Поплевав на ладони, он занёс топор над её тонкой белой шеей.
– Не-ет! – закричала я.
Но было уже поздно…
Родились они в марте на рассвете.
– Иди, хозяйка, принимай приплод! – разбудил меня «жаворонок»-муж. – Тройня нынче!
Я ринулась за ним в хлев.
Наша старая коза Роза, лёжа на объедках сена, скользнула по мне измождённым взглядом. Рядом с нею покачивались на тонких ножках два белых козлёнка. Они уже обсохли и пытались найти сосцы. Третий лежал поодаль и помекивал. Я погладила Розу и взяла на руки малыша.
– А что же этого не оближешь? – протянула его Розе. Однако та, вскочив на ноги, выставила рога. – Вот это да…Не нужен?
– Разберутся, – сказал муж. – Наведи ей пока водички сладкой. Да молозиво сцедим парнишке, хватит на всех…
Я вернулась с ведром и, пока Роза пила, гладила её по длинной исхудалой шее. За шесть лет тройни у неё не бывало, и я догадывалась, как животинке нелегко. Теперь она мечтала отдохнуть и увёртывалась от малышей.
– Не пускает ведь, гляди!
Тогда муж взял её за рога, а я стала подсаживать к соскам козлят. Они неумело тыкались в материнскую грудь и то и дело теряли её: ножки ещё плохо держали их на земле.
– Ладно, давай эту, – муж провёл крупной ладонью по слабой малышке.
Я поднесла козочку к мамке, но Роза опять вдруг заняла оборону. Стало понятно:
не подпустит – третий лишний.
– И что делать? – растерялся муж.
– Брать домой.
– Кормить из соски?
– А что? Не мы первые.
– Смотри, – сказал он, – тебе решать.
– Милочка ты моя, – погладила я козушку и чмокнула в белый носик.
Случись так, что слабым родился бы козлик, не миновать бы ему топора в тот же день. Лишаться же козочки было жаль: мы намеревались готовить Розе смену, и то, что нам были посланы сразу две девочки, было большой удачей.
Мы отгородили Милочке место за русской печкой, настелили сена. Как ребёнок, несколько раз в день она забиралась туда спать, в остальное же время стучала копытцами по полу, играя с нашим сынишкой. Ножки её, поначалу разъезжавшиеся на половицах, постепенно обрели уверенность, и голосок звучал всё громче и настойчивей, когда я опаздывала с кормёжкой.
В первую неделю мне удавалось утром опередить находившихся в хлеву малышей и отдоить немного материнского молока Милочке. Но брат её с сестрою росли не по дням, и вскоре пришлось отправиться за молоком к соседской корове. На нём я и сварила Милочке первую кашу.
То ли манка пришлась ей не по нутру, то ли переход к новой пище случился резко, но козочка заболела. Её желудок отказывался принимать что-либо, и каждые полчаса я вынуждена была подтирать за ней пол.
– Ты ей рисового отвару сделай!
– Зверобойчиком попои!
– Калгана вскипятить надо!
Советы сыпались со всех сторон, но ничто не помогало, и Милочка таяла на глазах. Подросшая было за неделю, она как бы сжалась и усохла, а уши у неё повисли, словно лепестки. Она перестала бегать за мальчиком, целые дни простаивала возле печки, прижимаясь боком к тёплым кирпичам, и в животике у неё по-прежнему бурлило и урчало. Приходя в хлев, я ревностно оглядывала рослых весёлых козлят – они были на зависть пушисты и белоснежны, тогда как Милочка со своим мокрым грязным задиком вряд ли вызвала бы тёплые чувства в ком-то, кроме меня. Зачем-то вспоминались брошенные родителями или осиротевшие ребятишки.
Но Милочка была любимая и желанная! Словно собственного ребёнка, две недели я выкармливала её из соски, прибавляя на бутылочке деление за делением. Ради неё я простаивала у плитки над кастрюлей, сочиняя витаминные кисели и другие отвары без молока. Из-за неё я вскакивала ночами по первому «М-ма!», чтобы убедиться, что всё в порядке и животное дышит. Неужели теперь, на полпути, взять и отказаться от борьбы?
– Надо к специалисту, – неуверенно сказала я, сознавая, что в кармане пусто. – Может, сжалится и посмотрит её в долг?
Муж пожал плечами – он во всём оставлял последнее слово за мной.
Мы отправились с сынишкой в село искать ветеринара. Прежний вышел на пенсию, а нового мы в глаза не видели и не знали его квартиры.
– И зря сходишь, – остановили меня бабы. – Молодой, говорят, да ранний, своего не упустит.
– Дак расценки…
– Какие расценки в наше время?! Да ещё в долг?! И не надейся!
Оставался последний шанс – зайти за советом по старому адресу; как-никак, этот человек в детстве с моим отцом вместе учился.
В доме соблазнительно пахло чесноком. Юрий Петрович обедал. Кивнув, он, не переставая двигать ложкой, другой рукой выдвинул ящик стола, достал конфету и протянул сынишке.
– На!
