Роман Лунные поля Глава 4

 

 
Огненные  мухи

 

 

Поэт  Подсудимов  целый  ночь  не  мог  спать и  не написал ни  одного  хокку,  думая  только  о  Сарвигульнаргис, корчась,   как  раненная  змея,  в  скрипучей  кровати, покрытой сеном.  Уснул  он  только  на  рассвете  и  проснулся,  услышав  знакомый  божественный  голос  Сарвигульнаргис. Она  пела  недалеко от  тутового  дерева,  в  дупле  которого  лежал  Поэт  Подсудимов,  в  своей  вертикальной  кровати,  похожей  на  кресло  космонавта. Поэт  Подсудимов  вышел  на  балкон  дупла  и  увидел  Сарвигульнаргис,  которая  не  отрываясь  от  работы,  самозабвенно пела  оперные  песни.
– Оказывается, она всё-таки пришла! Как  хорошо! Спасибо  тебе, Боже! – подумал Поэт Подсудимов  и  вышел  из  дупла  тутового  дерева. Почистил зубы,  умылся  в  осеннем  арыке и  вытерся  полотенцем,  внимая  красивым  оперным  ариям,  которые  пела  Сарвигульнаргис.
«Вот  настоящая  женщина! – думал поэт - не  то,  что  его  бывшая  жена  Ульпатой,  которая  не  только  не  понимала  искусства но  и  презрала его.
Она  говорила,  что  искусство -   это  ремесло  шайтана».
С такими  мыслями  Поэт  Подсудимов пошел  на свидание с Сарвигульнаргис, даже  забыв  о  завтраке. Сарвигульнаргис  пела  очередную  арию  «Оглима  ухшийди  овозинг  сани»,  из  оперы  «Шохсанам  и  Гариб»,  название  которой  в  переводе  звучало  так:  «твой  голос  похож на  голос  моего  сына». Это  грустная  песня  матери  Гариба,  которая  вдали   от  своего  сына, ушедшего  в  далёкие  края  в  поисках  своей  возлюбленной Шохсанама,  ослепла,  тоскуя  по  нему. Когда  Гариб  возвращается  домой  с  караваном  из  далеких  краев, его ослепшая  мать  щупая его  лицо,  поет, мол,  странник,  твой  голос  похож  на  голос  моего  сына,  и  мне  кажется , что  ты  побывал  там, где  бродит  мой  сын  Гариб,   и  ты,  может,  даже  встречал  его и  беседовал  с  ним. Эту  трогательную  песню  Сарвигульнаргис  пела  с таким  мастерством, - аж  слезы  появились  в  глазах  Поэта  Подсудимого.
Когда  закончилась  песня, Поэт  Подсудимов,  придя  в  себя,  словно  человек,  который  вышел  из  комы,  похлопал  ей. Сарвигульнаргис  красиво  улыбнулась,  повернувшись лицом к Поэту  Подсудимову,  прикрывая   ладонью  лицо от острых  лучей  утреннего  солнца.
– Ну,  доброе  утро, госпожа  певица  ханум! Браво! Браво! Великолепное  исполнение! – сказал  Поэт  Подсудимов,  аплодируя.
– Доброе  утро, господин  Поэт  Подсудимов-ака! Спасибо  за  комплемент! –поблагодарила  Сарвигульнаргис  на  миг  прекратив  собирать  хлопок.
- Простите, что  я  опоздал  немного,  госпожа Сарвигульнаргис ханум. Я  бы  пришёл  вовремя, но,  видите  ли, когда я услышал  Ваш  голос,  у  меня  парализовались  мышцы,  и я,  словно  чугунная сидящая статуя  Будды,  не  мог  двигаться  даже  на  сантиметр. Я  вышел  из  дупла  только  тогда,  когда  Вы  делали  передышку  – начал оправдываться  Поэт  Подсудимов.
- Ну,  ну, снова  начали  крутить  новую  комедию  да,  уважаемый  поэт  хоккуист? Кстати, у  Вас  тоже  Божий  дар. Вы  должны открыть  свой  театр  комедии  и  юмора. Иначе  история  Вас  не  простит – сказала  Сарвигульнаргис.
- Да,  я  попытался  один  раз  открыть фермерское  хозяйство, но  моя  попытка  потерпела неудачу. В  банке отказали  мне  выдать  соответствующий  кредит - сказал Поэт Подсудимов.
- Интересно,  почему?.. Ах,  поняла, как  же  я  сразу  же  не  догадалась? У  Вас  же  это, фамилия  криминальная – Подсудимов. Наверное,  поэтому  и  отказали  они  выдать  Вам  кредит – предположила  Сарвигульнаргис.
