К концу июля церковная ограда была полностью разобрана и свезена к месту стройки; сразу же приступили к закладке фундамента. Судя по его размерам, камня и самана хватало с избытком, однако удлинять фундаментные траншеи гуляевское правление не решилось. Работали на стройке только высланные, все колхозники находились на косовице.
Теми же днями Похмельный еще раз съездил в район и вымолил-таки еще три десятка сосен на коровник. Но строевого материала явно не хватало. И все понимали, что помочь здесь мог только Гнездилов. Дней пять назад он вернулся со своей Орловщины, куда заезжал поглядеть на родные места после окончания работы съезда, и теперь приказывал председателям сел и начальникам точек через день быть у него в райкоме с докладами о состоянии дел в колхозах и поселениях.
Если затея с постройкой коровника закончится благополучно, но откажут в нужном количестве леса, то, чтобы не губить начатого дела, Похмельный решил рубить осокори в селе и разбирать ветряки: все равно отныне им без дела стоять. И отвечать - так за все сразу: перед негодующими прихожанами - за ограду, перед колхозниками - за ветряки, перед Гнездиловым - за самовольное строительство. А пока позволяло время, Похмельный решил съездить на 40-ю точку, где расселили высланные забайкальские семьи. С начальником точки Бродниковым он уже знаком: встречался с ним у Красавкина в исполкоме, помогал получать кое-что со складов, - мужик вроде бы дельный. Возможно, у него удастся чем-нибудь разжиться или в долг взять, ибо предложить в обмен было нечего.
С тем расчетом он не поехал верхом, а приказал заложить дончака в легчанку. По дороге завернул осмотреть ветряки.
Внутри сумрачных, душных построек на жерновах, деревянных связях, поворотных валах и стропилах лежал мучнистый слой пыли. Похмельный обстучал палкой стены, пустые лари, разворошил в углах мусор. Наверху, в глубоких пазах, послышалась тихая возня летучих мышей. Как, должно быть, становится не по себе здесь поздними вечерами среди пахучей тишины и запустения, в этом обиталище мельничного домового, которым пугают детвору, отваживая ее от опасных для игр жерновов и вздыбленных крыльев, где в пустом безмолвии жутко мелькают его посланцами летучие мыши с отвратительными мордочками нетопырей, доставляя мошкару мальцам в гнездовья и свежие новости своему печальному и страшному хозяину...
У одного из ветряков стены, обращенной к лесу, не было, - видимо, разобрали ночью. Обреченные постройки. Надо, пока полностью не растащили, дать команду строителям. Ценное пойдет на коровник, мелочь можно отдать чеченским семьям, пусть стены обошьют внутри своих сараев.
Похмельный разнуздал дончака, подтянул чересседельник и окружным путем - чтобы посмотреть на пшеничные поля, желто-зеленой равниной расстилавшиеся насколько хватало взгляда влево от оконечности леса, - неспешно поехал прямиком, бездорожьем, мимо сырых все лето зарослей верболозы, куда сегодня конюхи выехали рубить ивняк на метлы.
Часа четыре колесил целиной, огибая хлеба. Заехал в какую-то большую ложбину, всю заросшую бурьяном и цветами, с перепелами, которые, с шумом вылетая из-под копыт, пугали коня. Там, в ложбине, два раза терял направление: по ободью не росло никаких ориентиров, а день стоял мягкий, серенький: то казалось, уже вечер - в западной стороне среди облаков предзакатно светлело, хотя едва перевалило за полдень; то свет лился откуда-то с северной стороны, придавая окрестностям какой-то странный, неправдоподобный вид.
Когда наконец выехал из ложбины, ненадолго выглянуло солнце, открылись поля и все стало ясно: далеко назад и влево - Гуляевка, а впереди, за небольшим сосновым леском, должна находиться 40-я точка.
И не ошибся: через четверть часа он подъезжал к бывшему аулу.
Если бы не люди, не штабелек белеющих досок, не взблеснувшее под солнцем стекло, издали трудно было бы угадать здесь жилое место.
