За окном серело. Неясный утренний свет, с трудом пробиваясь сквозь засиженные мухами стёкла, медленно расползался по комнате. Шаг за шагом отвоёвывая у темноты жизненное пространство, он протискивался во все уголки и закоулки, пытаясь придать предметам свойственные им очертания.
Егор давно уже проснулся. Да и спал ли он вообще? Дрёма то неожиданно накатывала на него, бросая со всего маха растерзанную душу в тяжёлое нехорошее забытьё, то вновь отходила, уступая место туманным отрывочным мыслям, копошившимся скользкими навозными червями. Они настойчиво отгоняли остатки сна, проникая в каждую клеточку безвольного, расслабленного тела. «Господи, и так каждую ночь! Ну, сколько ж можно такое терпеть?!» – неслышным эхом срывалось с его обмякших губ. Но Егор терпел. Он знал, рано или поздно новая волна забытья накроет его усталый мозг своим липким ватным покрывалом, и тогда весь этот реальный мир снова перестанет для него существовать.
Старик нехотя открыл глаза и долго лежал, с безразличием глядя в потолок, превратившийся со временем из белоснежного в какой-то прогоркло-жёлтый. Наконец-то, он начал ощущать своё тело. Появилось первое желание: закурить. Откинув одеяло, Егор сел на край кровати. От резкого движения кровь ударила в голову, заломило виски. «Работает ещё сердчишко-то, никак не хочет сдаваться, трудяга!» – улыбнулся он про себя. Сунув по привычке руку, старик нащупал сигаретную пачку. Сигарет не оказалось. Егор с досадой отшвырнул её в угол и, выудив из пепельницы окурок подлиннее, с удовольствием затянулся. Горький дым привычно обжёг язык. Сразу полегчало.
Старик равнодушно окинул взглядом неприбранную комнату. Здесь явно не хватало женской руки. Давно немытый пол тускло поблёскивал в первых солнечных бликах. Около печки замысловатой фигуркой валялись окурки, не сумевшие долететь до помойного ведра. Занавески на окнах, покрытые слоем пыли, потеряли сочность своего рисунка и теперь болтались подобно половым тряпкам. На столе стояла грязная посуда с засохшими остатками пищи. «Да-а-а, Егор Андреевич, убраться тебе не помешало бы!» – неосознанно шевельнулась горечь в душе старика. «Да и себя в порядок привести тоже!» – прибавил он вслух, почёсывая пальцами жёсткую недельную щетину. – «Что это ты так опустился-то? Э-э-эх!»
Год назад ушла из жизни его жена. Ушла неожиданно, до боли неправильно. Уже начали вроде поговаривать о золотой свадьбе, наметили гостей. И тут – на тебе! В память навсегда врезалось бледное перекошенное лицо Татьяны, его Татьяны, такое родное и в тоже самое время изменённое до неузнаваемости приближающейся смертью. Её глаза смотрели куда-то вдаль, поверх ещё зелёных ветвей сада, словно она пыталась рассмотреть там вдалеке что-то доселе невиданное, неизвестное. Исступлённо хватая воздух пересохшим ртом, жена тихо шептала: «Ан-дре-и-ич! Ан-дре-и-ич!» То ли хотела о чём-то поведать, то ли звала на помощь. Егор, чинивший неподалёку прогнивший за лето парник, услышал голос супруги, скорее сердцем, чем ушами. А что он мог?! Попытался было расстегнуть ворот её старой кофточки, но трясущиеся от волнения руки слушались плохо, а пуговка, будто живая, выскальзывала и выскальзывала из пальцев. Женщина несколько раз глубоко вздохнула и вдруг обмякла, неестественно свесив голову набок. Старик упал, как подкошенный, рядом с телом жены и громко, навзрыд прокричал в синее бездонное небо:
– Таня, Таня, ну, скажи ты мне хоть что-нибудь! Не уходи! Что же я без тебя теперь делать-то буд-у-у?!
Но Татьяна ушла, так и не сказав прощального слова, так же тихо и спокойно, как и прожила всю свою жизнь.
Сами похороны старик помнил смутно. Да и что там было помнить! Все события слились в один огромный колючий ком, застрявший где-то в середине груди, от которого было нестерпимо больно. Он мешал видеть, он мешал слышать, он мешал вдоволь глотнуть свежего воздуха. И если бы не приехавший из Магнитогорска сын, неизвестно, сумел бы Егор по-человечески похоронить свою родную, свою единственную Танечку-Танюшу. Вот как оно в жизни получается. Прожил с тобой человек бок о бок целую жизнь. Делил по мере возможности и горести твои и беды. А ты вроде как бы ходил мимо него, ласковых слов не говорил. Всё некогда было тебе, всё недосуг было. А он, этот человек, наверное, ждал их, надеялся. И только когда его не стало, когда судьба отняла его у тебя навеки-вечные, ты вдруг осознал, что именно он-то и был самым главным, самым важным человеком в твоей жизни. И куда раньше глаза глядели? А теперь что ж, теперь слезами да причитаниями горю не поможешь!
После смерти жены время для старика остановилось, будто подёрнулось всё перед глазами густой непроглядной пеленой. И если бы не сын, оставшийся погостить ещё на пару недель, Егор сотворил бы с собой что-нибудь нехорошее. Сын поднимал его каждое утро, заставлял проглотить две-три ложки какого-то варева и выпроваживал во двор. Вместе с ним они перекопали весь огород (хотя кому он теперь был нужен), подремонтировали покосившийся забор, залатали крышу над сенцами. Он не давал ему ни одной минуты покоя. Егор даже взбунтовался однажды:
– Жорка, ты чего так на меня насел?! Продыху совсем не даёшь! Мать померла, хочешь, чтобы и я вслед за ней сгинул?!
– Ничего, ты ещё у меня крепкий старикан. Не такое выдержишь! – улыбнулся в ответ сын, хотя глаза его по-прежнему оставались печальными.