- Да  нет. Просим, грят,  прощения,  мы  не  можем выдать  кредит покойникам,  так  как  покойники  не  в  состоянии  возвратить  полученный  ими  кредит  с  процентами. Вот,  грят,  у  нас  есть документы  в  двух экземплярах,  подтверждающие, что  Вы  десять  лет  тому  назад  погибли при  взрыве кислородного баллона  на  стройке  в  далекой  России. Дело  в  том,  что  я,  действительно, много  лет  тому  назад  поехал  на  заработки  в  качестве  гастарбайтера в  Россию,  и  там  на  одной  из  строек  работал  газосварщиком. Я  очень  любил  тогда  свою  профессию. Бросал  в  бачок  килограмм  карбида  и  наливал  туда  воду. Потом,  когда  бачок начинал щипеть, я плотно  закрывал  крышку, карбид  с  водой  входил  в  реакцию и  внутри  него  накапливался  газ  серого  света,  который горел,  смешиваясь  с  кислородом. Я  работал,  надев  маску,  и  держа  в  руках  грелку. Когда  я  подставлял  зажжённую  зажигалку  к  кончику  грелки,  то  сначала  издавался звук,  типа «тсс!»,  потом «парс!» -  и загоралась  струя  оранжевого  огня  с  голубым  кончиком. Я  резал  металл, и  из  расплавленного  металла  летели  в  разные  стороны  искры  огня,  похожие на  красных  мух. Наблюдать за полетом этих огненных мух было одно  удовольствие. Эти  огненные  мухи  иногда  залетали  в  воротник  моей грубой светло-коричневой  спецовки,  похожей на брезент и  обжигали  мне  шею. Иногда  они  попадали  прямо  в  голенище моих  валенок,  и  я  от  ожога  прыгал  от  невыносимой  боли  в  ногах,  словно  узник-партизан, который  «танцует» под  автоматными  очередями  на  смех  фашистов. Спецовки,  сшитые  из  грубого  брезента,  тоже  сильно  пострадали  от  залетавших в них огненных  мух. Спецовки  мои  выглядели,  словно  одежда  человека,  застреленного  с  помощью  автоматического  оружие  легендарными американскими гангстерами,  пустившими  всю обойму  в  тело  жертвы. Но,   несмотря  на  всё  это,  я  любил  свою  работу, обожал  запах  карбида,  похожего  на  запах  гнилого  лука, который многие  не  любят. А  я  тащился  от  этого  запаха, изо  всех  сил нюхал  серый  дым  карбида, словно  душистую  розу  Шираза, вовсю расширяя  ноздри. Я  работал  денно  и  нощно,  даже  в  дни  отдыха. Неплохо  зарабатывал  деньги  и  отправлял их  через  компанию  ВЕСТЕРН  ЮНИОН  своему дяде. У  меня  тогда  на  родине  был  большой  дом и  две  легковушки иностранного  производства. Мама  моя  жила  в  этом  доме  в  роскоши. Но  однажды, когда  мы  работали  на  высокой  стройке,  взорвался  кислородный  баллон  и  все  гастарбайтеры,  которые  работали  вместе  со  мной,  погибли. Взрывная  волна  разорвала  их  буквально  на  куски  и  разбросала  в  разные  стороны. Так  как  я  тогда  работал  за  толстой  кирпичной  стеной  вдали  от  кислородного  баллона,   то чудом  остался  жив. Но  получил сильные  ожоги  и  ушибы  разной  степени  и,  конечно,   контузию. Долгое  время  я  пролежал  в  коме. Милиция  отправила  моим  близким  весть  о  том,  что  я  тоже погиб  в  этой  катастрофе. Когда  приехал  дядя,  чтобы  забрать  и  увезти мое  тело,  его  пустили  в  морг,  чтобы  опознать  труп  своего  племянника,  то  есть меня. Там тогда  лежали  тела  погибших,  и  опознать их  было  трудно. По  просьбе  моего  дяди ему отдали  тело,  которое он  наугад  выбрал  и,  положив  в  герметичный  гроб, плотно  закрепили  крышку. Мой  дядя вернулся  домой  и  похоронил  меня  со всеми  почестями  на  местном кладбище. Поставил  надгробный  камень  из  гранита  с  моим  изображением.  А  документы  о  моей  смерти, которые  он  получил  из  милиции,  направил  в отдел  внутренних  дел и  в  махаллинский  комитет. Через  несколько лет  я  встал  на ноги  и  приехал  сюда. Увидев  меня,  односельчане  в  ужасе  разбежались  в  разные  стороны. Даже  мой  собственный  дядя. Оказывается,  дядя со  своей  женой уже  успел  через  нотариуса продать  покупателям мой  дом  и  машину. Ты,  грит, племянник,  сильно  не  переживай. Потому  что  теперь  тебе  не  понадобятся ни  дом,  ни  машина. Я  грю,  как  это  так,  дядя? Ведь  я  жив  и  здоров. Дышу,  кушаю,  смеюсь, сплю  и  разговариваю  с  тобой.