Похмельный остановил коня у двух землянок, чудом сохранившихся и уже отремонтированных. К счастью, Бродников оказался на точке.
- А мог бы и не застать, - сказал он и пригласил в одну из землянок. -Я сегодня собирался в лесничество, потом в район, к Скуратову. Волка ноги кормят... Ну, рассказывай, с чем пожаловал.
- Да так... Объезжал поля, заехал поглядеть, как вы устраиваетесь.
- Нашел чем любоваться. Живем как на фронте, в полевых условиях. Я даже чаем тебя напоить не могу. Устраиваемся... Это ты, я слышал, устроился. У двух баб квартируешь, коза во дворе. Хоть бы пригласил когда... Не сердись, - миролюбиво сказал он, увидев изменившееся лицо гостя, - я шучу. А мы все вместе ютимся: я, комендант, бригадир. И жилье, и спальня, и столовая, и контора - все вместе.
- Где же они?
- Кто?
- Комендант, бригадир...
- В лесхозе. Мы там третий день бревна распускаем на доски. Вчера сюда возить начали.
И Бродников рассказал: комиссия по расселению добилась разрешения точкам готовить лесоматериал в таком количестве, какое необходимо для их обустройства.
Это Похмельный услышал впервые.
- А нам?
- А вам нет! - довольно ответил Бродников. - Только точкам. Да ты, помню, выпросил лесу, чего ж тебе еще?
- Нам мало! Мы тож строимся. Коровник строим!
Бродников улыбчиво глядел на него.
- Строгач ты себе строишь. Скажу по секрету: нажаловался на тебя Красавкин. Недоволен Иван Денисович. Впрочем, ты с ним в приятелях? Разберетесь. Я понимаю: лес всегда нужен, но надо понять и лесничества. Сейчас дай волю рубить всем кому требуется, - через год эта саранча на сотни верст вокруг ни одной сосны не оставит.
- Это ты такой заботливый, потому что тебе разрешили. Совсем недавно другое слышал от тебя в районе.
- Считай так, если от этого легчает... Твои гуляевцы тридцать лет леса вырубают. У меня вокруг точки одни пни гниют. Но ни деревца не посадили!
- Брось ты эти копеечные расчеты! Не сажали, потому что никто не заставлял. Дай мне сейчас леса, сколько надо, - я тебе через год в два раза больше саженцев посею. Любой договор с лесхозом не глядя подмахну!
- Ты предлагал?
- Конечно! Своего председателя сельсовета посылал.
- Что ответили?
- Не хотят или не верят - не знаю. Нет, говорят, у них такого права - заключать договора.
- Врут хитрецы! Твой сельсоветчик с чем к ним ездил?.. Вот, с пустыми руками... Мой тебе совет: возьми хороший магарыч и съезди сам. Без шуму-гаму, без района, - глядишь, столкуешься на три десятка сосен... Да ты-то чего хлопочешь? Это нам позарез нужно, а твои-то все в домах живут. Им грех жаловаться!
- Ты видел? Ты приедь посмотри, в каких развалюхах живут. Того и гляди обвалится, придавит. Чечены - вообще в каменных сараях. Не утеплить - зимой вымерзнут.
- Давай поменяемся, - еще больше веселея предложил Бродников. - Я приму твою Гуляевку, вместе с чеченами, а ты иди на мое место. Давай соглашайся! - и он засмеялся. - Сиди, Похмельный! Сиди и не рыпайся! Нашел кому жаловаться... Тебе ли обижаться? Почти тысячу гектаров засеял! Если бы сам не видел, не поверил. Сто быков, двадцать лошадей... Да у тебя одного хозяйства на три колхоза. Крохам моим позавидовал? А ну поднимайся... Идем, идем! Как твои живут, я не видел и видеть не хочу. Я тебе сейчас покажу, как мои живут. Ты, кажется, за тем и приехал? Пошли, я поубавлю твою обиду!
