ДГ 17(7) Корни Боли 3
Есть такие минуты, когда тебе подвластен весь мир. Нужно только в это поверить, и найти ключи к заржавевшим замкам вопросов. Эти ключи всегда лежат в нас. Что мешает просеять хлам в душе, и найти ключи? Лень. А, осознав непреодолимость личной лени, остается только найти мнимые причины, по которым искать ничего не надо. Причины найти проще, чем ключи.
Неведомая сила внезапно бьет меня в грудь, я падаю, отлетаю от кровати, и ударяюсь об стену. Ларикс издает то ли крик, а то ли стон, глядя не на меня, а на дочь. Девушка начинает хрипеть, и ее лицо быстро синеет.
Ирис достает меч, и протыкает воздух над Иазой. Удивительно, но там, где сталь проносится раскаленной, яростной волной, из воздуха начинает течь черная жижа. Мать Иазы отскакивает, тяжело дыша.
Иаза перестает хрипеть, и отчаянно хватает воздух ртом. Мы с бароном Лио переглядываемся. Очень трудно сражаться с невидимым, бестелесным, уже набравшим огромную инерцию, нацеленным на то, чтобы отнять жизнь. И мы не можем этому помешать.
Никак не можем. В душе Ириса – ярость. Это Принц Гордыни. Тьмой тьму не поборешь. И тьма это знает, и сгущается вокруг моего супруга. Он машет мечом, отскакивая дальше к двери, мощный, как ураган, возможно, от безысходности.
Девушка снова начинает задыхаться. И та черная жижа, которая только что текла из воздуха, начинает течь у нее изо рта.
Дверь распахивается с разрушительной силой. С противоположной стены падает картина.
На пороге стоит Релемилл. Ларикс оборачивается, и бросается ему в ноги.
- Спасите мою дочь!!! – Кричит она.
Линн обходит женщину, и вглядывается в лицо Иазы. Удушье отпустило ее, и она замерла на подушках, устав от бесконечной, изматывающей борьбы. Борьбы, которая мучает тело, но никак и ничему не учит душу. Вот почему я здесь. Вот что нужно изменить.
- Я не могу спасти ее от самой себя. Это может сделать только она.
Глухое рычание тьмы так злобно, что пространство вокруг Релемилла искажается, и идет волнами, как круги по воде. Волосы у него на голове взлетают, как от порыва ветра, но Линн даже не меняется в лице.
- Секундочку. – Говорит он тьме. – Вернетесь добивать, если я не прорвусь через щит ее Гордыни.
И отступает не только все темное. Но и мучительный страх Иазы.
- Знаете, что у вас льется изо рта? Сладкий яд жалости к себе, юная леди! И знаете, что заботливо нашептывают вам вкрадчивые и ласковые голоса? Что вы - несчастная жертва, что с вами всегда все плохо обращались, Бог куда-то делся, мама недолюбила, молодые люди бросали, а папа ушел слишком рано! Все-то у вас в жизни плохо, и ничего-то вы не можете с этим поделать!
- Как вы смеете? – Отрезвев от этой речи, Ларикс подходит к Линну с расширенными глазами – то ли от изумления, а то ли от злости. – Моя дочь одержима демонами! Я думала, что вы – священник, который поможет этих демонов изгнать!
- А вы, моя дорогая, - Релемилл отстраняет мать Иазы также легко, как и неведомое, - держите обиду на свою мать, и думаете, что никто не догадается, что вы питаетесь этим ядом! Демоны, грызущие вашу дочь, отражают и это! Глядя на вас, она теперь считает, что обвинять близких– нормально!
Я подхожу к Линну, беру его за руку, и тут же чувствую его дрожь. Он замечает полыхающего синим и зеленым Робура, стоящего прямо перед ним, и теперь слышит все его мысли через меня.
- А вы, папаша, не смогли совладать с неуемной, нечистой любовью к дочери, и обиделись, что «стали ей не нужны»? И самоустранились в последней попытке причинить ей этим боль? Солнечный свет льется с неба, и касается нас, не волнуясь, нужен он нам или нет. Он знает, что если мы заслонились от него сегодня, то выйдем погреться завтра. Если вы уязвлены, что стали кому-то «не нужны», то разбирайтесь с собой, а не с ними!
Лицо Иазы светлеет, и она дышит ровно и спокойно, хотя молчит.
