I told my love! I told my love,
I told her all my heart.
Trembling, cold, in ghastly fears
Ah, she did depart!
.
W. Blake
Здесь, на вершине холма, всегда было ветрено. Ветер обычно налетал с севера, из-за невысокой горной гряды, отчего все деревья, растущие по склону холма, были похожи на низкорослых кривых уродцев. Горбатые улочки деревушки, прилепившись к склону, убегали вниз, и последние каменные дома стояли на самом краю вересковой пустоши, которая при малейшем дуновении ветра оживала розовыми волнами. Эта рябь катилась до самого горизонта и издавала особенный звук, словно тысячи малиновых колокольчиков повторяли на разные лады мелодию, которую нашептывал им дерзкий ветер. Деревенские улочки, тесные и извилистые, почти всегда были пустынны, и только по воскресным дням на маленькой площади у церкви, на вершине холма, чувствовалось некоторое оживление. Мерные удары колокола торжественно падали в застоявшуюся тишину каменных мостовых, созывая прихожан на утреннюю мессу. И тогда молчаливые окна домов оживали гулким хлопаньем ставней, из каминных труб появлялся дым, воздух наполнялся ароматом тостов и кофе. Вскоре немногочисленные обитатели деревушки, нарядные и умиротворенные, медленно и чинно тянулись вверх по главной улице к старой церкви, которая стояла здесь еще со времен Вильгельма Завоевателя, гордо вознося в небо свой остроконечный шпиль. Иногда поглазеть на это средневековое чудо приезжали редкие туристы. А после посещения церкви, послушав звучание старинного органа и вдоволь налюбовавшись дубовым кружевом алтаря и древними темными витражами, с трудом пропускающими солнечные лучи под своды храма, они совершали обход местных лавок, покупая тончайшее кружево ручной работы и металлическую посуду с затейливой росписью из ярких цветов в деревенском стиле. Не обходили они стороной и лавку старьевщика Мэта. Oна была не меньшей достопримечательностью, чем старая церковь. Помещалась лавка в подвальном этаже большого старого дома, который когда-то принадлежал богатому антиквару. Нынешним владельцем дома был некий коммерсант из Уилмслоу, но его толком никто не знал, потому что приезжал он сюда крайне редко. Подвальный этаж купил старьевщик Мэт, ужасно гордившийся своей лавкой. В двух больших, тускло освещенных комнатах с низкими сводами всегда было сыро и холодно, и стоял особый запах – он исходил от вещей, расставленных и разложенных по полкам. Старые газеты, журналы, книги, словари с пожелтевшими от времени страницами соседствовали здесь с множеством старых, порой сломанных безделушек, и разноцветными штабелями бутылок. Да, да, вы не ослышались! Здесь по бутылкам можно было изучить историю нескольких столетий. Красные, зеленые, синие, золотистые, черные, с длинными изящными горлышками, граненые, пузатые, в форме греческих амфор, с загадочной вязью из вензелей и узоров – все они таинственно мерцали разноцветными огоньками в тусклом свете ламп под сырыми сводами, а внутри каждой из них жила своя удивительная история, которую знал только Мэт.
Когда колокольчик возвещал о приходе редкого посетителя, старьевщик приглаживал свои рыжеватые усы, выпрямлял сутулую спину и торжественно ждал, когда вошедший войдет и остолбенеет от увиденного великолепия. Мэт любил рассказывать своим посетителям историю вещей, которыми торговал.
В то воскресенье колокольчик зазвенел почти перед самым обедом, когда Мэт уже собирался уходить в паб, где ежедневно с часу до двух неторопливо съедал свой ленч. Пригладив по обыкновению усы и приготовившись насладиться изумлением посетителя, он поднял голову, и… не смог произнести обычных слов приветствия. Перед ним стояла тоненькая темноволосая девушка и с любопытством разглядывала сокровища Мэта.
«Добрый день, сэр! – сказала она негромко, подняв на него взгляд своих серо-синих глаз. От этого взгляда у Мэта внутри что-то дрогнуло, и сердце захлестнула горячая волна. Если бы его спросили, что же в этой девушке так поразило его, вряд ли он смог бы дать вразумительный ответ. Говорила она с едва уловимым акцентом, которого Мэт ни разу в жизни не слышал.
«Чем я могу помочь, вам, мисс? – машинально произнес он, продолжая смотреть ей в глаза.
“Нет ли у вас, сэр, каких-нибудь старых изданий на русском языке? Что-нибудь из Достоевского, например?”
Мэт, словно во сне, вышел из-за прилавка и не отрывая взгляда от девушки, сказал: “Непременно что-нибудь найдем для вас, мисс”.
Девушка с удивлением посмотрела на этого высокого рыжеватого человека, полного сдержанного достоинства. Он не был похож на остальных обитателей деревни. В его речи не было и намека на деревенский выговор, а глаза светились умом и проницательностью. Отчего он смутился и так странно смотрел на нее?
«Благодарю вас, сэр. Вы разрешите мне порыться в ваших сокровищах? Здесь, должно быть, столько всего интересного!”