Во дворе стояло несколько мужиков; завидя начальство, один из них сердито закричал:
- Что с досками делать? Может, прежде высушить надо?
Бродников лениво запрокинул голову к вновь потемневшему небу.
- Под чем сушить? Пускайте в дело какие есть.
- Какое же тут дело? - недовольно ответил забайкалец. - Сырыми да в сырость - они через два года сгниют.
- А ты собираешься здесь всю высылку отбывать? Тут через два года, может, и следа не останется. Обшивайте, не тяните время.
Мужики, оглядываясь на них, пошли к штабельку досок, а Бродников повел Похмельного дальше по косогору, на южной пологой стороне которого тянулась единственная улица Сороковой точки, если улицей можно было назвать длинный изломанно-неряшливый ряд земляных насыпей с низко и косо, словно в нелепых парниках, вмазанными оконными рамами, железными трубами дымоходов и распахнутыми настежь входными дверями, больше похожими на лазы. Далеко за насыпями виднелись какие-то прямоугольные и тоже, угадывалось, земляные, в пояс высотой, строения, но что это такое Похмельный не понял, а спрашивать не хватало духу. Еще дальше, в конце огромной рябой от цветов луговины стояли три конные упряжки, работали люди, невдалеке от них большим выводком играла детвора.
Бродников знаком пригласил следовать за ним и нырнул в ближайший "лаз". По обвалившимся земляным ступеням следом за ним с опаской спустился Похмельный. Со свету глаза с трудом привыкали к полумраку. Он осторожно выпрямился, коснувшись головой осклизлых бревен потолка в два наката, и увидел нары человек на пятнадцать, заваленные тряпьем и кошмами, большой свежеоструганный стол, расположенный в середине землянки, под мутно сочившимся светом окном в потолке, горевшую в дальнем углу буржуйку и двух стариков, тотчас же поднявшихся с нар навстречу вошедшим.
- Как сегодня, легче ему? - громко спросил Бродников, проходя к нарам, и только теперь Похмельный разглядел, что старики стояли у ног кого-то лежащего на этих нарах среди кошм и тряпья.
- Легче, легче, - разом ответили старики. - Поел - значит, легче.
И, видимо, поддерживая их, невнятно отозвался и сам лежащий.
Здесь и голоса звучали глухо и сыро, точно в погребе.
- Говорю тебе, Чугринов: давай отправлю в больницу, так не хочешь, упрямый, - встав у ног больного, укорил Бродников. - Давно бы здоров был. - Ему что-то едва слышно ответили с нар, и он, раздражаясь, заговорил еще громче, почти грубо: - Нашли бы, никуда не делись! Ишь, одного места старику не найти... Ты чего у порога стоишь? Это - председатель из Гуляевки, приехал посмотреть... позавидовать приехал! Проходи, знакомься... - И он опять обратился к старикам: - Поел в охотку? Хорошо... А то хочешь, я сейчас прикажу отвезти тебя? - наклонился он над больным. - Твоя невестка и отвезет.
Похмельный осторожно - на подошвы налипала земля - подошел к нарам.
- Взгляни на этого здоровяка, - указывая на больного, сердился Бродников, и Похмельный, приглядевшись, увидел серое, обросшее желто-зеленой бородой лицо старика, заботливо укутанного по грудь армейским одеялом. Руки его покорно лежали вдоль тела, глаза грустно и покорно смотрели на окружавших нары людей.
- Не желает в больницу. Здесь выздоровеет. Все-то ему нипочем... Хорошо, если так, а если хуже станет? Но и то сказать: жилистый ты мужик, Чугринов, - удивляясь, продолжал Бродников. - Позавчера казалось - Богу душу отдаешь, а сегодня поел и, я слышал, поднимался? Живучий! Если так пойдет, то и вправду через неделю на работу выйдешь.
