Аркадьина решительность резко сменить место и профиль работы обернулась, прежде всего, шоком для Жулдыз.
- Проявить принципиальность и хлопнуть при этом дверью… Это, конечно, поступок, - заплакала она, обняв едва переступившего порог квартиры мужа. – Только вот поступок этот не зарплата, жить на него не будешь. А нас ведь уже трое, трое безработных!
- Ну что ты запричитала-то?! – недовольно буркнул он, слегка оттолкнул ее к стенке тесной прихожей и начал снимать припорошенную последней весенней вьюгой куртку. – Будешь лить слезы, больше ничего не скажу…Мне тоже сейчас несладко, поверь…
Хотел еще что-то выпалить разгоряченный ситуацией, сорвать на жене свое зло чуть ли ни на весь мир, но глянул на мирно играющую в кроватке маленькими куколками дочурку и остепенился. «Надо же, - обратил внимание на черты ее личика, - вылитая мать, ничего моего и близко нет. Нужно было хоть на фамилию свою записать. Так нет же, в целях этой долбаной конспирации пришлось оформить на Ташенову, чтобы скрыть от обкома комсомола и женитьбу свою, и рождение ребенка. Успокоили себя: «потом, когда всё уладится с работой, перепишем». А теперь вот когда это «потом» наступит, и не знаю»…
Перевел взгляд на все еще всхлипывающую Жулдыз и уже безо всякой конспирации взял ее сзади за плечи, повернул лицом к себе и, глядя в не по-казахски большие глаза, негромко сказал:
- Успокойся, Звездочка, все уладится. Устроюсь вот в ближайшую райгазету, окончательно осуществлю тем самым свою мечту о настоящей творческой работе, и заживем с тобой по-новому.
- Как?! – еще больше удивилась она. – После заведывания обкомовским отделом в районные корреспонденты? Так это же ведь и зарплата намного меньше, и статусом гораздо ниже.
- Зарплату доберу гонорарами, ты же знаешь, какой я писучий. А вот насчет второго… По-моему, любимая работа всегда имеет высший в жизни человека статус.
- И пересесть со служебной машины на маршрутный автобус, который ходит в пригород в зависимости от погоды и времени года, это тебя тоже не смущает? – словно еще и еще раз проверяла уже известную ей прочность степновского характера Жулдыз.
- Конечно, будет нелегко, но зато постоянно в гуще самой жизни, безо всяких прикрас и наигранностей. Представляешь, как это свежо и здорово!
Но ничего этого, по-прежнему находясь в роли матери-домохозяйки, она не чувствовала и не представляла. Просто не могла. А вот увидеть столь разительные перемены в жизни и поведении мужа удалось сразу. Он стал возвращаться домой раньше обычного, трезвым и задумчивым, продолжая свой мыслительный процесс на кухне, в ванной и даже в постели.
- Ты не удивляйся, Звездочка, моему новому состоянию молчаливого затворника, - заметив ее настороженность, пояснил начинающий корреспондент. – Это я так мысленно работаю над сюжетами своих завтрашних заметок. А они у меня не любят шумного рождения.
Когда же прошел месячный испытательный срок, который дали ему при приеме на работу, прихрамывающий на правую ногу редактор собрал основной творческий коллектив и весело подытожил:
- Ну, что, Аркадий, теперь могу сказать честно. Несмотря на рекомендации авторитетных людей, я не очень-то верил, что ты у нас приживешься. Все-таки уже развращен разными областными должностями и льготами, да и справки комсомольские на газетную продукцию мало бывают похожи…Но ты оказался не из тех, не из заласканных номенклатурщиков. И словом владеешь не для наклеивания марок, и скоростью письма – в каждом номере живые, толковые заметки.
- Спасибо, Николай Артемьевич, в этом и ваша заслуга. – застенчиво потер пальцами свою родинку на лбу Степнов. - В таких ситуациях, как у меня, моральная поддержка и доверие очень многого стоят.
