( рассказ )
« Предатель – человек, который предал, предаёт кого или что-нибудь; изменник, обманчивый, коварный, таящий в себе что-нибудь неприятное», – читаю в Толковом словаре русского языка, может быть, о самом мерзком слове «предатель».
К чему это я? А всё к тому, что вокруг происходящее душу изъедает, подтачивает, будто черви внутрь заползли – грызут и грызут… Только это я о себе. Тебя-то, мой читатель, это, может, и вовсе не касается… Дай Боже тебе света и радостей земных.
Наконец-то пожаловали к нам первые тёплые весенние деньки. И скамейки во дворе заняты моими добрыми знакомыми – народ приятный, душевный, а уж сколь на своём веку повидавший да испытавший…
Не часто, а точнее, изредка вливаюсь я в их среду. А стоило бы и почаще: есть что послушать да и обмозговать. Подхожу, приветствую, слушаю. Молча присаживаюсь на краешек скамейки, стараясь своим появлением не отвлекать добрых людей, возможно, от самого важного. Толкуют они о предательстве.
– Родину сдали, Союз! Такое нам, прошедшим пекло Великой войны, в диком сне не
могло присниться! – сокрушался пожилой мужчина, фронтовик. – Теперь сдают
Россию – армию распродали (берите голыми руками нас, вековые вороги!).
Наказать ворюг некому! Они же – палачи своей земле.
А ещё пописывают теперь в книжках, что мы плохо воевали…
Нынешние вовсе не пойдут в бой, хотя такая необходимость приближается (вон до
персов-то – рукой подать). А мы отстояли Богом отведённую нам землю. Я попал в
Сталинградское святое сражение восемнадцати годков, в багровой волжской воде не
раз искупался, когда нас враг пытался столкнуть с берега – выстояли.
Я, лейтенант, и в штрафбате повоевал три месяца (полковника
куда подальше послал за неумный приказ). И тут немало клевещут. Так вот,
энкавэдэшников не было у нас за спиной! Да, мы, штрафники, были смертниками. А
разве на войне бывают «несмертники»? Искупил свою вину ранением. Вернули мне
и звание, и награды. Довоевал до Победы. А теперь – плохой я солдат. И кто
накажет нынешних расхитителй-предателей, клеветников вражьих…
– Успокойся, Петрович. Понимаем тебя. И мы, детьми хлебнувшие военного лиха,
видим сегодняшнее зло, – прервала старого воина наша Макаровна. – Хочется
верить: прищучит ворюг наш главный-то. А нет – так и Бог ему судья. Народ-то
верит-верит да и замахнётся. Только того не хочется, когда свой на своего…
Я вот вам поведаю про своего семейного предателя, что никак не
меньше душу изъедает. Зятёк отчалил к другой, оставив мою дочку с сыном-
инвалидом, которому уже пятнадцать лет, а он не ходит, не говорит…
– Это как же так? – не выдержала Максимовна.
– Вот так. Сказал, что устал, сердце не выдерживает такой картины. Сам сотворил
такую «картинку» - инвалида – и на волю. И как теперь мы? Вот таких в штрафбат
бы отправлять, чтоб мужиками становились. А то так – не муж-муженёк, а всего
лишь… чего-то мещок, – заключила Макаровна.
– Раз уж пошёл ныне разговор об изменниках, и я выскажусь про своё родственное
горе, – начала Максимовна. – Есть тут у меня родственнички, такие милые да
ласковые были, пока у меня копейки водились. Кончились мои копейки – забыли,
что я им, родственникам, тётя. Давно их не вижу. Горьковато как-то на душе.
Тоже запашок предательства, который ни дневной, ни ночной ветерок не относит…
А недавно вот ко мне подруга юности заявилась. Я всегда
друзьям-то рада. Знаете, не имей сто рублей, а имей… Утром проснулась –
подружки нет, нет и рублей пенсионных…
И тогда я сказала миру: нате мои сто рублей, но избавьте от друзей.
– Предательство – оно ведь многолико. И может быть, самое страшное – когда
предают дети родителей, – не выдержала всё молчавшая Ивановна. – И такие там
хитросплетения, что никакие суды не вынесут справедливый вердикт (уверяю, как
бывшая судья). Помню одно своё заседание, где сын у отца родного отсуживал
часть дома, вся площадь которого – двадцать деревянных квадратов (в тот день у
меня и случился первый инфаркт…). Оба после продажи этих метров оказались на
улице: на полученные доли ни тот, ни другой обресть крышу не могли – сгинули
по отдельности…
– Мой сын вот уж много лет меня, одинокого, не навещает, хотя, слышал я,
приезжает сюда к друзьям, – еле слышно промолвил Петрович.– Да пусть его Бог
его хранит. А мне уж немного…
– … пусть хранит. Да Бог ему на старость ад земной устроит за отца-то, –
вставила Макаровна.
– А ты что обо всём этом думаешь? – обратилась ко мне Максимовна. –
Не обмолвишься?
– … порой кажется, что у этого чёрного коварства я – адресат № 1, кроме боёв
Петровича и воинов наших... Они выстояли, чтобы и я … – только и выдавилось в
ответ.
… Двор вдруг накрыла тишина, та глухая тишь, нарушить которую – кощунство. Встать бы, уйти, да ноги не слушаются. Глаза невольно поднимаются к небу, моля о пощаде всех нас…
23.04.2013