Часть 3
Богатые тоже плачуть…
Иван Иванович Семёнов, бывший замполит КГБ СССР, а ныне ярый поборник капитализма в Забубёнском районе Н-ской области РФ, сидел в мягком кресле под поясным портретом Арнольда Шварцнегера. За Арнольдом на том же гвозде и на всякий случай висел поясной портрет Ленина. Во всём остальном кабинет бывшего председателя горисполкома не изменился, а в приёмной по-прежнему грозно зыркала на посетителей всережимная Серпантина Серапионовна. Иван Иванович пытался протащить на это место с окладом двадцать четыре тысячи рублей свою любовницу Асю, но оппозиция Серпантины ему не уступила. Хорошо еще, в дела коммерческие не лезет. Впрочем, оппозиция - тоже люди, у них своя коммерция имеется. Тут они заодно, потому что и оппозиция, и не она имеет с одного корыта. Поэтому в данном вопросе с оппозицией всегда можно договориться. Не то что с некоторыми соратниками из отдельных коммерческих структур. И эти отдельные личности всё дело благородного начинания рыночной экономики так и норовят изгадить.
Во-первых, всякая собака (а ещё братья-демократы!) хочет оттяпать от сохранённого им, Иваном Ивановичем, горторга то скобяной магазин, то винную лавку.
Во-вторых, альтернативные коммерсанты под ногами так и крутятся. Вот тут бы их объединёнными горторговскими ценами и задавить, да сука эта, которая теперь горторгом заведует, совсем от жадности охренела. Это ещё хорошо, что народ терпеливый. Ты ему резиновые сосиски из просроченного итальянского собачьего корма, который в виде гуманитарной помощи в Россию поступил, а он - народ - в очередь, потому что на банках написано не по нашему, и хрен его разберёшь: для кошек эта дешёвая дрянь, для собак, или для всеядных российских пенсионеров, которым всё ладно, лишь бы за дёшево. Однако ж терпение тоже испытывать не стоит, потому что…
Иван Иванович недовольно завозился в кресле, то заглядывая в новомодный компьютер, то поглаживая телефон спутниковой связи размером с валенок. В это время дверь кабинета приоткрылась и в щель просунулась постная физиономия оппозиционной Серпантины.
- Иван Иванович, - сладким голосом пропела она, - к вам Раиса Матвеевна.
- Легка на помине, - недовольно буркнул Иван Иванович, имея в виду заведующую горторгом. - Зови…
- Здорово, мэр! - браво гаркнула дебёлая баба, вкатываясь в кабинет бывшего председателя горисполкома и дыша свежим коньячным перегаром. - Как сам?
- Твоими молитвами. - ядовито возразил Иван Иванович. - Ты что же это, сука, делаешь? Хочешь, чтобы конкуренты нас окончательно задавили?
- А ты не сучься! - огрызнулась хозяйка удемокраченного горторга и плюхнулась в кресло. - Авось не задавят… если ты им аренду по дешёвке отпускать не станешь.
- Да им любую аренду дай, они всё равно будут в выигрыше! - заорал Иван Иванович.
- Это как? - поинтересовалась Раиса Матвеевна.
- Молча! - завизжал пламенный демократ из бывшего КГБ. - Ты почём вчера в магазине "Всё для бани и для после неё" палёную водку толкала?
- Как всегда - по триста, - пожала мощными плечами Раиса и закурила натуральную гаванскую сигару.
- Кхе… Батюшки святы… дыми, ради бога, в сторону… По триста! От твоей водки что ни день - покойник, а конкурент, который на улице академика Сахарова точку открыл, по двести пятьдесят настоящей водкой торгует. Ась?
- Так напусти на него налоговую, - снова пожала плечами Раиса.
- Я напущу, - пообещал Иван Иванович, - но и тебе велю промеж дешёвой палёной водки настоящую пущать, а на всё цены на двадцать процентов сбавить. Усекла?
- Это с чего ты вдруг расхлопотался? - удивилась Раиса. - Алкашей пожалел?
- Пожалел! - снова завизжал Иван Иванович. - Ведь дай вам, паразитам, волю, всех моих избирателей на следующий срок перетравите.
- Ну, ладно, - подозрительно легко пошла на попятный зловредная баба, - пойду натуральной водкой по двести пятьдесят в убыток тебе торговать.
- Что значит - мне? - испугался Иван Иванович. - Кстати, ты не забыла, зачем приходила?
- Откат тебе, кормилец, приносила, - сладким голосом возразила Раиса.
- Так давай!
- Нетути. Пойдёт теперя на покрытие накладных расходов по сохранению для тебя твоего электората.
