Тусклый желтый свет от фонаря даже не достает до аллеи. Его пятна небольшими блюдцами разлеглись на дороге, наполовину закрытой нестриженным кустарником давно отцветшей акации. Хм, все здесь состарилось! И дорога, и аллея, и дом, из окон которого также тускло падает свет на траву, закрывшую своим обилием старые клумбы.
Вот здесь, когда-то цвела роза. Нет, нет, шиповник. Точно, колючий шиповник. Его почки мы с пацанами иногда растирали в пальцах и кому-нибудь из своих друзей совали за пазуху. Да, да, а потом смеялись, когда он чесался и гонялся за нами.
А здесь, пожилая женщина растила незабудки, поливая их в летние вечера. Там, хризантемы, которых давно уже нет, вместо них сухая трава.
А вот у того дома всегда росли бархатцы. Их темно красные цветы с золотистыми краями, почему-то отталкивали у меня желание их сорвать. Не знаю почему. Наверное, потому что казалось, эти цветы созданы только для клумб, а не для подарков девчонкам. Девушке можно подарить розы или астры, сирень, но это уже нельзя было бы сравнить, как с признанием, что понравилась, а так понарошку. Можно конечно преподнести и букет из маков с ромашками, но тогда это будет совсем не то, детство. А мы уже считали себя взрослыми. Подумать только.
Юность. Мы тогда, даже не понимали, что такое старость. Город цвел, как и мы, четырнадцатилетние пацанята, боявшиеся на своих сверстниц, при друзьях, смотреть в открытую. Да, да, а только так, незаметно, исподлобья, искоса. А вот Гошка, из соседнего двора, был старше нас, намного. Пришел из армии и сделал предложение девчонке из нашего дома, Люсе, в которую мы все были влюблены. А она взяла и согласилась.
Нас он на свадьбу не пригласил, а только тех ребят, что постарше. Мы им завидовали. А когда Витька предложил в палисадниках нарезать цветов и принести их на свадьбу, без приглашения, мы его поддержали, и как оглашенные бросились по улице, ища цветы.
Но, опоздали, все они уже были срезаны, и у того дома тоже, те самые бархатцы, которые я думал, что созданы только для клумб. Так и остались мы тогда, сидеть у вот этого дома, на каменном заборе, с завистью смотря на открытый балкон из которого лилась веселая музыка и кричали люди: «Горько».
А вот и этот забор. Он совсем развалился, такая судьба, похоже, в скором времени ждет и этот дом, подумал я, рассматривая широкую трещину, располосовавшую старый дом из ракушечника. Посмотрел вверх, на второй этаж, трещина туда еще не добралась, значит, жизнь у дома еще не окончена. И замер, увидев раскрывшуюся дверь на балконе, выплеснувшую на улицу шум праздника с криками «Горько».
Удивительно, вроде свадьба идет в той квартире, а по тусклому свету из окна, идущему, скорее всего, от вдали стоящей настольной лампы, даже не верится, что в ней присутствует то торжество. Прислушиваюсь, улавливаю какие-то нестыковки в звуках, словно занесены они на магнитную ленту и местами, то растягиваются, то ускоряются. А-а, так это торжество не сегодняшнего дня, и сколько лет оно прошло назад, знают только хозяева той записи, того балкона.
...Они, мужчина и женщина, вышли на балкон и упершись на его узорчатую решетку, вылитую из чугуна или железа, прижавшись к друг другу слушают "свой праздник".
Я, как зачарованный, стоял на аллее внизу, и, затаив дыхание, рассматривал их. Как-то громко забилось сердце. Неужели это те самые Гоша и Люся? Неужели сегодня тот самый день, когда у них тридцать пять лет назад, была свадьба? Да, да.
- Гоша, - неожиданно воскликнул я.
Мужчина кажется услышал меня и что-то спросил.
- Люся? - воскликнул я.
- Да, да, - откликнулась женщина.
- С юбилеем вас! - и сам не понимая почему, быстро пошел к той самой клумбе с бархатцами, которую помню с детства, прося Бога сохранить её.
…С дрожью в коленях поднимался по лестнице на второй этаж, неся впереди себя букет бордовых с золотистой раскраской цветов.
Дверь отворилась и, позабыв, что хотел сказать, не стесняясь слезы, протянул Люсе с Гошей несколько цветков бархатцев:
- Вы, наверное, меня уже не помните. Это было так давно, я жил здесь, - тараторю без умолку хозяевам. - Меня зовут...
И они вспомнили!...