“Вы любите серьезные книги, мисс? Так непривычно видеть юную леди, интересующуюся русской классикой! Давно не встречал ничего подобного, поверьте”. И он повел ее к полкам, где были разложены старые книги, газеты и журналы. Впервые за много лет Мэт даже не вспомнил своем ленче: он увлеченно показывал свои богатства девушке, рассказывая ей, когда и кем были изданы журналы и чьи произведения публиковались там в прошлом веке. А она не менее увлеченно слушала его, позабыв обо всем на свете, расспрашивая о неизвестных ей поэтах, чьи стихи зачитывал Мэт. Он рассказывал ей о трех сестрах, живших когда-то в этих местах, об их трагической судьбе и прекрасных стихах и романах, прославивших их на все времена. Он говорил об этих удивительных женщинах так, словно знал их лично и бывал на их домашних спектаклях, которые разыгрывались в мрачном пасторском доме на краю деревни. Они листали газеты времен короля Георга и королевы Виктории, и казалось, начисто утратили чувство реальности и времени.
В действительность их вернул звук колокольчика. Было пять часов пополудни, и как всегда, пришла миссис Эндрюс, чтобы убрать в лавке. Девушка сразу заторопилась, а Мэт, снова ощутив странное смущение, попросил разрешения проводить ее до автостоянки.
“Счастлив был познакомиться с вами, мисс. Как ваше имя? Вы, верно, иностранка?”
Девушка с улыбкой протянула ему руку и сказала:
- Да, я русская, меня зовут Анна. Спасибо вам, сэр, за увлекательное путешествие в прошлое. Я как-нибудь загляну к вам еще».
“О, вы можете называть меня просто Мэт. Конечно, приезжайте, буду счастлив видеть вас своей гостьей. Я же обещал найти вам Достоевского. Да, подождите минуточку”. Он вышел в соседнюю комнату и через пару минут вернулся с какой-то книгой. “Это вам, Анна, на память о нашей встрече. Мне очень хочется подарить вам эту книгу, сборник старинных английских баллад неизвестных авторов. Он был издан в Оксфорде в конце 19 века и достался мне от одного старого знакомого - он распродавал библиотеку своего деда.
Девушка бережно взяла в руки темно-синий томик с золотым обрезом, пахнущий сыростью и еще чем-то особым, что присуще лишь старым английским домам. “Ах, Мэт, вы так добры! Не знаю, как и благодарить вас. Это такая драгоценность!” В душе Анна была смущена дорогим подарком, сделанным ей незнакомым человеком, но в то же время она понимала, что подарок делался от души, и не взять его значило обидеть Мэта. Да она и сама сразу потянулась сердцем к этому чудаковатому англичанину. Ей вдруг показалось, что она знает Мэта давным-давно, и от этого на душе у нее стало тепло и радостно. “Я обязательно вернусь сюда”, - пообещала она себе, садясь в машину.
Попрощавшись с Анной, Мэт отправился в лавку, и, несмотря на конец рабочего дня, продолжал в задумчивости ходить среди полок с книгами и журналами. Мэт много повидал на своем веку: был он когда-то морским волком, долго скитался по свету, и перед его глазами прошло великое множество человеческих судеб. Он был окружен вещами, хранившими тайны и трагедии людей, но чего стоила вся его мудрость в сравнении с этой маленькой встречей, которая таким неожиданным и странным образом опрокинула в небытие весь прошлый опыт его жизни!
Анна сдержала свое обещание и приехала навестить Мэта перед Троицей, привезя ему в подарок православную икону Казанской Божьей Матери. “Эта икона, Мэт, будет хранить вас от всех несчастий и неудач”, – сказала она с улыбкой. Он пытался скрыть охватившие его радость и волнение, но это удавалось ему с трудом. Мэт бережно взял в руки икону и поставил ее на каминную полку, где стояли особенно ценные вещи.
Был теплый июньский день, ветер накануне стих, и казалось, все вокруг радовалось их встрече. Мэт торжественно повел Анну обедать в свой любимый паб «Дикконсонз Армз». Они пили чуть кисловатое красное испанское вино и ели традиционного цыпленка с жареной картошкой и вареными овощами. Хозяин паба с интересом поглядывал на спутницу Мэта, чувствовалось, что его так и подмывало вступить в беседу с девушкой, и только взгляд Мэта останавливал его. После ленча они, слегка захмелевшие, поднялись на вершину холма к церкви, и, войдя в прохладный полумрак собора, долго слушали, как играл органист Эрик, готовясь к вечерней службе. Анна знала, что здесь, под тяжелыми плитами собора, покоится прах трех сестер, о которых рассказывал Мэт, и чьи стихи и романы она знала с детских лет. Ей стало грустно и захотелось убежать из-под мрачных сводов вниз, в поля, где волновался вереск под лучами неяркого северного солнца. И Мэт, словно угадав ее желание, сказал: «Анна, не хотите ли для разминки прогуляться по полям? Там так славно, вы когда-нибудь слышали, как поет вереск?».