- Выйдет, - обнадежили старики. - Плотничать пока не будет, но... Мы его в десятники назначим, - пошутил один из них, - пусть пальцем тыкает, огрехи указывает! А чего ж не жилистый? Три года в Сибири партизанил, неделями в снегу спал, в лесу жил. Здесь хоть како-никако место, а там - в берлоге что медведь, и никака тебе болячка! Помнишь, Саватий?
Больной слабо улыбнулся, пальцами шевельнул, но не ответил.
- Его бы наверх вынести, - шепнул на ухо одному из стариков Похмельный.
- Не надо… Рано, - строго ответили ему. - У него дело на поправку стронулось. Вынесешь - там ветерком прохватит, а больное дело, да ишо стариковско, тако, што много не надо. В тепле да покое грибы растут, и нашему Саватию не во вред. Дня через два можно, а пока пусть лежа сил набирает.
Все замолчали. Бродников дал Похмельному время оглядеться. Здесь было не так уж темно; если бы солнечный день, то, пожалуй, и светло, вот только сырость, которой, казалось, было пропитано все - от запотевшего вверху окна до налипшей на подошвы сапог земли. "Что же здесь в осенние дожди будет?" - со страхом подумалось ему...
- Вы здесь семьями живете? - спросил он осторожно.
Один из стариков молча кивнул.
- Вместе с детьми?
- Нет, - ответил Бродников. Мы здесь только больных стариков содержим. Для детей кирпичные дома стоят. Ты ехал - не видел?
- Понятненько, - бормотнул Похмельный и отошел к влажной стене с четкими рубцами следов от штыковых лопат. - Не обвалится? - зачем-то спросил он, с испугом понимая, что спросил еще более глупое.
- Не должно, - ответил Бродников, не поняв невольной двусмысленности вопроса гостя. - Мы стены вовнутрь закосили, а края под бревна, чтоб не осыпались, плитняком выложили.
- По-хозяйски, - одобрил Похмельный, уже боясь что-либо спрашивать. - Вообще-то ничего. Сыровато только...
- Да это мы Чугринова бережем - не проветриваем сквознячком, -охотно стал пояснять один из стариков. - Но коли погода позволяет, двери настежь - и за день высушит. Место, видно, никудышное выбрали. Думали, на бугре посуше будет, а здесь, видать, ключей полно... Мы уж и так кажну землянуху канавкой обвели, чтоб не затекало в дожди, а оно из-под земли сочится... Сыро, конечно, - старик посмотрел под ноги и, подняв голову к Похмельному, вдруг мелко захихикал. - Да, видать, лучшего места у Советской власти не заслужили...
От этого смеха Похмельному стало не по себе, он поспешил выйти наверх. Поднявшийся следом Бродников, преодолевая натянутость, восхищенно крутнул головой:
- Ох и ловки же мы врать? Сам себе удивляюсь: раньше не замечал, а теперь - откуда берется!
Похмельный недоуменно посмотрел на него.
- Ты что, не понял? - с таким же недоумением Бродников смотрел на гостя. - Старик-то умирает! - громко воскликнул он, спохватился и, оглядываясь на дверь, поволок Похмельного по взлобью холма подальше от землянок.
- Чего ж ты его в больницу не отвезешь?
- Не хочет!
- Чего же он хочет?
Они взошли на гребень, по которому уже наметилась дорожная колея. Бродников постучал ногой по камню, которым была накрыта старая сурчиная нора, заговорил:
- Неделю назад заболело у нас сразу семеро. Четверо ребят да трое взрослых. Сыро, простудились. Взрослые еще кое-как перемогаются, а детишки - пластом и огнем горят. Я, недолго думая отправляю захворавших в ближайшую больницу, что в Покровском: нам туда ближе, чем в Щучинскую, не говоря про город. К вечеру мои посланцы возвращаются обратно. Взяли двух ребят, остальных - обратно. Мест, говорят, нету. Я прямо озверел: как же так! Перепрягаю коней, сажаю больных - и вам в ту больницу. Дело уже к ночи, бью в окна, двери, с кнутом врываюсь. Ну, думаю, пусть судят, но я нам сейчас всыплю, трубки клистирные! Больных детей гонять?! Ворвался, а там... - Бродников тоскливо посмотрел на землянки, заговорил тише, - там от сеней до слухового окна на чердаке - все ссыльным братом забито. В пристройках, пустых амбарах, банях - где только можно, там и лежат. Многие местные к себе берут из тех кто не заразный. В больнице фельдшер, две сестры и врач. Врача почти не бывает: - мотается по городам, лекарства добывает; сестры с ног падают. Еле упросил взять мальчонку... Такая же история, говорят, во всех больницах. Сейчас согласись этот старик ехать в больницу - не знаю, куда везти, разве что в кабинет к Гнездилову... Что так смотришь? Ты не знал? У тебя что, не болеют?