- А вот это ты брось, - запыхтел Иван Иванович, - потому что откат - это свято. Так что гони…
- А в задницу меня поцелуй!
С этими словами Раиса Матвеевна встала в позу и звучно шлёпнула себя мощной дланью по мощной заднице, обтянутой турецкими джинсами якобы от Версаче.
- Тьфу!
Иван Иванович зачем-то перекрестился и стал звать охрану. Электорат, конечно, следовало поберечь, но свои кровные из своего кабинета он выпускать не собирался.
Когда скандальная Раиса, подбив одному охраннику глаз, а другому свернув скулу, но отдав причитающееся мэру, таки отвалила восвояси, Иван Иванович снова уселся под Шварцнегером и пригорюнился. Ах, сволочи! На святое лапу задрать посмели. На откат самому мэру. Сегодня Раиса, завтра начальник милиции, послезавтра - прокурор. Дай им волю, совсем ссучатся. А позволь им делать всё по их бездарной жадности, то они эдак народ запросто приведут к локальному бунту. А ведь такой хороший народ, терпеливый, немножко угрюмый, но надёжно забитый. Мрёт себе от дрянной водки и поддельных лекарств, но на выборы ходит. В общем, всё бы хорошо, да среди этого народа завёлся один гад, литовец Тамбовского происхождения по прозвищу Забулдыгис Барзокукишыс. Этот сраный литовец ещё в 89 поменял букву "и" в последнем слоге своей несуразной фамилии на "ы" в пику правилам русского языка, а последнее время занялся, подлец, вредной агитацией среди местных вьетнамцев. Вьетнамцы вот уже десятый год якобы работали на Забубёнской картонно-ткацкой фабрике, а Барзокукишыс подбивал их отделиться от Забубёнского района и присоединиться к Южной Корее. При этом умный литовец планировал стрясти с властей Забубёнского района три миллиона долларов, которые якобы задолжали хозяева картонно-ткацкой фабрики вьетнамцам, которые якобы на ней работали, а на самом деле торговали всякой дрянью на забубёнском рынке.
- Сепаратист проклятый, - пробормотал Иван Иванович и потянулся к телефону, - три миллиона… Ничего, я найду на тебя управу.
Хачапур Ананасович Тер-Чебуреков редко спал один. А когда такое случалось, ему снились кошмарные сны из его недавней действительности, когда он работал специальным фотографическим корреспондентом в "Забубёнской правде". Вот и сегодня ему приснился очередной кошмар. Будто трясётся он в редакционном микроавтобусе в сторону завода хронических полимеров, чтобы заснять там свежую партию передовиков. Вот и нужный цех, сырой и тёмный, а перед Хачапуром суетятся цеховые начальники.
- Ударников, - лаконично роняет Хачапур и устанавливает штатив. Ударники мнутся перед Хачапуром, поправляя галстуки и монтажные каски.
- Улыбайтесь! - рявкает Хачапур.
Ударники морщатся.
- Шире!
Ударники обнажают зубы.
- Шире, болваны!
Ударники вовсю разевают рты.
Хачапур делает пару съёмок и сворачивается. Ударники продолжают стоять с вытаращенными глазами и разинутыми ртами.
- Захлопните рты, идиоты, я уже кончил…
Хачапур подсчитывает грошовый гонорар и что-то с арифметикой у него не ладится: он никак не может вычислить сумму премиальных за съёмку на вредном производстве. То у него с четырёх рублей семидесяти копеек основного гонорара получается процентных всего один рубль семнадцать с половиной копеек за снимок, то целых два, но с периодической дробью…
Проснувшись, Хачапур испуганно бормочет:
- Инч ара, инч ара, какой такой проклятый соцреализм…
Затем он полностью приходит в себя, вспоминает события последних дней, вскакивает с трёхспальной тахты и начинает бегать по шикарной спальной, задевая головой хрустальные люстры.
- Ах, какой проклятый соцреализм! Ах, какая подлая собака!
Хачапур изнывал от страха и гнева одновременно. Вот уже скоро год, как он бросил постыдную должность фотокора и на сэкономленные гонорары арендовал полуподвальчик. В нём бывший фотокор оборудовал кабинеты с будуарным интерьером, а на входе пригвоздил вывеску:
Городское реальное училище красоты и обоняния для благородных девиц.