После его отъезда для Егора наступили самые страшные дни. Навалившаяся разом тоска ни на мгновение не отпускала душу старика. Она, словно невидимая тварь, беспрестанно терзала и без того разрывающееся от боли сердце. Егору казалось, что он постепенно сходит с ума. Куда бы он ни собирался, куда бы ни шёл, ноги сами собой приводили его к могилке Татьяны. Сидя на лавочке, наспех сколоченной Георгием , старик подолгу разговаривал с ней, просил прощения, а то и попросту плакал. Очнувшись, Егор снова куда-то шёл, чем-то занимался, но, в конце концов, опять оказывался на том же месте. И если бы не каждодневные звонки сына, вырывающие его из сумрачного полу-существования, неизвестно, сумел бы старик прожить этот нескончаемый год. Чувствуя тяжёлое состояние отца, тот не раз предлагал переехать к нему на житьё, но Егор упрямо отказывался:
– Не поеду! Как же я Татьяну здесь одну оставлю?!
– Батя, да с нами тебе только веселее будет. Вот и Анютка моя зовёт, и внуки! – с азартом уговаривал Георгий.
– Спасибо, сынок, конечно, за приглашение, но я тут уж как-нибудь один поживу. Не хочу вам неудобства доставлять. Как-никак здесь я сам себе хозяин! – отнекивался старик, но в душе был очень благодарен сыну.
– Если ты боишься, что могила матери неухоженной останется, то это ты зря. Тут всего час езды, и мы на Укшуке. Сто километров – сейчас не проблема.
Но Егор находил всё новые и новые доводы: то к городу большому непривычный, то дома и стены родные помогают. Но родные стены не помогали. Находиться в них стало ещё тяжелее. Они давили его всеми прожитыми годами. И если раньше он этого как-то не замечал, то теперь, оставшись один, понял: долго ему не протянуть. Каждая трещинка, каждый гвоздь напоминал ему о той жизни с Татьяной. Ведь и дом, и всё, что строил Егор, приобретал, доставал всеми правдами и неправдами, в конечном счете, предназначалось только для неё, для единственной и любимой женщины на свете. И теперь, когда она умерла, все его труды, все его потуги, всё его старание и умение оказались никому ненужными. У сына своя квартира в Магнитогорске, своя семья, свои заботы… А он?
Егор прокашлялся, выудил из пепельницы ещё один окурок, неспешно затянулся и вновь застыл. Вспомнилась их первая встреча с Татьяной. Вернее не первая… Татьяну он знал сызмальства, можно сказать, с пелёнок. Жили они тогда в Ломовке по соседству, но разница в возрасте (почти четыре года) не давала пятнадцатилетнему красавцу-юноше разглядеть в этой ещё нескладной темноволосой кареглазой девочке свою судьбу. Но судьбу не объегоришь.
Сенокосная пора – время жаркое, хлопотливое. Сегодня солнце палит нещадно, а день-два и – польют дожди, Белая выйдет из берегов, и всё: заливные луга погибнут. Кто не успел во время управиться, считай, весь труд даром – без сена остались. Поэтому на сенокос выезжали целыми семьями, жили в построенных тут же шалашах. Дома оставались лишь старики да малые дети. В этот год их сенокосные делянки оказались тоже рядом, по соседству.
Стоял знойный июльский полдень. Солнце, набравшее силу, ослепительным шаром застыло в высокой безоблачной синеве. Где-то в траве неистово стрекотали кузнечики, словно пытались прогнать непрошеных гостей, лишавших их и крова, и пищи. Надоедливая мошкара вконец озверела: лезла в уши, нос, рот, мешала нормально дышать. Ныли мышцы. Хотелось всё бросить и с лёту кинуться в речку, почувствовать, как прохладная вода Белой, приятно обволакивая невидимыми струйками разгорячённое тело, уносит и боль, и усталость.
Отец, уже закончивший свой ряд, развёл костёр и отбивал косу. Мать помешивала какое-то нехитрое варево в котелке. Лишь Егор никак не мог одолеть доставшуюся ему полосу. Вроде и осталось совсем немного, но и силы, и желания будто растворились в бесконечной дали июльского зноя. Он решил уже было остановиться, придумал и отговорку: мол, коса притупилась, ей не косить, а так, только траву портить. Но тут Егор увидел Татьяну. В мокром от пота стареньком выцветшем платьишке она с упрямой настойчивостью размахивала косой. Наверное, тоже «добивала» свою полосу. Её усердие показалось юноше немного забавным.
– А что, Танюшка, давай вперегонки до конца луга? Посмотрим, кто кого? – шутливо предложил он поравнявшейся с ним девочке.
Татьяна ничего не ответила, лишь стрельнула в него своими карими глазами и, заправив выбившийся локон под платок, взялась за косу. Работа пошла споро. Сначала шли вровень. Затем девочка, хотя и медленно, но вышла вперёд. А уже к концу луга, как ни старался Егор, а догнать удаляющуюся соседку ему так и не удалось. Когда он закончил косить, Татьяна уже стояла в тени берёзы и, скинув платок, заплетала заново растрёпанные косы. Её крепкое сбитое тело, с едва наметившимися женскими округлостями, ходило ходуном. Она никак не могла справиться с учащённым дыханием. По всему было видно, достался ей этот марафон, ух, как нелегко.
– Ну, что, работничек, догнал?! – весело крикнула она ему. – Так косить будешь – семья у тебя век голодной проходит!
Егор смутился. Шутейные слова явно задели его за живое. Подумалось: «Это ж надо! Какая-то мелюзга, да ещё девчонка, и обошла!».
Но, не подав вида, он со смехом вслух произнёс:
– А что мне беспокоиться? Вот возьму тебя в жёны, и семья сыта будет, и я – кум королю, сват министру! Ведь ты ж пойдёшь за меня?!
Юноша ждал, что девочка стушуется, обзовёт его, как принято, «дураком», и убежит, но она, пытливо взглянув парню в глаза, серьёзно сказала:
– Пойду, если, как мой отчим, пить да обижать меня не станешь!
Егор густо покраснел. В тот раз от неминуемого позора спасла его мать, оказавшаяся поблизости. Она с налёту отвесила парню подзатыльник:
– Не рано ли женихаться удумал?! Дай девчонке подрасти немного! Иди вон лучше сухих веток для костра принеси, чтоб дурные мысли в голову не лезли!