Легкий, мелодичный звон прерывает воцарившуюся тишину. Это позвякивают шпоры на сапогах Ириса, когда он возвращается с кухни со стаканом воды, и протягивает его девушке.
- А демоны? Когда вы будете выгонять демонов? – Слабым голосом сдавшегося человека говорит поникшая Ларикс.
- Выгнать за вас я их не могу. Не я их позвал, не мне их и выгонять. Однако, назвать и показать демонов мог и Домиарн. Меня вызвали затем, чтобы указать вашей дочери путь к спасению.
Я касаюсь плеча Линна, передавая ему безысходность кошмаров Иазы, ее боль потери мира в душе, прося дать надежду так, чтобы она поняла, что надеяться ей не на кого, кроме себя самой.
Ветер нездоровых, но сладких страстей врывается в комнату, и развевает занавески на окнах. Ларикс в ужасе пытается стряхнуть слизь, проявившуюся у нее на коже. Стряхнуть энергетические сгустки обид нельзя. Их можно только сознательно отринуть.
Мы считаем, что если обида – нематериальна, то можно упоенно сосать ее в душе, и никто никогда не узнает. А когда мир отражает нам глубоко скрытое, в виде грязи вокруг нас, в виде агрессии и потерь, то всегда можно притвориться, что это – случайность. Ведь грязи в душе не видно никому.
Барон Лио открывает окна, и на нас смотрит потусторонне-прекрасный лик луны. Ее лучи, полные первозданной чистоты, проливаются в многострадальную комнату долгожданным эликсиром понимания.
- Если ты сейчас станешь отрицать все, что я сказал, то ты умрешь. – Релемилл кладет руку на лоб Иазы, и она начинает плакать. – Покайся, но с умом. Не дай гордыне спрятать от тебя гниющие куски твоих страстей. Запиши все свои обиды на каждого молодого человека, и отметь, что тебя бросили по разным причинам, в каждой из которых разбираться надо отдельно, но никто никогда не оставлял тебя, чтобы просто причинить боль.
Лики тьмы, до этого страшные и неразличимые, складываются в лица тех, на кого эта семья держала обиды много десятилетий. В случае с Иазой – несколько столетий. Бедняга никак не может усвоить урок о страшной цене за это кажущееся удобным оружие против «несправедливого» мира.
Губы тьмы просят оставить Иазу и Ларикс наедине с лунным светом и Пониманием, и мы выходим на улицу.
С этой стороны дома почему-то идет дождь. Холодные капли жгут лицо. Все, что было во мне потаенного, выползает, взволнованное запахом чужих обид, и утаскивает в пропасть чернее, чем ночь вокруг нас.
Падение страшно, но неотвратимо. Там, внизу, на мокрых серых камнях, стоит мое слабое, оторванное от любви я, и радуется стремительности моего полета.
«Иди ко мне» - говорит слабый урод. – «Девчонка права. Она всего лишь обижалась на несправедливости! С тобой тоже поступили неправедливо! Обида – это способ защиты! Бескровной мести, если хочешь!»
Не хочу. Это ложь. Но я падаю, и больно ударяюсь об дно своей базальтово-непроницаемой души, полной слизи и смрада. И обида так сладка, и так хочется чувствовать себя «правым».... Несправедливость... Что это? Вот, нашел. Это наше неумение и нежелание узнать себя в зеркале событий.
- Спасибо вам большое. – Это Ларикс вышла на крыльцо, кутаясь в накидку от промозглости погоды. – Может, не надо было звать господина священника? Может, вы и сами бы справились?
Очнувшись, я смотрю в ее посветлевшие глаза. Дождь прекращается, и ветер разгоняет тучи.
- Приходя кому-то помочь, мы должны волноваться не за то, что встретим там, а за то, что принесем с собой. Я слишком темен и несбалансирован для работы по спасению душ. Но Робур сделал правильный выбор. Я – звено между болезнью и лекарем. Без меня вы не нашли бы Релемилла.
Мать Иазы кивает, и мы с ней переводим взгляды вперед. Линн стоит на дороге, и смотрит на звезды. Тьма выползла из дома, и свернулась комочком у его ног.
- Почему он может так четко видеть зло в душах людей?
- Потому что он смог увидеть зло в своей. Признание зла в своей душе, и готовность с ним бороться, делает тебя всевидящим и всесильным. – Я кладу руку на плечо Ларикс, и мы уходим в дом.