Руна первая
Знал ли кто-нибудь доныне,
прежде кто-то разве ведал
из людей, когда-то живших,
по земле ходивших смертных,
иль средь Вечностью ведомых
сыновей богини Ночи
о чудовище жестоком,
об ужасном древнем монстре,
что повсюду сеет гибель,
смерть приводит за собою?
Не для слабых и тщедушных
он угрозою явился –
стал безжалостным убийцей
для Луны детей бессмертных,
тех, кто сами, страх вселяя,
ледяною тенью черной
проносясь над миром спящим,
жертв из жизни вырывают.
Об охотнике жестоком
говорят златые руны,
пробралось коварно в песню
тени хищное созданье.
Не сыскать среди вампиров,
меж людей едва ль найдутся,
кто сумел бы заприметить,
кто б запомнить постарался,
как себя являет Гибель,
в чьем обличии приходит.
Те же, кто к лицу столкнулся
и успел пред самой смертью
своего врага увидеть, –
не рассказчики отныне.
Не сложить им новой песни,
прежних строчек не исправить.
Только те, кому случилось
неприметными остаться,
избежать клыков голодных,
с верной смертью разминуться,
вероятно, вспомнят мельком,
оживят в своем сознаньи
в грозовой внезапной вспышке,
в свете молнии слепящей,
как мелькнул крылом промокшим,
блеском перьев хищной птицы
край плаща его по ветру,
одеяний темный всполох,
да взметнулись над плечами,
струи ливня рассекая,
волосы чернее ночи,
смоляного блеска пряди.
Руна вторая
Он пришел из ниоткуда,
из безвестного явился
повелителем стихии,
божеством природной силы
водяной. Грозой рожденный,
сын грохочущего неба,
получил он бури силу,
мощь ночного урагана.
И в неистовстве жестоком,
в неуемной жажде крови
нет ему доныне равных,
нет соперников достойных.
Он, как тень, неуловимый,
как вода течет меж пальцев,
появляется внезапно.
Ветру буйному подобный,
обрывает, словно листья
с гнущихся ветвей упругих,
человеческие жизни
и Детей Луны бессмертье.
И, насытившись на время,
утолив убийства жажду,
вновь бесследно исчезает,
пропадает, будто не был.
Нет границ его владеньям.
Нет законов и запретов,
чтобы удержать сумели,
встать стеной неодолимой
между хищником всесильным,
порожденьем злобным Ночи
и намеченною жертвой,
осененной смерти знаком.
Кто заранее предскажет,
наперед увидеть сможет
роковой охоты время,
место будущей расправы?
Есть одна только примета,
знак убийцы появленья –
то дождя промозглый холод,
ливня шум безлунной ночью
да бушующее небо,
молний росчерки на черном.
Лишь в своей родной стихии,
лишь в грозы сопровожденьи
появляется средь ночи
лютый хищник беспощадный.
Потому в легендах старых
да в преданиях забытых
он одно имеет имя –
Как Вампир дождя известен.
Руна третья
То ль бессмертных древних сказка,
то ли быль времен ушедших –
горестным воспоминаньем,
тяжкой памятью кровавой
пелись-складывались руны.
Слов узорные сплетенья
тетивой тугой звенели,
сердце ранили звучаньем.
Собирался в путь опасный,
к самой смерти на свиданье
сын сиятельного рода,
воин крови королевской.
В полуночном тронном зале,
под надежным сводом камня
он с отцом своим прощался,
отдавал поклон последний.
По пустынным галереям,
меж колонн, по коридорам,
боль и горечь умножая,
отвести беду пытаясь,
гулким эхом раздавался
короля тревожный голос:
- О, дитя Извечной Ночи,
старший, первый мой Наследник,
удержи свое безумство,
внемли разума совету!
Всем твоя известна сила,
честь и доблесть несомненны,
о твоей отваге песни,
как и сами мы, бессмертны.
Неужели подтвержденьем
стать должна героя гибель?
Нет нужды нести на плаху
раз дарованную Вечность!
Ты – непревзойденный воин,
славный воин нареченный.