- Болеют, но... простуду в селе можно вылечить, а других болезней нету... не слышал.
- Везет тебе! Не слышал, потому что твои в хорошем селе живут: есть кому вылечить, чем вылечить, на чем отлежаться... У нас нет такой возможности. Вчера заезжал ко мне Подбельцев с Тридцать четвертой точки, ты знаешь его... Говорил, что открыли в Акмолинске еще одну больницу. Может, хотя бы больных детей принимать станут? Не слышал?
- Нет... Ты отвези этого старика, заодно точно выяснишь.
- Говорю тебе, что не хочет. Он же знает, как я больных возил... Не хочу, говорит, детское место занимать. А может, свой час чует. Кто его знает! Видел его? Ему жить-то осталось три дня, а врет, что легчает. Старики врут, что ему верят, я им поддакиваю и тоже вру: о хорошем жилье, о скорой амнистии, об увеличении пайка... Вот люди! Русская косточка! Ни за что страдают, но ни жалоб, ни угроз! Собственной смерти в морду плюют!
- Много их у тебя?
- Всего или невинных?
- Невиновных...
- Почти половина. Но не будешь каждый раз делить их на правых и неправых, чистых и нечистых. Здесь не чистилище и я не святой Петр на воротах. Одной матерью всех крою! А у тебя?
- То же самое...
- Вот это бдительность! Дай закурить... Я бы сейчас всех, кто высылал... - Бродников, наклонясь над зажженной спичкой, метнулся злобным взглядом по насыпям и земляным буграм, - самих бы в эти норы, в эту сырость... вместе с детьми... лет на пять... - глотая слова вместе с дымом, выговаривал он, а Похмельный, глядя сверху на его рыжую кепку, сальные волосы, длинно легшие на обсыпанный перхотью ворот пиджака, и слушая голос, в котором слышались слезы, вдруг почувствовал к нему острую ненависть.
Прикурив, Бродников быстро, будто задохнулся от дыма, вскинул голову, и Похмельный не успел отвести глаза...
- Ты разве не слышал о нашем житье?
- Слышал... Приезжали ваши бабы к нам в церковь на Троицу... Я думал, здесь от аула больше осталось...
- Две развалюхи без крыш стояло... Да ты не бери близко к сердцу. Не так все плохо у нас. - Бродников по-своему расценил состояние Похмельного. - Пошли дальше... завидовать!
Они прошли в конец "улицы". Непонятные издали темные прямоугольники оказались дерновыми стенами будущих землянок, поставленных на битый плитняк. Внутри начатых стен среди затоптанных бедыльев живучего татарника лежали пустые оконные рамы и тонкие бревна для потолочных перекрытий.
Бродников вновь повеселел и теперь охотно рассказывал о жизни и работе на точке.
Эти землянки строятся для семейных высланных, в первую очередь для многодетных. К зиме их непременно закончат. Если позволит время и возникнет желание, никто не станет возражать против строительства таких же землянок выселенцами-одиночками. В таком случае к ним могут переехать их семьи с родины и жить здесь до окончания срока высылки. Весь работный народ в лесхозе. Здесь осталось несколько плотников - им поручено обшивать внутренние стены тех полуземлянок-полупогребов, откуда они только что поднялись наверх. В них, скорей всего, останутся зимовать высланные одиночки. А сегодня на точке старики да бабы с детишками, вон, копаются в земле, пытаются что-то вырастить из огородной мелочи: - осень, говорят, здесь иногда долго тянется теплыми, погожими неделями... После окончания работ в лесхозе высланные сразу же приступят к заготовке дров: лес под боком.