Поначалу Егору казалось, что всё, конец: растрезвонит Танька по селу о его бесславном подвиге на сенокосе, и будут ребята от мала до велика шептаться у него за спиной, а то и в открытую отпускать ехидные словца: «Ну, что, Егорка, лихо тебя обставила Мельничиха!» Но дни проходили за днями, недели за неделями, приятели молчали, никто из них даже не намекнул на недавний сенокосный конфуз. Егор опять воспрял духом и частенько про себя похваливал девчонку: «Молодец Танюха! А говорят, что бабам мёду не надо, только дай вволю языками почесать!» При встречах с ней паренёк сначала сдержанно здоровывался, а потом стал даже подтрунивать над собой:
– А что, Танюшка, не продолжить ли нам состязания на следующее лето?!
– До следующего лета ещё дожить нужно, – со вздохом отвечала девочка и, думая о чём-то своём, спешно проходила мимо.
И хотя он, как и прежде ходил на посиделки, целовался вечерами с девчонками в зарослях прибрежных ив, тот разговор на сенокосе никак не выходил у него из головы. Что-то неведомое, до сих пор неизведанное шевельнулось в груди пятнадцатилетнего красавца-забияки.
Года через два после того случая Татьяна впервые пришла на посиделки. Увидев её среди девчонок, плотно усевшихся на бревне, Егор улыбнулся. Отчего-то само собой поднялось настроение, испорченное накануне очередными поучениями матери. И когда Санька-музыкант, наконец-то настроивший свою потрёпанную гитару, запел какую-то заунывную песню, ему вдруг до страсти захотелось пригласить Татьяну на медленный танец, но так и не решился. Может, его остановили навязчивые ухаживания Бориса, ни на шаг не отходившего от новенькой. А может быть, что-то другое.
Изнывая от невесть откуда взявшейся, непонятной досады, Егор весь вечер просидел одиноко в стороне, отклоняя все предложения девушек, что на него совсем было непохоже. Он даже пропустил момент, когда Татьяна со всей силы двинула локтём в бок своего приставучего ухажёра. Свалившись со скамейки под общий хохот толпы на землю, тот, удивлённо округлив глаза, скороговоркой бубнил:
– Ты чё, ты чё, Танька? Я же шутя! Шутя, понимаешь?
– Вот и шути с Валькой, а ко мне не лезь! – зло проговорила девушка и, круто развернувшись, побрела в сторону села.
В Ломовке все давно уже знали, что Борис, не смотря на свою молодость, частенько по ночам похаживает в дом к молодой вдовой Валентине, похоронившей четыре года назад мужа, погибшего на лесоповале. Правда, об этом парень никому никогда не рассказывал. И откуда только люди узнали?!
Посидев ещё немного с ребятами, Егор незаметно отошёл в темноту и, оглянувшись – не смотрит ли кто в его сторону, опрометью бросился догонять Татьяну. Бежать было легко. Тело стало воздушным, почти невесомым: только и знай, отталкивайся посильнее ногами от земли и лети. Девушку Егор застал уже около дома. Она неподвижно сидела на лавочке и, казалось, совсем его не замечала. В тусклом свете нарождающегося месяца на её глазах блестели слёзы. Парень, неуклюже потоптавшись на месте, присел рядом.
– Тебе чего, Егор? – не поворачивая головы, спросила Татьяна.
– Да, так мимо шёл, гляжу, сидишь, – неопределённо пробормотал парень.
– Что-то ты рано сегодня с посиделок ушёл?
– Вот… с тобой вдвоём захотелось побыть, – смущаясь, проговорил Егор.
– А что на посиделках времени не хватило? – вызывающе спросила девушка.
– Да ты там с Борисом всё больше якшалась.
– А ты что Бориса что ли боишься?
– С чего это ты взяла?
– А с того и взяла, что весь вечер прятался и носу не казал!
– И нечего я не прятался!
– Нет бы – заступиться…
– Ты и сама с ним лихо сладила!
– Э-эх, Егор! Ладно, иди домой. Не до тебя мне сегодня…
Татьяна ушла. Егор еще долго сидел на лавочке, прислушиваясь к странным ночным звукам. Редкие неяркие звёзды, кое-как приляпанные к чёрному, словно испачканному дёгтем небосклону, нагоняли неприятную грусть. Будто случилось что-то непоправимое, может быть, даже ещё и не случилось, но обязательно, обязательно случится. Внутри всё дрожало, и от этого на душе было до нехорошего скверно, как в тот раз, когда он спросонья по нечаянности отхлебнул жижи из свинячьего ковша. Захотелось, чтобы девушка вернулась, выслушала все его объяснения, простила. «А ведь это она из-за меня на посиделки приходила! – острым коготком корябнула по нервам мысль. – А я – дурак дураком!»
На следующий день Егор столкнулся в переулке с Борисом. Тот не преминул язвительно спросить:
– Колун (от фамилии Колунов), ты чё вчера так быстро с посиделок утяпал? За Танькой что ли побежал?
– А хоть бы и так! – немного смутившись, ответил Егор. – Тебе-то что?
– Да мне вообще-то по барабану.
– Ну, коли по барабану, так и не лезь к ней.
– Фу! Нашёл за кем бегать! Ты знаешь, что они с отчимом вытворяют?
В голове у Егора потемнело. Ярость, тихо дремавшая где-то в глубине обозлённой души, разом вырвалась наружу. Парень, почти не размахиваясь, резко ударил соперника под дых. Борис, не ожидавший такого исхода, стал медленно сползать по забору вниз, ошалело вращая помутившимися глазами. Егора трясло. Дико клокотавшая злоба, никак не хотела отпускать. Ткнув поверженного противника ещё раз ногой в бок, он, круто развернувшись, побрёл прочь. «Вот ведь сволочь! Вот сволочь!» – повторял про себя. И было непонятно, кому адресовались эти уничижительные слова: то ли к самому себе, то ли к беспомощно лежащему у забора Борису.
По селу упорно ходили нехорошие слухи, будто Татьяна сожительствует со своим отчимом. Но Егор в это не верил. Не могла такая чистая серьёзная девушка заниматься чем-то нехорошим. Да и с кем, с этим вечно не просыхающим забулдыгой?! Даже если и были какие потуги с его стороны, то Татьяна непременно дала бы отпор. Непременно! Он и сам однажды оказался этому свидетель.
