни сказать, ни объяснить. Пацаны сказали тете Химе. Она прибежала и выручила меня. Долго и сильно переживал случившееся. Когда видел этого мужчину, Нагоенко Александра  в Малодельской, боялся, что он меня узнает, и будет позорить перед людьми и перед мамой.

Следующим летом родители отправили меня в райцентр (соседнюю станицу Березовскую) отдыхать в пионерлагерь. Непривычен был распорядок дня. Подъем. Утренний туалет. Завтрак. Занятия в кружках. Игры. Тихий час. Ужин. Понравилось трех разовое питание из трех блюд. Особенно кисели и компоты. Запомнилась межколхозная ярмарка с отборными арбузами, дынями, снопами пшеницы и скачками на лошадях. Ходил в гости к родителям первого мужа мамы Овсовым Захару и Марфе. Игрался с их внуком Вовой Королевым. Через 2 недели вернулся в Малодель купаться в Леменьке и коптиться на песке.

Почему-то решили, что пацаны с Сусливки украли у наших суслиные капканы и нужно пойти их отбить. Ведь ставили все капканы в их стороне у полей 3 отделения на Амбарной горе. У каждого ловца было больше десятка ржавых, старых капканов. Их передавали по наследству от старших братьев, потому что новых капканов в магазинах никогда не было.
Собралось несколько ребят, набили карманы камнями и пошли. Я шел с опаской.  Дядя Алдоней  с Пашей жил на краю у Амбарной горы. Наверняка выйдут троюродные братья Миша, Петя Чертины. И что, я буду с ними драться?
Противники нас встретили на пустоше, неподалеку от своих дворов. Их было меньше, но от них отделился один приезжий Славка Яцук, и пошел нам на встречу, всем своим видом показывая, что у него нет в руках камней. Мы сгрудились, ожидая подвоха. Когда осталось с десяток метров, он распахнул полы пиджака, набитые изнутри камнями, и начал быстро нас забрасывать. Мы отбежали и открыли ответный огонь. Они убежали от нас за вал. Азартные порывались их преследовать, но разум взял верх. Ведь среди противников были мои троюродные братья и друзья по школе, как и у других, наверное.


Другим летом двоюродный браток Петя захватил меня с собой на поле к отцу комбайнеру. Комбайнерам положены были ещё штурвальные подменять, помогать в ремонте и на ходу освобождать соломокопнитель. Вот они и брали себе в штурвальные то жену, то взрослых школьников сынов, чтобы копеечка в семью шла. А справлялись и сами с уборкой. Приехали с Петей к скошенному полю, велосипеды бросили на углу.  Убирали в тот год раздельно. Светло- желтое поле глазом не измеришь. Смотришь с угла, поперек волны валков уплывают в бесконечную марь, и вдоль, уходят за горизонт длинные, ровные чуть приподнятые над срезанными стеблями валки колосьев. Редкие комбайны ползут кирпичными муравьями, на ходу роняя за собой копны соломы. Подполз комбайн дяди Зиновея, остановился. Тут же подъехала машина и стала под рукавом бункера. Зиновей включил подачу зерна, и ручьем полилось зерно в кузов. Спустился к нам, весь серый от пыли, блеснул, улыбаясь зубами и белками глаз.
- Покататься приехали? Ну, лезьте в кабину.
А кабины то и нет. Сиденье с рычагами и доской приборов впереди, да тент брезентовый над головой. Кое-как потеснились, тронулись черепашьим шагом. Загрохотали железяки внутри, закрутились внизу спицы подбора валков. Спицы закидывают валок, и он уплывает в утробу, там его молотят, сеют решетами зерно, а солому и полову пихают назад в копнитель. Рулить комбайном и ребенок сможет. Включил Зиновей пониженную. Дал Пете руль. Остается только за руль держаться, да чуть поправлять, если в сторону поползет. Так и я смогу. Дал дядя и мне порулить. Тут тебе не ток, тенька не найдешь. Пекло, пыль столбом над комбайном. Два-три дня поездили и хватит. Наработались.