Ни один из тех походов,
что возглавлены тобою,
не был поводом для скорби,
роду не принес бесчестья.
Ни в одной из битв смертельных,
ни в одном бою неравном,
Знать, судьбой оберегаем,
ты не ведал пораженья.
Но сейчас, ведомый страстью,
правой ярости поддавшись,
ты на лезвие ступаешь,
темный дар бросаешь в пламя.
Тишина была ответом
на правителя воззванье
да тугой перчатки латной
скрип в холодных жестких пальцах.
- Ты не слушаешь, Наследник!
Твои дерзость и упрямство
не всегда тебе на пользу,
не в любой момент во благо.
Ты вступить намерен в битву,
ждешь лицом к лицу столкнуться
с тем, чего совсем не знаешь,
сущность чья – лишь горсть догадок!
Как сумеешь победить ты,
чем сразить наивно хочешь
порожденье бури грозной,
смерти хищное созданье?
Звонким лязгом раздраженным,
несмиримым возраженьем
в ножны сталь впилась – к походу
меч в железо облачился.
- О, безумствующий воин,
местью жаркою гонимый!
В твоих пальцах – жажда крови,
в твоем сердце – гнева пламя,
но глаза слепы, несчастный,
не желают правды видеть.
Я бы мог тебя приказом,
повеленьем королевским
задержать, сковать запретом,
уберечь от верной смерти,
только это не пристало,
не достойно Сына Ночи –
в доме собственном сказаться
узником, глупцом плененным.
Потому прошу: опомнись!
К свету разума взываю!
Усмири ты в сердце ярость,
до поры сдержи отмщенье.
Будет ночь тиха, безлунна,
будет знание в подмогу,
да охотников надежных,
многих воинов поддержка –
Мы отыщем эту нечисть,
от угрозы мир избавим.
Но теперь – ты слышишь? – грома
оглушительны раскаты,
ураган швыряет ливнем,
воздух струями кромсает.
Где неистовствует буря,
где гроза всю ночь бушует,
ни зверью, ни человеку,
ни тому, кто принял Вечность,
нет дороги, нет спасенья –
злобным, алчущим оскалом
ощерилась Тьма, на волю
пса спустив, на растерзанье
отдала ему любого,
каждого, кто попадется.
Стой! Пока еще есть время
замереть, не сделать шага,
роковой своей ошибки
не свершить. Не смей! Останься!
Но сверкнул, как вспышка молний,
взгляд решительный навстречу,
слова сталь – подобна клятве:
- Я успею до рассвета.
Не смирить упрямой воли,
гордость не сломить приказом.
Но отказывать в защите,
бросить сына на погибель –
ниже чести королевской,
против любящего сердца.
И, созвав отряд бесстрашных,
лучших, преданных вампиров,
взяв свой меч победоносный,
друга верного в атаке,
сам земель ночных властитель
вслед за сыном непокорным
вышел в полночь грозовую,
в сердце бури окунулся.
Не обычная охота
на воинствующих смертных,
и не битва против равных,
той же силой наделенных, –
предстояло им сразиться
(победить или погибнуть)
с яростью самой стихии,
с демоном грозы жестокой.
Руна четвертая
Алым пламенем заката,
отсветом лучей багряным
заливает, словно кровью,
замка каменного стены.
Умолкает птичий гомон,
не слыхать пернатых певчих.
Ветер в кронах затаился,
листьев шевельнуть не смеет.
Закатившегося солнца,
утомленного светила
угасает луч последний.
День прощается с землею.
Холод узких коридоров,
мрак и сырость, будто в склепе,
тишина пустынных залов,
эхо шорохов мышиных –
след блистательного света,
роскоши былой останки.
Прежде – смех, и кровь по жилам,
жар признаний, платьев шелест,
нынче же – молчанье сводов,
окон черные глазницы,
тени факелов остывших
да тоски седое бремя.
В центре каменного зала,
посреди безмолвья ночи
сам король на троне черном,
рода вечных основатель.
Статен, словно изваянье,
недвижим. На бледной коже,
сотни лет не знавшей солнца,
темный след багровых капель,
горечь слез его кровавых.