Стоял тихий морозный вечер. Дымы из труб, будто солдаты по команде «Смирно!» стройными столбиками поднимались вверх, теряясь где-то в вышине посеревшего неба. Солнце уже зашло, но его непослушные лучи ещё вырывались из-за кромки дальних гор, даря озябшей земле последние остатки тепла. Заваленные снегом избёнки уже засветились своими подслеповатыми оконцами. Каждый шаг гулким эхом разбивался о твердь промёрзшего воздуха.
Проходя мимо Татьяниной избы, Егор услышал громкий треск раскрываемой двери. В облаке холодного пара из неё выскочила босая девушка. Рукав её платья был почти оторван, волосы растрёпаны. Он невольно поёжился. Босиком по снегу да в такую стынь – занятие, скажем прямо, не из приятных. Следом за ней, крича что-то грязное, непристойное, вывалился пьяный отчим. Даже Егору, слышавшему нередко от отца крепкое словцо, стало не по себе. Татьяна молчала, торопливо отступая к сараю. Мужчина же наоборот, кривя губы в самодовольной ухмылке, медленно шёл навстречу. Егор хотел было уже вступиться, но Татьяна, ловко выхватив полено из поленницы, со всего маха ударила отчима по голове. Мужчина, натужно крякнув, повалился. Девушка, легко перепрыгнув через поверженного, скрылась в избе. В морозной тишине отчётливо раздалось клацанье запоров. Пришедший в себя отчим, ругаясь и постанывая, ещё долго тарабанил в закрытые двери, но ночевать ему пришлось всё-таки в бане.
После стычки с Борисом Егор твёрдо решил выбросить Татьяну из головы. Но в природе всё закономерно. Приходит время, и травинка начинает тянуться к травинке, шелестя самые тёплые, самые ласковые слова. И только нам, людям, кажется, что это просто шумит ветер. А травы колышутся, волнуются, стараясь прикоснуться тоненькими листочками друг к другу, ощутить, как кипит, бурлит под кожицей сок переполняющих их чувств. Наверное, именно в это время расцветают луга, поля, леса, именно в это время вся земля переполняется нежными, терпкими, одуряющими ароматами. Может, этот аромат и есть любовь?! А мы, ощущая всё великолепие и цвета, и запаха, никак не хотим понять, постичь простого и очевидного, закостенев душой в своих непререкаемых догмах и постулатах, стараемся объяснить происходящее какими-то глупыми уравнениями, формулами. Ведь только любовь, бескорыстная и безбрежная, может дарить радость, только любовь способна перевернуть всё вокруг и сделать невозможное возможным. И неважно, в чём она выражается в цвете ли, в запахе, в добром слове, главное, что она есть. Как бедны те, кто, уютно сложив данные Богом крылья, так и не смогли за всю свою жизнь ни разу их расправить!
Дни проходили за днями. Егор, казалось бы, уже и позабыл о девушке. Иногда, правда, наваливалась ни с того, ни с сего непонятная грусть. Сердце как будто поноет, поноет чуть-чуть да и отпустит. С кем не бывает. Но судьбу не обманешь.
Возвращаясь как-то вечером с посиделок, Егор увидел на лавке возле своего двора Татьяну. Она о чём-то увлечённо разговаривала с его младшей сестрой. Заметив парня, девушки примолкли. Егор, приняв разухабистый вид, весело пропел:
– Что, девчонки, замолчали, али парня не видали?
– А чего на тебя смотреть! Ты мне и так каждый день с утра до вечера глаза мозолишь! – с ехидцей протараторила сестра.
– Алёнка, иди, помоги с коровой управиться! – раздался голос матери. – Неча там языком чесать.
– Иду-у-у! – с досадой отозвалась сестра и, уже заговорчески обращаясь к Татьяне, прошептала: – Ну, ладно, побежала я. Завтра договорим.
– И кому же вы тут косточки перемывали? – спросил шутливо Егор оставшуюся девушку. – Про меня случаем не забыли?
– Нет, не забыли! – поднимаясь с лавки, передразнила его Татьяна.
– Тань, подожди! Давай, погуляем немножко!
– А что на посиделках не нагулялся разве?
– Тань, я ж серьёзно.
– Ну, если серьёзно, – девушка снова, как тогда на сенокосе, пристально посмотрела своими карими глазами на парня, – то давай погуляем.
С этого дня Егор забыл и про друзей, и про посиделки. Теперь каждый свободный вечер он бежал на встречу к Татьяне. Жаль, что у девушки таких незанятых вечеров было куда как меньше. Но Егору и этого хватало с лихвой. Они уходили далеко за село на берег Белой. У них там даже появилось своё любимое место на изгибе реки под большой плакучей ивой. Хорошо было просто сидеть и разговаривать, а то и молчать, глядя на вечно спешащую куда-то воду.
А вода всё бежала и бежала, напористо разбивая свои хрустальные струи о прибрежные скалы и отчаянно шумя на перекатах. И казалось, что не существует в мире преграды, способной остановить течение этой небольшой горной речушки. Тесные каменные берега лишь удваивали её упорство, её стремление к непостижимой для человека цели. И дело здесь в не какой-то там пресловутой гравитации. Ведь текут же некоторые реки и снизу вверх. Текут! А почему – никто не знает. И самое интересное: все они, преодолевая сотни, тысячи километров, порою теряясь в песках или болотах, сливаясь с другими такими же речушками, изо всех сил тянутся к солёной воде бескрайнего океана.
Но влюблённым было не до философий. Как приятно ощущать рядом с собой тепло близкой тебе души! Кто мог подумать, что девушка, ещё вчера такая далёкая, такая чужая, в одно мгновение вдруг станет самым дорогим, самым необходимым человеком во всей вселенной!
И хотя с каждой новой встречей отношения между парнем и девушкой становились всё доверительней, ничего лишнего Татьяна не позволяла. В порыве чувств Егор как-то попытался приобнять девушку, но, как и Борис, получил локтем в бок:
– Не замай!
– Тань, я же по-хорошему! – удивился парень.
– Всё равно, не замай. Не готова я ещё.
В первый раз поцеловались они перед самым уходом Егора в армию. Татьяна прибежала навстречу с большим опозданием, с разбега ткнулась парню в грудь и заплакала. Егор стушевался, почувствовав через тонкую ткань рубахи тепло дрожащего девичьего тела. Сердце парня клокотало от нежности. Он и сам был готов расплакаться, и лишь мужская гордость не позволяла выплеснуть наружу внезапно накатившуюся слабость. Ласково поглаживая рукой волосы и плечи любимой, Егор тихонько шептал:
– Таня, Таня, не плачь. Всё хорошо будет. Два года пролетят – не заметишь.