В Киреевской родне я был как бы ещё одним желанным и любимым сыном. Приходил к дяде Зиновею, как к себе домой. Наперебой угощали, не зная, как угодить. Игрался с ребятами до вечера, оставался запросто ночевать.
К Бочаровым только забегал по нужде. Не было в их доме детского смеха, веселья. Бабушка Меланья, да и дядя Ваня невзлюбили моего отца, а через него может и меня? Считали его пьяницей, плохим хозяином, боялись, как бы он не положил глаз на падчерицу. (Что уже было в семье Бочарова М.М.). С бабой Меланьей никогда никуда не ходил. Для меня многое в их доме было под замком.
Когда я перешел в 8 класс, баба купила мне наручные часы Алмаз. Как я радовался этим своим первым часикам! Белый с золотыми стрелками и цифрами, зелеными фосфорными точками циферблат. Светло коричневый ремешок. Как они красиво смотрелись на моем худеньком запястье. А вскоре подарила и подростковый велосипед.
Теперь понимаю, как много дал и помог мне дядя Ваня. Все мое детство с 2 лет до окончания школы на его фотографиях. В 3 классе повез меня в Сталинград. Гостили у Таи, фотографировались. Подарил много прекрасных книг. От него получил то, что в станице невозможно было купить. Книги Дюма «Три мушкетера», Ф. Купер «Последний из могикан». Стивенсон «Остров сокровищ». Каверин «Два капитана». Книги Горького, Чехова, Толстого, Фейхтвангера. Альбом живописи «Эрмитаж», «Большой Энциклопедический Словарь». Его 50 книг по физике и 70 по математике помогли отлично подготовиться и легко поступить в институт.
Дал старый дедовский «Цейсовский» бинокль, подарил фотоаппарат с увеличителем и другими принадлежностями. В 9 классе подарил первый в селе транзисторный приемник «Алмаз», работающий на батарейках «Крона». Я брал его на рыбалку, и мы слушали радио прямо на речке. В те времена для нас это было чудо. Какое счастье для деревенского мальчика владеть таким богатством! Делился крючками, удочками, тетрадями, авторучками, альбомами. Родной отец не дал столько, сколько дал он. Его подарки и учили, и развивали меня. Благодаря его книгам, я стал тем, кто я сейчас есть. Сейчас понимаю, что от Киреевых я получил духовное, а от Бочаровых материальное. Что важнее не знаю.

Глава 4 МАМА (1919 – 1994 г.)

