Этот вечер запомнился Виктору надолго. После того как старослужащие потягали железо, всех потянуло восстановить потраченные силы. Разыгравшемуся аппетиту «саракотов», казалось, не было предела. Двух лагунчиков специального питания восьмерым накаченным парням явно не хватило. Пришлось «Мальку» и «Сказочнику» готовить нормальную пищу. Многоопытный Мальков предусмотрел и такое развитие событий. Пришлось потушить картошку с мясом из супа, (на камбузе суп редко бывает с мясом, оно почти всегда предназначено для неуставной пищи), которое он выменял у гарсунщиков, овощи же взял на складе, по своим каналам. И, опять как неделей раньше, бухло, лилось рекою. Этой жидкости на «Алтае» хватало всем, даже у молодых матросов, желание преодолевало страх, и если кого из таких смельчаков застукивали пьяным, обычно жестоко избивали, а офицеры сажали в карцер. Только молодёжь полностью обеспечивала старослужащих этим пойлом, которая воровала его из офицерских кают, заменяя пропажу спирта, заранее прокипяченной водой. Так спирт не мутнел и редко кто из офицеров сразу догадывался о краже. Ставили также брагу из сухофруктов - походных запасов, которых на складах корабля было в изобилии. Только с брагой приходилось хлопотать больше, поэтому она и ценилась выше и по вкусу, и по способу приготовления, и по затратам. В праздник Рождества пили бражку, она успела подойти, и старослужащие смаковали её точно дорогое вино. Говорили, разумеется, о Боге. Каждому из этой подвыпившей толпы хотелось высказаться, донести до своих товарищей своё видение, своё понимание Всевышнего. Шумкову их выкрики и высказывания, казались не просто низким фарисейством, но и откровенным цинизмом, балаганом пьяных богохульников, повесивших на себя кресты, как дань какой – то моде. Виктор уже привык к пинкам и подзатыльникам, которые не понимал, за что получал, но было больше всего невыносимо и противно слышать их пьяный бред. Наконец, проблевавшись после нечеловеческих доз браги, всем захотелось попить чаю, и не просто чаю, а чаю с блинчиками и с маслом. Кто – то хотел со сгущёнкой, кто со сметаной. На едином мнении не сошлись и Шумков понял, что придётся угождать всем. Такая перспектива озадачила его, миссия была практически не выполнима, но молодой матрос понимал и другое, что в случае неповиновения ему могли бы в отместку, с удовольствием выполняемых действий, опустить почки, порвать ушную перепонку или отбить яички.
- Тебе, на всё про всё дается сорок минут – подчеркнул Чертопалов – Не уложишься за этот период, пеняй на себя!
- Не будут блинчики вовремя, петухом закукарекаешь падла – добавил перепивший Миша Карявин.
Время перевалило за полночь, и Виктор Шумков отправился в гарсунку. Он шёл, не таясь, не боясь по главному коридору, словно запрограммируемый робот. В голове висела лишь одна картинка – «высокая стопка тонких блинов с дырочками, какие пекла его мать, стоявшие рядом сгущёнка, топлёное масло, варенье, сметана и весь этот натюрморт, освещённый тёплыми лучами утреннего солнца».
Виктор даже позабыл определённый сигнал перестука и тарабанил в броняху, словно это был дежурный по кораблю, заметивший нарушителя, скрывшегося в офицерской столовой. Открыли ему не сразу. Это был молодой, но крупного вида матрос и какого – то БЧ или Службы, раньше Шумков его здесь не видел. Кок схватил его за фланку и одним рывком втащил внутрь.
- Ты чего дебил, постучать, как правило, не можешь? «Саракоты» услышат, нас всех поубивают придурок.
- Башка болит, не соображаю ни фига. Сумач здесь? – протараторил Шумков.
- Спит, а чего тебе? – зевая, ответил гарсунщик.
- Годки блинов захотели, а ещё масла надо, сгущёнки. Рождество отмечают!
- Да ты совсем оборзел, где мы тебе всё это возьмём? Баланду мутить надо. Сейчас же не масленица?
- Им всё равно, не принесу им блинов пожрать, замучают. Обещали мне «Весёлое Рождество». Подорви Сумача!
- Ладно, с ним и разбирайся, только тихо сиди! Добро?
- Добро!
Через полминуты появился Сумач. Увидев Шумкова, его заспанные, заплывшие жирком глазки вмиг округлились, и чуть было не выкатывались из глазниц. Гарсунщик скорее испугался, чем удивился. Перед ним стоял не человек, а будто узник концлагеря. Глядя на его вид, Сумач, ещё не потерявший некоторых человеческих качеств, проникался состраданием. Но, такие ночные визиты были очень рискованными.