Немного успокоившись, девушка отстранилась, обожгла парня выплеском карих глаз и вдруг, быстро приподнявшись на цыпочки, крепко поцеловала. От прикосновения мягких податливых губ Егор вконец остолбенел, а Татьяна, так ничего и не сказав, побежала в сторону села. Парень устало присел на камень. Душа радостно звенела, но сквозь мажорные нотки ликующей песни мелкими крапинками вкрадывались лёгкие, почти невесомые капельки-грустинки.
Отгремели весёлые проводы. Но Егору было не до веселья. Сидя за столом, он подспудно искал глазами Татьяну, но она так и не пришла. Не пришла она провожать и к поезду, увозящему будущего солдата к месту службы. А новобранец, окружённый толпой соседей и родных, не сумел выкроить минутки для свидания.
Служить Егору довелось в Новосибирске в воздушно-десантных войсках. Первое время жгучая обида не давала ему покоя, и он упрямо старался не вспоминать о Татьяне. Да особо и некогда было: служба есть служба. Времени на воспоминания практически не оставалось. Да и вспоминать, к слову говоря, нечего было. Ну, гуляли по вечерам. Ну и что? Поцеловались один раз второпях. С кем не бывает. Это всё детство. А взрослая жизнь – вот она: ночные тревоги, прыжки с парашютом, тактика, огневая подготовка… Но как ни старался Егор обмануть самого себя, кареглазая соседка никак не хотела забываться. А однажды ночью даже приснилась. О чём собственно был сон парень так и не понял, зато запомнились последние слова: «Что же ты, Егор, ни одного письма не прислал, а говорил, что у нас всё по-серьёзному!»
В первом же письме сразу всё прояснилось. На проводы её не пустил отчим, запер в холодных сенцах. Там она и проревела до самого утра. А ещё просила присылать письма на адрес подруги, боялась, что отчим будет их перехватывать. Егор был вне себя от радости. Уткнувшись в подушку после отбоя, он снова и снова представлял себе тетрадный листок, исписанный крупным каллиграфическим подчерком. В одном месте чернила немного расползлись. Наверное, от капнувшей слезы. Скучает, видно.
Как ни готовился Егор к дембелю, приказ министра Обороны застал его врасплох. Неужели всё? Только теперь он понял, как сдружился за два года с этими ребятами, как стали они для него дороги. И словосочетание «боевое братство» приобрело совсем иное звучание, совсем иные и смысл, и суть. Нестерпимо хотелось домой, и в тоже время жалко было расставаться с этими бесшабашными, иногда не в меру грубыми людьми, не раз подставлявшими своё плечо в трудную минуту. Но там за воротами военного городка его ждала уже новая жизнь. Жаль, что началась она с неприятностей.
Сойдя с электрички, Егор не стал дожидаться автобуса и решил пешком добраться до Ломовки. Благо полупустой солдатский вещь-мешок плечей не давил. Ноги сами привели его к дому Татьяны. Татьянин отчим встретил служивого неприветливо:
– Ну, что отслужил, говоришь?
– Отслужил, дядя Сергей.
В прокуренной избёнке нечем было дышать. Тусклая лампочка едва освещала небольшую комнату. Пахло едким запахом плохого самогона и нестираных носков. У печки на ободранном столе стояла начатая бутылка. На потемневшей выщербленной фанерной доске грубо нарезанными кусками лежало сало, рядом – отломленная краюха хлеба и надкусанная луковица. Мужчина, широко растопырив ноги, сидел в проёме между печью и кроватью и пускал в потолок сизые струи дыма. Татьяны не было.
– Садись, выпьем! – еле выговаривая слова, прохрипел дядя Сергей.
– Не хочу, – поморщился Егор
– А чё тогда припёрся?
– Татьяну хотел повидать.
– Таньку что ли? Тоже придумал на что смотреть. В техникуме она. Всё учится, а как была дурой, так и осталась.
От пьяных слов Егора покоробило. Он брезгливо передёрнул плечами. И тут в распахнутые двери влетела Татьяна. Старенькое, явно не по росту пальтишко было застёгнуто на все пуговицы. Из-под сбившегося назад платка выглядывала чёрная прядь волос.
– Егор? – удивлённо прошептала она и прошмыгнула в комнату.
– Ну, что насмотрелся! – грубо спросил отчим. – А теперь чеши домой! И чтоб ноги твоей здесь больше не было! Понял?
– Не понял! – Егора начала разбирать злость. – Мне с Татьяной поговорить надо!
– Неча с ней говорить!
– Таня, собирайся, со мной пойдёшь. Я тебя больше в этом гадюшнике не оставлю!
– Эх, Егор, ничего ты не знаешь! – вдруг расплакалась девушка.
– И знать не хочу! Собирайся, у меня жить будем!
Татьяна, низко опустив голову, через силу проговорила:
– Никуда я не пойду! Не хочу тебе жизнь ломать! Не девственна я! Дядя Сергей попортил.
Пьяный мужчина удовлетворённо захихикал:
– Не для тебя в моём садочке розочка цвела.
Егор вошёл в раж:
– Наплевать! Собирайся!
Парень схватил первую попавшуюся сумку и начал лихорадочно собирать с этажерки книги. Девушка безучастно стояла в стороне.
– Чего стоишь? – зло взглянул Егор. – Бельё, документы бери.
– Егор, Егор, – причитала Татьяна, – я никуда не пойду!
– А я говорю, пойдёшь! – отталкивая мешающегося отчима, взревел парень. – Нечего тебе здесь делать.
– Не дам! – орал пьяный мужчина, хватаясь за поношенные женские трусики. – Потом и кровью заработаны! Грабют!
– Да заткнись ты, козёл! Потом и кровью заработаны? Или пропить ещё не успел? – ткнул его ногой Егор.
– Не надо, не надо, Егорушка! – успокаивала служивого девушка.
– Готова? Пошли! – повёл за руку к порогу безвольную Татьяну парень.
Барахтающийся на полу возле кровати отчим угрожающе зарычал:
– Завтра в милицию пойду. Заявление напишу. Посадят тебя и за грабёж, и за совращение малолетки.