Мама из порядочной, трудолюбивой семьи Бочаровых. Среднего роста, плотного телосложения, широкая в кости. Смуглая, кареглазая, симпатичная женщина. В молодости заплетала красивые косы.
Голос в разговоре глуховатый, чуть с хрипотцой.
С мамой связаны самые лучшие воспоминания детства. От нее, как от солнышка, постоянно излучалось тепло.
Не помню ни одного грубого слова, жеста или взгляда.
Не сидела надо мной надоедливой наседкой. Полностью доверяла. Делал уроки, когда удобно. Не ограничивала в играх, чтении книг. Верила мне.
Зная, какой я чувствительный и совестливый, мягко подсказывала, как лучше поступить. Никогда не видел, чтобы она сильно злилась.
Умела как-то, не поучая и не заставляя, объяснить и показать так, что на всю жизнь запоминалось.
Спокойная, выдержанная, умная. Имела волевой характер. Безграничное терпение. Ее в станице любили, и любовь распространялась на нас,  детей. Всегда слышал за спиной уважительный шепот:
-Вон пошел сын Марии Михайловны.
Я тоже старался не подвести маму. Учился и вел себя хорошо. Когда она приходила в школу делать уколы, прививки, шел одним из первых, чтобы подать пример и показать, что это не больно.
И в мыслях ни у кого не было, чтобы сын Марии Михайловны мог совершить что-то предосудительное. Напиться, подраться, своровать.
Если кто из соседей или больных, что-то приносил ей, старалась отдариться, совала конфеты, пряники, пирожки.
Меня иногда злило, как она может так долго разговаривать с соседкой, по каким-то пустякам. А она мудро и уважительно все принимала, терпеливо выслушивала косноязычную соседку или пациентку.
Кто-то из детишек, не расслышав имени отчества, назвал её Марля Михайловна. Ведь в больнице всегда есть марля. Ненадолго это прозвище прилепилось к ней.
В окно дома часто я смотрел на проходивших в калитку больных. Во дворе, и в больнице идеальная чистота. Полы чисто вымыты. У порога мокрая тряпка, вытирать ноги. На стенах плакаты. Старушки перешептываются в прихожей, сидя в очереди на кушетках. Все работники медпункта в белоснежных халатах и шапочках.  Смотрел со стороны на маму, совсем другая на работе – серьезная, немногословная, взгляд черных глаз тяжел и проницателен. Внимательно выслушивает каждую бабушку. Подолгу и уважительно разговаривает. Слушал через стену, как она принимает больных. Заходит старая бабка, а мама ещё записывает историю болезни предыдущей больной.
- «Присаживайся Анна Матвеевна. Сейчас допишу».
Бросит внимательный, проникающий как рентген взгляд.
-«Рассказывай. Что у тебя случилось»?
-«Дык, вот. Надысь пашла в катух падкинуть сена авцам и чой-та в баку кальнула».
И тут же уводит разговор к овцам:
 - «У мине адна ягница далжна на днях. Иё нада луччи кармить. А то ить халада уже страшенныя началися».
Мама уже насторожилась:
- «В каком боку кольнуло, и в каком месте? Давай, раздевайся, показывай».
- «Марь Михална! Ты луччи таблетков каких выпиши. Зачем раздяватца то»?
Я уже злюсь. Как может мама слушать бестолковый разговор про овец, про погоду. Но мама интересуется и сколько овец, и сколько ягнят, и про холодный катух, а сама между тем говорит:
-«Раздевайся, раздевайся. Сердечко твое послушаю. Как легкие дышат. Мне все надо знать».
Бабуля покорно снимает одежду. Мама прослушивает трубочкой. Заставляет дышать. Не дышать. Кладет на кушетку. Обстукивает пальцами, мнет живот. С напряжением поднимает бабкины ноги рукой. Переспрашивает:
- «Тут, больно? А так больно»?
Бабка кряхтит и толком не может объяснить, где болит и как болит. Но мама по её реакции уже все видит и только уточняет:
-«Какая боль? Сильная? Слабая? Колет? Стреляет?»
Потом говорит:
 - «Все понятно. Одевайся».
Пока бабушка напяливает на себя юбки, кофты мама записывает свои выводы в историю болезни.
-«Ну, чево там Марея Михална нашла»? – интересуется бабуся.
-«Ничего страшного Анна Матвеевна. Все у тебя возрастное. В ногах суставы устали. Ногу, небось, тянет по ночам»?
-« Ох, Марь Михална – истинный гасподь. Тянить. Так тянить, аж больна».
- «А в правом боку печень пошаливает, немного увеличена. Выпишу тебе желчегонного. Для суставов мазь пропишу. Таблетки пока тебе не нужны. Если будет хуже, придешь. Тогда и таблетки выпишу».