Будучи классным фотографом, Хачапур путал кое-какие русские слова, однако в Забубёнске он оказался не одним таким знатоком русского языка, поскольку никто из коренных жителей ещё не подсказал ему, что обоняние и обаяние - не совсем одно и то же. Впрочем, не в словах дело, поскольку времена наступили горячие, народ бросился ковать деньги, пока они горячи, а Хачапур от них не отставал. Поэтому он арендовал не просто полуподвальчик, а полуподвальчик в таком удобном месте, откуда было рукой подать и до медицинского техникума, и до прянично-бубличного комбината, из персонала каковых Хачапурово заведение пополнилось первыми абитуриентками. Абитуриентки, надо сказать, попёрли валом, и не только из техникума и комбината. И если бы не ограниченная кубатура полуподвальчика, Хачапур принял бы всех негорбатых и нехромых желающих в возрасте от четырнадцати до пятидесяти лет. Однако полуподвальчик имел размеры восемь на шесть с половиной, поэтому пришлось учредить конкурсную комиссию в лице самого себя, самому экзаменовать и самому зачислять и отказывать. Экзамены были несложные, но утомительные. В иной день Хачапуру приходилось принимать до восемнадцати конкурсанток и десяти из них, по крайней мере, отказывать. Те, ясное дело, устраивали жуткие сцены с угрозами на предмет милиции. Хачапур чуть было не разорился, компенсируя провалившимся кандидаткам моральный ущерб польскими колготками в крупную дырку. Но потом, когда набор закончился, дела Хачапура пошли в гору. Благородные девицы города Забубёнска благородно позировали хозяину реального училища, в чём их когда-то мать родила, тот яростно щёлкал полуавтоматом и сам печатал цветные фото своих студенток. Часть снимков он затем отправлял в различные типографии, а часть - местным младобуржуям. Местные младобуржуи приглашались в качестве спонсоров благородного начинания и просто в гости. Типографии платили за фотографии мастера по его цене, гости не замедлили появиться, и Хачапур в два месяца заработал первый чемодан денег, набитый исключительно пятитысячными билетами. Когда Хачапур купил новый чемодан, его обложили налогом…
Инч ара, инч ара!
Какой налог, зачем налог? Он ведь не фабрику приватизировал, э? Он ведь бедных девушек учит красоте и обонянию, э! Себе в убыток, э…
Но налог - ещё полбеды: мэр города бывший коммунист и проходимец со стажем, такому можно дать в лапу, и он забудет про налог. Но что с этим шакалом делать?
Инч ара, инч ара!
Хачапур, мечась по спальной и звеня хрусталём люстр, с ненавистью вспомнил директора местного педагогического училища. Тот, прочухав выгоду Хачапуровского заведения, недавно подослал к нему своих пацанов с физкультурного отделения и через них в ультимативной форме предложил присоединить хачарпуровкий полуподвальчик к педучилищу в качестве подчинённого отделения игривой пластики. Самому же Хачапуру предлагалась должность декана новообразованного отделения. И не видать тогда Хачапуру второго чемодана с пятитысячными билетами, как своих волосатых ушей.
- Инч ара, инч ара! Какой такой чемодан с зарплатой декана, э!
Хачапур даже прослезился, качая кудрявой головой.
Раиса Матвеевна Мордюхина, в девичестве Упырёва, директор Забубёнского горторга, жила одна в трёхкомнатной квартире, набитой предметами современной роскоши вперемешку с откровенной мещанской халтурой. Цветной телевизор фирмы "Шарп" венчал полувёдерный графин в виде золотой рыбки с широко разинутой пастью. Возле телевизора стоял свёрнутый персидский ковёр. Стоил он дорого, но, по мнению хозяйки, не представлял собой никакой художественной ценности. Зато над шведской тахтой красовался третьесортный плюш, являющий неприхотливому взору звёзды на тёмно-синем небе, джигита с помятой физиономией, горячего скакуна с рахитичными ногами и восточную красотку, похищенную из переполненного гарема. Румынская стенка ломилась от изобилия хрусталя, бабушкиных слоников, увесистых томов про Анжелику и зефира в шоколаде. На стенке стоял тульский самовар. Рядом красовалась ваза из богемского стекла, набитая тульскими пряниками. Далее россыпью лежали апельсины и вобла. Хозяйка квартиры пребывала в самом дурном расположении духа. Она металась по своей продвинутой хазе и завывала голосом беспрецедентно грубым. Дело в том, что Раису недавно бросил её последний кавалер.
- У-ху-ху! - басила Раиса. - И на кого ж ты меня бросил, морда нерусская!
Кавалеров Раиса Матвеевна по известной женской прихотливости среднерусского направления норовила выбирать таких, чтобы были похожи на пламенных итальянцев. Но, поскольку таковые в среднерусской полосе (Москва не в счёт) ещё в достаточном количестве не развелись, приходилось довольствоваться закавказцами. Поэтому последнего кавалера мадам Мордюхиной звали Аликом, в девичестве - Ахмедом.
- У-ху-ху!
