Какой сегодня день? Он чем-то примечательный? Отчего так безрадостно сегодня. Грустно и печально, ...и нет чудесной и неповторимой страны Болгарии. Куда пропало море, белые любопытные чайки, которые неторопливо по-хозяйски расхаживают по золотистому песку и клюют нашу обувь. И я стал забывать Иву в белоснежно-прозрачном платье, ...с лучистыми глазами и развевающимися на ветру русыми волосами. Нет милых домиков в деревне с заплетенными в косички головками лука на потрескавшейся стене. И нет кроликов с красными глазами в решетчатых загонах. И заготовок соленьев-компотов в небольшом подвальчике.
Когда это было? И было ли вовсе?! Долго я мог стоять и не уходить из сарая. Как пахнут расколотые и аккуратно сложенные красноватые чурки из граба, наверно не пахнет ничто в этом мире. И сам он сделанный из земляных кубиков проросших травой. И этот высокий чердак с немыслимо извитыми яблоневыми перекрытиями. Они будто руками вытянувшись вверх держат черепичную крышу. Старые яблони! …Это их последняя миссия, когда яблоки уже перестали родиться на их ветвях и радовать душистыми медовыми плодами.
Мы степенно садимся … за длинный дощатый стол, что стоит под открытым небом. Доски его почернели, но тщательно выскоблены. Над головой гостеприимное болгарское небо, с улицы белая ограда, увенчанная глиняными обожженными плитками, а со стороны дома густо вьется по деревянной решетке виноград.
Мы смотрим на хозяйку Иву. Она учится живописи и делает большие успехи. Ее прозрачные воздушные акварели, кажется, пишутся на одном дыхании.
-Это мужское дело, разжигать огонь,- говорит она.
Мы сомневаемся и молчим. А большие руки Георгия неторопливо и точно бросают маринованные куски мяса величиной с ладонь на железные массивные колосники чугунной решетки. И огонь лижет решетку, а не мясо. Оно только жарится шкворчит как на сковородке и истекает запахами, которые поднимают бурю голода в наших желудках.
Ива, покинув нас на минуту, возвращается с литровой квадратной бутылкой.
-Это ракия!
-А где же вино? Мы же в Болгарии!
-Нет только ракия на абрикосах.
Мы в легком недоумении.
«Именно тех абрикосах, что уже не могут держаться на ветках и падают сами на землю. Они уже полны вином, - рассказывает Ива, - они уже настолько выспели, что начинают подбраживать на ветках. Это укладывается во фляги, бочки».
-Сусло,… оно какое? Это как компот или кисель?
Я получаю ответ, который все равно для меня непонятен. Косточки дают, то, что никогда не даст мякоть плодов. И все это возгоняется по витым трубочкам, охлаждается в деревянном корыте с родниковой водой и бежит тонкой струйкой в жестяной бидон с мятыми краями.
Вот она абрикосовая Ракия! Назовем ее с большой буквы. Прозрачна и крепка. Меньше пятидесяти градусов и на стол ставить стыдно. В хрустальном бокале закрыто дно. Крепость не чувствуется. А Ракия мягкими лапами крадет сознание. А вот и мясо, источающее нежные запахи специй и приправ.
-А это что ты несешь? Баница? Что такое? Никогда не слышал?
Творог, тесто, и женские заботливые руки. Этот воздушный пирог тает во рту с предельной быстротой. А я смотрю на дерево, и она говорит, что это черешня.
-Такая большая?
-Да! Даже самой высокой лестницы не хватает.
-И сколько же ведер можно собрать?
Но хозяйка только лукаво улыбается.
-Нельзя говорить, услышит черешня, не будет родить. Она же живая, лучше посмотри туда.
-Ого! Это просто исполин. Это тоже ваше?
-Нет! Он растет за оградой. Он рос, когда еще не было меня, не было моей мамы, даже мой дедушка, которому 96 забыл, откуда он появился.
-Это же грецкий орех. Я знаю.
-Нет, это не грецкий, а болгарский орех, - с улыбкой поправляет она меня,- мы так в Болгарии всегда его звали.
-А кто собирает орехи, если он растет за оградой?
-Могут все, но принято, что напротив чьего дома растет, собирает первый, а потом предлагает другим, если останется.
-Неужели даже дедушка не помнит, как он здесь появился?
Ива опять улыбается, как улыбаться может только она… открыто и лукаво.
-А дедушка уже ничего не помнит. Он каждый день утром встает и спрашивает меня: «Кто вы девушка?» Я отвечаю: «Ива!» и мы каждый день знакомимся вновь.
