Генетически модифицированная
собака Баскервилей
Вообще-то я – собака бездомная, и какая собака меня так прозвала, я уже не помню. Но так уж повелось, что, где бы я ни появился, вслед только и слышишь: «Собака Баскервилей да собака Баскервилей».
Мне кажется, что моя популярность проистекает из моей неодиозной внешности и административной незначительности городка, в коем мне суждено обретаться. Впрочем, и другие мои бездомные братья и сёстры по собачьей линии имеют клички. Но это, как правило, всё без разбора Жучки и Тузики. А я – будьте любезны – собака Баскервилей.
Кличка, прямо скажем, неудобная, но что делать?
Ну да не о том речь, поскольку есть тема поважнее моих внешних данных, из-за которых (как я полагаю) меня так прозвали, хотя чёрт его знает, что это ещё за Баскервилей? Данная тема даже важнее таких неудобств, что когда тебя начнут звать бомжи, разделить с ними трапезу на нашей обшей с ними помойке вместе с другими бездомными собаками, то пока они прошамкают про Баскервилей, Жучки и Тузики уже на месте.
Впрочем, мы снова отвлеклись, а тема, в общем, такая.
Я, самец трёхлетнего возраста с мордой бульдога и телом таксы, крашенной под спаниеля, люблю хорошо поесть. Но как тут хорошо поешь, когда а) не всем жителям нашего городка хорошо есть удаётся; б) кличка очень длинная, из-за которой и так далее.
Короче говоря, чтобы нормально харчиться в условиях современного всеобщего недоедания, приходится крутиться вот как. То есть, бегать по округе и держать нос по ветру. Ну, бегал я бегал, и однажды напал на один оригинальный запах. Основу запаха составляли обычные феромоны человеческих экскрементов, коими мы, собаки (я извиняюсь перед особенно деликатным читателем) любим питаться. Оригинальность же обнаруженному мной запаху придавали какие-то неведомые мне компоненты, и пахло то ли жжёной покрышкой, предварительно обильно обгаженной, то ли жареным в винном соусе дамским экскрементом.
Тут я сделаю небольшую оговорочку для возможных резонёров, способных усомниться в моей способности квалифицировать человеческое дерьмо по половому признаку. Так вот, граждане дорогие: ещё как отличаю. Скажу больше: по запаху того или иного человеческого дерьма я легко определю не только пол, но возраст и даже политическое кредо того или иного экскрементоделателя. А всё потому, что городок наш провинциальный и мне за три года моей бездомной жизни довелось перепробовать всяких экскрементов в разных удобных местах, включая задворки местных властных структур и частных учреждений, которые с фасада на манер европейских, а сзади...
Ну, вы понимаете.
Но ближе к теме.
Итак, очень оригинальный запах.
Я, не евший ничего после позавчерашнего завтрака, иду строго на запах, решив не обращать внимания ни на жжёную резину, ни на винный соус. И – здрасьте! – упираюсь носом в здоровенный кирпичный забор. Вокруг забора закономерная свалка строительного мусора, но здесь жратву искать бесполезно, потому что те, кто живут за такими заборами, жратвой не разбрасываются. А вот оригинальным экскрементом пахнут однозначно.
Короче говоря, суюсь я вдоль забора, жрать охота всё больше, оригинальным экскрементом пахнет стабильно и – наконец-то! – нахожу место, где между плохо состыкованными таджикскими специалистами широкого профиля фундаментальными блоками имеется достаточно рыхлый грунт. Я, поскольку тело у меня таки таксы, начинаю рыть и оказываюсь на вожделенной территории. Кругом асфальт, из дыр в нём торчат чахлые деревца, а под одним – он – оригинально пахнущий обильный, в виде эдакого вальяжного кренделя, экскремент. Я припадаю к нему и…
Впрочем, дабы ещё больше не шокировать возможного деликатного читателя, я опускаю подробности моей скоротечной трапезы, но сразу перехожу к интриге, вокруг которой и образовалась поднятая мной тема. Но вскользь замечу, что, судя по моему опыту поедания всевозможных экскрементов, те экскременты, которые мне в моменты редкой удачи удаётся съесть в пределах высоких кирпичных оград на виду шикарных человеческих будок, много вкуснее, обильней и питательней тех, которыми мне приходится питаться большей частью в бедных кварталах нашего городка. Однако последний экскремент, скушанный мной в известных пределах, оказался не только вкусней ниже указанных, но и с коварной подоплёкой, о чём меня должен был предупредить оригинальный запах. И какового я, ничего не евший после позавчерашнего завтрака, не остерёгся.