Он,  грит,  это  тебе  только  кажется,  что  ты  живой. На  самом деле  ты  покойник. Но  ты  не  унывай, со  временем  привыкнешь. Ну,  думаю,  дела. Неужели  я  покойник? А  где говорю  моя  мама. Оказывается,  бедную  отправили  в  дом  престарелых,  где  она  до сих  пор  и  живет. Еще  посещает  меня  два  раза  в  неделю,  приносит  еду. Бедная  свою  пенсию  тратит  на  меня. Только  она  верит,  что  я  жив  и  здоров.
В первые  дни  моего  приезда  я  посещал  её  и  подбадривал,  говоря,  мол,  не  расстраивайся,  мамань,  всё  будет  хорошо. Вот  пойду  в  банк,  получу  кредит  и  открою  фермерское  хозяйство. Заработаю   приличные  деньги и  верну  наш  дом,  и мы  купим  новую  машину. Бедная мама  плакала,  мол,  зачем  мне  дом  и  машина. Самое  главное,  ты  вернулся  с  того  света  живым  и  здоровым,    сынок. А  я  решил  всё-таки  пойти  в  банк,  чтобы  получить кредит  и начать всё  сначала. А  что  случилось  в  банке, Вам  известно. После  всего  этого  я  сам  стал  сомневаться  в том,  что  я  живой. И  чтобы  не  раздражать  население,  пришел  сюда  и  поселился,  словно  джин,  в  дупле   вон  этого  тутового  дерева. Кто  знает,  может,  я  на  самом деле  не  живой,  то  есть  покойник. Может, после  смерти  человеку кажется,  что  он  живой,  и  он не  помнит,  когда, каким  образом  и  где он умер. Если  учесть,  что покойники  могут  общаться   только  с  покойниками, то не  трудно  догадаться,   что  Вы  тоже  из  числа  тех,  которых  нет в  живых  – сказал  Поэт  Подсудимов.
Услышав всё  это,   Сарвигульнаргись  снова  начала  смеяться.
– Да  не  пугайте  меня,  товарищ  мертвец. Мертвецы  не  чувствуют  боли. Давайте-ка,   я  Вас  проверю – сказала  она  и,   держась  за  длинные  волосы  поэта  Подсудимова,   начала  дергать.
– Ой,  больно! Что Вы делаете,  ей  Богу, отпустите! – взмолился Поэт  Подсудимов.
Сарвигульнаргись  отпустила  его  волосы.
– Ну  как,  Вы  живы?! – спросила  она,  смеясь.
– Даааа, действительно. Оказывается,  я  еще  не  помер – сказал Поэт  Подсудимов.
Потом  вдруг  схватился  за  волосы  Сарвигульнаргис  и  начал крутить их.
– Позвольте  мне,  ханум, проверить  Вас  тоже. Мало  ли  что.  А  вдруг  Вы  окажетесь живой  покойницей – сказал он.
– Ой, что  Вы  делаете,  Поэт  Подсудимов-ака! Отпустите! Больно  же! – закричала Сарвигульнаргис,  искажая  свое  лицо от  боли  и  смеясь  одновременно. Поэт  Подсудимов  протянул женщину  к  себе и крепко поцеловал  её  в  губы. Сарвигульнаргис  попыталась   сопротивляться,   но сильная  рука  Поэта  Подсудимова,  которая  держала  её  за  волосы,  не  позволяла  ей  вырваться  из  его  объятий. Когда  Поэт  Подсудимов  отпустил  её  волосы, она  резко  выпрямилась  и так  дала  ему  пощечину,  что  от  удара  из  глаз  Поэта  Подсудимого полетели  сине-зеленые  искры.
– Дурак! Как  Вы  посмели, бесстыжий! – сказала Сарвигульнаргис  в  ярости  и,   развернувшись, побежала в  сторону полевого  стана. Она  бежала  и  плакала.
Поэт  Подсудимов,  ощупывая свое  лицо,  не  знал,  что  делать.
– Постойте, Сарвигульнаргис! Я пошутил! Да что Вы  шуток,  что  ли,  не  понимаете?! Остановитесь! – крикнул  он  вслед Сарвигульнаргис.
Но  Сарвигульнаргис  не  остановилась. Наоборот,  побежала  еще  быстрее.
Поэт  Подсудимов  понял,  что  бежать  за  ней  бесполезно, и что он  совершил глупую  ошибку.