- Ты чего «Сказочник», в карцер захотел? – шёпотом сказал поварёнок.
- Мне уже всё равно. Мне блины нужно напечь, на восемь харь.
- А мне нет! Где я тебе это возьму? Сейчас палево готовить – заныл Сумач.
- Ты мне только разведи. Сгущёнки и маслица дай немного. Я сам в вентиляшке испеку.
- Да ты свихнулся, что ли ещё и сгущёнку, и масло. Знаешь, сколько это всё стоит?
- Нет.
- Две пачки как минимум.
- У меня только полпачки, остальное потом отдам.
- Когда потом? А мне что за пропажу продуктов плести? Меня же на филе порежут, ты, что не понимаешь? Достали вы уже со своими проблемами.
- Умоляю тебя Паша, ну сделай для меня. Я тебе этого добра век не забуду, тебе больше сигарет отдам. Помоги, прошу тебя иначе мне конец, почки отобьют гады. Пожалуйста, помоги, как человек тебя прошу – чуть не плача просил Шумков.
Но, Сумач молчал и даже показал на броняху.
В этом момент матрос Шумков будто озверел, в голове помутилось, в нём проснулась какая – то нечеловеческая сила. Он набросился на Сумача и начал его что есть силы трясти, желая сломить упорство этого толстого, хорошо устроившегося гарсунщика. Потом, в порыве гнева ударил его по лицу. Гарсунщик ещё больше испугался, что из – за шума могут проснуться старослужащие, и тогда, действительно будет «конец».
- Ладно, хватит, хватит, хватит – застонал Сумач – Тише ты, тише разбудишь всех, сейчас всё сделаю, давай сигареты.
Гарсунщик еле – еле освободился от почти мёртвой хватки Шумкова. Виктор тем временем, услышав желанный ответ, пришёл в себя.
- Точно принесёшь?
- Ты псих «Сказочник»…Сколько их там рыл у тебя?
- Восемь – повторил Виктор.
- Спрячься в тамбуре за ящиками, и жди меня там, я скоро приду.
- Добро.
- Ну и придурок же ты Витёк. Давай сигареты и свой лагун!
Сумач бесшумно удалился в глубину офицерского камбуза, а Шумков остался ждать за ящиками, в которых находились трёхлитровые банки с соком.
Прошло пять минут, теперь уже осторожно и тихо, словно мышь Виктор крался в вентиляшку. Главное дело было сделано, оставалось только напечь блинов и отнести, но это уже не беспокоило молодого матроса. Блины Шумков научился печь с детства. Там наверху, где ему никто не будет мешать, и никто не будет видеть, он мог бы спокойно поесть, мысль помогала бороться с урчащим от голода желудком.
Первые блины получились комом и сразу незамедлительно были отправлены в рот. Потом ещё парочка и другая уже получившейся выпечки. Сковородка разогрелась, процесс пошёл, за ним Виктор не заметил, что давно вышло время данное ему кулинарничать. Только направляясь в спортзал с полным лагуном горячих блинов, он понял, что опоздал, но был настолько рад за свой успех, который был для молодого матроса почти подвигом.
За блины, Шумкова, конечно, похвалили, а за опоздание на целый час наказали и наказали жестоко. Кто – то из старослужащих заметил у него в краешках рта остатки сгущёнки, это и послужило назначить дерзкому «карасю» соответствующее наказание. Все восемь пьяных старослужащих во главе со старшиной Байбаковым били Шумкова, привязанного с распростёртыми в стороны руками, словно распятый Христос в живот руками и ногами, пока, наконец, съеденные им блины не попросились наружу. Виктор кричал от боли и захлёбывался в собственной рвоте. Потом его отвязали, силой затолкали в рот ещё несколько блинов и отпустили.
Закрывая лицо, рукавом едва сдерживая слёзы, Шумков бросился прочь. Придя в себя и переборов ненависть в лаборатории, где никого не было, он продолжил письмо. Всхлипывая и сглатывая горечь, он написал следующее.
«А сегодня, на Рождество я блины пёк, очень вкусные получились, ребятам понравились, сам не ожидал. Сразу вспомнил дом и то, как мы с двоюродным братом состязались в стряпне. Хорошо, что его в армию не взяли…
Ну, буду заканчивать.
Пишите, очень жду ответа!
Витя».