Большие южные звезды мерцают в незнакомом небе, ночь вступает в свои права. Гаснут последние золотые искорки в очаге. Нам постелили наверху. В голове шумит. Подниматься тяжело. Рассохшаяся лестница натужно скрипит, отзывается на каждый шаг. И тут я замечаю в тусклом свете ночника подарки. На подушках лежат высушенные веточки лаванды и маленькие шоколадки. Густой сумрак ночи, открытые окна, звонкие цикады трещат свои бесконечные песни, холодный воздух с гор шевелит занавески на окнах и сквозь редкую ткань виден размытый диск луны.
Гости хороши, тем, что они не надолго, и мы покидаем славные окрестности Шумена, и близкие горы заросшие буковыми и грабовыми лесами и Търговище, и Царев Брод, и Мадару с Мадарским всадником. Река Поройна, как тонкий ручеек проглядывает внизу среди зарослей лещины и орешника. Она петляет, вьется, бежит за нами и пускает зайчики вслед. Маленькие деревушки с потресканными светлыми стенами и черепичными крышами, выскакивают неожиданно из-за поворотов. Мы послушно сбавляем скорость. Турецкие бабушки оставшиеся здесь еще наверно с Первой мировой уныло смотрят нам в след, толкая впереди себя тележки с каким-то добром. Белый бородатый козел, лежит на пригорке и сонно моргает красными альбиносными глазами, наверно сторожит вытянувших шеи гусей. А те недовольны нашим появлением, изгибаются, шипят. И опять свобода и скорость. Белые деревушки быстро исчезают в многочисленных складках местности. Только соколы медленно парят, в бездонном небе зорко оглядывают землю, ищут добычу.
Мы прощаемся в Варне. В саду, где много художников и сувенирных киосков с разнообразной китайско-болгарской всячиной на все случаи жизни. У тебя горят глаза от пестрого изобилия. Кто-то невидимый тоскливо играет на дудочке, звенят колокольчики, что мы задеваем головой и вкусно пахнет свежими сдобными булками от маленькой пекарни в переходе.
Милая Варна. Как я тебя люблю. Люблю поломанный старый асфальт, и русский храм Успения Пресвятой Богородицы. Это ты мне говорила, что он заложен в честь русской императрицы? Мы идем по площади Кирилла и Мефодия. Заходим в серебряную лавку. Тяжелое тусклое серебро струится по стенам. Я говорю: «Купим золото!», а ты отвечаешь: «Я люблю серебро». Это новость, но я скромно молчу. Мы ничего не покупаем, а нам кланяются. Самый наивный и добрый народ Болгары. Мы проходим Соборный бульвар и идем на улицу Доктор Пискюлиев. Опять попадается серебряная лавочка. Теперь-то мы точно возьмем! И мы берем серебряную цепочку и небольшую червленую подвеску с буквой «Т». Будто ученик из нашего детства глядя в прописи старательно вывел ее каллиграфическим с легким наклоном почерком. Хромированная трехногая буковка, маленьким жучком взбирается тебе на блузку. Ты рада, я равнодушен, но прячу это очень глубоко.
Остаются позади улицы с почти родными названиями: Парижской коммуны, Бабы Тонки …и открывается главный рынок Варны. Чего тут только нет, начиная от свежей рыбы: скумбрии, камбалы, кефали, пеламиды лежащей на льду и кончая орехами, арбузами, яблоками, и болгарским перцем. А виноград и розовый, и белый, и черный, и длинный и круглый. Розовые корявые весом под килограмм помидоры, пугают своими размерами. Инжир, непонятно кто берет. Но персики меньше чем в Турции, и не так сочатся во рту, и нет красных подсушено-вяленых оливок как в Барселоне.
-Хорошо, что не поехали опять в Барселону. Сэкономим! – расчетливо говоришь ты украдкой поправляя покупку. Но я конечно этого ничего не замечаю. «А еще нет в Болгарии манго и ананасов» - проносится у меня в голове.
-Ты не хочешь манго и ананасов,…- говорю, зачем то я.
Мы берем горячую курицу в фольге, ломтики золотистого картофеля, обжаренные на фритюре и три бутылки красного вина. Тяжело? Ну, это разве тяжело. Вот еще у бабок вина в жбанчиках. Да я почти и не пил! Попробовал! А что глаза? Глаза выдают? Глаза, как глаза. А что ты вообще командуешь! Дай лучше ножку от курицы.
И вот мы в гостинице. Горячая курица. Помидорина, что не хватает лезвия ножа, свеже-молотый черный перец и красное вино.
-Много не пей. Нам еще купаться!
-Ты это кому? Да все ерунда!
Одетые в «шубу» бока нашей «Мимозы» плавятся от жары. Качаются на качелях девочки в прохладном саду. Каблучками тормозят. Не желтый, а золотой песок сыпется у них испод ног, засыпает платановую дорожку.
-Пойдем в сад?
Ты говоришь, что это не Россия, и мы идем купаться немного подшофе. «А причем здесь Россия?» - думаю я и не нахожу разумного ответа.
