Сказочник

В некотором государстве жил-был сказочник. Впрочем, сказочником он сделался не быстро. Тому, как и многим иным событиям, предшествовал определенный период. Когда он родился, знакомые его матери, приходившие ее навестить, часто отмечали, что глаза мальчика, невзирая на его незнание на то время непростой истории своего происхождения, уже наполнены какой-то недетской грустью. Мать через силу улыбалась, но не могла что-либо на это ответить. После пережитого она вообще стала слишком молчаливой. Избегая излишних разговоров с другими, она еле находила в себе силы разговаривать с только появившимся на свет младенцем, читать ему сказки, петь колыбельные...
Сказочнику едва минуло три года, когда он впервые задался вопросом об отце, и мать честно рассказала ему, словно взрослому, о том, как за несколько недель до его рождения его отец лишил себя жизни из-за того, что не смог найти выхода из созданной им самим ситуации. Чтобы дать Сказочнику хотя бы малое представление о его родителе, мать поставила в его комнате фотографию с изображением человека, безнадежная любовь с ее стороны к которому явилась причиной жизни ее сына. Временами, перед сном она рассказывала ребенку какие-то факты из истории его папы, но по правде, рассказать ей было подвластно совсем немного, поскольку ее отношения с этим самым папой продлились не слишком долго. Тем не менее, сын просил рассказывать больше, и ей не оставалось ничего другого, кроме как повторять все сначала по нескольку раз, чего, в принципе, юному Сказочнику было достаточно. Иногда, наслушавшись маминых рассказов, он просыпался ночью, и ему казалось, будто он слышит скрипучий голос альта – инструмента, которым, по словам мамы, виртуозно владел его отец. "Папа, я здесь", – шептал в такие моменты Сказочник, и смычок в его ушах начинал играть быстрее и задорнее.
Среди других детей Сказочнику всегда было неимоверно скучно. Обычной игре со сверстниками он предпочитал чтение книг и разговоры с означенной фотографией своего отца. С матерью же, с каждым годом взросления Сказочника все больше углублявшейся в страдание о прошедшем, душевный контакт утрачивался. Человека, изолирующегося от живых людей, чаще всего захватывает воображение, так произошло и со Сказочником. Однажды, будучи лет семи, он ясно ощутил, что в его сознании как будто рождаются интересные герои, которые вдруг ни с того ни с сего начинают там жить своей собственной, ни от кого независящей, жизнью. Наблюдение за этими героями сделалось любимой привычкой Сказочника, и почти все свое время он теперь отдавал ей. Некоторые поступки выдуманных им персонажей забавляли его настолько, что он, с целью не забыть их, старался скорее записать их в тетрадь. Сначала он просто записывал, как и было сказано, поступки. Но впоследствии ему показалось этого мало, и его перо стало тяготеть к более художественным формам изложения. Никто и никогда не видел у сказочника на лице с самого его рождения такой очаровательной улыбки, какая сверкала в день, когда он дописал свое первое настоящее произведение. Тогда ему только исполнилось четырнадцать. Первым, кому выпала честь услышать сочинение, был отец нашего героя. Целый час сидел Сказочник перед фотографией, ни разу с самого ее появления комнате не покинувшей собственного места, и, перелистывая слегка дрожащей от волнения рукой страницы тетради, читал законченную не более четверти часа назад... сказку. В момент, когда он дочитал последнее предложение, он отчетливо услышал, как совсем рядом, буквально над его головой, игривый смычок лихо скользнул по струнам альта. "Я надеялся, что тебе понравится", - проговорил Сказочник, обращаясь к доброму взгляду отца на фотографии, и ясно заметил слезу, скатившуюся по родительской щеке. "Вот я и понял, кем я хочу быть, - сказал после недолгой задумчивости вдохновленный мистическим одобрением юноша. – Я хочу быть сказочником!"
