Вергилий снова упёрся в тупик, хотя никакого тупика в хорошо освещаемом помещении не предвиделось, почесал репу и потрогал настенную бра. Бра оказалась скрытым рычагом и перед Вергилием распахнулась новая дверь, ведущая в какую-то неухоженную нору.
- Ты уверен, что нам сюда? – спросил Серёга, заглядывая в нору. Напоминать Вергилию о продолжении нового рассказа он не хотел, потому что с новейшей историей и нравами современной России был знаком не понаслышке. Однако Вергилий продолжил.
- …Короче говоря, - стал бубнить он, просовываясь в нору, - зажил наш директор так, что куда лучше. Отгрохал новый дом, в подворье по шесть свиней каждый год, кур с индюками без числа, сына-мордоворота устроил бесплатно в МГУ, дочку-дуру оформил по бесплатному же обмену в какой-то институт в Цюрихе. Сам ездит на «Джипе», бабе купил «Хонду». Но аппетиты растут! И придумал наш директор грабить выпускников своего якобы богоугодного заведения с помощью знакомых молодых ментов. Даёт наводку на группу выпускников, вышедших из детдома с полными кредитными карточками на волю, а менты, переодетые в гражданское платье, уже их, выпускников, и поджидают. Вступают с ними в дружеские отношения, угощают пивом, то да сё, пятое-десятое, а наутро следующего после выпуска дня наши выпускники с пустыми кредитками и больными головами. И на работу хрен устроишься, потому что, какая на хрен работа, и пожрать купить не на что, и больную голову приклонить негде. Потому что квартир, которые им по закону полагаются, они не получили. Поскольку ушлый директор данные квартиры тоже приспособил к делу увеличения известной статьи известного бюджета. А менты, отстёгивая процент с награбленного, ту статью делают ещё круче…
- Мы правильно идём? – с тоской поинтересовался Серёга, которому надоело слушать обыкновенную, совершенно типичную, и поэтому неинтересную историю из последней российской действительности.
- Наверно, - буркнул Вергилий. – А почему ты не спросишь: как дал дуба наш замечательный директор, герой вашего новейшего паскудного времени?
- Как? – машинально переспросил Серёга, начиная задыхаться от влажной духоты норы.
- Акула его насмерть покусала, - ответил Вергилий.
- Что, что? – слегка оживился бедный музыкант.
- То, - назидательно поднял палец бывший римский поэт. – Поехал он в позапрошлом году с любовницей в Хургаду, а та любительница поплавать с аквалангом. Ну, и директора соблазнила. А директору уж далеко за шестьдесят. Ему бы лежать на песочке, пузо греть, так нет, захотелось выпендриться. Ну, и не повезло…
- Да, - неопределённо сказал Серёга, поскользнулся и упал на старичка. А потом они оба провалились в какую-то дыру, ненадолго зависли в состоянии свободного падения и таки на что-то приземлились.
- Ну, вот, мы и на месте, - сообщил Вергилий. А Серёга пришёл после падения в себя, осмотрелся и увидел, что они с Вергилием находятся на смотровой площадке. Одновременно он ни к селу ни к городу подумал о том, что Вергилий не рассказал ему ни одной истории о поддельщиках слов.
- Да хрен на них, - отмахнулся старичок, - ты лучше на этих посмотри…
Серёга протёр глаза и уставился вперёд. Надо сказать, картина перед ним нарисовалась беспрецедентная и по размерам, и по насыщенности картины персонажами, и по необычной, несколько мрачноватой, красоте. Ещё в данной картине присутствовал некий элемент перспективного парадокса, поскольку при кажущейся её – картины – безразмерности, она одновременно виделась чётко ограниченной во всех трёх измерениях. В общем, перед Серёгой с проводником раскинулся безразмерный парк, как бы окантованный нарисованной трёхмерной перспективой в свете кажущегося вышеупомянутого парадокса. А по данному парку, не обращая никакого внимания на постпространственные перспективные нюансы, под музыку духового оркестра суетливо прогуливались важные господа с военными и дамами, одетые по моде начала двадцатого века. Довольно часто среди них попадались субъекты обоего пола, выряженные в форму не то эсэсовцев, не то гестаповцев. Рожи у данных эсесовцев с гестаповцами при лучшем рассмотрении оказывались показательно славянскими. И, как уже говорилось выше, местные прогуливающиеся пребывали в таком невероятном количестве даже в пределах кажущегося безразмерным парка, что дух могло захватить у любого стороннего наблюдателя. В силу вышесказанного, местные отдыхающие толкались друг промеж друга, беспощадно мяли кустарник, иногда сшибались с оркестрантами, а также чувствительно тёрлись об огромные, наверняка античного происхождения, скульптуры.
- Ну и кто это такие? – поинтересовался Серёга, с усилием привыкая к новой панораме, раскинувшейся перед ним и чуть ниже обзорной площадки.
- Но помощь Муз да будет мне дана,
Как Амфиону, строившему Фивы,
Чтоб в слове сущность выразить сполна, - ехидно продекламировал Вергилий.
- Вот объяснил, ну, спасибо! – возмутился Серёга. – Не мог зачитать из Данте чего-нибудь более вразумительного?
- Да я и сам хотел, - снисходительно усмехнулся старик Вергилий, - да что-то натемнил в этом месте классик…
- Зараза! – высказался Серёга. – А если своими словами?
- Ладно. Предатели здесь отдыхают, предатели всех мастей…
- Теперь понятно, почему их так много, - пробормотал Серёга и плюнул с площадки на голову какому-то плешивому царскому генералу, в это время собравшемуся протереть свою вторичную плешь ирреально батистовым платочком.