- Не скромничай! В нашем ремесле поддерживают лишь тех, кто уже заслуживает этого.
- Так, может, по этому поводу из своего запаса и выделите? – и в шутку, и всерьез обратился к редактору заерзавший на стуле старший корреспондент.
- Ладно уж, Санька, запасец-то мой, а вот расчет за него опять из гонорара вычту, - многозначительно улыбнулся хозяин кабинета и достал из сейфа бутылку коньяка.
- Только, пожалуйста, за счет моего гонорара, моего! – быстро сориентировался Аркадий.
- Вот видите, он еще и человек хороший, - довольно заметил редактор. Заботливо налил каждому по рюмке, дал по шоколадной конфете и сказал:
- Рад за приход Аркадия и с другой стороны. Появится больше редакторской работы у тебя, моего молчаливого заместителя, который может разговориться только после выпивки, - добродушно глянул на него тостующий. - А это бывает гораздо реже, чем искажают твою фамилию, называя тебя по ошибке или в шутку товарищем Водковым… Наконец-то, родился у нас, Санька, конкурент и для тебя, так что теперь больно не зазнаешься… А ты, Эльвира, тоже немного разгрузишься и не будешь ради строкогонства подсовывать в газету разные перепечаточки из центральной периодики…Словом, за славный и растущий коллектив родной газеты «За коммунизм», до которого мы вряд ли с вами и доживем! Выпьем и снова нальем!
А наутро вместо не принятой здесь опохмелки редактор пригласил Степнова и дал ему задание выехать в его первую журналистскую командировку. Проверить очередную, уже ставшую модной для общественного мнения, коллективную жалобу. Теперь - на бригадира железнодорожников, якобы установившего таксу за пользование водоколонкой.
- Посмотри, побеседуй и если что, - напутствовал он, - раздраконь его как следует, капиталиста этого новоявленного. Чтобы и другим была наука.
На месте же редакторская установка оказалась наподобие дополнительного шлагбаума. Основной из них - корреспондент проехал не задумываясь, как и все остальные пассажиры стонущего от перегруза маленького, уже изрядно изношенного автобуса. А вот этот, дополнительный, перегородил течение его мыслей так, что нужно было постоянно их останавливать и невольно сверять с указанием «раздраконить». Только вот за что?
Перед ним предстал обычный с трудно отмываемыми руками работяга. Его портрет на станционной доске почета, а дома – порядок, какому позавидовать любой мужик может. Что же касается водоколонки, то здесь тоже задуматься стоит. Но в другом направлении.
- В поселке нашем, как видите, кругом солончаки проклятые, - начал рассудительно рассказывать расстроенный приездом корреспондента пожилой бригадир. – Потому, думаю, и вода во всех колонках солоноватая, ровно расол какой-то, не везде даже скотине пригодная. Ну, и решил я того, эксприменту сделать. Скупил по селам и базарам сверла, наростил мощность движка и загнал вот станок аж в огород. Тут земля повыше будет. Пробурил, значитца, до верховодки – соленая, до нижнего пласта – тоже не вкусная пошла. И достал ее, родненькую, аж на шашнадцатом метре. Нормальная вышла водица. Заказал трубищу такую длинную, насос-ручник, поставил их с сыновьями. И вот теперя качает вся, считай, станция.
- А почему же тогда люди-то жалуются, что за таксу вы для них установили? - осторожно, чтобы не ударить по откровенности хозяина колонки, спросил Степнов.
- А хрен их поймет, людев-то этих! – занервничал он. Потом закурил «беломорину», искоса, словно боясь его осуждения, глянул на молоденького корреспондента и продолжил уже спокойнее. – Когда весь поселок-то пошел сюды за водой, стали, значитца, и огород затаптывать. Пришлося отгородить, забетонировать площадку. Потом насосы пошли лететь один за другим, ну, как и у вас, в городе, где все они государственные. Тольки там на них тратится контора какая-то, а вот здеся… Ну, не Рикфеллер же я станционного задела! Вот и решил хоть чуток присовестить людёв-то. Попросил всего по рублику с семьи на цельный год. И все согласилися, все до единого. А за глаза вот выходит хреновина другая: не делай людям добра – и зла не получишь...