Раиса жалобно глянула на плюшевого джигита. Тот нахально скалился и был невероятно похож на удравшего ухажёра, впрочем, как на половину его земляков. Затем Раиса посмотрела на глупую физиономию похищенной красотки.
- А-а, стерьва азиатская, разлучница проклятая!
С этим криком хозяйка квартиры сгоняла в кухню за ножом и в минуту располосовала лицо восточной дивы. Слегка успокоившись, Раиса плюхнулась на тахту и задымила непременной "Гаваной". Надо сказать, Раиса Мордюхина, в девичестве Упырёва, была женщиной бессовестной, безжалостной, расчётливой, ума среднего, но при этом сердце имела любвеобильное. Однако эта её любвеобильность носила несколько уродливый характер. Если б, скажем, в округе перемёрло народу от недоедания вместе с детьми и стариками, Раиса и бровью не повела бы. Но она искренне рыдала во время просмотра латинских мелодрам. А стоило ей зацепиться похотливым взором за очередного смазливого джигита, карикатурно смахивающего на Челентано, и сердце Раисы раскрывалось. В такие периоды она была готова носить нового кавалера на руках, мыть его в ароматизированной ванне и дарить ему разные подарки. Залётные Челентаны пользовались Мордюхинской дурью, замешанной на похоти здоровой бабы, которая не занимается нормальным для её комплекции физическим трудом, имели её по всякому и, поимев ровно столько, чтобы можно было открыть в Москве овощной ларёк, смывались в известном направлении. И так до бесконечности. Вернее, до сегодняшнего дня. И пойти бы Раисе по миру из-за её похоти и дури, если бы не её должность. Вернее, если бы не многострадальный многотерпеливый российский покупатель, который с виду тля - тлёй, но деньги откуда-то берёт и Раисе тащит. Вернее, в подведомственные ей торговые точки.
Сделав очередную затяжку, Раиса вспомнила своего законного, Васю Мордюхина, которого она прогнала лет пятнадцать назад. Тогда она заведовала магазином и заочно училась в торговом институте. Тогда же она познакомилась с первым своим джигитом и выставила Васечку, имевшего нос картошечкой, а волос не кучерявый. Эх, Вася, Вася! Его бы сейчас на худой конец, но спился Васечка и толку от него, как от плюшевого джигита.
Мадам Мордюхина сделала колечко, пошевелила ушами - она умела шевелить ушами - и окончательно успокоилась. В общем, любовник при её доходах - не проблема. Вот только все её норовят обворовать и бросить. Хорошо, ресурс у мадам неисчерпаемый в виде беспредельно глупого российского покупателя, которому какую только дрянь не подсунь, всё равно втридорога купит. Однако не в ресурсе дело, потому что надоело мадам Мордюхиной работать трамплином для шустрых закавказских Челентан, но хотелось чего-нибудь эдакого, как в мексиканских сериалах. Чтобы и собой красавец, и чтобы любил по настоящему, ну, и чтобы в постели того, без дураков. И ещё - самое главное - чтобы на долгосрочной основе, потому что надоело соломенной вдовой куковать между меняющимися карикатурными Челентанами, мать их челентанскую перемать…
Шоссейка районного значения и такого же качества, поднималась на пологий холм, бесконечный в своей пологости. Если быть точным, подъём в данном месте составлял километра полтора, не меньше. По шоссейке, освещая её фарами, медленно катилась машина. На вершине холма, у обочины шоссейки, стоял мужик в козлиной шубе и сжимал в правой руке кусок трёхдюймовой трубы. Время наступило вечернее зимнее, поэтому мужик, дожидаясь медленно ползущую в гору машину, изрядно замёрз и нетерпеливо похлопывал трубой по заиндевелой шубе.