Следом он сочинил еще ряд сказок, и, наконец, к нему пришло желание позволить узнать о них кому-то помимо покойного папы. С трудом он прошел испытание, но все-таки переступил барьер, отделявший его от людей и стал предлагать читать свои сказки окружающим. Окружающие принимали их нехотя – собственно, брали лишь потому, что боялись обидеть отказом странноватого юнца. Но отношение менялось, лишь только они прочитывали первую страницу сказочной тетради. Текст захватывал их умы и души с такой силой, что оторваться от него было невозможно, и даже достигнув финала какой-нибудь сказки, читающий ее обыкновенно чувствовал в себе мольбу: "Еще, еще..." В короткий срок Сказочник из непримечательного мальчика превратился в глазах людей в редкий талант, с которым дружить было не только модно, но и интересно. Но, несмотря на это, более открытым Сказочник не стал. Он по-прежнему остерегался настоящих людей и любил тех, которые были доступны для восприятия ему одному, и какие казались ему более реальными, чем кто бы то ни было.
Произведения, сотворенные Сказочником, пользовались огромной популярностью, и он попытался сделать так, чтобы его труд не только доставлял радость ему самому и тем, кто имел приятность с этим трудом знакомиться, но еще и приносил денежный доход. Обегав немалое количество издательств, и получив такое же количество отказов, он все-таки нашел редактора, который заинтересовался предложенным Сказочником материалом. "Удивительно, что вы еще ни разу не публиковались, - покачал головой редактор. – Ведь то, что вы пишите, очень оригинально – такого сейчас и не встретишь. А, на мой взгляд, именно оно сейчас и пригодилось бы людям". Сказочник смущенно признался, что его попросту не хотели печатать, истолковывая это тем, что его сказки в основном грустно заканчиваются. "Чего ж в этом страшного? – ободрил скромного обаятельного юношу редактор. – И в жизни, бывает, кое-что заканчивается грустно. Что ж нам, не жить из-за этого?".
С тех пор, как книги Сказочника стали издавать, он мог целиком посвящать себя творчеству. Общественное признание росло, каждая новая сказка становилась у читателя любимой. Однако самой лучшей из всех существовавших работ сказочника большинством считалась сказка о говорящем портрете. В ней рассказывалось о принце, на долю которого выпала довольно тяжкая участь спасти родное королевство любыми жертвами, какие можно было принести в этом случае. Король, его дядюшка, на управление страной был не способен, и потому не видел народ иной надежды, кроме как отвага молодого героя. Не представляя себе возможности справиться с поставленной задачей, принц взмолился перед портретом покойного отца своего, чтобы тот дал ему хоть какое-то указание свыше, и молитва была услышана: фигура отца на портрете ожила, и принялась разговаривать с юношей. Благодаря ценным советам покойного и ценой жизни самого принца держава была спасена.
Как и отмечалось, сказка о говорящем портрете слыла лучшей работой Сказочника, но, тем не менее, периодически слышался кое-где ехидный голосок, упрекавший автора в излишне грустной подаче: можно-де было и не "убивать" принца, а позволить ему жить и царствовать, да еще неплохо бы и на красивой девушке было женить героя. На это Сказочник только плечами пожимал: он окончания, кроме того, которое написал, и предположить не мог.

Мать гордилась успехами Сказочника. Печально, что недолго. Когда Сказочнику было уже чуть за двадцать, она скончалась после непродолжительной, но чрезвычайно тяжелой болезни. Горю его не было предела. На несколько месяцев Сказочник закрылся в своей комнате, и выходил оттуда разве что пополнить запасы продовольствия. Окна его обители постоянно были ныне завешаны шторами, чтобы луч света не мог в нее проникнуть, а попыткам людей наладить с ним общение Сказочник не отвечал. Вместо этого он с довольно высокой периодичностью обводил глазами свою комнату, размещавшиеся в ней старый платяной шкаф, письменный стол без одной ножки, удерживавшийся в положении равновесия за счет подложенных под его угол книг, пепельницу, в которую никто никогда и не думал кинуть пепла, и, конечно, фотографию своего отца. Фотографию матери перед собой Сказочник выставить так и не решился.