Как-то вечером к нам домой прибежал мужчина, придерживая левую руку. Ладонь была разрублена поперек, сильно текла кровь. У меня захолонуло сердце. Мама действовала быстро и решительно. Обработала рану йодом. Перевязала, сделала укол.
Рассказывала, как вылечила одну бабку от рака. Бабка сдала в районной больнице анализы, и ей поставили диагноз рак. Лечить не стали, а отправили умирать домой. Мама стала ходить, делать уколы, давать травы и подняла бабушку на ноги. Та прожила еще 15 лет и умерла уже не от рака.
В станице была за хирурга,  стоматолога,  фельдшера, акушера, медсестру и няню. Делала уколы, дергала зубы. Если нужно, могла просидеть у постели больного всю ночь.
Только тяжелых больных отправляла в больницу райцентра.
Мне кажется, не было в станице человека, к которому бы мама не прикоснулась руками. Принимала роды. Школьникам делала прививки. Больных обследовала, слушала, проверяла пульс, лечила, делала уколы. Просто здоровалась за руку на улице.
Весь день работала в больнице, да и вечерами, ночью прибегали за ней.
А дома свое хозяйство. Без скотины, птицы, огорода не проживешь.
Рано утром кормила и поила живность, доила и прогоняла корову в стадо. Всегда есть работа и на скотиньем базу,  во дворе,  на огороде, по дому.
Всем этим занималась в основном мама.
Отец, то поздно пьяный придет, то утром с похмелья кое-как встанет.
После 40 лет стала солидная, полноватая. В ней не было женской хрупкости, манерности.
Сама отрубала топором курам головы. Отличалась от соседок только тем, что была образованнее их и мудрее.
Постоянно избиралась депутатом.
Я уехал из Малодельской в 1968 году, но каждый отпуск приезжал к маме. Они с отцом не знали, как мне угодить. Дорогими подарками не баловали. Да и где взять деньги, если отец свою зарплату пропивал. Мама относилась к этому как к неизбежному злу.
Считала эту болезнь неизлечимой. Не устраивала скандалы.
Только иногда ворчала:
- Когда ты этой водки нажрешься?
Практически не ругалась. Самое страшное ругательство было
 - Гать твою ети.
Говорила соседям про мужа:
 -Мой Иосиф Акимыч только один день пьет. А остальные дни похмеляется.

В те времена районные начальники требовали выполнения «дутых» показателей.
Ей заведующей медпунктом, например, нужно было выполнять нереальные планы по количеству доноров, по числу проведенных лекций, по прививкам и т. д. Хотя маму ценили на работе, она не стала работать ни одного дня, уйдя на пенсию. Мне говорила:
-Работу я хорошо знаю и умею работать, но врать не умею и не хочу.

К старости располнела, но чересчур полной не была. Терпеливо переносила болезни. Говорила, что болезни идут в ногу с возрастом. Чем старше, тем больше болячек.
Муж своим пьянством за многие годы расшатал ее нервы и здоровье. Она, зная, что опереться на него не сможет жила на износ.
Но и осуждать я отца не могу, как не осуждала его мать.
Она принимала его таким, какой он есть, и никогда не жаловалась на него всерьез. 
До старости люди шли к ней со своими болячками. Она никому не отказывала, хотя давно уже не работала.
Шила на швейной машине. Держала коз. Стригла с них пух. Вязала пуховые платки, свитера, шарфы, носки, варежки. В молодости вышивала цветными нитками целые картины крестиком и гладью. Закручивала много банок с куриным и утиным мясом. Готовила рулеты, сало, окорока. Крутила банки с повидлом, вареньем, компотами. Квасила и солила капусту, помидоры, огурцы, арбузы, яблоки, терн. Денег не копила и никогда не была жадной, прижимистой.
Когда отец вышел на пенсию, стал больше помогать матери по хозяйству. Полол картошку, собирал колорадского жука, рвал траву кроликам. На зиму рубил дрова, колол уголь. Я приезжал и радовался, как они дружно живут. Вот если бы всю жизнь так.

Когда собиралась в гости к Тае в Волгоград, или ко мне в Астрахань, то всю ночь не спала, ворочалась, думала о поездке. Как добираться? Какие вести гостинцы?
Отец, просыпаясь, спрашивал:
-«Мать, ты, почему не спишь?»
Она отвечала:
-«Еду».

Мама присутствовала при рождении и при смерти людей. Часто видела муки роженицы и страдания умирающего. Нужно было скрепить сердце, найти нужные слова и поддержать, подбодрить. Какую нужно иметь силу воли, мужество и сердце, чтобы выдержать это. Она была редких душевных качеств.
Взяла из больницы домой летом 1993 года парализованного брата и выходила его. Жила и работала на износ.