Машина, ползущая в гору, принадлежала некоему Натану Кабановичу Поросёнкеру, коренному жителю Забубёнского района и потомственному руководящему деятелю. Чуть больше года назад Натан Кабанович руководил колхозом имени Анки пулемётчицы, на фундаментальных развалинах которого позже (согласно веяниям времени) организовал акционерное общество "Юнайтед огурец" имени Николая второго. Поросёнкер легко привык к прозвищу "господин", быстро отвык от инструкторов райкома по сельскому хозяйству и переживал падение нравов. А именно: его удручало то, с какой лёгкостью некоторые бессовестные люди могут отнимать чужое добро. В этой связи Натан Кабанович имел в виду небезызвестного Ивана Ивановича и Семёна Семёновича, с которыми должен был поделиться своим кровным добром. Козлы…
Дело в том, что Натан Кабанович провернул выгодную сделку. Не совсем честную, но он ведь сам её провернул. Бывший колхозный председатель давно с завистью следил за тем, как некоторые его сограждане, бывшие пламенные коммунисты и комсомольцы, беспрецедентно наваривались на бесплатной гуманитарной помощи, которая вливалась в бывший Советский Союз в виде всевозможной дряни и некоего утешения за бездарное поражение в холодной войне. Поросёнкер долго кумекал на эту тему, а затем решил использовать в своих корыстных целях население бывшего колхоза, полудохлых бабушек и дедушек, чьи толстомордые детки - бывшая московская и питерская лимита - ещё не нахапались в столицах настолько, чтобы перетащить своих предков на новое место жительства. В общем, собрал господин Поросёнкер акционеров своего общества, у которых за бесценок скупал знаменитые в данных краях огурцы для последующей засолки и спекуляции, поставил их рядков возле руин бывшего колхозного клуба и сфотографировал. Фотографию Натан Кабанович послал в одну европейскую благотворительную организацию, где так прониклись заморенным видом акционеров "Юнайтед огурца", что выслали четыре контейнера самой разнообразной просроченной жратвы и подержанного сэкондхэнда. Поросёнкер лично поехал в Москву встречать груз и там же, на Белорусском вокзале, бартернул четыре контейнера жратвы с одеждой на один бельгийского спирта. Бывший председатель перегрузил коробки со спиртом в свой японский грузовичок и велел водиле везти себя в гостиницу, где Натан Кабанович на всякий случай снял номер. Он поднялся в номер, чтобы забрать оттуда некоторые свои вещички, и - глазам своим не поверил. В номере его дожидался Семён Семёнович Иванов, бывший командир известной группы и новоявленный односельчанин господина Поросёнкера.
- Ну, чё ты ощерился, как жаба на кочку? - добродушно поинтересовался Семён Семёнович. - Проходи, разговор есть.
- Это, того, э-э, - принялся пространно разглагольствовать обескураженный Натан Кабанович.
- Короче, - перебил его Семён Семёнович, - приедешь в район - половину спирта отдашь однополчанину моему, Ивану Ивановичу. Понял? Да, будешь ехать - не гони. Дороги наши, язви их, особенно в зимнее время…
В общем, Натан Кабанович и не гнал. Вернее, не велел гнать водиле. Поскольку и машину жалел, и спирт, половину какового теперь предстояло отдать этим паразитам, этим…
- Ах, какие скоты!- горестно воскликнул Натан Кабанович. - И откуда пронюхали? Нет, как можно с такими мерзавцами строить новую демократическую Россию?
Обладатель козлиной шубы к тому времени окончательно замёрз и злобно шмыгал носом. Он с ненавистью наблюдал за медленно ползущим грузовичком. И, когда тому осталось подняться ещё метров пятьдесят, на полотно шоссейки вылезла какая-то посторонняя фигура и растянулась поперёк неё в позе замерзающего зоотехника. Мужик в козлиной шубе сначала разинул рот, потом хлопнул себя трубой по лбу и радостно воскликнул:
- Женька, дурак американский, ты чего это придумал?
- А, Феликс, привет, голод не дядька, хочу тачку остановить, - скороговоркой ответил Джин.
- Как же, остановишь её так. Давай сюда!
- А ты что здесь делаешь? - запоздало поинтересовался Джин, приветственно хлопая своего вздорного товарища по общим несчастьям по задубелому плечу.
- Да дядька у нас общий, - туманно молвил Феликс и замер в ожидании. Он подпустил грузовичок на предельно допустимое расстояние и метнул трубой в лобовое стекло. Грузовичок пошёл юзом, въехал в придорожный снег, зарылся в него носом и замер. Феликс с Джином так стремительно ринулись к дверям грузовичка с двух сторон, что ни Поросёнкер, ни его водитель не смогли оказать никакого сопротивления. Больше того: спустя минуту после нападения Натан Кабанович и его водитель удирали в чистое поле, подгоняемые сзади каким-то невозможным злодеем, который долго преследовал бедных акционеров, устрашающе кричал им вслед и зловеще улюлюкал.
Феликс в это время обследовал грузовичок, потом свистнул Джину и завёл двигатель.
- Куда? - спросил Джин, плюхаясь на место пассажира рядом с Феликсом.
- К Глубоким прудам.
- А что взяли?
- Спирт…
- Шит! Стоило стараться…
Джин поник, затем встрепенулся.
- Слушай, а на фига к Глубоким прудам? Давай в соседний город, и там толкнём спирт. На хрена нам его столько? А?
- Засекут, - кратко возразил Феликс.
- А что же делать?
- Пробьём лёд, спустим под него машину, а весной…
Феликс сладко облизнулся.
- Дурак, до весны мы ноги протянем.
