Жила-была одна сказочница.
И решила она однажды сочинить сказку о самой себе.
Взяла лист бумаги, перо и вывела:
Жила-была одна сказочница.
Поставила точку и задумалась: « Что за странная присказка это « жил-был»?
Вот начинаешь рассказывать сказку и не задумываешься, почему так говоришь.
Ведь можно жить, а не быть. Как Гамлет.
Или быть, а не жить. Как тень его отца.
А жил-был, наверное, означает, что кто-то не просто существовал на свете, но и не вызывал никакого сомнения в этом своём существовании – ни у окружающих, ни у самого себя. Например, небесная корова Хатор или властелин кедровых лесов чудовище Хумбаба.
А я? Та, которая сомневается во всем и больше всего в самой себе, как я могу так уверенно утверждать, что я жила-была на свете?..»
Сказочница задумалась надолго, а потом зачеркнула написанное и вывела каким-то уже другим, уверенным почерком:
Жила-была одна я.
***
Итак, мой благословенный читатель, послушай обо мне.
Так получилось, что я всегда хотела искать чужие тайны и собирать всякие истории. Поэтому и стала сказочницей. Андерсен рассказывал, что он свои сказки не выдумывал. К нему они сами приходили, когда он по утрам садился за письменный стол, и сами себя рассказывали. А он лишь записывал услышанное, совсем как пишет школяр диктант на уроке.
И я тоже сочинить тоже ничего не могу сама. Зато могу внимательно слушать.
Вот, скажем, поймаю цикаду, посажу в клетку из стеблей молодого камыша, поставлю у изголовья и потом всю ночь слушаю её удивительные истории.
Про карликов, что делают в своих пещерах туфельки для фей, и про то, как первые люди упали на землю во время великого дождя, который шел без перерыва семнадцать месяцев.
Про далекие страны, откуда по весне к нам прилетают журавли, аисты и ласточки, и где тыквы вырастают такие большие, что тамошние люди прямо в них и живут, точно в домах.
Про дворец китайских императоров, в котором все из фарфора – и стены, и лестницы, и потолки, и про мировой ясень викингов, на ветвях которого сидят в вечной мгле наши души и жмутся друг к дружке, а согреться не могут.
И еще про то, как где-то за морями-океанами месяц-пастух пасёт кучерявых овец-облаков, а волк-ветер всё норовит их унести.
И про то, что ночь полна загадочных и прекрасных существ, которых нам не дано увидеть…
Наслушаюсь всего – у птиц, кошек, бабочек, цветов, облаков, а потом в спешке пытаюсь перенести на бумагу. Но обычно всё не так красиво и интересно получается. Как будто чего-то не хватает. Как будто воду в решете ношу. Теряется по дороге очарование. Может быть, потому что это чужие сказки, а мне нужно сочинить свою, неповторимую, ни на чью не похожую историю.
Можно всю жизнь расчесывать чужих детей, но чтобы пережить радость материнства нужно родить хотя бы одного своего.
***
А еще я часто размышляю над разными вещами:
Четное ли число звезд на небе?
Когда люди более счастливы: на заре или на закате?
Почему молния не бьёт в спящих?
Отчего у фигового дерева сок горький, а плод сладкий?
Почему Платон сказал, что Бог всегда занимается геометрией?
Может ли прекрасное быть лишено красоты?
Что читают в раю?
Скучно ли быть мертвым?
С какой скоростью должна лететь стрела по кругу, чтобы попасть в свой хвост?
Есть ли конец у смерти?
Но стоит мне нащупать какое-то подобие ответа, как тут же рождается два новых вопроса. Так Геракл рубил головы гидре, а у неё взамен срубленных вырастало по две новых.
***
Живу я в каком-то сонном захолустье, где нет ничего сказочного. Тут всегда непонятное время суток, года и эпохи.