Он еще раз чертыхнулся, сплюнул попавшую на язык крошку табака и, растаптывая сапогом правой ноги окурок, выдохнул:
- Ну и хрен с ними, с людями такими! Верну на место огородную изгородь, и пущай пьють свой расол, писаки хреновы.
Аркадий же встретился с ближайшими соседями-клиентами водоколонки, порасспрашивал их о претензиях к ее хозяину. Потом пошел вглубь поселка, на его окраину. И окончательно понял, что авторов письма не установить. Все высказывались об инициативе бригадира только добрым словом, а некоторые – и вовсе с благодарностью. Лишь один, как выяснилось из разговора, даже поливающий этой водой свой ухоженный сад-огород, как-то с улыбчивой ехидцей процедил:
- Да нет обид-то никаких... Только вот уже кругом говорять и пишуть, что и развитой социализм построили, и к коммунизму подходим, а даже питьевой водицей начинаем торговать. Как бы ни вернуться опять к меже промеж богатых и бедных.
«Вот оно что, - подумал, возвращаясь на попутке в редакцию, ее корреспондент. – Просто дает сбой уже всосавшаяся в кровь человека привычка жить по удобной для него философской формуле «вокруг все мое, все наше», на полном, так сказать, гособеспечении и с набором всяческих льгот для жизни и даже смерти».
- Нет, Николай Артемьевич, здесь не раздраконивать нужно, а поддержать того бригадира-инициатора, - рассказывая о результатах поездки, сказал редактору Степнов. – Тем более что хоть письмо и анонимное, но за ним все равно хорошо видны спрятавшиеся от ответственности за свои огульные обвинения советские люди.
- Хорошо, только осторожнее в выражениях и властей не трогай, - резюмировал руководитель газеты и посмотрел на часы, которые уже показывали конец рабочего дня. – А рукопись чтобы была уже утром на машинке, поставим материал в номер.
«Вот это проверочка, - тревожно подумал он в ожидании автобуса на его перекошенной людьми и ветрами остановке. – А когда же обдумывать, писать? Пока доберусь домой, зайду еще в продмаг за покупками, уже стемнеет. Остается только ночь». И вот, быстро отужинав с недовольной таким распорядком женой, он направился в уже облюбованное ранее место творческой работы, в совмещенный с ванной санузел. Здесь и сам в тишине, и другим домочадцам своим бормотанием не мешаешь. К тому же, если приоткрыть дверцу водогрейного титана, то и покурить можно вдосталь.
Аркадий накрыл унитаз стиральной доской с ватной подушечкой, положил на колени кухонную фанеру для раскатывания теста, а на неё – исписанный за день блокнот с чистыми листами бумаги и приступил к работе. «Лев Толстой, - почему-то столь не по рангу своему припомнил мирового классика начинающий журналист, - так тот писал, стоя в чашке с водой, скорее всего для экзотики. А я вот вынужден сейчас запираться в обычном городском туалете от безысходности. Вот тебе и прогресс, и преемственность вместе взятые, едри твою мать!»
Зная, что для него всегда самое трудное – это найти правильный ключ-заголовок и под него первый лидирующий абзац, он взял свою свежее-заправленную любимыми фиолетовыми чернилами ручку, закурил и задумался. Немного понаблюдал за колечками плавно уходящего в дверку титана табачного дыма и записал: «Инициатор помог людям. А ему кто?..» И выложил все, что накипело на спирали его сознания за день встреч и раздумий по этому, вроде бы, и простому житейскому поводу.