Затем поднял взор на меня. Я кратко изложила суть дела. Хозяин наморщил лоб, копаясь в давних знаниях.
– А который раз она ягнилась?
– Да не старая больна, а козочка, – повторила я, чувствуя, что надежды мои улетучиваются. Вспомнилось вдруг, как недавно собаки загрызли на привязи первую Розину дочку. Она мучительно, с криками умирала потом в хлеву, и вызванный нами Юрий Петрович, осмотрев глубокие кровавые раны, так же серьёзно нахмурил лоб и спросил участливо:
– А сладкой водички давать не пробовали?
Я не поняла тогда, чем она могла бы помочь искусанной козе, но уточнять не стала.
И теперь, глядя на старого усталого человека, я уже знала, о чём он спросит. Так и случилось.
– А водичкой сладкой не пробовала?
Сглотнув смех со слезами, я поспешно откланялась: непременно попробую!
– Ну, и как – сейчас или позже? – спросил муж, прояснив ситуацию.
– Давай с утра, а? Недолго ведь, успеем…
– Как скажешь.
Вечером я взяла с горячей плиты воды, развела в тазике и поставила в него Милочку. Та задрожала от тепла и тревоги и рванулась прочь, но я удержала её тщедушное тельце. От влаги косточки на нём обнажились и выступили, обнаруживая крохотный жалкий скелет. Завтра… Я наконец-то высплюсь и сяду за дела. Не надо будет больше бесконечно варить да остужать, варить да остужать кисели и каши, не надо будет вскакивать по ночам и выпускать козу поразмять ножки. Да и дом из запашистого хлева опять превратится в человеческое жилище!
Я намывала козью шерсть детским душистым шампунем, затем сушила её, прижавшись с Милочкой к печке, и тихо плакала.
А затем всю ночь я, вздрагивая, просыпалась и вновь погружалась в кошмар. Под утро привиделось, как муж, поплевав на ладони, занёс топор над тонкой козьей шеей.
– Не-ет!! – закричала я и проснулась.
– Ты чего? – склонился он надо мной.
– Где Милка? – еле выговорила я. – Уже всё?!
– Уже всё…
Он молчал мучительно долго, пряча от меня глаза…И вдруг улыбнулся:
– Проходит всё у неё! Посмотри.
Он поднял с пола и развернул передо мной на ладони мелкие светлые комочки, отдалённо напоминавшие взрослые козьи горошины.
А потом незаметно пришло и шестое мая, Егорьев день, в который у нас до сих пор благословляют скотинку на спокойный пастбищный период.
После полуночи, когда сосны за дорогой и небо уже потемнели, а мы задремали, под окном раздалось постукивание палкой в стену дома и следом женское пение.
– Встань, встань, хозяюшка, встань, пробудися, Егорию помолися!
Я поднялась, с замирающим от сладкого волнения сердцем накинула халат и стала складывать в карманы заранее припасённые на этот случай дары.
– Батюшка Егорий, Макарий преподобный, спаси нашу скотинку, всю животинку, в поле и зА полем, в лЕсе и зА лесом, – пели четыре женщины, и я в проёме штор на фоне так и не угасшего весеннего неба угадывала их силуэты и даже цветастые платки. –
Лешному зверю пень да колода, по-за морю дорога. Петушок, топчися, курочка, несися, хозяйка, раздобрися! Дайте яичко Егорию на свечку, дайте другое за наши труды, за егорьевские, за макарьевские!
Тут надлежало выйти, я отворила дверь на улицу и с поклоном добавила в предложенную мне корзину с яйцами и сладостями своё благодарение.
– Спасибо, хозяйка, на добром слове, на святом подаянье! Дай тебе Бог подольше пожить да побольше нажить!
И гостьи удалились в ночь – впереди было ещё много не обойдённых дворов.
А утро выдалось румяное, по-летнему тёплое и тихое.
Мы отворили двери хлева и веточкой вербы нежно стеганули Розу. Она позабыто заозиралась, выскочила на приволье и замерла, приметив метнувшихся к ней козлят. С месяц уже те жили врозь с матерью и пили из тазика разбавленное водою молоко: таким образом мы выкраивали его себе на кашу. Вместе с Яшей и Белочкой тянула пойло и Милочка, по теплу переведённая из дома к сородичам. Только если они неслышно и аккуратно цедили жидкость сквозь зубы, то Милка по-прежнему шумно сосала её через соску, которую мы торчком выставляли со дна тазика.
Теперь же, завидев мать, пара козлят с налёту ринулась к её животу. И – напоролась на выставленные рога… Роза делала круги вокруг себя до тех пор, пока дети её не угомонились и не стали тыкаться носом в первые зелёные ростки. Тогда и она склонила голову в поисках весеннего лакомства.
А Милочка, матери не знавшая, но рога запомнившая, неотступно скакала за нами, не ведая, что был на её коротком веку миг, когда она была на волосок от гибели.
Да и мы-то сами допускаем ли такое, когда земля доверчиво обнажает из-под снега свою душу навстречу новому кругу жизни?
2000 год