– Что? Что ты сказал, мразь? – глаза Егора начали наливаться кровью.
– Пойдём, пойдём скорее! – испуганно зашептала девушка, вжавшись в косяк, словно пойманный воробышек. – Не трогай его! Беду ещё наживём с ним, не дай Бог!
Егор вытолкнул Татьяну за дверь, а сам медленно подошёл к отчиму. Тот попытался протиснуться под кровать, но там лежали мешки с картошкой. Мужчина тоненько заверещал.
– Слушай ты, паскудник! Если ещё хоть раз станешь у нас на пути, убью! Понятно!
Отчим с собачьей готовностью закивал головой.
– А в милицию, если хочешь сходить, сходи! За изнасилование срок такой огребёшь – мало не покажется. А теперь, как говорится, прощевай! И не забудь, что я тебе сказал! Не то худо будет!
Егор даже не задумывался, как их встретят дома. Главное, Татьяна, его Татьяна теперь с ним. И теперь он её никому, никогда не отдаст! Шли молча. Уже подходя к избе Колуновых, девушка замедлила шаг.
– Егор, может, зря ты это всё затеял? – тихо спросила она.
Парень промолчал, в ответ лишь крепче сжал её руку. Кое-как протиснувшись с баулом в узких сенцах, парень первым вошёл в комнату. Отец, сидя у печи, чинил сапоги. Мать с сестрёнкой лепили пельмени.
– Егорка! – диким голосом заорала Алёнка и бросилась парню на шею.
Мать, тихо ойкнув, присела на табурет, ошалелыми глазами разглядывая возмужавшего сына. Она никак до конца не могла поверить в его возвращение. Лишь голос супруга, обнимавшего служивого, вернул её в действительность:
– Маня, ну, чего расселась-та! Давай собирай на стол, вечерять будем!
Мать, будто очнувшись, медленно подошла к сыну и запричитала.
– Мам, мам, ну, чего ты? Всё же ведь хорошо! Живой, здоровый, а ты плачешь!
– Это от счастья, Егорка. Вон у Верке Косой сын так и не вернулся, погиб при исполнении, говорят, – утирала она кончиком платка слёзы.
– Ладно, ладно успокойся. Такая радость, а стол ещё пустой! – поторопил жену супруг.
– Началось! Кому что, а ему бы скорее глотку намочить! – зная слабость мужа, заворчала Мария.
– Это ты зазря, Маня! Ежели встречу, как положено, не обмыть, вся жизнь наперекосяк пойтить может!
– Вот-вот и я говорю, вся жизнь у тебя тогда наперекосяк пойдёт! Ты посмотри на него: рядом был и сухой остался!
– Нельзя традицию нарушать, не нами она придумана была, – снова попытался направить в нужное русло разговор муж.
– Ишь как заговорил! Тра-ди-ци-я! Да тебе лишь бы пузырёк был, а традиций ты себе сколь хочешь навыдумаешь!
– Ну, как знаешь, – пошёл в отступную супруг. – Давай, как нелюди, сына встречать будем!
– От ведь зараза, всё настроение испортил! – плюнула в сердцах жена.
В суматохе встречи Татьяну заметили не сразу. Она тихонько стояла у дверного косяка, боясь даже дыханием нарушить развернувшуюся «семейную идиллию». Сердце отчаянно колотилось. Казалось, ещё чуть-чуть и стук его гулкими ударами отзовётся во всех углах избы. Пару раз ей даже хотелось всё бросить и убежать. Но бросать было нечего, а бежать было просто некуда. «Зря, зря всё это!» – неприятным комариным писком звенело в ушах.
Освободившись от объятий родных, Егор вывел Татьяну на середину комнаты и торжественно объявил:
– Вот принимайте! Моя невеста Татьяна Николаевна Мельникова! Прошу любить и жаловать! Жить будет у нас!
– Ура-а-а! – радостно закричала Алёнка, на лету стягивая пальто с подруги.
– Как же так? – прошептала мать, снова опускаясь на табурет.
– Да вот так, – смущённо прошептал Егор, переминаясь с ноги на ногу.
От недавней решимости не осталось и следа. Он, такой большой и сильный, стоял в растерянности перед матерью и впервые в жизни ничего не мог сказать. Но в душе с каждым мгновением, сначала где-то на задворках, затем всё ближе и ближе к сердцу, нарастала горячая волна, готовая смыть все непонимания, все препятствия на пути к его Татьяне.
– Ну, чего опять расселась-та! – нарушил неприятную тишину голос отца. – Давай, собирай на стол! Заодно и помолвку отпразднуем!
До совершеннолетия Татьяны молодые жили у родителей. С самого начала отношения между женщинами не сложились. Душой мать никак не хотела принимать невестку. Два-три слова за день, и то – б сказанные мимоходом, вскользь, составляли всё их общение. И если Андрея Георгиевича девушка называла папой, то Марию Егоровну – только по имени-отчеству. Егор, устроившийся водителем в городе в автобазу №6, неделями пропадал в командировках и совсем не замечал напряжённой обстановки в доме. Татьяна никогда не жаловалась, встречала всегда его ласково, с улыбкой, лишь где-то в глубине её карих глаз, словно дождики в ясную погоду, нет-нет да и проскальзывали печалинки. Но супруг не придавал им большого значения. Ведь до конца понять женщину – это ж целая наука! Так бы и жил Егор в неведении, если б не услышанный нечаянно разговор.
Мать, цедившая молоко после дойки, с какой-то неприязнью высказывала отцу:
– Что ты с ней всё цацкаешься? Дочка, дочка…
– Не пойму я тебя что-то, Маня. Ты случ-чего не белены объелась. Тебя, может, к фершалу сводить или лучше вон к ветеринару, чтобы он инъекцию сделал? Ты чего на неё взъелась? Ей и так от жизни досталось. Девчонка с десяти лет сиротой мается.
– Сам себе лучше инъекцию сделай! Не такой судьбы я хотела сыну.
– А Татьяна чем тебя не устраивает? Девчонка серьёзная, работящая, старается всё тебе угодить. А ты от неё, как от прокажённой, нос воротишь.
– Ничего ты не понимаешь! Столько девок в селе молодых, красивых, а он порченую в дом привёл!