А в заключение, нарушив запрет редактора, обратился к руководству этой железнодорожной станции и облуправлению дороги в целом. И не с нижайшим поклоном. А с самым что ни на есть журналистским требованием встать на защиту человека, частная и не очень дешевая инициатива которого поит глубинной водой весь поселок. С требованием поддержать его сейчас и морально, и материально, взяв в итоге так необходимую здесь заботу о людях непосредственно на себя. И по служебному долгу, и по совести.
Такая выстраданная не сомкнувшим глаз Степновым концовка редактору не очень понравилась.
- Как человек я тебя, Аркадий, понимаю и поддерживаю, - сказал он, отодвинув в сторонку рукопись. – А вот как редактор-руководитель… Ну, что мы из-за какой-то колонки будет аж областное управление дороги спрягать по падежам? Это же государство в государстве!
- Во-первых, эта «какая-то колонка» ежедневно дает воду почти ста семьям, которые в основном работают именно на данную дорогу, - впервые и потому излишне горячо начал отстаивать авторскую позицию Степнов. - А, во-вторых, если уж она действительно является «государством в государстве», то и пусть демонстрирует эту мощь хотя бы своим труженикам… Иначе все может обернуться никому не нужным конфликтом.
- Да не закипай же ты, словно сосиска, на той воде станционной! - настороженно восприняв предположение журналиста, опять взял его рукопись редактор. - Давай хотя бы вот здесь добавим, что если, мол, не в силах с этой проблемой справиться руководству станции, то пусть тогда придет ему на подмогу его облуправление.
- Перестраховочка?.. Да ладно, - махнул рукой автор. – От этого ведь суть не меняется, и их ответственность перед людьми тоже. «А буду спорить, - мысленно добавил уже сам себе, - и ночь может оказаться напрасно потраченной, и Жулдызик не увидит результата моей туалетной ночевки, да и станционный инициатор меня не поймет».
Но в итоге его корреспонденцию понял не только он. Уже через неделю в редакцию пришло официальное письмо за подписью начальника этой станции, который сообщил: «предложения по урегулированию возникшей у нас ситуации, изложенные в статье журналиста А.Степнова, полностью приняты». А чуть позже пришло сообщение и из управления дороги. Эта публикация стала здесь поводом для проверки вопросов водообеспечения на других станциях и разъездах.
Напечатав эти ответы, газета продемонстрировала свою действенность, а ее молодой журналист заслуженно обрел негласный статус мастера проблемных материалов. Опубликовав их более десятка на самые разные житейские темы, он уже к зиме привлек к себе внимание руководства областной газеты. Стал выполнять его задания, а к Новому году получил приглашение в штат редакции.
Но такое территориальное приближение к дому не сделало Аркадия менее загруженным по службе, ничем не изменило уже выработанный у него стиль журналистской жизни. Единственная из перемен, которую почувствовала семья, - это его приходы на обед. И то лишь в дни, когда не в командировке или не пишет, закрывшись в кабинете пока остальные уходят на перерыв. А так все осталось по-прежнему: и поздне-вечерние дежурства по газетным номерам, и ночные муки творчества у домашнего титана, и нарастающие Жулдызкины недовольства «такой беспорядочной жизнью». Плюс к тому еще более высокая по масштабности ответственность перед читателями и поддержание связей со своей первой и потому не забываемой «районкой».
А отношения с ее редактором переросли постепенно чуть ли ни в дружеские. Во всяком случае, Степнов его внимание к себе стал ощущать все чаще и заметнее, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. Не обошел Николай Артемьевич такой опекой своего младшего приятеля и на этот раз, когда в райцентре собрались на тайную вечерю по поводу перевода в другую область здешнего батюшки.
- Аркадий, приезжай через часик ко мне, - позвонил ему редактор. - Проведем сегодняшний пятничный вечер в кругу нашего отъезжающего попа.
- Попа?! А это что еще за хреновина?