Они долго бродили по пустоши, и Анна рассказывала Мэту о том, как попала в Англию, стала студенткой университета, как год назад венчалась в католическом соборе Манчестера. А он слушал, и сердце его сжималось от непонятной тоски и боли, словно ему было жаль, что в жизни этой девочки нет места для него, Мэта.
Как всегда неожиданно, налетел ветер, принес тучу, пролившуюся на них внезапным и быстрым ливнем. Через десять минут уже снова светило солнце, и горизонт окрасился многоцветьем радуги. Мэт с грустью сказал: “Знаете, Анна, у англичан есть такая примета: кто сумеет догнать радугу и войти под ее арку, тот навсегда обретет счастье и удачу”. Бедняга Мэт, он не знал, что у русских была на этот счет совсем иная примета: того, кто сможет настичь радугу и войти под ее своды, ждет мир иной. Хотя, кто знает, быть может, именно по ту сторону радуги и обретается истинное счастье? Анна промолчала, ей не хотелось огорчать Мэта своими размышлениями на эту тему.
Когда они вернулись назад, в лавку, Мэт подошел к каминной полке и взял стоявшую там темно-синюю граненую бутылку с фигурным горлышком. Грубое, почти непрозрачное стекло было покрыто затейливым геометрическим узором, а внутри овала каждой грани четко вырисовывался готический вензель, состоящий из переплетения двух букв OG. Мэт поставил бутылку перед Анной и сказал: «Эту бутылку мне продал один моряк из Ливерпуля. Она принадлежала его семье на протяжении двух столетий. Его прадед был стеклодувом, он выдул и подарил эту бутылку своей невесте на счастье. Семейная легенда гласила, что до тех пор пока бутылка не разобьется, счастье не покинет их семью. Но в жизни все оказалось иначе. Семья моряка погибла во время случайного пожара, и по возвращении из рейса моряк не нашел в сгоревшем доме ничего, кроме этой бутылки. Он решил продать ее мне, потому что больше не верил в счастье. Сохраните эту бутылку, Анна. Пусть она будет для вас напоминанием о том, что счастье нельзя удержать, закупорив его в бутылке, так же как невозможно удержать в ладонях блики лунного света, отраженного в водах реки. Только тот может быть по-настоящему счастлив, кто способен жить лишь этими неуловимыми мимолетными мгновениями среди тысяч разочарований и потерь, грубости и повседневности окружающего мира».
Слушая Мэта, Анна смотрела сквозь синее стекло бутылки на загадочный вензель, и ей вдруг стало страшно. Ей показалось, что лавка старьевщика, горы цветных бутылок, старые газеты и журналы, и сам хозяин лавки – все это приснилось ей во сне, который вот-вот оборвется. С недоумением она перевела взгляд на Мэта, и он, словно прочитав в ее глазах что-то, понятное только ему одному, резко оборвал фразу на полуслове. Возникла напряженная пауза, которую он поспешил нарушить: «Вы, верно, торопитесь домой, Анна?”
“Простите меня, Мэт”, - сказала Анна. «Мне действительно пора домой. Спасибо вам за все. И за эту волшебную бутылку, которая так долго хранила чье-то счастье. Глядя на нее, я всегда буду помнить о мгновениях, похожих на воду в реке и на свет упавшей звезды. Несколько таких мгновений вы уже подарили мне, Мэт».
Он стоял, обреченно слушая ее слова и почти физически ощущая, как рушится вокруг него мир. «Анна, - сказал он глухо, - вчера вы приснились мне в синем вечернем платье и черной кружевной накидке. Вы стояли у подножия лестницы Альберт Холла и ждали меня. А я задержался, покупая букетик фиалок у уличного торговца за углом. Мне так хотелось приколоть его к корсажу вашего платья. Я собирался повести вас на Променадный концерт, но, увы, опоздал – вы ушли, не дождавшись меня».
Анна улыбнулась, но улыбка получилась грустной. «Мэт, - сказала она, - у меня нет ни синего вечернего платья, ни черной кружевной накидки. И билетов на Променадный концерт в Альберт Холле теперь не достать. Какой вы, право, фантазер!»
Они попрощались как чужие, и Анна уехала, увозя с собой синюю бутылку и воспоминания о прогулке по вересковой пустоши, о внезапном ливне, радуге и истории моряка из Ливерпуля. С Мэтом они больше никогда не встретились. Но временами на Анну нападала тоска, и тогда она открывала темно-синий томик с золотым обрезом, и запах пожелтевших страниц вдруг возвращал ее в затерянную среди холмов и вереска деревушку. Ей казалось, что она вновь поднимается по горбатой, продуваемой северными ветрами улочке в лавку Мэта, где пахнет сыростью и стариной. И взгляд ее машинально падал на каминную полку, где стояла граненая бутылка темно-синего стекла со старинным вензелем, бутылка, в которой некогда обитало чье-то потерянное и до сих пор не найденное никем счастье.