В какой-то день Сказочнику явилось озарение, и он взялся работать над новой сказкой – сказкой о прекрасной молодой фее. Сюжет ее был не менее красив, чем предыдущие сюжеты, рожденные Сказочником. Состоял он в следующем: в одной волшебной стране жила молодая прекрасная фея, которая безумно любила помогать обычным людям в особо сложных ситуациях, причем за свою доброту она никогда не получала благодарности, так как люди и понятия не имели, что лишь за счет ее силы решалась та или иная проблема: все добро фея совершала не ради благодарности, а ради добра. Вероятно, в творении добра только и заключалась бы жизнь феи, если б она не встретила бедного музыканта, которого, так случилось, искренне полюбила. Безумно ей захотелось быть вместе с ним и не оставлять его ни на минуту. Но тут в дело вмешался Верховный совет фей. "Не гоже волшебницам испытывать человеческие чувства!" – объясняли молодой фее старейшины. "Да почему вы так заявляете? – спорила с ними молодая фея. – Любовь – это самое волшебное из чувств. Скорее всего, это люди, его испытывающие, поднимаются до волшебного, а не познавшие его волшебники опускаются до уровня людей!" Совет нашел выход из сложившегося – фее был предложен нелегкий выбор: забыть навсегда своего музыканта либо получить возможность быть с ним, но при этом утратить свою волшебную силу. Долго фея не могла решиться – ведь утратить волшебную силу означало, что она никогда больше не сможет никому помочь... Тем не менее, в итоге она выбрала остаться с любимым. Спустя всего какой-то год музыкант погиб. Таким образом, фея потеряла все драгоценное, что у нее было.
Дописав последние слова очередной своей горестной сказки, Сказочник упал на пол обессиленный. Очнувшись, он перечитал написанное, отнес в издательство и внятно для себя понял, что талант его иссяк. Больше он не мог заставить себя написать что-либо. Что и говорить, ему даже стало трудно читать: открывая книгу, он видел и узнавал в ней слова, но не мог составить из них цельной фразы. Скорбь по умершей матери овладела Сказочником целиком.

Возможно, после потери единственного дорогого ему человека Сказочник и не нашел бы, зачем ему существовать дальше, и дошел до того, что поступил бы с собой, как его отец, но неожиданно, как всегда и появляется все самое хорошее, в его жизнь вошла ясноокая Красавица, чей облик мог обворожить любого зрячего. Увидев ее впервые, Сказочник обомлел и не мог вымолвить ни слова, что, конечно, не могло не привлечь к нему ее взгляд.
- Я слышала, вы сказочник? – решила прекратить его молчание она.
- Сказочник, - скупо проронил он.
- И о чем вы сейчас пишете? – не пожелала заканчивать она диалог.
- Теперь, видимо, буду о вас... – признался он и зарделся.
После этого друг без друга им уже себя было не представить. Их захлестнула волна удовольствия и унесла далеко – в море эйфории. Они бегали босыми ногами по травяным пляжам, исхаживали мелкие острова, читали друг другу по ночам сказки, наблюдали за животными, рассматривали картины бедных художников и посещали места, связанные с именами великих писателей. Что бы они ни делали, чем бы ни занимались, это всегда выглядело неправдоподобно красиво. Трудно сказать, в чем именно заключалась причина этого. Может быть, они просто умели выбирать для своих занятий действительно прекрасные места.
Когда Сказочник тяжело заболел, Красавица сильно забеспокоилась и бросила все свои силы на его лечение. Она заботливо лечила своего возлюбленного травами, компрессами и собственным телом, и сравнительно быстро Сказочник был спасен. Он чувствовал, как сильно Красавица его любит, и с каждым днем его любовь по отношению к ней становилась все сильнее и сильнее.
У Сказочника зрел новый литературный замысел – сказка о двух людях, обретших свое человеческое и вместе с тем внеземное счастье. К сожалению, сему замыслу так и не суждено было воплотиться в реальность. Человеческое в Красавице победило внеземную сущность, когда ей предложили самоутвердиться в другой стране, в какую Сказочнику дорога была закрыта, и она практически без колебаний объявила Сказочнику, что приняла решение его покинуть. Надо отметить, что даже расставание двух влюбленных прошло в очень привлекательном месте – под куполом самого чудесного в их городе собора. С ссадиной в горле Сказочник обнял Красавицу, и не почувствовав в ее ответном объятии былой любви, осознал, что она потеряна для него насовсем. Две крохотные слезинки выпали из его глаз, и Красавица, заметив это, попыталась его приободрить. "Зачем ты плачешь? – наивно спросила она. – Жизнь ведь не закончилась!" Просто в отличие от тебя я умею задумываться над словом "никогда", - подумал Сказочник, но, так и не озвучив свою мысль, развернулся и теперь уже один медленно спустился из-под задевающего небо купола на землю.