- Не надо удивляться. Мы его с мужиками знаем давно. Нормальный советский человек, просто у него работа такая. И матушка его ничего себе. В общем, тебе эта встреча тоже будет полезной, для расширения кругозора, так сказать…
Они пришли в назначенный час к дому, что словно притаился за тыльной частью покосившейся от времени церквушки, когда здесь собрались уже другие знакомые им люди. Аркадий близко не знал лишь вышедших им навстречу русобородого хозяина в рясе с большим православным крестом и его еще молодую на лицо матушку. Быстро познакомились и вошли в большую продолговатую комнату, где уже стоял почти по-ресторанному сервированный стол. Только обслуживать его стала не девочка в коротенькой, выше коленок, юбочке, а вся точно упакованная в черно-белые материи монахиня. «Чувствуется, когда-то работала официанткой, - мысленно заметил впервые попавший в такую обстановку Степнов. – Навыки-то светские сохранила, а вот одеться соответственно ей, наверное, не дает сама попадья, из ревности к своему уже не по-церковному взявшему рюмку хозяину».
- Ну, что, миряне православные! – громко обратился он к присутствующим. – Пусть Господь простит нас за вечерю эту в честь моего отбытия в края иные. Здесь моя новая жизнь началась, и спасибо вам за помощь мне оказанную в службе на благо Божие, за понимание. А за то, что проводить пришли, давайте причастимся по единой-то…
Но уже через пару минут Аркадий понял, что «по единой-то» - это сказано так, видать, как и у мирян, только для начала выпивки. Когда налили вторую, слово взял областной уполномоченный по делам религии, который почти официально, как и положено его статусом, подчеркнул:
- За время своего десятилетнего служения в этом приходе вы, отец Владимир, как достойный представитель духовенства новой волны, ни одной проблемы нам не создали. А напротив словом своим пастырским всячески помогали власти вести диалог с народом, правильно воздействовать на его сознание. За это вам от власти и спасибо!
А за третьей рюмкой, которую сопроводил своим коротким тостом заврайфинотделом, все впервые разулыбались. Его слова о том, что «деньги любят тишину», поняли как намек: райбюджет не только с церкви брал налоги, но и ей частенько подкидывал своего рода гонорары. А поднявший затем рюмку начальник райкомхоза разоткровенничался еще больше. Оказалось, что государство всячески помогало батюшке и ремонтом церквушки, его вот этого жилого дома, и обеспечением печным топливом, другими хозяйственно-бытовыми услугами. «В общем, не проводы, а планерка какая-то получается, - внимательно слушая тостующих, подумал Аркадий. – Разница лишь в том, что стол другой да водка с закуской на нем. А в остальном такая же скукотища протокольная». На сердце его потеплело лишь, когда предоставили слово редактору райгазеты. Он с удовольствием улыбнулся, обвел взглядом приглашенных и остановил свое внимание на сидящих в торце стола батюшку с матушкой.
- Я знаю их…, - запнулся, вероятно, в подсчете лет знакомства Николай Артемьевич, - ну, в общем, больше всех здесь присутствующих. Батюшку Владимира помню еще просто заводским слесарем Володей, а его матушку – как сводившую с ума нас, пацанов, нормировщицу Полинку… Потом вот я подался на журфак, он в духовную семинарию, и побежали мы по разным берегам одной большущей реки. Имя этой речки – жизнь. Так давайте же выпьем за неё, объединяющую всех нас в единый людской поток, независимо от того, кто на каком поприще служит!
Тронутые столь душевным редакторским словом, все уже засидевшиеся в этих речах впервые молча и с удовольствием встали. А раскрасневшаяся матушка с такой загадочной улыбкой посмотрела на тостующего, что он еще больше расчувствовался и, словно вконец забывшись, добавил:
- Ну, Полюшка и Вовка, пью за вас!
- Божьей вам помощи и счастья на новом месте, - тоже захваченный этим душевным порывом, добавил Аркадий и подумал: «Зачем это я о Боге им напомнил, ведь пошла такая обычная светская гулянка… Даже не удивлюсь, если еще по паре рюмашек, и наша попадья опять в Полинку заводскую превратится».