«Уже вечер. Музыканты настраивают инструменты…и играют «Владимирский централ… ветер северный…» Навстречу сгоревшие уставшие от солнца люди, а мы катимся под горку как колобки.… Вот он «Синбад Мореход» и приставшая навечно к берегу яхта с живыми попугаями. Но нам не до фотографий на память. Нас ждет Черное море и золотой песок. А завтра, пойдем на белые камни в сторону Албены. Круглые белые величиной с хорошие туркменские дыни они навалены огромной грядой. Это не так далеко, но это будет завтра»,- обманываю я себя, потому, что завтра мы улетаем
- А вон и яхта с красными парусами. А ты говорила Грин,… сказки!!?… Смотри! Раздевайся и быстрее в море.
-Ой! Волны!
А как ты хотела?!!!… Сиди на берегу. Это тебе не Турция, не Мармарис с черным как будто грязным песком и озерным шепотом совсем без волн. И здесь лучше, чем в Римини или Пезаро хоть там и родился Джоаккино Россини. Помнишь, их мелководный пляж на полкилометра пути, что убьет любое желание окунуться в воду?
-Другой разговор. Держись за меня. Утонем так вместе.
Удары в живот. Прохлада и соль. От белых бурунчиков легкая водяная пыль. Мы плывем. Кровь вода и вино и остывает горячее тело. Волны качают нас, убаюкивают. Вниз. Вверх. Хорошо. Слепит низкое солнце. Путь обратный тяжел. Мы свалились, будто деревья. И сердце клокочет, и горячий песок подгребаем, и можно уснуть. Легкий сон йод, ракушки и белые чайки…Путин, Медведев, гармошка, играют в четыре руки. … Россия трещит пополам,… просыпаюсь, иду смыть песок и остатки страшного сна. Волны теплого моря обнимают меня, и я забываю несчастную страну, откуда я родом.
Мы возвращаемся, скрывается солнце. Последние красные отблески дарят нам окна Паломы и Арабелы. Как белый теплоход вдали возвышается и горит огнями Адмирал.
Дорога идет наверх. В маленьких придорожных ресторанчиках начинается кипучая жизнь. Чуть не обжигая ветви ольхи, в Амшоре вспыхивает неосторожное пламя в огромном круглом тандыре, а у соседей в Ривьере, два подростка с красными лицами крутят на деревянных ручках туши баранов. Древесные угли мерцают рубиновыми отблесками. С парнишек льется пот, который они постоянно смахивают рукавами. А в нижнем ресторане под горой, повар в белом огромном колпаке, который съехал набок, колдует над большими кастрюлями, протыкает содержимое узким штырем, на аптекарских весах взвешивает приправы и кидает их в полуготовые блюда.
Переодевшись, мы возвращаемся и заходим в Пармус. Полосатый полог закрыл небо, унылые столики почти пусты и зеркально блестят. Ты убираешь сумочку под стол. В ней аккуратно завернутыми лежат мелкие ракушки, две веточки лаванды и пара маленьких шоколадок которым судьба - побелеть от старости в нашем ящике письменного стола.
Мы поправляем мягкие заботливые подкладки на креслах и устраиваемся удобней. Но никто не хочет нас обслуживать. Вдруг в кафе вваливается огромная толпа немцев. Громкие бесконечно лающие звуки их речи приводят нас в оторопь. Они перебивают друг друга, и речь их звенит, кажется не в ушах, а в сознании. «Гитлер капут! Приехали!» Забегали, заюлили официанты в предвкушении большого куша, а мы грустно переглядываемся и уходим. Нас окликают,… но поздно…
Мы проходим Ангел Стейк, где подают наверно самые большие стейки из когда-либо приготовленных на этом побережье. Не специально задерживаемся у бара Микки-Мауса. Просто из-за большой статуи мультипликационного героя на тротуаре пропускаем бесконечную вереницу людей. Бар специализируется на пиццах, гамбургерах и омлетах и туда лучше ходить в первой половине дня.
Нам дальше! Мы чуть не садимся в Экзотике, лучшем рыбном ресторане с большим количеством морских обитателей. Их готовят надо сказать весьма отменно. И наконец, чуть отойдя в сторону, попадаем на открытую круглую веранду грузинского ресторана «Пиросмани», стоящую на возвышенности. Крутая лестница в пять ступеней ведет наверх. Мы сидим как на деревянной танцплощадке, только легкий плетень из подобия камыша, частично загораживает нас от остального мира.