Люди в нашем городе прячутся от ветра за каменными крепостными стенами, поклоняются огромному хрусталю, упавшему из космоса и пишут чернилами из каракатицы. Девушки ходят с серебряным колокольчиком на голой лодыжке, чтобы их красота была не только видна, но и слышна. А знатные мужчины надевают по праздникам начищенные до блеска латы, гладя в которые, как в зеркала, пудрятся и прихорашиваются их разодетые в пышный муслин жёны. Весь город – какое-то хаотичное нагромождение домов, лачуг, харчевен, цирюльней, живодерен, амбаров, пакгаузов, базилик, глиномялок и прочих зданий. По вечно мокрым мшистым булыжникам мостовых снуют туда-сюда горемыки и праздные балагуры, молчаливые погонщики мулов и задорные арлекины, старьёвщики, лакеи, угольщики, башмачники, форейторы, портные, проходимцы и пилигримы. А в речке, что течет через наш город, водится волшебный лосось мудрости. Если поймать и съесть его, исцелишься от всякой глупости. Но, судя по моим согражданам, никому до сих пор удача не улыбнулась.
В окрестностях за городом растёт дикая капуста, которая убегает от человека, точно заяц. И ещё дикий чеснок, который наоборот, может напасть. Чуть дальше, ближе к пепельным подножиям гор, в лесах обитают всякие сумеречные создания, старухи со змеями вместо волос, бесшумные ночные драконы, а по дорогам ходят темнозрачные странники в красных колпаках, потому что они их красят в кровь своих жертв. А есть ещё птицы-людоеды, которые строят где-то среди скал свой гигантский собор из человеческих костей. А ещё … В общем лучше далеко от городских ворот не заходить.
***
Вот эта маленькая комната под крышей, покрытой корой кипариса, и веранда, обвитая виноградом, и есть мой дом и обиталище. На окнах шторы из водяных трав, занавески из молодого бамбука и плетеные перегородки. Вот старинное медное зеркало на стене, карта древнего Коринфа и рядом пустой колчан. Кресло из тутового дерева. То тут, то там на камышовых половиках валяются венки из сухоцветов. На столе две раскрытые книги. Читаю обе одновременно. Одна – «История озера Чад», а в другой все страницы покрыты зеркальной пылью, поэтому, когда читаешь, за каждой строчкой видишь себя.
Я живу здесь уже целую вечность, и в этом лиловом сумраке мне иногда бывает таинственно и грустно, а иногда уютно и чудесно.
Волосы я расчесываю черепашьим гребнем и вплетаю в них лесные ландыши. На руках у меня вены цвета неба и кожа с оттенком красного дерева. Наверное, это от того, что я пью много чая из бузины.
А еще на ночь я ставлю на веранде ведерко теплой воды с травами, чтобы феи могли купать своих детишек. И иногда среди ночи слышу сквозь сон, как кто-то там плещется и смеётся тонкими голосами. Улыбнусь и перевернусь на другой бок, потому что подсматривать нельзя. Не любят феи этого. Дунут в глаза - и ослепнешь навсегда.
***
Так и жила бы себе невесть сколько, как ежевика под тенью миндаля. Но в один прекрасный день я бродила по предместьям вдоль реки в поисках новой сказки. И вдруг увидела странного молодого человека в камзоле из грубой оленьей кожи. Он перебирал гальку под ногами и повторял сам себе:
- Как удивительно! Как необычно!
- Что же тут необычного? – не удержалась и спросила я.
- Вот смотри: тут камешки лежат брюшками вверх. Обыкновенно это верный знак того, что здесь должно произойти какое-то чудо.
Глаза как фиалки.
Улыбается как солнце.
Заглянуть в такие глаза и поймать такую улыбку всё равно, что вдруг оказаться посреди цветущего майского сада. Говорят, что есть люди для пользы, а есть для радости. Этот был для радости.
Мне стало интересно, какой на ощупь. Захотелось его потрогать.
Взяла за руку. Оказался такой тёплый и мягкий. Поняла, что не хочу выпускать.
Сказала ему тихо:
- Чудо произошло только что. Пойдем…
Он послушно пошёл со мной под руку, чуть заметно подпрыгивая.
- Не обращай внимания. Когда я был маленьким, дразнил одного эльфа и он, разозлившись, выстрелил в меня из лука. Стрела попала в ногу, и теперь я на неё прихрамываю.
- Сказочник, - с улыбкой вздохнула я.