Но вот конфуз! Люди разгоряченные, всем своим видом добавки просят, а выпивка-то заканчивается. Да и прислугу хозяева уже отпустили, чтобы лишних глаз да ушей на таком собрании не было. И взял на себя эту заботу сам батюшка. Поправив съехавший набок крест, он наклонился к своей матушке и что-то шепнул.
- Вы пока тут поговорите и допивайте остаточки, а я в чулане поищу, - словно извиняясь за столь внезапную ночную нехватку, вполголоса произнесла она и вышла из комнаты.
- А я сейчас мигом домой, рядом же, тоже свою заначку возьму, - через минуту спохватился редактор.
Разговорились мужики-начальники «за жизнь», расфилософствовались на вольные темы. В общем, понесли ахинею всякую пьяную, от которой наиболее трезвому Аркадию захотелось даже выйти по нужде. Да и удаления этого уже никто не замечал. И не только здесь, в уже пропахшей спиртным и острыми закусками комнате. Пройдя кухню и просторные сени, соединяющие жилой отсек дома с его чуланом, он замедлил шаг. Вернее, его остановили какие-то неожиданные звуки. Прислушался. Из-за двери отчетливо донеслось протяжное женское постанывание, чередующееся с прерывистым дыханием. «Сюда же пошла попадья! – испуганно подумал он. - Неужели с такими звуками водку ищет? Да и света там не видать. А может, что-то с ней случилось, надо помочь?!» Подошел к двери и, прильнув ухом к первой попавшейся щелочке, еще раз прислушался. Стоны повторялись опять и опять, все интенсивнее и слышнее. «Нет, такие звуки произносят женщины не от боли, - пришел к заключению невольно подслушивающий Аркадий. – Но не может быть… И что же она здесь сама с собой этим занимается?» Едва задался таким странным для себя вопросом, как послышался женский голос.
- Колюшка, Коль, - сладостно выстанывала она. - Как хорошо… ты пришел… и опять встретилися… напоследок, спасибо тебе…
- И тебе, Полюшка, тоже, - наконец-то выдал себя и знакомый мужской голос.
«Так это! – чуть не крикнул, но тут же опомнился в темноте и подумал Аркадий. – Это же матушка с редактором так водочку ищут…А ведь по ее страстному взгляду уже видно было…Теперь бы хоть не забыли, зачем прилюдно уходили-то...
Появились они в комнате в той же очередности, что и выходили. Сначала вся сияющая, словно от радости найденной бутылки, матушка. А чуть позже вытащил победно из-за пазухи точно такую же и он.
- Сразу видать, что из одного магазина пришли, - весело заметил профессионально наблюдательный начальник комунхоза.
- Хотя и в разных местах прятались, - тут же, глянув на слегка смутившуюся попадью, добавил редактор. – Весь дом пришлось перевернуть, еле нашел.
Все дружно рассмеялись, не чувствуя в этом даже малейшего подвоха, и без всякой наигранности провозгласили тост за успешно выполнивших свою миссию «гонцов». В том числе и погладивший после рюмки уже седеющую бородку батюшка. А ставший негласным свидетелем Степнов при этом почему-то подумал: «Какие удивительные кренделя выделывает жизнь, как будто надсмехается над человеком… Несколько десятилетий назад вот такой же примерно поп пытался соблазнить мою молодую тогда еще маманьку. А только что, судя по всему, почти на глазах у всех сидящих здесь поимели жену этого попа… Выходит, служители культа – это действительно обычные советские люди, прямо или косвенно назначаемые властью, исполняющие просьбы и поручения этой власти. А должны же быть они посланцами, земными наместниками самого Бога! Или таких еще у нас нет, выбирать Всевышнему не из кого? Как для власти, так и для престола господнего»…
Расстались уже поздно. Поэтому Аркадий подъехал к дому заполночь, когда горел свет в окне лишь сторожа, часто охраняющего магазин напротив, как посмеиваются соседи, «без отрыва от ночного сна». Сейчас же эта полоска света помогла и ему, хорошо освещая вход в подъезд. Поднимаясь по его лестнице и вытаскивая на ходу ключ из дальнего кармана, уже в который раз за дорогу почему-то вспомнил покорно-разгоряченную на прощанье руку попадьи. Ее интимный экспресс-контакт с редактором. Улыбнулся сам себе и подумал: «Я ведь тоже, как тот батюшка, весь на службе постоянно, строкой газетной увлеченный… Наверное, Жулдызка потому и выражает недовольство свое все чаще… А если и она, не дай Бог… если она тоже, как та попадья?»