На небольшой сцене и на колоннах у входа висят небольшие репродукции Нико Пиросмани выполненные в сельском стиле и с простыми деревенскими сюжетами. Талантливый грузинский художник, как и положено истинно великим, большую часть времени прожил в полной нищете, ночевал в подвалах, а рисовал зачастую за неимением средств на клеенках снятых со столов. Предупредительные официанты в белоснежных рубашках и черных узких брюках говорят по-русски почти безупречно, если не считать акцента. Они подлетели почти мгновенно, не успели мы приземлиться.
-Шалаплави будешь?- спрашиваю я, заглядывая в меню.
-А что это, - говоришь ты, хмуря брови.
-А Джонжоли? Или тебе лучше Каурму?
-А там ничего попроще нет?
Я советуюсь с официантом. Не молодой, но статный грузин предупредительно склонился, придерживая через руку полотенце. Мы заказываем тушеное мясо в красном соусе. Соус это уваренное помидорное пюре с толчеными грецкими орехами, чесноком, кинзой, укропом и кусочками баклажана.
-Только пряностей, в смысле красного перца, не переложите!- предупреждаю я.
Он улыбается и приносит два бокала белого холодного вина на подносе.
-Мы же еще не заказывали, - говорю я ему.
Он улыбается обезоруживающей белозубой улыбкой:
-Соотечественникам подарок!
-А как же ваш президент Саакашвили…?
-Мы все родились в одной стране,… пусть они дерутся…
Приносят мясо в чугунных черных сковородочках.
-Может, продолжим белое, - говорю я тебе, - закажем Эрети или Цинандали?
-Это не рыба – с мясом лучше красное.
-Тогда Саперави или Напареули?
-А Киндзмараули нет? – спрашиваешь ты, извлекая из памяти, единственное грузинское вино, которое ты знаешь.
-Есть. Но давай попробуем нового?
-Тогда второе, то, что на букву «Н».
-Напареули? Оно самое дорогое, у тебя нюх на хорошие вина и хороших мужчин.
-На счет первого пожалуй соглашусь,… а вот про второе… не знаю,- говоришь ты, лукаво улыбаясь,- надо подумать.
-Да точно!- говорю я. И нам приносят запотевшую бутылку.
Три джигита сидя по-турецки приветствуют нас с этикетки. Надпись по-русски гласит, что это «Тифлисский винный погреб».
-Слушай мясо попробуй! ... … Обалдеть! – говоришь ты и прыскаешь смехом.
-Хочешь, я узнаю рецепт?
-Сиди. Рецепторщик. И вино, лучше, чем Кинзмараули.
-Это же марочное, - говорю я важно, и губа у меня едет вниз от удовольствия.
-Мы влезаем в бюджет?
-Наверно. Я забыл кошелек, и мне все равно, - легко говорю я, улыбаясь одними глазами.
-Так опять!? Твои штучки!
-Что ж! Оставлю тебя в залог.
-Можешь не возвращаться,… этот ужин будет за счет заведения… и все будут довольны.
-Придется получше поискать в карманах, - притворно морща лоб, говорю я.
В ресторанчик пришла и села недалеко от нас молодая русская пара с бледными лицами. На голове девушки была большая светлая шляпа. Он был необычайно худ, с узкими плечами и в очках. До нас донесся разговор:
-Дорогой, неужели мы завтра будем купаться?
-Конечно. Если бы рейс не задержали, мы сделали это сегодня!
-Не верится!!! Я так счастлива! Ты не представляешь.
Молодой человек положил свою ладонь, на руку девушки, лежащую на столе, и ласково провел по ней, слегка касаясь:
-Потерпи еще самую малость…
Девушка посмотрела на него влюбленными глазами и улыбнулась.
Со стороны моря донесся низкий звук корабельного гудка. Очевидно, встречное судно ответило ему на полтона выше. Будто испугавшись этого, замолчала музыка в ресторане. Только стали доноситься из кухни перестук ножей и тихая грузинская речь.
-Не хочу домой, - вдруг совершенно серьезно и сухим изменившимся голосом говоришь ты.
-Давай еще посидим.
-Не хочу домой.
-В Россию?
-В Россию.
Мы молчим, и нам становится неуютно. Огни ресторана уже не так ярко горят, и вкус вина кажется приторным.
-Тут немножко осталось,… допьем?- говоришь ты скучным голосом.
-Конечно. Если это поможет.
Я разливаю остатки вина. Последняя капля падает на белую скатерть и, расплываясь, бледнеет.
Я оставляю по счету и на чай. Мелочь, что болтается в кармане, уже вряд ли пригодится. А соотечественникам будет приятно. Мы, молча, взявшись за руки, уходим из заведения и идем,… и идем, и все умирает в наших душах, посыпается пеплом.
Какой сегодня день? Он чем-то примечательный?
Что-то грустно сегодня. ... Грустно и печально, ...мы прощаемся с чудесной и неповторимой страной Болгарией.
Примечание: Картина выше, на обложке, холст-масло 2010г. продается.