Никто из нас, понятно, в это не верит. Никто. Все прекрасно понимают, что это дань традиции, не более. Мне иногда кажется, что наши предки, придумавшие обряд, тоже не верили. Просто решили обставить это дело поторжественней. Я их понимаю. Играть так играть. Что для нас может быть важнее игры? Это наша гм… профессия.
Ну и, как полагается профессионалам, мы вживаемся в игру только отчасти, сохраняем долю здорового неверия. Потому что истинный мастер всегда мыслит критически. Позитивное мышление – удел самоучек и дилетантов.
Тем не менее, к обряду мы относимся с максимальной серьёзностью. Традиции надо уважать, скепсис тут неуместен.
По правде сказать, лично мне совсем не сложно бывает проникаться патетикой момента. И это, как ни парадоксально, - опять-таки отпечаток профессии. Сентиментальность, лупись с неё эмаль…
Честное слово, всегда что-то замирает внутри во время обряда. Вот как сейчас, когда инициируемый уже разложен на крышке сундука. Руки раскинуты. В левую ладонь ему кладут пёстрый лоскут, в правую – зёрна трёх злаков. Одна нога в чёрной суконной пантуфле, в носок спрятана монета. Вторая боса и подогнута, как на карте. Аркан «Повешенный» - родовой знак всех марионеток. А у нас, тростевых, - «Правосудие».
Но сегодня мы инициируем марионетку. Ганса из спектакля «Пряничный домик.»
Продолжим. Итак, левая нога подогнута, к ней привязано птичье перо. В головах лежит большая драгоценная пуговица из прозрачной зелёной пластмассы. Шов на груди надпорот, в прореху вложена записка со словом «Бецалель», написанным красной гуашью.
Вокруг Ганса стоят волхвы, образуя внутренний круг: Баба Яга, Бастинда, Виллина, Хоттабыч. И Ундина, само собой . Это её спектакль, поэтому именно она сегодня руководит церемониалом. А прислуживает ей, конечно, Гретель.
Ундина читает третью песнь из Книги Чучел. Рефрен повторяют сначала волхвы, а потом все мы, стоящие во внешнем круге: “Veni! O veni! Ad hоc corpus veni, o Anima!” И ещё раз все вместе, на вдохе: “Аnima!!!” Все, у кого есть колени, преклоняют их...
Так, теперь моя очередь. Сейчас объявят, и выйду. Накидываю овечью шкуру и жду.
Ундина подаёт знак. Гретель пищит: «Братья и сестры! Послушаем же проповедь маэстро Поросятого!»
Поросятый – это я. Выхожу горбясь и поблеивая, изображая бедную овечку, потом резко выпрямляюсь, сбрасываю овчину и во всей красе являю собравшимся хищную пасть свою: белоснежные трёхдюймовые клыки, между которыми болтается алый атласный язычище. Начинаю.
- Знавал я когда-то троих братьев. И построил каждый из братьев себе дом, и жил в нём. Первый выстроил дом из соломы. И явился я, и дунул, и улетела солома от дуновения моего, и не стало дома. Построивший же его бежал в страхе и укрылся в доме брата своего. А был тот дом из хвороста. Явился я и дунул, но дом хворостяной устоял. Тогда, разгневавшись, ударил я переднею лапою и лягнул заднею, и плечом налёг, и рухнул дом хворостяной. И оба брата бежали в страхе, и прибежали к третьему, жившему в доме каменном. И явился я, и дунул, и плюнул и лягал, и приналегал, но тщетно, тщетно… Тогда стал искать я пути тайного в дом тот из камня и нашёл, но в конце пути ожидал меня огнь испепеляющий. И бежал я, ошпарен будучи, бежал, причитая и воя. И нёсся мне вдогонку смех и топот зала. А братья в доме каменном спаслись от меня, и публика им аплодировала!
Истинно говорю вам, колллеги, таков удел всякой души, священной Анимы. Ибо тело человеческое – суть дом соломенный. Приидет Смерть и дунет - и дом сей быть перестаёт, а душа бежит к сестре своей, в дом хворостяной. Наши с вами тела, коллеги, наши ткани, папье-маше, дерево, керамика и полимеры – вот хворостяные дома души. И ныне мы встречаем прибытие в дом сей брата нашего Ганса.
Ныне соединяются две части триединой Анимы, многие сезоны пребудет она в сосуде сём, не страшась стука сосновой доски над собою и многократно восставая из ящика для новых и новых представлений.
Битте ком, брат Ганс! Битте ком, бьенвеню, велкам! Будь с нами долго!
Ибо дыханью Смерти нас не разрушить, мы поддаёмся только механическому повреждению. Но когда, в конце концов, мы износимся, порвёмся и поломаемся, то душа наша спасется, перейдя в чертоги каменные, упорхнёт вкушать горниие эфиры синематографа на священной горе Хулевут. Там, воистину там, братья, обретает Анима единство и спасение от Смерти, и бурные, продолжительные Аплодисменты!
Dixi!
Пока я говорил, Ганс потихоньку начал шевелиться. И как всегда, я подгадал, чтоб на финальной реплике инициируемый встал.
- Где я? - прошептал он испуганно – Что со мной? Где мама?
Это стандартная формула. Так полагается говорить, изображая, как будто душа в первые моменты ещё якобы помнит свою прошлую жизнь. Не сосчитать, сколько раз я слышал эти слова в конце обряда. Но что ж я так волнуюсь каждый раз? Что ж так волнуюсь, жёваный картон!
Автор иллюстрации Саша Ивойлова. Работа сделана для сборника "Заповедник сказок"