Несмотря на почти созревший в нем замысел сказки о счастье, Сказочник потерял к работе над ней всякий интерес, и сжег сделанные к ней, пусть немногочисленные, но очень емкие, наброски. Тоска о Красавице упрочилась в сердце Сказочника. Перед ее отъездом из страны он прознал, когда именно и с каким поездом ей предстоит отправиться на чужую землю, и тайком пришел на вокзал. Но вовсе не для того, чтобы попытаться вернуть Красавицу. Ему просто хотелось взглянуть на нее в последний раз, причем так, чтобы она его увидеть не смогла. Среди толпы бесчисленных провожающих и отъезжающих он смог отыскать ее, но наблюдал он свою любимую всего какой-то миг. Затем она скрылась, чтобы больше никогда перед ним не предстать. Сказочник скромно послал поезду-разлучнику воздушный поцелуй, и вдруг краем глаза заметил, как мимо него прошел родной брат Красавицы, внешне сильно на нее похожий. В Сказочнике возникло чувство, будто он встретился лицом к лицу с ней. "Заметил ее брат меня или нет? А если заметил, то узнал?" – задался вопросом Сказочник, сильно не желавший, чтобы она ведала, что он ее проводил таким странным образом. Разумеется, ответа дать не мог уже никто.

"...Зима подкралась незаметно,
И с первым снегом со двора
Ты забрала весь пыл заветный,
Которым жили мы вчера." –

цитировал Сказочник Александра Блока и сильно прижимал правую ладонь к груди, словно пытался закрыть образовавшуюся в ней брешь.
Впервые за долгое время Сказочник снова сочинил сказку. На сей раз это была сказка о несчастных влюбленных, которым в силу коварства злых завистников не случилось быть рядом, из-за чего они научились чувствовать друг друга на непреодолимо большом расстоянии.
Еще никогда Сказочник не ощущал себя настолько одиноким. Казалось, все вокруг опустело и потеряло естественные краски; даже звуки, которые еще недавно ласкали слух, теперь отдавали чем-то синтетическим. "Да уж... – думал Сказочник. – Видимо, одному от одиночества не спастись..."

К счастью, одиночество Сказочника не оказалось абсолютным. Нет, сохранив в себе свойство быть верным своей привязанности, он не побежал тут же после расставания с Красавицей искать ей замену. Подобное он считал самым, что ни на есть бессмысленным. Одиночество Сказочника скрасил внезапно появившийся в его жизни друг по имени Василь. Вследствие чего они подружились, не знал ни один из них, потому что похожими они совершенно не были. В отличие от Сказочника Василь был высоким, упитанным и чуть ли не всегда улыбался. Финансовое его состояние тоже отличалось в лучшую сторону. Василь был одним из тех, кто действительно много работал, и потому много зарабатывал. Несмотря на не слишком удавшуюся личную жизнь, он и не собирался терять бодрости духа и могло представиться, что он вообще никогда не испытывал никакой нужды.
"Сказочник, пойдем, я тебя спиртным угощу!" – любил по выходным задорно зазывать Василь. Не знавший, чем кроме дружеской посиделки себя развлечь, Сказочник обыкновенно соглашался.
- Куда желаешь отправиться? – поинтересовался Василь в очередную встречу.
- Ты знаешь, - ответил Сказочник. – Я больше всего люблю кабак возле главного собора.
В кабаке Василь заказал достаточно выпивки и закуски, чтобы хорошо отдохнуть двум романтичным людям, и обменявшись в продолжении пития двух первых рюмок стандартными репликами, они со Сказочником приступили к откровениям.
- Новую сказку задумал, - похвастался Сказочник.
- Иди ты! – обрадовался Василь. – И какую же?
- Про театр. Повествование должно вестись от первого лица. Вроде того, мы пришли в театр, где было все ненастоящее. Постепенно вся магия театра развенчивается, и становится очевидно, что ненастоящее в нем все. Ненастоящее здание, ненастоящий гардероб, ненастоящие кресла, ненастоящий занавес, ненастоящая сцена, ненастоящие декорации, ненастоящие актеры и, наконец, ненастоящая публика. Понимаешь, Василь? Ненастоящая публика. Вся. То есть даже мы, мы ненастоящие!