Похмельный, у которого при упоминании о пилораме и бревнах опять заныло сердце, напомнил об ответственности за самовольные порубки.
- Что-о? Какое начальство? - презрительно спросил Бродников. -Знаешь, где бы я его видел? Пока людей не устрою, начальников для меня не существует. Я их вижу только тогда, когда что-нибудь содрать можно... - И раздраженно отвернулся.
Похмельный, желая успокоить его, спросил, какого направления будет точка, о чем недавно говорилось на партсобрании в районе: колхоз, совхоз, с животноводческим или полеводческим уклоном. Спросил и тут же пожалел.
- Что у тебя за дурацкие вопросы, Похмельный! - закричал Бродников. - Какое направление! У нас одно направление - выжить! Все остальное - потом. Я Гнездилову прямо сказал: определяй любое. Но прежде чем коровники строить и земли распахивать, ты мне скот пригони и семян дай, и чего больше останется от них к следующему году, такое и будет направление, если не передохнем.
- Где же тебе держать скот?
- А в твоем коровнике, - спокойно ответил Бродников. - Свою скотиняку ты можешь еще одну зиму продержать на единоличных дворах.
- Вот так хэ! - изумился Похмельный. - Не болит, а красный... Выходит, мы для тебя коровник строим?
- Вполне возможно, - невозмутимо ответил Бродников. - Мне держать скот негде. Тут не до "твое-мое". Спустят сверху грозную цидулу, пригонят скот, прикажут - и никуда не денешься, примешь и кормить будешь зиму. Поэтому не ленись, спеши со стройкой. Но это еще не все, - продолжал Бродников, с видимым удовольствием наблюдая за растерянностью гостя. - Осенью я у тебя гектаров двадцать пшеницы выкошу.
- Как?! - опешил гость.
- Косами, серпами, чем придется... Что это тебя передернуло? - наслаждался Бродников. - Жалко? Из тысячи гектаров два десятка пожалел для них? - Он указал на землянки.
- Мне не жалко... - окончательно смешался Похмельный. - Будь моя воля, я бы вначале все точки хлебом на год вперед обеспечил, потом бы на хлебопункты остатки свез. Не жалко мне, Бродников, хлеба. Мне своих колхозников жалко. Не хочу я ругани, устал от нее. Ссоры между нашими людьми боюсь.
- Э-э, Похмельный, недооцениваешь ты своих людей! Поговори с активистами, самых недовольных сюда привези, - пусть и они "позавидуют", остальные сами поймут. Сердце-то у них есть... Но гляди: услышу, что против подговаривать станешь - исполосую тебя кнутом, где поймаю. Мне терять нечего! - нервно засмеялся он, и Похмельному подумалось, что от этого человека всего ожидать можно.
- Но и это еще не все, - продолжил Бродников. - Решили мы открыть в твоем селе больницу.
- Кто это - мы?
- Начальники точек и кое-кто из аульчан. Село у тебя хорошее, на удобном месте расположено, как раз между точками...
- Без меня - меня женили? Когда только успели... - он уже ничему не удивлялся.
- На прошлых сборах, когда тебя не было... Ты не бойся, тебе ничего делать не надо. Фельдшера и сестру найти обещал Красавкин. Твоя задача - найти хороший дом. Сможешь? Большое дело сделаем!