Я нигде не чувствовал себя, так легко и свободно, как у матери.
Дома меня всегда ждали, любили, и я знал, что родители с радостью встретят и поддержат. И еще было такое чувство, что я должен выполнить какое-то предназначение, отдать свой долг (Родине? Богу?),  то есть окончить институт, завести семью, вырастить детей, отработать и обязательно вернуться домой к маме.
С этим неосознанным чувством я прожил всю жизнь.
Всегда ехал в Малодельскую именно к маме. Представлял, как мы, соскучившись, крепко обнимемся. Поцелуемся. Погладим друг друга. Потом уже обнимусь и поцелуюсь с отцом. Расспрошу о них, о родных и знакомых, о Малодельских новостях. Они о моей учебе.
Мама будет стряпать любимые мои кушанья и, радуясь, будет смотреть, как я все уплетаю.  Ухаживать, как за маленьким. Греть воду, чтобы я помыл вечером ноги. Стелить и убирать постель. И я на коротенький срок как бы вернусь в свое счастливое детство.
Мама дала мне самое дорогое – жизнь и подарила самое важное в жизни Любовь и Свободу.

ОТЕЦ (1919 – 1995 г.)
Отличался хорошей  памятью,  выдумкой. С легкостью менял места работы, подолгу нигде не задерживаясь. Начинал работать преподавателем в школе, потом кассиром в артели, кладовщиком в РАЙПО, рабочим по снабжению, заведующий складом в МТС, комбайнером, разнорабочим, заправщиком на нефтебазе. Причиной всех перемен была его неуемная тяга к спиртному. Ну не мог отказать он себе любимому и друзьям собутыльникам в этом удовольствии.
К старости окончил курсы бухгалтеров и доработал бухгалтером во втором отделении совхоза до пенсии.
               
Один год была лютая зима. В старых коровниках без крыш и дверей гулял морозный ветер. Погибло несколько десятков молоденьких телочек и бычков. Скотники отвозили их на скотомогильники и не сообщали о падеже. Это выяснилось, когда ставили нового управляющего отделением, и проводился полный пересчет скота и имущества. По бухгалтерским отчетам не сошлось количество скота. Завели уголовное дело. Осудили скотников, бухгалтера отделения, управляющего отделением и главного бухгалтера совхоза. Дали всем условные сроки и заставили ежемесячно выплачивать из зарплаты крупную сумму денег. Хотя всем было ясно, что причина падежа, это не отремонтированные помещения для содержания скота, и виновники руководство совхоза, но наказали как всегда стрелочников, за то, что вовремя не оформили падеж скота.
Закончилась утренняя планерка, отец прошел в свой кабинет. Бригадиры стали сдавать наряды, а Иосиф Акимыч обнаружил, что на столе нет его очков.
«Я без очков работать не смогу. Ребята! Никто не видел моих очков?».
Все пожимали плечами, смотрели на стол, на подоконники. Нигде их не было.
-«Ты в столе, посмотри. В ящиках!» - посоветовал кто-то.
-«Да, я уже смотрел там» - отвечал отец, выдвигая опять ящики и убеждаясь, что очков там нет.
-«Ты на планерке, небось забыл» - подсказал кто-то.
Отец метнулся в кабинет управляющего. Но очков там не было.
-«Акимыч! Ты их наверняка дома оставил» - заговорили  разом бригадиры.
-«Ну, что ж! Поеду домой. Без очков я ни черта не вижу».
Сел на велосипед и укатил домой. Через 20 минут приехал расстроенный.
-«Дома их тоже нету. Потерял, твою мать! Как теперь работать буду?»
Сел за стол. Склонил голову. И тут кто-то пристально взглянул на его шевелюру.
-«Акимыч! Да, ведь они у тебя наверху!»
Все, так и грохнули смеяться. Сколько человек их искали, и ни одному в голову не пришло посмотреть чуть выше лба.

