НАКАНУНЕ
- Как она, жизнь? - переспрашивает, отвечая на традиционный при встрече вопрос, Иван Иванович Шаров. - Да как? По-стариковски спокойная, размеренная... Печь вот топлю, книгу читаю. А летом - огород, лес.
За окном в синеватых , с румяным оболоком, сумерках потрескивает мороз, скручивают тонкие безжизненные прутики с блесками инея молоденькие яблоньки в крохотном садике, чуть слышно скребет по оконному стеклу поземка. А по горнице, где жаром пышет от щедро натопленной русской печи, расхаживает хозяин - невысокий, незавидного телосложения человек с лицом, вдоль и поперек изрезанным глубокими морщинами. Глаза, на удивление, молодые, усмешливые.
В таком невеликом городке, как наш Кадников, где к тому же я родился и вырос, грех не знать всех коренных старожилов. Знать не только в лицо да здороваться при мимоходных встречах, но и ведать, по рассказам ли родни или знакомых, о их прожитой жизни.
Приходилось слышать мне много хорошего и об Иване Ивановиче. И о том, гвардии старшина механик-водитель танка Шаров прошел дорогами Великой Отечественной войны от первого ее дня до последнего. И был одним из немногих фронтовиков-кадниковцев, кто брал Берлин.
... Ничто еще не предвещало грозных и тяжелых ночей с их пожарищами и смертью, когда юного Ивана провожали на действительную военную службу. Буйно невестилась черемуха в потаенных и скромных кадниковских садах, рассыпалась червонным золотом частушек гармошка, весело пели девушки, родные напутствовали Ивана: " Служи, сынок, с честью!". И верили, что вернется он скоро домой возмужавшим, повзрослевшим. Да и ему самому хотелось мир повидать и себя показать. Не думал-не гадал он тогда, что выпадет на его долю и то и другое. И еще как!
- Окрестили по-боевому меня японские пули на озере Хасан, - после долгого раздумья и глубоких затяжек сигаретным дымом говорит Иван Иванович. - Правда, подоспела наша часть к последним боям. Молодые солдатики разочаровались даже. Погодите, мол, не гомоните - поговаривали с усмешкой бывалые - хватит лиха и на ваш век, не приведи Господь! Как в воду глядели.
Война с белофинами оставила отметину. Первую. Служил Шаров в лыжном батальоне. И когда пошел однажды в разведку, подстерег его финский снайпер-кукушка: пробила пуля навылет руку. Ничего, подлечили в госпитале.
Вернулся в родной Кадников. Да только не надолго.
- Там грянуло, что и слов-то подходящих для такого не отыщешь! - Иван Иванович роняет руки на стол, ладони сжимаются в кулаки, на них синими буграми надуваются вены. Взгляд тяжелеет, становится жестким.
СТРАШНО ЛИ НА ВОЙНЕ?
Случилось это в самом ее начале. В мирной тишине молодого ельника, под его нежной зеленой сенью затаился танковый батальон. Солдаты получили краткий отдых после дальнего нелегкого марша. Неподалеку кипела своей жизнью железнодорожная станция. Сюда и отправился за пайками для танкистов Иван Шаров. На путях шипели паром маневренные паровозы, формировались составы. Иван уже почти нашел нужную службу, когда из-за ближнего товарняка одна за другой, рассыпая искры, взвились сигнальные ракеты. Диверсант!
И тотчас в небе послышался надрывный гул моторов самолетов. Иван под бомбежку попал в первый раз. Не помнил, как втиснул тело в первую же попавшуюся канаву. А вой бомбардировщиков нарастал, казалось, горячим раскалывающимся сверлом вонзаясь в затылок.
Просвистело в воздухе, громыхнуло так, что качнулась, поплыла в сторону спасительная масса земли. И вдруг - страшный удар по спине!
"Вот и все... - обреченно подумал Иван, но пошелился через силу, и со спины скатился тяжелый ком глины.
В небе стихло. Едва выбрался Иван кое-как из своего укрытия, как рядом начали рваться снаряды в горящем эшелоне. Град осколков. На станции - паника, уже кто-то пустил зловредный слушок, что немцы окружают.
Только отбежал Иван от станции, остановился перевести дух, как вновь - вой самолета. На этот раз одиночка-истребитель решил за людьми поохотиться. Так низко пошел на "бреющем" над головой, что волосы дыбом встали. Огненные струи вспороли землю далеко впереди - промахнулся фриц.
- Вот так-то, брат! - вздохнул Иван Иванович. - Добрался до своих и не скоро опамятовался, хотя и обстрелян прежде был. Потом уж, после катавасии, страх-то подобрался, настоящий... Плоха на войне неизвестность, а пуще - растерянность. Громадной силищей напирал фашист, и техника у него новейшая, и солдаты обучены, и Европа под каблуком. Под Москвой угодили три наши дивизии в "колечко". Растеряйся - и нет боевой силы. А фрицы уж листки пакостные стали нам с самолетов подкидывать: " Рус Иван, сдавайся!". Только пакость эту ни Иванам, ни Степанам читать было недосуг. Организовали мы круговую оборону.И все-таки не убереглись еще от одного врага - голода. Двести граммов галет да кусочек конины - ноги еле потащишь. Не раз пытались вырваться из окружения, да фрицы не давали. Вот бы где духом пасть и страхам, трусости поддаться да ручонки кверху задрать. Но не тут-то было, не дождались, не вынудили нас на это фашисты! Поднакопили мы силенок и... прорвались! По-разному на войне страх-то ходит. Не бывалых, ни новобранцев не различает.