- И на зиму забьете мне село? Мало забот моим колхозникам с высланными и переселенцами, так вы хотите доконать их больными, которых свезете со всего района! Их же тоже придется размещать в хатах гуляевцев. "Из тех, кто не заразный!" - напомнил он себе и почувствовал, как некая душевная слабость, дошедшая в землянке до физической вялости, пропала: его привычно захватила та злая решимость, с какой легко решались самые рискованные разговоры и дела. И сам Бродников, только что пугавший далеко не добрососедскими расчетами, голосом, не терпящим возражений, весь нервный и, чувствовалось, недобрый человек, - теперь стал пуст и безразличен. Исчезла даже враждебность, вызванная его желанием загнать в землянки тех, кто занимался высылкой.
- Лечить фельдшеру и сестрам, а кому кормить? Где размещать? Ишь как ловко распланировал: коровник уступи, посевы ополовинь, кого-то высели, а дом отдай под больницу, куда они осенью свезут всех своих больных, малолеток и немощных. Вас, любителей на чужбинку, много найдется! Но ты запомни, Бродников: моим колхозом - селом и людьми - буду руководить я. Погонялом в чужих руках я не стану. Всю помощь, кому бы то ни было, окажем только с разрешения общего колхозного собрания. За малейшее самовольство с вашей стороны понесете наказание. В чем и как - решит собрание. А ты, умник, - продолжал Похмельный тем голосом, каким когда-то выселял людей из сел и деревень, - свои угрозы оставь! Если ты таким грозным ко мне в правление заявишься, оттуда тебя уже вперед ногами вынесут. Обещаю твердо. Я долго собираюсь, но езжу быстро. Хватит с меня того, что свои костылями грозят...
Бродников, которого вначале озадачила неожиданная перемена, произошедшая со спокойным, казалось бы, гостем, вновь бесстрашно глядел на него.
- Давай, давай, - одобрил он, играя глазами.
- Дам. Напакостишь - и дам. Я вообще не тратил бы на тебя время, если бы не боялся, что случится именно так, как ты говоришь. Но это случится лишь в том случае, если меня из председателей вытурят. А пока в селе командую я, поэтому слушай меня внимательно.
И Похмельный выложил свои доводы.
Во-первых, уж коли правление Сороковой точки рассчитывает на помощь, то было бы неплохо вначале самим помочь колхозу "Крепость" по мере возможности. Например, лесом. Что стоит не распускать на доски все бревна, а вывезти часть целыми сюда, на точку, откуда гуляевцы позже свезут к себе на коровник? Лесничество точки вряд ли станет контролировать, поскольку им дано разрешение рубить сколько потребуется. Ему же, Похмельному, не придется ездить с магарычом и унизительными просьбами.
Во-вторых, почему бы Бродникову, Подбельцеву и всем остальным хозяевам точек, кто хотел бы открыть в Гуляевке больницу, не помочь другим материалом - гвоздями, железом, керосином, инструментом? Им-то, не в пример местным селам и аулам, выдается со складов в полную меру!
В-третьих, поскольку точки, в отличие от сел, где живут высланные, придется снабжать пайками неизвестно сколько времени (по меньшей мере, до выращенного ими первого урожая), то не проще ли договориться об отмене хлебной части пайка. Пусть хлебом по числу душ на точке снабжают сами села. В таком случае, в хорошем урожае окажутся заинтересованы и точки. С плеч района и сел снимется бремя долгих осенних извозов на хлебопункты, не надо будет воровать, выкашивать чем придется: сами высланные станут беречь посевы, охранять от потрав, пожаров, а главное - сохранятся добрососедские отношения между местными и поселенцами, что при нынешнем положении в крае весьма немаловажно. Надо только грамотно бумагу составить за подписями всех руководителей колхозов и точек...
А помогать друг другу, конечно же, нужно, кто против, но без кнутов и угроз. Вот если бы Бродников сейчас из тех трех ящиков стекла, что пока лежат без дела, отдал два в Гуляевку, - село в долгу бы не осталось, чем-нибудь впоследствии выручило. У гуляевских выселенцев сейчас есть возможность и время подлатать свое жилье, а нечем. Выбитые шибки заткнуты тряпками и саманом. Хорошо бы по теплу застеклить, но стекла не дают, обещают при крупном завозе, а что остается селам от этих "крупных" завозов, Бродникову говорить не надо.