Хоть мать и ругалась, что отец сильно выпивает с друзьями, но беззлобно. Любила его. Трезвый он был добрейший, мягкий муж.
Иногда вязал сеть долгими зимними вечерами. В доме для его инструмента был занят один маленький ящик в серванте, где лежали мотки ниток для вязки вентеря и бритвы.
В сарае на полке лежали кучей паяльные лампы, велосипедные цепи, ключи, разный хлам.
Мама пыталась жить лучше. Заводила свиней, коз, кроликов, индоуток, кур.
Держала корову на паях с соседями.
Отец ругался:
- «На черта они тебе сдались? Эта скотина только жрёт, да срёт! Зачем с ними канителиться?».
Я очень любил с отцом ходить в лес за грибами или на рыбалку. Но он редко ходил в лес, а меня брал с собой ещё реже. Показывал съедобные грибы опята, лисички, шампиньоны (у нас, их называли чернопузики), грузди. Несъедобные – поганки, мухоморы, ложные опята.
Рыбалить любил, только если был хороший клев. Если не клевало, сразу терял интерес.

Он любил меня и Таю. Искренне радовался, когда мы приезжали в гости.
Был жалостливым, легким на слезы. Как - то я не смог приехать, так как был занят строительством дома в Астрахани.
Вместо того, чтобы гневно стукнуть кулаком по столу:
 - Да, что же он сукин сын не едет?
Он со слезой в голосе жалился супруге:
 -Когда же Валентин приедет? К холодным ногам?
В этой фразе весь отец. Он уже видит себя в гробу. Ему жалко себя и меня, сидящего у его холодных ног.
Вспоминаю его возмущенный голос, когда не соглашался в споре:
-Да ну, бросьте Вы хреновину пороть!

Иногда экспромтом смешно рифмовал. Наливает мама щи, а я тяну:
- Не хочу – у - у…
Отец моментально реагирует:
- Тогда иди к Лохмачу!

Или задаю ему вопрос:
- Ну, и что мы будем делать?
Он раздраженно:
- Снимать штаны, и вокруг дома бегать!

Читаю газету, где написано:
-Посланцы Советского Союза побывали…
Он:
-Засранцы Советского Союза…
Может, от его генов передалась и мне способность к стихосложению?
Моментальное придумывание рифм?

Я учил месяцы года с коротким числом дней. Ребята показали, как считать эти месяцы по суставам и ямкам пальцев.  Мне не нравилось сводить каждый раз вместе кулаки и считать эти бугры и ямы. Решил просто запомнить и бубнил вслух эти месяцы. Отец прислушался и сказал:
-«А ты попробуй запомнить одно слово – Апюньсено».  Это необычное слово я мгновенно запомнил. По буквам понял Ап – апрель, Юнь – июнь, Се – сентябрь, Но – ноябрь. Все легко и просто.

Изредка нападало на отца  какое-то упрямство. Пришел сосед Шевчук просить выписать угля в совхозе. Отец, почему - то отказал, не объяснив причину, и тот долго на него обижался. Может и не имел права отец выписывать уголь?
Как-то поругался с соседом Филипповым Борис Ивановичем и долго с ним не разговаривал.

Когда вышел на пенсию, то реже стал выпивать, бросил курить, так как пошаливало сердце. Стал помогать по хозяйству.
Соседки даже завидовали маме, что так изменился Иосиф Акимович.
Приезжал ко мне в Калмыкию посмотреть, как я устроился после института. Привозил и Тае в Волгоград деревенских разносолов. Встречал меня с детьми в Малодельской приветливо и старался во всем угодить.
Был душевный, добрый, незлопамятный, гостеприимный, не жадный и не злой.
Всегда в веселом настроении. Не тугодум.
Был честным. Боялся привезти из совхоза больше положенного. Сколько ему выписывали зерна, арбузов, помидор, столько и вез.
До старости не было в нем мужской солидности, основательности. Сквозила какая-то ребячливость, непосредственность.
Компанейский. При встрече со знакомыми разговор начинал с шуток, любил посмеяться.
Отец провожал меня из Малодельской. Я сел в автобус. Какая-то древняя бабулька никак не могла залезть на ступеньки автобуса и стала жаловаться на свою неловкость. Отец подошел ее подсадить и посоветовал:
«Ты, если так не можешь, то попробуй с разбега».
Все так и грохнули смеяться, представив, как бабушка, которая и так еле ноги переставляет, разбегается и прыгает в автобус.