– Ну, ты даёшь! Ты что яблоки на базаре покупаешь?! Порченые, непорченые… Душа у неё чистая…
– Да кто в её душу глядеть-то будет! Над нами и так уже всё село смеётся!
– Ещё неизвестно кто последним смеяться будет. А ты к ним не лезь! Любят они друг друга! Счастливы они вместе!
С того дня Егор твёрдо решил отделяться от родителей. Не слушая никого, купил полуразвалившуюся избёнку в Белорецке на Выселках. Благо заработки в автобазе были неплохие. За лето на её месте с помощью отца он поставил небольшой аккуратный флигелёк. С железом на крышу, правда, вышла незадача: нигде не могли найти. Опять же помог отец: через знакомых в Тирляне достал оцинкованный лист да сам и покрыл дом. Кровельщиком он был от Бога. Уже к осени молодая семья перебралась на новое место жительства.
Переезд сына Мария Егоровна восприняла тяжело. «Увела всё-таки порченая сына!» Но с рождением Георгия во взаимоотношениях женщин наступило потепление, словно внук стал тем весенним солнышком, лучики которого медленно, но уверенно растопили ледяную преграду, мешавшую им понять друг друга. А может быть, мать просто смирилась. Ведь жизнь в семье Егора складывалась на удивление ладно. Конечно, не обходилось без ссор. Но милые бранятся – только тешатся. Правда, одна ссора чуть было не разрушила это семейное благополучие. И всё из-за глупости Егора. Тут явно без бесовского наваждения не обошлось.
Напарник по работе, тоже Ломовский парень, пригласил его на свадьбу. Время было зимнее. Гуляли в избе. Народу понаприглашали уйму, еле разместились за столами. Татьяне в соседи досталась почтенная старушка, вечно переспрашивающая каждое сказанное слово. А вот Егору – крутогрудая городская бабёнка! И всё бы ничего, но глубокий вырез её платья, выказывавший чуть ли не половину притягательных женских округлостей, будто заворожил молодого мужчину. Он, пропустив пару-тройку стопок, нет-нет да и поглядывал на перекатывающиеся мягкие шары. «Декольте! Придумают же слово! Де-коль-те!» – стучало упрямо в его висках. Но Егор настойчиво отгонял от себя похотливые мысли. Ведь рядом с ним сидела самая лучшая женщина в мире, его Татьяна. Женщина давно уже заметила смущённое внимание своего красивого соседа, но виду не подавала. «Пусть ещё немного дозреет! Потом, как телёнок, бегать будет!» И когда Егор вместе с другими мужиками вышел в сенцы на перекур, вышла и она. Достав из ридикюля дорогую пачку сигарет, женщина медленно подошла к нему и попросила огонька. Егор, растерявшись, начал хлопать себя по карманам пиджака в поисках спичек, хотя сам коробок держал в руках. Она кокетливо рассмеялась. Мужчина покраснел и два раза, неуклюже чиркнув спичкой, поднёс её к сигарете. Женщина затянулась и, сказав «спасибо», отошла к открытым настежь дверям. Егор стоял, как заколдованный, наблюдая, как она неспешно выпускает почти невидимые струйки дыма. Её грудь при этом как-то неестественно поднималась, всё больше и больше обнажая оголённую плоть. Все мужчины уже вернулись к столам. И только Егор медлил и медлил, очарованно глядя на волшебные движения. Как всё случилось, он и сам толком не помнил. Когда дверь из комнаты открылась, Егор уже с наслаждением целовал полуобнажённые груди. Мужчина отскочил, как ошпаренный. Но было поздно. Верка Косая, стрельнув своими подслеповатыми глазами, хмыкнула и, взяв чашку с холодцом, скрылась в дверном проёме.
Наутро голова просто раскалывалась. Всё-таки паршивый у Мироныча самогон был.
– Тань, принеси рассольчику! – протяжно захрипел Егор.
– Не барин, сам сходишь! – грубо ответила Татьяна.
– Тань, ты чего перголяешься? – удивлённо спросил муж, никак не ожидавший таких слов от всегда ласковой супруги.
– А ничего! Ухожу я от тебя с Жорой! Живи со своей сисястой, как знаешь!
Егор ошалело сел на край кровати, стараясь вспомнить вчерашний день. Затуманенный мозг нехотя, отрывками выдавал смутные картинки. «Господи! – промелькнуло в голове. – Всё-таки увидела Верка Косая!»
– Да ничего же не было! – начал оправдываться он.
– Как не было! Верка Косая всё видела!
– Да что она могла видеть? У неё один глаз на Ялангаз, другой на Малиновку!
– Ну и что ты там с этой… с ней делал в сенцах? – ехидно спросила Татьяна.
– Я… я декольте рассматривал, – не найдя что ответить, прошептал муж.
– Ты посмотри на него! Декольте рассматривал! И где ж ты таких словов только нахватался! Всё, Егор, не будет у нас тобой более совместной жизни.
– Тань, Тань, ты чего? Уйдёшь, ей-богу повешусь! Мне без вас с Жориком жизни нет! – чуть не заплакал супруг.
– Дурак ты, Егор! Какой же ты дурак! – заплакала она, присаживаясь на лавку.
– Дурак, Тань, дурак! – целуя мокрые глаза жены, шептал Егор. – Ты только не уходи! Прошу тебя! Не уходи. Зарок даю: ни к одной больше на пушечный выстрел не подойду! Ты только поверь! Поверь!
Этого урока Егору хватило на всю оставшуюся жизнь. Своей клятвы он придерживался неукоснительно, хотя бабы вешались на него и поодиночке, и гуртом. Потерять Татьяну ради сомнительного удовольствия, такого он себе позволить никак не мог. Слово «декольте» в семье стало даже нарицательным. Иногда, видя, что Егор снова ненароком бросил взгляд на какую-нибудь смазливую бабёнку, Татьяна шутливо спрашивала:
– Что опять на «декольте» засмотрелся?
– Ну, что ты, Тань! – досадливо конфузился муж.
И вот не стало теперь рядом этой тихой ласковой женщины, делившей с ним и радости его успехов, и горечи его неудач, старавшейся, чтобы в их семейном очаге всегда горел огонь добра и понимания. Где она сейчас? Наверное, на небесах.