Перемена гостя, его безбоязненность и неожиданно деловые предложения приятно удивили Бродникова. Он по-другому теперь смотрел на гуляевского председателя и, когда требовался ответ, отвечал уважительно и серьезно. Не все, разумеется, получится из того, что предлагает Похмельный, но попробовать надо. Нет сомнения, что под этим предложением подпишутся все, а куда выходить с письмом - в округ или на Казкрайком, - дело Гнездилова и рика.
И он, Бродников, полностью согласен с Похмельным. Действительно, почему бы не помочь, если есть возможность. Хорошие отношения с местными его людям на руку. Ему даже нравится, что во главе соседнего колхоза стоит человек твердый, деловой, не размазня, не хватается за сердце, увидев бумагу с гнездиловской росписью. Недавно он ездил в аул к Байжанову, слышал: хорошо отзываются о гуляевском председателе аульчане.
Но Похмельному после увиденного и услышанного было не до того, что о нем думают в ауле, он напомнил о стекле.
Два тяжелых ящика погрузили и обвязали сами забайкальцы. Дончак, увидев, что легчанку загружают, с обидой посмотрел на хозяина, а тот, озлобясь на эту обиду, грубо взнуздал его и отпустил чересседельник.
Под помрачневшим к вечеру небом, плотно укрытым неподвижными темными тучами, было тихо и душно, словно под пологом. Справа от дороги недолго тянется, чернеет густой зеленью островерхий соснячок, сумрачно и пусто лежат поля слева. Отдыхает взгляд только в бледно зеленеющих колхозных хлебах, что хорошо и далеко открываются впереди при каждом подъеме летника.
Дончак медленно тащит пыльной дорогой тяжело груженную легчанку. Его хозяин, казалось, не замечает ни недовольного фырканья, ни тихой, неброской красоты новых мест, возникающих на поворотах дороги. Облокотясь на ящик, он уныло смотрит на хлебные поля; до самого села так и не окрикнул, не поторопил коня и ни разу не оглянулся назад, где за пасмурными полями сороковой точки, в одной из сырых землянок, чтоб не занимать детского места в больнице, спокойно и просто ждет в мутном окне над головой свой последний в жизни рассвет бывший красный партизан Саватий Чугринов.
XIII
"Здравствуй, Наум Натанович!
Я тоже не ожидал от тебя такого письма. Ты презираешь меня за то, что я остался здесь. Будто не такими поступками исправляются наши ошибки. А какими? Тебе, при твоей должности, хорошо советовать да учить. Ты ошибся и тут же выправил, все в твоей власти. А что я могу? Чем и как выправить мне свои ошибки? Мы в эту зиму словно побурели все. Заткнули уши, закрыли глаза и кинулись выселять, будто в селах одни сплошные враги и контра. Я понимаю: хотелось побыстрее развязаться. Одним разом кулачество вырвать и колхозы создать. Цель-то хорошая, да слишком дорого обошлась. Одним разом только грыжи вылезают. А вы нас торопили и одобряли. Я все твое выполнил! Ни за кого не заступился, ни одного человека не оставил. Всех в товарняки загнал! А теперь меня, как кота нагадившего, всякий, кому не лень, мордой тычет.
Кроме меня, Наум Натанович, за мои ошибки никто не сможет ответить, даже ты. Поэтому я посчитал своим долгом остаться со своими высланными. Больше случая не представится.
Деньги мне ребята выслали. Спасибо тебе за хлопоты. Но еще больше я был бы благодарный, если б ты сам похлопотал за тех высланных, что я просил прошлый раз. Без твоего заступничества их не вернут. Я хорошо знаю, как оно «на месте видней». Я на отдельном листочке напишу списочек. Их прибавилось на две семьи, но вернуть надо. Я ведь у тебя никогда ничего не просил, только выполнял, теперь прошу. Как человека прошу: помоги им. Их же несправедливо выслали! Буду ждать.
С комприветом. Похмельный ".