В общем, закончив трапезу и безболезненно улизнув в сделанную ранее нору, я начинаю чувствовать, помимо разливающейся по всему телу вонючей сытости, какие-то побочные пертурбации неизвестного свойства.
Во-первых, я как-то сразу стал понимать человеческую речь на надсобачьем уровне, поскольку по-собачьи я людей всегда понимал. А тут – на тебе! – вылезаю по ту сторону забора, слышу человеческие вопли и чувствую нехорошую оторопь во всём своём насыщенном организме по поводу того, что человеческая речь стала доходить до меня в виде пугающей по своей насыщенности вербальной информации, а не в виде коротких сигналов, получающихся в процессе подсознательного перевода многословной человеческой речи на собачий язык. Типа «смывайся», «кажись, приглашают отобедать» или «ваще, атас, живодёры!»
Во-вторых, у меня откуда-то появилось идиотское желание поступить на службу к какому-нибудь коммерсанту, чтобы приобрести дорогой ошейник с медными стразами.
В-третьих, я начисто утратил обоняние.
Кстати, про обоняние я понял потому, что с самого утра меня доставал запах загулявшей где-то на фабричной окраине суки, но я всё откладывал дело географической детализации источника запаха с последующей обработкой оного источника до после обеда, буде таковой случится. Таковой, как я уже описал выше, случился, и, когда я решил приступить к выполнению второй по важности после жратвы собачьей функции, я понял, что с обонянием у меня, мягко говоря, проблемы.
А в четвёртых я стал думать так, как сейчас рассказываю вам. Потому что как и о чём я думал раньше, может знать любая собака, прочитавшая «Собачье сердце» господина Булгакова.
Теперь более подробней «во-первых».
Удрав на волю с территории, где её хозяева не гнушаются заниматься потехи ради отстрелом нашего брата или натуральным живодёрством, я слышу базарный женский голос:
- Ах, ты, ирод! И чаво ж ты, падло, делаешь!? Опять насрал под пиниёй? (1) Чё табе, сортиров в доме мало, сучий потрох ты?!
- Заткни хайло, дура, - отвечает в ответ женскому голос мужской, такой же базарный, но несколько ленивый. – Чаво это я у сябе во дворе на свежем воздухе посрать не могу? И ничё с твоей пиниёй не случится…
- А чаво ты опять товар, сволочь, портишь? Опять самогон деликатесом закусываешь? Вона, ящик с китайскими ананасами вскрыт! Ты чё, забыл, что мы сябе ничё лишнего позволить не можем, пока Ванятке вторую квартиру в Москве не купим…
- Да, батя, ты это зачем? – слышу третий голос, петушиный ломающийся и довольно гнусный.
- Вот можно подумать, что это я ананасами самогон закусывал? Чё, в доме, окромя меня, другого народа мало?
- Да тебя Ванятка за этим делом лично застукал и мне настучал!
- Молодец, Ванятка! Весь в меня, подлюга… Хе-хе! Ну поел ананасиков, ничё второй квартире не сделается… Вот ужо штрафану какого-нибудь работника, и дело в шляпе…
- Слышь, батя, а говно твоё снова куда-то делось! – молодой гнусный.
- А может, и не было никакого говна? – мужской ленивый.
- Как же не было, когда Ванятка тебя и на этом деле застукал и об нём мне тотчас стучать прибежал! – женский.
- Это уже седьмой случай из двадцати пяти за текущий квартал, - молодой гнусный, - когда батя гадит, а говно исчезает таинственным образом, а не с помощью нашего дворника Герасима.
- Ух, Ванятка! – мужской восторженный. – Быть табе аналитиком. Авось, в самом правительстве нашей любимой родины работать станешь, потому что нашей любимой родине нужны светлые головы…
И, пока хозяин шикарной человеческой будки прочит своему гнусному отпрыску светлое будущее, я делаю нелицеприятный вывод, что помимо меня на данной территории какая-то собака уже побывала. Кстати о них и, кстати, о «во-вторых», потому что по выходе на оперативный простор в виде загаженных строительными отходами пустырей между кирпичными заборами вокруг шикарных человеческих будок я натыкаюсь на своего давнишнего конкурента по поеданию человеческих экскрементов на перспективных территориях. Это ни кто иной, как пёс по кличке Премьер. Скажу вам, это довольно гадский, но сильно образованный, хотя и совершенно беспородный, кобель среднего по собачьим меркам возраста. Дело в том, что он понимает человеческие команды на трёх языках и умудряется служить сразу в двух местах: у одного зарубежного хозяина ларька с просроченными продуктами и на одной общественной помойке. В свободное же от служб время Премьер бегает по округе в поисках деликатесных экскрементов.