Вошел в прихожую уже по привычке так тихо, что никто и не шелохнулся. Раздевшись, направился сразу на кухню, чтобы выпить немного валерьянки и быстрее уснуть. Открыл дверку пенала, в котором жена хранит разные травы и лекарства, потянулся рукой на последнюю полку и случайно зацепил какую-то школьную тетрадку. Она соскользнула с горки пакетиков и узелков и шлепнулась на пол. «Видать, занялась сбором рецептов и советов», - поднимая тетрадку, подумал он. Чисто машинально открыл первую страницу – точно они, вторую - тоже. Улыбнулся новому увлечению жены и хотел уже, было, закрывать, но взгляд случайно скользнул по совсем необычному тексту. Привлек внимание и даже насторожил сам заголовок – «Откровение жены». Стал читать и текст:
«Он жену любил. Чувство это было крепким и разным. Он любил то радуясь, то негодуя, то впадая в глубокое отчаянье. Она вдохновляла его своей жизнерадостностью, умиляла искренностью, огорчала некоторой диковатостью. Бывая чаще ласковой, милой и уступчивой, она вдруг становилась неуправляемой, несговорчивой, непредсказуемой. В такой час ему казалось, что они на грани разрыва. Становилось больно. Жизнь теряла краски, в которые ее талантливо раскрашивала эта женщина.
Но все забывалось, когда наступала близость, самая близкая. Ее постельная страстность сначала настораживала его, ибо она легко впадала в экстаз, частила с ним. Но, обнимая ее и лаская всем своим телом, целуя и вдавливаясь в неё, подчиняя ее тело своей власти, он видел, как она страстно сжимала губы, морщила лоб и облизывала языком рот. И он уже знал, что сейчас будет взрыв…
Потом опять пересохшие губы, осмысливающий взгляд, нежные руки, гладящие взмокшую жесткую челку мужа…
Но он не знал, что, впитывая его в себя без остатка, она сама растворялась в нем, отдавалась своему чувству без оглядки, ибо знала, что скоро умрет. Он и не подозревал, что с женой что-то неладно. Не знал, что не хотела она отравлять то лучшее, что не пожалела для них сама судьба. Но скоро, скоро придет час, и он ее потеряет. И погаснет «Звезда», его звездочка»…
- Что это?! – прошептал шокированный прочитанным Аркадий. И мгновенно, еще не осознанно реагируя на последние слова этого текста, ниже его экспромтом написал:
Ко мне охладеваешь
как январь
По отношению к июлю?
Звездочка моя,
не забывай:
Ведь тебя еще
люблю я!
Написал и как-то внутренне даже содрогнулся: «Зачем это я, зачем выдал себя?... Но теперь уже поздно. Посмотрю на это ее реакцию, понаблюдаю». Быстро свернул тетрадку и вернул на свое место, к запахам трав и настоев. Выпил чайную ложку разведенной в стакане валерьянки, закрыл дверку пенала и, мысленно представив стоящую перед собой Жулдыз, опять прошептал:
- Страсть-то свою ты выписала точно. А вот о каком же еще «взмокшем жестком чубчике» так тепло вспоминаешь, а?
Провел руками по своей густой, спадающей на высокий лоб шевелюре и выключил свет. Ведь еще у всех ночь. А утро, как наставлял его папаня, «завсегда мудрее будеть»…