Джин горестно вздохнул. Встреча с мамой снова откладывалась на неопределённое время.
В кабинете начальника Забубёнского уголовного розыска бегали и жестикулировали трое: Семён Семёнович Иванов, Иван Иванович Семёнов и Натан Кабанович Поросёнкер. В общем потоке ругани животрепетала одна претензия, адресованная хозяину кабинета, коротенькому толстому менту по фамилии Юркий. Последний по-бабьи всплескивал руками и по-бабьи же пищал:
- У меня двенадцать убийств нераскрытых, да кадров некомплект! Как я с таким некомплектом буду грабителей искать?
- Ты это брось, Антип Антипыч! - мэр Забубёнска потряс кулаками. - Нам по барабану твои убийства! Ты нам, понимаешь, награбленное верни!
- Это долг ваш - народное добро охранять! - разорялся Поросёнкер. - Я обездоленным гуманитарную помощь вёз, эти обездоленные ждут её - не дождутся…
- Ага, спирт? - Юркий хитро прищурился.
- А ты не иронизируй, - мягко упрекнул Юркого бывший кэгэбэшный начальник, бывший коммунист и бывший свинокрад, - ты ищи, а ищущий да обрящет.
- Половиной обрящу?
- Ты с ума сошёл! - хором возмутились все трое.
- Некомплект у меня, - заныл Юркий, - мерседесов - ни одной штуки. За преступниками, как босяк, на жигулях гоняюсь…
Его глазки, заплывшие жиром служебного рвения, подёрнуло слезной пеленой. Слезлив был ментяра, совсем как Кутузов, царствие ему небесное…
- Три процента, - отрезал прижимистый хозяйственный деятель новой русской формации.
- Ой, недокомплект! - заголосил начальник местной уголовки.
- Пять, - добавил Поросёнкер.
- Мерседесов ни одной штуки, - продолжил причитать Юркий.
- Чёрт с тобой, десять, и - марш работать! - рявкнул Семён Семёныч.
- Так и быть, за тридцать процентов я как-нибудь напрягусь, - сообщил свои резоны хитрый мент.
Торг продолжился. Сошлись на семнадцати с половиной процентов.
Оперативная группа в составе одного УАЗ-ика и одного крытого грузовика прибыла в Сраные Погорельцы затемно. Грузовик тормознул возле единственной избушки со светящимся окошком. УАЗ-ик встал поодаль. Недавно металлисты сняли медный провод, и единственная избушка глядела в морозную ночь, подслеповато моргая с помощью неверного керосинового источника света. Из прибывшего грузовика вывалилось около взвода вооружённых до зубов милиционеров младшего звания, старшие остались сидеть в УАЗ-ке, распахнув одну дверцу для осуществления связи. Младшие милиционеры грамотно залегли в сугробы, а один, стуча гранатомётом о бронежилет и каску, подполз к единственно светящемуся окошку в единственно жилой избушке в Сраных Погорельцах. Принимая все необходимые меры предосторожности, отчаянный боец заглянул в окошко, затем встал на четвереньки и таким Макаром подскакал к УАЗ-ку. Возле распахнутой дверцы боец выпрямился и доложил:
- Один, с бородой, сидит при керосинке и носок штопает.
- Трезвый? - спросили из командирской машины голосом бывшего замполита печально известной группы и нынешнего мэра Забубёнска.
- Трезвый!
Боец сделал страшные глаза.
- Тогда порядок, - со знанием дела сказал Иван Иванович и выпихнул на снег Юркого, - тогда можно идти.
Бывший замполит смело подошёл к дверям и забарабанил в ветхую филёнку.
- Какого хрена? - послышалось из сеней с такими угрожающими интонациями, что залегшие в сугробах менты невольно схватились за табельное оружие.
- Здравствуй, Феликс! - на всякий случай обозначился бывший замполит.
- А, ты…
Спустя минуту прибывшие, в количестве одного бывшего замполита, одного председателя акционерного общества, двух наиболее отчаянных бойцов и одного подполковника Юркого входили в избушку. Первым шёл Иван Иванович. Замыкал шествие Юркий. Он двигался очень медленно, профессионально приседал от страха и на всякий случай держал обе руки в карманах. В одном у него лежал запасной пистолет, в другом - граната. А ещё спустя минуту незваные гости допрашивали одного из немногочисленных жителей Сраных Погорельцев.
- Алиби есть? - приступил к допросу подполковник Юркий.
- Нету, - возразил Феликс, возобновляя прерванное занятие по починке носка и не предлагая гостям сесть, - одна презумпция невиновности.
- Грамотный мерзавец, - зашептал на ухо Иван Ивановичу Поросёнкер, - чует моё сердце - его рук дело.