ЗАГОВОРЕННЫЙ
Ни разу на долгом пути от Москвы до Берлина не горел танк старшины Шарова. Как заговоренный. Всего лишь однажды разворотила гусеницу мина и то случайно. Не в бою - на марше. И ранение получил Шаров не в танковой атаке, а в перебежке шальным осколком зацепило ногу.
Нет, не прятался старшина со своим экипажем за спины товарищей, красноречивее всего говорят о том орден Красной Зведы и около десятка боевых медалей на солдатской груди.
- Да, что ли, у моего танка броня крепче была? - усмехаясь, говорит Иван Иванович. - Это только в кино покажут - ровное поле да танки, как на параде, выстроенные. Нет, тут прешь напролом, дорог не ведаешь, лес так лес, река так река. И маскировка - первое дело. Враг ведь сразу старается танки выбивать, авиация охотится. Сверху-то мы чем прикрыты? Вот и не поймешь порою: вроде в поле бугорок с березками и кустиками, а приглядишься - кончик орудийного ствола из него высовывается... Да и воевать научились мы с умом. Вернее, война научила. Танки новые в наш батальон пришли - Т-34. Увертливые, с крепкой броней против прежних-то, что словно свечки вспыхивали. На них стало немудрено и до Берлина добраться. Но только на словах это легко сказать... А что уцелел я, так, видно, на роду написано.
И опять погрустнел взгляд Шарова. В тишине горницы стучали ритмично на стене старые "ходики" с кукушкой.
- Как те четыре года надоели... Живешь, где придется и как придется, голодный и холодный. Не забыть, как возле костра зимами мерзли. Не успеешь один бок отогреть, как другой напрочь морозом отрывает. Вот и вертишься, ровно волчок, к огню ближе жмешься, а к утру, глядишь, и шинель вся рыжая. Порою и не верится, что здесь в тепле барином сижу, стоит лишь о тех днях и ночах подумать...
Иван Иванович зябко протянул к печи ладонь.
... А в войне углублялся перелом, образовавшийся под Сталинградом. Танковый батальон, в котором воевал Шаров, был направлен на Курскую дугу. После здешних тяжелых боев пробивался танк гвардии старшины через прибалтийские дюны, вместе с товарищами вышибал Шаров гитлеровцев из Нарвы, Таллина. И вот позади граница нашей Родины, открылась огненная дорога на Берлин.
- О запомнившемся боевом эпизоде рассказать? Да они-то, все бои, не то что запомнились, а в кровь въелись. Все, без исключения. Страдания, гибель... Сплошной вереницей перед глазами так и идут. И вспоминать тяжко. Ох, как тяжко! Война - она и есть война.
Сигарета в пальцах Ивана Ивановича запрыгала, рассыпая искры, и он, верно, не замечал, как крохотные их огоньки садятся на кожу.
- Сколько хороших ребят полегло! По ночам, бывает, их лица снятся. От прежнего состава нашего батальона до Берлина единицы дошли. А уж там... Со всех сторон к городу наши армии поджали. И уж дали мы фашисту под самую завязку, за все слезы!
До бьющегося в предсмертных судорогах рейхстага танк Шарова не дошел, увяз в уличных боях. И ходил уже после Иван по дымящимся, безжизненным развалинам. Ходил живой, невредимый, если прежние раны в счет не брать.
- Солдатское счастье?
- И вера в победу, - добавляет Иван Иванович. - Без нее разве бы выстояли и дошли! Она помогла все вынести...
В ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Уже пал Берлин, был подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии...
По дороге мимо разбитых немецких селений двигался батальон. Грохотали танки, пехотинцы с почтением уступали им путь. За рычагами одного - Иван Шаров, радостный и счастливый, как и все. Кругом только и разговоров о минувших боях, о победе, о первой мирной весне.
У гвардии старшины кончался восьмой год службы. Легко сказать - службы... Сквозь запах машинного масла властно пробивался будоражащий весенний дух. Скоро домой, в далекий Кадников...
Вдруг с высотки в стороне от дороги ударили пушки. Батальон развернулся в боевой порядок, а три танка двинулись в разведку боем. Опьяненные победной весной не убереглись ребята. Вспыхнул один танк, закрутился на месте и затих другой. Дольше всех не могла "достать" замаскированная вражеская батарея танк Шарова, хотя и сосредоточила на нем весь огонь, раскрывая себя окончательно.
И все же снаряд угодил под башню. Ничего не помнил потерявший сознание контуженный старшина, ни как вытащил его через нижний люк уцелевший из экипажа стрелок-радист, ни как волок потом его под перекрестным огнем в безопастное место. Иван пришел в себя уже в госпитале. Две недели не мог слова выговорить. Вот ведь как бывает...
НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ПОВТОРИЛОСЬ
- Что было после войны? - лицо Ивана Ивановича сразу как-то светлеет, разглаживается частая сеть морщин. - В дом родной вернулся, к труду мирному привыкать начал. Поначалу здоровьишко пошаливало. Потому и устроился работать культмассовиком в клуб. Работка-то вроде и не пыльная, не камни ворочать, и по здоровью бы в самый раз, а не по мне. Сроднился я с техникой, вернее сказать, война сроднила. И потому, как чуток поправился, пошел в МТС. И комбайнером был, и шофером, и трактористом, на целину на уборку урожая ездил. За рычагами-то мирной техники куда как иначе сидеть, чем военной. Дело делу рознь, и дороги иные.
...Я уже собирался попрощаться с Шаровым, протянул было руку, но Иван Иванович вдруг остановил меня не терпящим возражений жестом.
- А я ведь телевизор сразу выключаю, как только там фильмы про войну начинаются, - торопливо, точно боясь, что его могут не выслушать, заговорил Шаров. - Неинтересные они для меня. И тот, кто войну на своем горбу испытал, меня поймет. Не хочу, чтобы такое повторилось больше, не хочу...