- Боже ты мой, - тяжело вздохнул Василь и закурил. – Пугаешь ты меня такими своими идеями. То, что ты сказал, конечно, неплохая аллегория...
- Ты и такие слова знаешь?
- Не ехидничай. Что такое аллегория – я в курсе. Знаешь, не лаптем щи хлебаем! У нас туфельки есть. Так вот, аллегория неплохая, но...
- А причем тут аллегория, Василь? Почему чтец-обыватель всегда старается найти в художественном произведении какую-то аллегорию? Неужели нельзя воспринять его просто так – без аллегорий?
- Человеку интереснее, если он в прочитанном какую-либо науку жизни видит, потому и ищет смысл под строчками. Только ты меня не дослушал. Скажи, зачем ты опять сочиняешь грустную сказку? У тебя же их уже много. "Театр, где все ненастоящее"... Не увиливай, я догадываюсь, на что ты намекаешь. Но разве вокруг все ненастоящее? Оглянись!
- Оглянись? – вскипел Сказочник. – Это ты, друг мой, оглянись! Вставай, пойдем!
Сказочник взял Василя под руку и повлек его на улицу, на площадь перед собором.
- Где здесь настоящее, Василь? – спросил Сказочник, указав окрест. – Может быть, нищие перед храмом? Они так на людей похожи? Разве так должен выглядеть человек? Там, на углу стоит мужчина и продает пластмассовые цветы. Разве цветы должны быть пластмассовыми? А туда, туда посмотри! (Сказочник показал на мужчину и женщину в костюмах русских императора и императрицы) Это что, царь? Какой же царь с приклеенными усами? А императрица?! Как она выглядит? Разве так должна выглядеть императрица? Эта дама в парике, вымоченном дождем, и одетая в платье, в котором скорее ходила бы больная парижская шлюха, на императрицу похожа весьма отдаленно!
- Как минимум, здесь настоящий храм, - возразил Василь.
- Храм?.. – Сказочник поднял глаза и посмотрел на купол превосходного собора. – Да и храм какой-то ненастоящий... Он всего лишь заполняет конкретную нишу моей памяти. Сейчас для меня он утратил свое значение.
- Страдалец ты, Сказочник, - сказал Василь, когда они вернулись к застолью.
- Что ж, лучше, я считаю, высокое страдание, чем низкое счастье.
- Счастье низким не бывает! Ты сочиняешь такие чудесные сказки. Неужели это не счастье?
- Сомнительное счастье рождать их в грусти.
- Это да... Но ведь все в твоих руках. Ты натворил уже так много грустных сказок... Может, пора создать веселую?
- Не из чего ее пока создавать, Василь. Хотя... Я даже не знаю, а что у меня было раньше? Грустная сказка или грустная жизнь?
- Меня послушай. Тебе определенно нужно написать веселую сказку. Людям стали не так интересны грустные. У них грусти в жизни хватает. Им хочется улыбаться. Некоторые писатели, между прочим, пишут не для того, чтобы мир изобразить, а для того, чтобы его преобразить.
- Наверное, я не такой, как они, - печально улыбнулся Сказочник. – Иногда мне вообще кажется, что в реальной жизни нет места сказкам.
Ближе к ночи Василь и Сказочник расстались. Под накрапывающим дождем Сказочник вернулся к себе домой, где его не ждало ничего нового. Присев за письменный стол, он зажег неяркий свет и, взяв в руку перо, склонился над чистым листом бумаги.

"Мы пришли в театр, где было все ненастоящее", - записал Сказочник, и лицо его сморщилось так, будто он только что разжевал лимон. Он внимательно взглянул на записанную строчку, и она ему показалась настолько ненастоящей, что он разорвал лист, на какой ее поместил, на мелкие кусочки.
"Ничего, - сказал вслух Сказочник, - это все... не страшно. Когда-нибудь я обязательно напишу добрую сказку со счастливым концом, которая понравится и мне, и людям. Жизнь и Сказка... Знать бы только, что будет раньше".

18.04.09