Каждый раз с лучом закатным,
когда солнце лик скрывает,
пробуждается бессмертный –
пробуждается и память
о потере безвозвратной,
о Наследника утрате.
Он вернуть хотел бы время,
обратить его теченье
вспять, чтоб ночи той ненастной,
той трагической охоты
избежать, решенье сына
обернуть иным исходом.
Только время не подвластно,
не подчинено желаньям
даже тех, кто выше смертных,
чьи часы слагают Вечность.
И жестоким, беспощадным
палачом подносит память
каждый миг событий давних,
боли каждое мгновенье.
Несговорчивый Наследник,
королевский сын упрямый,
битвы алчущий кровавой,
гневом, яростью сжигаем,
лишь покинул замка стены,
ощутил простор, свободу –
с тетивы стрелой сорвался,
устремился прямо к цели,
где впивались горы в небо,
где меж черными хребтами,
разрывая тьмы завесу,
вспышки молний полыхали.
Ветра вой в вершинах сосен,
стон и треск стволов столетних,
с шумом хлещущие струи –
по лицу, плечам, под ноги.
Цепь бессмертных, возбужденных
близостью врага и риском,
чутких, каждый миг готовых
на защиту встать друг друга,
продвигалась в лес все дальше,
за земель своих границу.
Может, все пошло б иначе,
по-другому повернулось,
и не горем – ликованьем,
жаркой радостью победы
эта песнь бы прозвучала,
торжеством звенели руны.
Но за призраком погнавшись,
за мелькнувшей в ливне тенью,
позабыл об уговоре,
своих воинов поддержкой
пренебрег – пропал из вида,
в черноту безмолвно канул
тот, кто объявил охоту,
распалил азарт в бессмертных
в эту ночь. Через мгновенье,
блеска глаз его не встретив,
следом бросились вампиры
за исчезнувшим во мраке.
Только как ни торопились,
сколь бы ни были поспешны –
не успели на подмогу,
враг быстрее оказался.
Как клинком холодным в сердце,
в душу старого вампира
боль вонзилась; черной птицей
возвестила сына гибель.
И в грохочущее небо,
с оглушительным раскатом
грома – вырвалось проклятье,
слово горечи и гнева.
Ни следа после убийцы,
ни приметы преступленья.
Незадолго до рассвета,
прежде солнца пробужденья
в стороне нашли, поодаль,
за изломами деревьев,
обескровленное тело,
истонченное до кости.
По иссушенным останкам
били капли дождевые,
угрожая в прах рассыпать
да с землей смешать лесною.
Не узнать лица родного,
искаженного страданьем,
лишь доспех с гербом фамильным
да скользнувший с пальца перстень.
Не вернуть ушедшей жизни,
не вдохнуть обратно в тело –
между губ его напрасно
кровь Создателя струится.
И в последней вспышке молний,
дальним светом озаренный,
бледен лик отца бессмертных,
скован горечью суровой;
слезы неба грозового,
капли чистые, смешались
с темной влагой слез вампира,
с древнею бессмертной кровью.
Скорбь в безжалостном, холодном
кулаке сдавила сердце:
то, что время пощадило,
срок чему – ночная Вечность,
уничтожено в мгновенье,
с корнем вырвано из жизни.
За спиной – лучи рассвета,
на руках и сердце – тяжесть
смерти непредупрежденной,
безвозвратной боль утраты.
Ночь прощанья в склепе старом,
нерушимое безмолвье.
Ветер свежий, предрассветный
над центральной башней замка.
Безразличный холод камня.
Преклоненные колени
пред Наследником убитым,
безнадежный взгляд последний –
прежде, чем останки солнце
превратит в огонь и пепел.
Всем приказ покинуть замок,
до поры его оставить.
Неподвижность сводов темных,
тишина. Лишь неустанно
бьется крыльями о камень
мотылек, напрасно силясь
отыскать пути на волю,
участь обрести иную.
Шелестят воспоминаний
пожелтевшие страницы,
обращая бег столетий –
не меняя жизни хода.
21 апреля