В окно громко постучали. Входная дверь, скрипя и постанывая, распахнулась. Вместе с соседями в избу ввалились клубы морозного пара.
– Жив, Андреич?! – весело поздоровался Семён.
– Жив, жив, – очнулся от воспоминаний Егор.
– Фу-у-у, надымил-то, будто паровоз, – сморщила нос Катерина. – Как сам-то не
задохнулся ещё?!
– Андреич, ты помнишь день сегодня какой? – спросил сосед.
– Да, вроде бы, четверг, – недоумённо пожал плечами хозяин.
– Четверг-то четвергом, – махнул рукою Семён, – а про Веронику Алексеевну, небось, совсем позабыл?! А ведь она сегодня часам к четырём прийти должна.
– А у тебя тут бардак – чёрт голову сломит! Да ещё всё избу продымил, хоть топор вешай! – вставила своё слово соседка.
Вероника Алексеевна, не в пример Татьяне, была худощава, можно даже сказать, через чур. Но в походке, в каждом движении, в манере говорить, немного растягивая букву «о», в тонких чертах лица улавливалось что-то до слёз знакомое, родное. Егор, увидев однажды её около магазина, обомлел. «Неужто Татьяна назад вернулась?! Не захотела меня на земле одного оставлять?!» И хотя он никогда не верил не в «реакорнации», не в прочую чепуху, но тут… Как было не поверить собственным глазам! Егор хотел окрикнуть женщину, назвать тёплым ласковым именем, заглянуть в глубину светящихся карих глаз, но не смог. Что-то мешало. Может быть страх, что его мираж, его наваждение в один момент рассыпится и с дуновением ветерка разлетится во все стороны, и он больше никогда в жизни не сможет собрать воедино этот милый образ.
Вероника Алексеевна после гибели мужа перебралась на житьё к дочери в Челябинск, но прожила там недолго. Ей не понравился этот суетливый, вечно куда-то спешащий город с его неизменно-прогорклым запахом и грязным снегом во дворах. То ли Белорецк. Тихий уютный городок, спрятавшийся в самом сердце Южного Урала. Неугомонная речка Белая, зажатая в узком каменном русле. Гордые, ни с чем несравнимые вершины гор, поросшие сосной и ельником. Неторопливая размеренная жизнь, словно замиравшая с наступлением сильных морозов и снова возрождающаяся при первом же погожем деньке. Здесь и зима как зима: снежная, вьюжная, и лето как лето: грибное да ягодное. А воздух – чистый, с хмельной усладой! Не воздух, а – мёд!
Егор как-то обмолвился соседу о своей встрече у магазина. И тут началось. Вероника Алексеевна оказалась хорошей знакомой его Катерины, и Семён загорелся желанием, непременно их познакомить. Егор не знал, что и делать. Он даже сходил на могилку к Татьяне, посидел на лавочке, вспоминая прошлые деньки, и под конец всё-таки решился попросить благословения. В ту же ночь она ему приснилась впервые за всё время. Татьяна зашла в хату, как обычно в своём стареньком синем платье, с косынкой на голове, но проходить в комнату не стала. Остановилась у дверей. Старик кинулся ей навстречу, но она движение руки сдержала его порыв. Егор смотрел и никак не мог насмотреться на родное лицо. А женщина просто стояла и улыбалась, улыбалась так светло, так радостно, что душа старика, как будто окрылилась, сбросила с плеч весь этот непомерный груз скорби и одиночества. И тут Татьяна исчезла, будто окутал её густой белёсый туман. Но осталось ощущение необычайной чистоты и покоя. Эта была единственная ночь, которую Егор проспал, ни о чём не тревожась, до самого утра.
– Ну чего опять застыл, Андреич? – вывел из оцепенения старика голос Катерины. – Давай, в магазин что ли сходи! Там винца, закусочки прикупи. А я тут немного приберусь.
– Сейчас, сейчас, – засуетился Егор, напяливая на ноги валенки.
– А ты чего стоишь истуканом? – обращаясь к мужу, проворчала соседка. – Бери лопату да снег хоть от калитки отгреби, а то не зайти, не выйти!
Первым делом Егор направился в парикмахерскую, подстриг давно нечесаные волосы, побрился. Побриться он, конечно, мог бы и дома, но для создания более торжественной обстановки решил всё-таки в парикмахерской. Затем старик зашёл в ближайший магазин, долго ходил между рядами с товаром, разглядывал, словно примериваясь к чему-то. Купив две пачки сигарет, буханку хлеба, бутылку недорогого вина и коляску краковской колбасы, Егор, неспеша, побрёл домой. Морозный воздух сразу начал пощипывать нос и руки, усы от дыхания покрылись мелким ледяным бисером, но он, увлечённый предстоящей встречей с Вероникой Алексеевной, этого совсем не замечал. Лишь подойдя к дому, старик понял, как он озяб. Двор был вычищен от снега. Из трубы бани, извиваясь и клубясь, шёл сероватый дымок. «Молодец, Семён! Как знал! – мысленно похвалил Егор соседа. – Вот молодец!» Оставив пакет с покупками в холодных сенцах, старик почти бегом направился к бане. Каменка ещё до конца не прогрелась, но пар уже был хорош. Егор долго и с наслаждением бил себя запаренным берёзовым веником, постепенно выгоняя из тела неприятную холодь. «Хорошо! Бог ты мой, как хорошо! – шептал старик про себя.
Наскоро ополоснувшись, он почти голышом побежал в избу. Соседей уже не было. Приятный запах свеже сваренных щей наполнял всю комнату. В избе было прибрано, чистенько. Посуда помыта. Окна сияли. На них висели какие-то незнакомые занавески в цветочек. «Всё как при Татьяне!» – невольно шевельнулось в груди Егора, но он, замерев на мгновение, отогнал от себя грусть. Тщательно расчесавшись и одевшись во всё чистое, он сел на табурет. На часах было половина четвёртого.
Отринув от себя все посторонние мысли, старик ждал, ждал, терпеливо считая каждую минуту, каждую секунду. Чего он ждал? Егор и сам толком не понимал. Быть может, через полчаса он войдёт в новую жизнь, где не будет больше ни боли, ни одиночества. Но это будет совсем иная жизнь. А какой она будет?! Кто её знает?
г. Белорецк 01.01.2010г.