Это был жаркий день одиннадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Сто двадцать третья мотострелковая рота возвращалась домой из Берлина. Эйфория от победы еще не прошла , но у каждого были свои взгляды на будущее. Одни мыслями были уже дома. Вторые, давно не получавшие писем от родных, домой ехать боялись. Ну а третьих ждали очередные бои, очередная война, только на этот раз с Японией.
-Утомлённое солнце... - напевал рядовой Николов
-Да хватит уже петь. Тем более это. Мы же не на танцах, да и баб тут нет. - негодовал Кошкин. - на случай победы мог бы и что-нибудь весёленькое в репертуар внести.
-Да ладно уж, пусть поёт. Поёт то душевно! - вступился за Николова младший сержант Микоян. - вот у нас в Ереване...
-У тебя еще остались истории про Ереван? - с иронией обратился к Микояну капитан Смирнов.
-Конечно товарищ капитан! Сколько угодно!
-Кстати, товарищ капитан, победить мы победили, а отметить, так и не отметили! - Николов перестал напевать, заевшую в его голове песню. - нехорошо получается как-то.
-Дома отметишь. У нас тут строгий учёт, знаешь ли.
-Ну хотя бы фронтовую соточку. - попросил Николов.
-Нет. - строго ответил капитан.
Прошёл день. Смеркалось.
-Когда следующий привал, товарищ капитан? - поинтересовался рядовой Разуменко.
-Скоро. А если быть точным, то через полчаса устроим.
Мысли о привале радовали уставших солдат. Заслуженный за день отдых, это единственное о чём они сейчас думали. Но внезапно, проходя мимо разрушенных железнодорожных путей, они почувствовали тот самый запах, который знаком любому русскому человеку. Запах, о котором они так мечтали и который согревал их душу перед тяжёлыми боями.
-Ребята! Спирт! - Крикнул Николов. Он вприпрыжку метнулся к путям и через тридцать секунд выкатывал оттуда бочку с вожделенной жидкостью. На бочке красовалась свастика и были написаны непонятные слова на ненавистном советскому человеку языке. - Товарищ капитан, разрешите обратиться!
-Погоди, погоди. Ты хочешь взять её с собой? Ты же даже не знаешь, что там внутри! А вдруг проклятые фашисты оставили нам там отраву? А?
-Не может быть, товарищ капитан! Это просто спирт, который фрицы оставили удирая от нас. Да и мы все просим, поймите нас. Нам тоже нужен отдых. А если не верите, можете попробывать. Ну за победу то не грех и выпить, в конце концов.
-Нет, я пробовать не буду. Ладно, можете оставить. Но если что, пеняй на себя. - снисходительно разрешил Смирнов. Он понимал, что солдаты этого хотят и будет не правильно запрещать победителям отмечать.
-Так точно товарищ капитан! - Радостно отдал честь Николов.
Вечером солдаты откупорили бочку и разливали спирт по своим фляжкам, разбавляя его небольшим количеством воды.
-Ну давайте братцы, за победу! - поднял тост один из солдат.
-Товарищ капитан, не желаете присоедениться? - предложил Микоян Смирнову.
-Ладно давайте, у меня тут еще своего осталось.
Вообще капитан не пил. Этим и выделялся в своём колхозе, в котором был председателем. Он был ярым коммунистом и не верил в бога. Совсем. Чем как бы опровергал знаменитую фразу, об атеистах и окопах, которой никогда не слышал. Но в самый трудный час приходили на помощь фронтовые сто грамм, из которых он обычно употреблял меньше половины, так как вкус водки ему был противен. Он достал свою фляжку, на дне которой еще бултыхалось чуть-чуть прозрачной жидкости.
-Товарищи, товарищи! Минуточку внимания! - громко сказал Смирнов и поднял фляжку, собираясь произнести тост. - Война закончилась, начинается мирная жизнь! Совсем скоро, мы будем в Дрездене, где сядем на поезд и разъедемся по домам. Врядли мы когда-нибудь еще встретимся. Но я хочу, что бы вы знали, я горд за то, что мы с вами сделали. Я горд, что знаком с вами и что воевал с вами плечом к плечу! Я никогда вас не забуду! За Победу, товарищи! Ура!
-Ура!!! - пронеслось громогласно по округе.
Допив остакти из фляжки, Смирнов отправился отдыхать. Солдаты продолжали праздновать. Капитан еще пару раз за ночь вскакивал от радостного "Ура". Эти крики напоминали ему об атаке. Но осознавав, что война кончилась, он снова укладывал свою голову на вещмешок. - "Пусть радуются, пока есть возможность" - думал он и с улыбкой на лице засыпал.
Капитан проснулся ближе к обеду. - "Чёрт побери, проспал" - мелькнула мысль в его голове. Ещё его смущала мрачная тишина. - "Спят...Ну что же".
-Рота подъём!
Но рота лежала. Не было ни храпа, ни типичного посапывания. Просто молчание.
-Эй, вы слышите?
Он подошел поближе и то, что он увидел подвергло его в шок больше, чем ужасы войны. Рота лежала как попало. Лица и тела солдат были скорчены какой-то невыносимой болью. Некоторые держались за животы, повсюду была кровавая рвота.
-Братцы, братцы! - метался от солдата к солдату Смирнов. - Вставайте! Мужики, вы чего?! Вставайте, мужики.
Но никто не шелохнулся. Девяносто четыре трупа, вот всё что осталось от победителей. И тут он увидел пустую бочку. Капитан все осознал. Он взял свой "ТТ" и всадил обойму в проклятую свастику.
-Скоты! Мы вас победили! Как?! Почему?! - кричал он - Знал же, я же знал, что здесь что-то не так! Ой горе мне! Ребята! Ребята вставайте! Пожалуйста!
Ребята не вставали. Капитан уже представлял, как его ведут на расстрел. Как его все называют "сволочью", "врагом народа". Как его семью презирают в его родном колхозе. Он сел на землю и обхватив голову руками разрыдался. Говорят, что мужики не плачут. Ерунда это. Хотя назвать плачем то, как раскаивался отчаявшийся офицер, потерявший без боя всю роту, никак нельзя.
-Это я виноват, это я виноват. Не сберёг. За что?! - вслух рассуждал он. - Позор, какой позор...
И не найдя выхода, он вставил в "ТТ" один патрон, извинился в уме перед всеми своими знакомыми, вставил дуло в рот и нажал на курок. Проклятая фашистская железная бочка из под технического, ядовитого спирта зловеще поблёскивала на солнце.
Из сто двадцать третьей мотострелковой роты, которая брала Берлин не осталось никого.