«Здорово, Премьер, - гавкаю я авторитетному собрату, - дело есть».
«Какое?» – кратко тявкает он в ответ.
«Не мог бы ты меня пристроить на свою помойку и помочь мне раздобыться ошейником с медными стразами?» – интересуюсь я.
«Мог бы, - утешает меня Премьер, - но это будет стоить тебе три кучки костей».
«Замётано», - соглашаюсь я, потому что в своё время успел закопать четыре кучки костей.
«Кстати, - в свою очередь спрашивает Премьер, - как тебе здешнее говно?»
«Вкусное, но какое-то не такое, - признаюсь я и начинаю аргументировать ответ в соответствие с пунктом «в-третьих». – Ты понимаешь, у меня после здешнего говна обоняние отказало. Что за дела?»
«Дела такие, что я без обоняния бегаю вот уже вторую неделю, - вздыхает Премьер, - и всё после того, как однажды позавтракал во-он за этим забором».
И Премьер показывает лапой туда, откуда я только что выскочил.
«Да как же без обоняния?» - упавшим голосом спрашиваю я и вспоминаю запах загулявшей суки, которую искать теперь на фабричной окраине, что блох ловить с помощью компьютера.
«Да, с суками полная напряжёнка, - с полслова въезжает в больную тему Премьер, - лично я последнее время работаю чисто визуально: залезаю на бугор и внимательно обозреваю просторы, пока не обнаружу собачью свадьбу или характерно присевшую человеческую особь».
«Ещё вопрос на засыпку, - не отстаю я, чтобы просветиться насчёт «в-четвёртых». – Как у тебя после этого говна (я показываю лапой на злополучный забор) с мозгами?»
«Да хоть сейчас в министры культуры, образования или социального обеспечения, - возражает Премьер, - потому что полное просветление в плане понимания временных трудностей на переходном этапе от застойного социализма к прогрессивному капитализму».
«Силён, - вздыхаю я, - а мне пока такие слова неизвестны».
«Ничего, - утешает меня Премьер, - ещё пара завтраков за этим забором (он показывает лапой в известном направлении) и будешь знать слов больше, чем студент современной академии, а гавкать станешь почище Черномырдина».
Я хотел прояснить незнакомую мне кличку, но не стал, потому что наружу просился интерес более насущный, нежели какая-то неизвестная мне собака.
«Слушай, - интересуюсь я, - а что такого необычного в съеденных нами во-он (я снова показываю лапой) за тем забором экскрементах?»
«Это не простые экскременты, а генетически модифицированные», - объясняет Премьер.
«Что ты говоришь! - ахаю я, хотя делаю это несколько фальшиво, поскольку что-то такое уже слышал. – Так вот почему мне запах этих экскрементов сразу показался подозрительным. В рот больше их не возьму…»
«Возьмёшь, - вздыхает Премьер, - я тоже, как начал деградировать, так думал, но потом понял, что мне больше без этих экскрементов с добавлением китайских якобы ананасов уже не жить…»
Тут стоит объяснить последнюю фразу Премьера в части его заявления насчёт деградации. И вся штука в том, что это по человеческим меркам мы с ним стали прогрессировать, а вот по собачьим – наоборот – деградировать. А чьи мерки лучше – это ещё большой вопрос.
«Чёрт!» - восклицаю я и тоже понимаю, что пропаду, если снова не отведаю оригинального говна из-под любителя самогона под генетически модифицированные китайские ананасы.
«Вот именно», - бормочет Премьер и поворачивается ко мне задом, давая понять, что аудиенция закончена.
«А как насчёт устройства на службу и ошейника с медными стразами?» - напоминаю я Премьеру.
«Приходи завтра в девять утра к моему ларьку, - гавкает на прощанье Премьер, - и про кости не забудь».
«Непременно приду», - обещаю я и понимаю, что уже не смогу жить ни без службы, ни без ошейника с медными стразами, ни без оригинальных экскрементов, которыми ходит под собственные пинии хозяин продвинутой человеческой будки, муж до вздорности рачительной бабы и отец будущего члена правительства нашей замечательной родины.
29 сентября 2008 года
1) Я так думаю, обладательница базарного голоса, и она же хозяйка шикарной собачьей будки имела в виду пинию, каковая есть сосна итальянская, произрастающая на побережьях Средиземного и Чёрного морей, плоды – пиниоли – съедобны
Примечание сделано от первого лица