- А почему нет алиби? - продолжал допытываться Юркий, машинально вытаскивая из кармана руку с гранатой.
- Потому что народу тут нет никого, кроме меня и бывшего американского шпиона, - доброжелательно объяснился Феликс, - засвидетельствовать некому. А вот взрыватель надо с гранатой носить, а не в кармане штанов оставлять. Если он у вас там рванёт - яйца оторвёт начисто.
Юркий побледнел, бойцы шарахнулись в сени, а Поросёнкер спрятался за мэра.
- Да нет, я его в сейфе оставил, - успокоил собравшихся Юркий, исследовав трясущейся рукой карман. Он по-хозяйски уселся на табурет и задал очередной вопрос: - А где второй?
- На работу устраивается.
- Ночью?
- Так поликлиника где, а мы - где, - резонно возразил Феликс. - А мороз, он - вон какой. Вот мой односельчанин временно и поселился в вестибюле поликлиники, пока всю медицинскую комиссию не пройдёт.
- Он что, космонавтом устраивается? - решил пошутить Поросёнкер.
- Да нет, истопником, - пожал плечами Феликс.
Юркий похлопал в окошко и, когда напротив него возникла физиономия ещё одного отчаянного пластуна из его команды, проорал задание. К командирской машине тотчас метнулась тень, и, не прошло десяти минут, давешний пластун вваливался в избушку. Он почесался бронежилетом о дверной косяк и доложил:
- Так точно, устраивается. Временно живёт в вестибюле. Осталось привиться от бешенства, сдать анализ на беременность и пройти невропатолога, который не желает смотреть американского шпиона, пока он не предъявит ему военный билет…
- Ай-я-яй, - фальшиво посочувствовал замполит. - Как же вы, ребята, до жизни такой докатились? На работу истопником! И что я вижу? Носок штопает… Ты, Филя, совсем меня уморил!
Феликс встал и ответил скромно, но с достоинством:
- Мы, товарищ бывший замполит, решили начать честную трудовую жизнь.
- Ну-ну, - не стал спорить мэр. - Спирта они не брали, факт. Я этого гуся как облупленного знаю. А вот насчёт трудовой жизни я вам, ребята, помогу.
Через час после мирного расхода известно кого в деревню вернулся Джин. Он вылез из дореволюционного тулупа, сбросил с ног рваные полукеды и прижался к печи.
- Ты чё так рано? - спросил Феликс.
- А что я там забыл? - удивился Джин. - Слышу: по телефону обо мне спрашивают, всех дежурных перебудили. Ну, думаю, легенду проверили, можно и домой.
- Ага, домой, а комиссию ты прошёл?
- А на кой она мне?
- А что мы жрать будем?
- Ты с ума сошёл! Я университет кончил и - в истопники?! Если надо - сам работай…
- Ну, наше образование не хуже вашего, - надулся Феликс, - нас тоже в своё время, как следует учили…
- Это на козлов, которую страну сдали, как стеклотару? - ухмыльнулся Джин.
- Ну, я ведь козлом не всегда был, - не обиделся на справедливую критику Феликс, - одно время я даже в таможне работал. Жил как в сказке. В те поры наши комсомольские лидеры, которые за рубеж мотались, наладились импортными многоразовыми презервативами спекулировать. А наши не дураки и - ну ограничение на ввоз. Дескать, не больше пяти штук в одни провоз. А если обнаруживаем на одном комсомольском рыле больше - конфискуем и часть - в свою пользу. Знаешь, сколько у меня в иную смену презервативов получалось?
- Сколько? - разинул рот Джин.
- До двадцати презервативов! - хвастливо заявил Феликс.
- Ну и что? - не понял Джин.
- Как - что? У нас один импортный презерватив шёл по рублю штука. Считать умеешь?
- У нас, сколько я себя помню, они всегда были бесплатными, - пожал плечами Джин.
- В Европе тоже, - сказал Феликс. - Наши комсомольцы презервативы оттуда пёрли. Поэтому в Европе со СПИДом всегда проблемы были …
- Ладно - Европа. Что мы делать будем ?
- Можно начинать пить спирт, - ответил Феликс. - С хвоста мы сбросились, так что…
- Давай лучше продадим, - попытался возражать Джин, всё ещё лелеявший мечту убраться из этой проклятой страны, - ведь сам говоришь: с хвоста мы сбросились…
- Дурачок, - ласково сказал Феликс, - это у вас принято богатых грабить, а у нас на это дело - официальное табу, подписанное главными демократами в соглашении с ворами, которые в законе. Так что наш спирт теперь по всей стране будут отслеживать. И, если поймают, так накажут без суда и следствия, что - ой-ё-ёй! Чтобы, значит, другим на наших богатых руку поднимать было неповадно. Понял?
