Старик говорил тихо, и Федюшке приходилось напрягать слух.
- Трёхкомнатная, светлая, потолки высокие… У тебя, небось, никогда своей и не было?! Квартиру, её заслужить надо! Да! Мне тоже не сразу дали. В юбилейный год сам секретарь райкома ключи вручал!
Тогда сын с невесткой ребёнка ждали… Сын за деньгами на Севера подался… Простудился…, «скоропостижно скончался» - так в телеграмме написали. Невестка прочла, на пол рухнула, роды начались… Мальчик недоношенный выжил, а её не спасли…
Остался я с женой Ефросиньей Григорьевной и внучком Костей. Ефросинья души в нём не чаяла. Носилась, словно с хрустальным. Поначалу он кривобокий и слабенький был, но она его подняла, выправила. А я воспитал правильно, как советского человека воспитал. Не успели оглянуться – уж семнадцать годков…
Старик замолчал. Полотенцем вытер слезу, спрятавшуюся в морщинах. Заговорил хрипло, сдавленно.
- Они с приятелями на водохранилище…купаться… Долго искали, так и не нашли. Милиция сказала: «Шансов нет, смиритесь»… Я много смертей видал: героических и глупых, но то в войну. А в мирное время? В семнадцать лет? Смириться? Как с таким смириться? Бабка моя год плакала, не переставая, так в слезах и преставилась. И мне жизнь не мила стала. Запил я сильно… Страна по швам трещит…Советский Союз рухнул…, а я заперся в квартире, и горькую пью. Несколько лет, словно в тумане, ничего не помню.
Старик посмотрел на Федюшку, тот жалостливо улыбнулся, отведя взгляд. Старик продолжил.
- Когда он пришёл, я пьяный был… «Здравствуй, дедушка!» «Чего, говорю, надо?» «Иван Степаныч, не признал? Это ж я – твой внук Костя!»
У меня враз дурь из башки выскочила. Приглядываюсь: вроде он, а вроде и нет. Зрение подводит, да и сколько лет-то прошло... А он: «Ты, дедушка, не сомневайся, я – твой единственный внук, сирота с малолетства, тобою и бабушкой Ефросиньей Григорьевной воспитанный. Кстати, где она?»
"Умерла", - говорю. А сам всё его разглядываю. Он как зарыдает, ладонями лицо прикрыл… Тут-то я его и признал…
Помянули Ефросиньюшку… Тогда же он мне и открылся… Оказывается, это наша контрразведка подстроила, будто он утонул. А на самом деле в школе разведчиков обучали. Забросили в США для выполнения ответственного задания. Какого - не сказал – государственная тайна! Об одном сожалел, что не мог нам весточку послать. Командование запретило.
Старик вплотную придвинулся к соседу, перешёл на шёпот.
- Я, Федюшка, от него много узнал. Враги нам врали, что товарищ Молотов умер. А он не умер, в подполье ушёл… Новую революцию готовит, чтобы всё по справедливости...
Тогда-то и стали у нас в квартире подпольщики собираться. Про конспирацию и бдительность говорили… Я клятву дал: не разглашать! Подписался, где показали…
А вскоре сам товарищ Молотов позвонил: Костю на спецзадание послал на недельку.
…Потом пришли «наймиты», затолкнули в машину, повезли за город. Всю дорогу про Костю и товарища Молотова расспрашивали. Я не выдал! Ночью в заброшенной деревне у развалюхи высадили, сказали: «Теперь, дед, здесь жить будешь. А квартиру твою мы конфискуем». Испугался я сильно. Не за себя – за Костю. Он же в засаду попасть может! Предупредить надо…
Всю ночь шёл, ноги уж не слушались. Повезло, мужик подвёз: мир-то не без добрых людей!
…Стал около подъезда дежурить. Четыре дня караулил. Ночью в подвале прятался, питался тем, что в помойке найду. Наконец, увидел внука с двумя «наймитами». Понял: арестовали. Бросился на них с клюкой. Кричу: «Костя, беги!» Они руки заломили, об асфальт грохнули. Костя ушёл…
Сюда вот заперли. Хотят, чтобы память потерял. Только не на того напали! Я их таблетки не глотаю, под губу прячу, потом выплёвываю.
А тебе, Федюшка, доверился, потому что одному отсюда не выбраться.
Подпольщики спрячут… Товарищ Молотов поможет… Будем вместе жить: я, ты и Костя… Квартира светлая, потолки высокие… Всё по справедливости…
Только не проболтайся! Кругом враги…
Федюшка заснул, уткнувшись в плечо старика. Густо похрапывая, спала больничная палата. Иван Степаныч воспалёнными глазами всматривался в кроваво-красный рассвет, разгорающийся за решётками окон…