Приехал в гости, а отец только вышел на пенсию. Я по забывчивости спрашиваю:
-Как работа?
Он не растерялся и отвечает: работаю сейчас - Тыбой!
Я: - Не понял? Это как?
А вот утром мать говорит: - Ты ба воды принес.
В обед: - Ты ба за хлебом сходил.
Вечером: - Ты ба огород прополол.
И так каждый день Тыбой работаю.

Я только что женился, и медовый месяц проводили в Калмыкии. Жили в служебном доме без удобств. Вечером Люда мылась в тазике на веранде. Неожиданно в стекло окна веранды постучали, и она увидела лицо мужчины. Взвизгнула, полуголая влетела в комнату.
- «Там, какой-то мужчина меня напугал».
Я вышел на крыльцо и увидел отца, который хохотал, довольный тем, что так смешно получилось. Он неожиданно приехал к нам в гости. Я тоже засмеялся, и мы пошли в дом. Люда наш смех не поддержала. Обиделась и потом несколько раз тыкала, как некультурно поступил мой отец.
А как он должен был поступить, впервые попав, ко мне в гости?
Он даже не знал, в тот ли дом попал.
Киреевы по своей природе веселые. Любой разговор вели шутейно,  и сами смеялись доброй шутке.
Мне в детстве говорили: «Этот наш, Киреевской породы! Губа верхняя большая, длинная, как у Панферовны.» Смотрю на фото прабабушки и её дочерей (Прасковья, Нюра, Матрена). Все как на одно лицо. Характерный признак удлиненная, верхняя губа.
 Киреевская порода заряжена на смех, на веселье. Все вызывает у них смех и улыбки. Жили с хорошим настроением. Ничего не омрачало их жизнь. Минутное уныние тут же сменяла веселая улыбка. Шутники. Общительные. Открытые. Не злобливые. К наживе и хозяйству равнодушные. Живут, как плывут по течению.                Самое лучшее в жизни для них это веселая компания. Дружеское застолье или просто посидеть с друзьями за бутылкой водки.  Водка сначала была, как повод посидеть вместе, а потом стала главным занятием в жизни. Им нужно было родиться в 18 веке. Тогда - налетели на турецкий берег. Награбили добра, и целый год веселой компанией пропивали. Пели. Пили. Плясали. Тогда братство, компанейство, было  на первом плане.
Несмотря на его пьянство, лень, я получал от него главное – любовь. Всегда знал, что он меня сильно любит. Когда приезжал к ним в гости, у него от радости наворачивались слезы на глаза.
Когда я уезжал на учебу в институт, отцу не было и пятидесяти. Он остался в памяти кудреватым, плотным, широкогрудым.
Прошло ещё пару десятков лет, я жил уже в Астрахани и приехал в гости отец. Помог со строительством дома. Прибили с ним  к потолку широкие, гладкие листы ДВП.
Решил показать ему город. Залезли в трамвай, и молодая девчушка уступила место:
- Садись, дедушка!
Я как-то по-новому увидел его. Постаревшее, морщинистое лицо, поредевшие седые волосы с большими залысинами. Серое, осеннее пальто не скрывало худобу тела.
И любовь, и жалость охватили меня.
Когда умер отец, привезли гроб. Надо было его обшить черной материей. В магазинах в те годы шаром покати. Перестройка. Посоветовали обжечь снаружи доски паяльной лампой. Я весь вечер до полуночи паяльной лампой чернил свежеструганные доски гроба и плакал, вспоминал.