- Но мы не сможем всё выпить! - в отчаянии воскликнул Джин. - Ведь там пятьдесят коробок по десять бутылок в каждой!
- За год выпьем, - успокоил его Феликс.
- А чем мы его будем в течение года закусывать? - с тоской поинтересовался Джин. - Что мы, вообще, будем есть?
- Вот чёрт, совсем забыл! - Феликс хлопнул себя ладонью по лбу. - Замполит, сука демократская, что-то такое кряхтел про трудовую жизнь. Я так понимаю, он хочет помочь нам трудоустроиться.
А бывший замполит в это время томился в своём кабинете. В общем, решал кое-какие хозяйственные проблемы, не считаясь ни с режимом, ни с личной жизнью. А куда денешься, если народ тебе доверил двигать его в новое русское будущее с ночными стриптиз барами, дешёвыми наркотиками, доступными проститутками и всеобщей равноправной приватизацией всего государственного добра, которое семьдесят лет собирали дураки-активисты. Дело в том, что Иван Иванычу таки удалось урвать право единоличного распространения приватизационных чеков, так называемых ваучеров, в своём подведомственном районе. Пришлось, правда, за это право кой-кому сунуть в лапу, но дело стоящее. Ведь наидобрейшие демократы решили отдать народу, начиная от младенцев и кончая верными кандидатами в покойники, эти чеки всего по двадцать пять рублей за штуку. А что такое двадцать пять рублей для народа? Тьфу, да и только, если учесть, что каждый потом может обменять свой чек на автомобиль, трактор, самолёт и даже целый завод. Ну, правда, не совсем на один чек, но это дело пятое, поскольку сейчас главная задача для мэра - стрясти с населения по четвертному. А это на двадцать одну тысячу триста пятьдесят четыре рыла, это… В общем, нехилая копейка получится, но ещё круглей она выйдет, если чеки вбрасывать пачками на предприятия, которые ещё не развалились. И вбрасывать лично новоявленным директорам новообразовавшихся акционерных обществ. А тем намекнуть, что, дескать, за это неплохо и мэру отстегнуть, потому что на целую пачку любой дурак-директор сможет приватизировать своё акционерное общество. Короче говоря, механика простая: получает такой директор от мэра пачку чеков за определённую мзду, трясёт с работяг по четвертному, но чеки им не выдаёт, а лишь пугает увольнением без выходного пособия, потому что на то она и демократия, что всё можно, если с умом. И все при своих: мэр при барыше, а директор (если он не дурак) при новой собственности в виде целого завода (дворца, парохода) вместе с дураками-рабами.
Иван Иванович, подсчитывая барыши от наидобрейшей раздемократской приватизации, только сопел от удовольствия. Затем, правда, слегка пригорюнился. Свояк, придурок, где-то купил партию сох. И всё бы ничего, но какая-то скотина на каком-то оборонном заводе (чтобы отделаться от госзаказа на ширпотреб) ещё в советское время придумала эти сохи не для лошадей, волов, специальных тягловых собак или владимирских ослов-тяжеловозов, но для обычных людей. То есть, спереди и сзади у данных сох имелись такие характерные рукояти, за которые никому, кроме людей, взяться было нельзя. В общем, один придурок-дачник тянет соху, другой - упирается сзади. В советские времена эти сохи стоили сорок пять рублей штука. Но даже в советские времена их не раскупили. Сейчас на них тоже спрос не повысился, а свояк, дубина, позарился на дешевизну, и купил партию. Притаранил в Забубёнск и грузит родственника, чтобы подсобил реализовать. А как тут подсобишь? Райка, скотина, в запое, а с её замом никакого сладу, потому что у него родня - в самой охране самого нынешнего президента. Тьфу! Вот и крутись тут. Хотя есть на примете у Иван Иваныча один председатель сельскохозяйственного акционерного общества. Этот председатель вот уже полгода не платит за землю, хотя прибыль, толкая бывших советских племенных коров на мясо, получает регулярно. Вот на него и надо наехать: почему, дескать, мерзавец, не платишь полгода не только казне за землю, но и рабам своим за труд их скорбный? Под суд захотел, такой-сякой? Нет? Тогда бери эти сохи, зараза, да всю партию, да по цене, на пятьсот рублей большей, чем предполагает толкнуть их свояк. А потом хоть в задницу их себе засунь, хоть тем же рабам в виде зарплаты выдай…
Уф!
Иван Иванович аж вспотел. Зато каково важно поработал. И даже об обездоленных рабах, которым их гадский рабовладелец не платит их нищенскую зарплату, вспомнил…