- Да, тут даже приходилось постпространственно расширяться в ущерб реальным размерам эпицентра земли, - туманно молвил Вергилий. – С помощью во-от этой вот антибуровой платформы…
Вергилий неопределённо махнул рукой в сторону парковой зоны.
- Какой ещё платформы? – не понял Серёга.
- Да этой, опоры которой ты принял за античные скульптуры, - пояснил Вергилий. – Хотя когда-то они таковыми и являлись…
- Что ты мне мозги пудришь? – слегка осердился Серёга. – То я что-то за кого-то принял, то они на самом деле таковыми являлись.
- Да не придирайся ты! – отмахнулся Вергилий. – Стояли, в общем, себе эти античные истуканы без пользы до тех пор, пока ваши наверху не затеяли индустриализацию. И народу кстати сюда сверзилось к той поре предостаточно, и их бы всех к делу пристроить, да на всех ни инструментов, ни даже свободных для даже примитивных совковых работ площадей не хватает. А тут случись один учёный бес, знакомый с самим Дальтоном. Не с тем, который Тимоти и который ещё не крякнувши, а с тем, который изобрёл дальтонизм. А попутно – закон парциального давления. Ну, наш бес посмотрел на смену настроений в плане перехода от полной разрухи наверху к самой оголтелой индустриализации, и решил тоже отличиться. Купил на ирреальной барахолке кожан, галифе, комиссарскую кепку и ну ворочать делами. Перво-наперво он подобрал из местных покойников антиучёную группу и поручил ей разработать план скорейшего расширения ирреального антижизненного постпространства для прибывающих предателей. И припугнул вывести во вторичный расход всю группу дармоедов за невыполнение задания в кратчайшие сроки. Группа, надо отдать ей должное, оценила революционный вид руководящего беса, взяла на заметку угрозу, применила природную русскую смекалку, а также воспользовалась кое-какими прижизненными академическими знаниями. И в кратчайшие сроки предоставила руководящему бесу наиболее оптимальный план расширения ирреально тектонического постпространства в пределах вторичного сектора на границе мантии с антиземным ядром. Предложили, в общем, эти ваши антиучёные, присобачить к бывшим античным скульптурам, переделанным в технологические опоры, ирреально заглублённую в поверхность Мохоровичича антибуровую платформу, и с помощью неё расширять промежуточное постпространство между антиоливином и ирреальной астеносферой. И попутно применить – с учётом известного знакомства руководящего беса – один из законов Дальтона, касающегося именно парциального давления. Посмотрел бес план, одобрил, дописал кое-какие свои рекомендации и – понеслось! Сначала, конечно, антиучёную группу вывели во вторичный расход. Потом смонтировали согласно проекту, прилагающемуся к известному плану, антибуровую платформу. Подобрали персонал, усиленный конвой, остальным покойникам выдали шанцевый инструмент и стали расширяться. Да таково интенсивно, что, работая по увеличению ирреальной безразмерности, чуть было не нанесли чувствительного урона реальной земной структуре. В общем, чуть было весь земной шар не раскокали…
- Ну, ты и наплёл, - потряс головой Серёга. – Я, конечно, почти ни хрена из сказанного тобой не понял. Но про буровую платформу ты всё наврал. И я хоть не специалист по бурению скважин или расширению пространств вокруг них, однако знаю, как выглядят эти буровые платформы и как они правильно должны стоять..
- Много ты знаешь! – загорячился Вергилий. – Что, думаешь: если опоры в виде бывших античных скульптур торчат из поверхности, а самой платформы не видно, значит, и вся она стоит неправильно?
- Конечно! – убеждёно сказал Серёга. – Ведь буровая установка находится на платформе?
- На платформе.
- Тогда какого хрена из этой вашей поверхности не видно бура? – стал заводиться Серёга. – Ведь если вся ваша платформа расположена вверх ногами, как давешний недоделанный стенд с наглядной агитацией таблицы имени Менделеева, то и бур должен двигаться не внутрь поверхности какого-то Махровича, а из неё? И вообще, как можно с помощью бура расширять пространство? Пусть даже и ирреальное?
- Ну, во-первых, речь шла об антибуровой установке, – тоже стал заводиться Вергилий. – И, во-вторых, кто тебе сказал, что с помощью одного только бура? Помимо бура были применена целая коллекция ирреально обсадных труб с антизабойными механизмами, а также…
- Всё! – поднял руки Серёга. – Кончай бодягу! Один хрен это ваше буровое производство вместе с перевёрнутыми платформами и расширением гуталина накрылось мандой Маргарет Тэтчер. Или Наины Ельцин. Сверни лучше козью ножку…
- Ладно, - спустил пар старый перечник и занялся привычным делом. Затем они с Серёгой закурили, и бывший учитель украинского пения обратил внимание на тот странный факт, что первоначальная публика, костюмированная по моде конца девятнадцатого – начала двадцатого веков, а также славянские кадры обоего пола в немецко-фашистской форме, сменились какой-то непотребной шушерой в виде стиляг шестидесятых, панков восьмидесятых и ярко выраженных советских псевдоинтеллигентов прошлого века. Первые щеголяли узкими брючками, вторые носили на головах странные причёски, третьи рядились в чёрные костюмы, белые рубашки и чёрные шляпы. Псевдоинтеллигентные же дамы сплошь грешили плиссированными коричневыми юбками, белыми блузками и вытянутыми унылыми физиономиями под стандартными стрижками типа «облезлая мочалка». Разглядывая гуляющих в столь избыточном количестве даже на столь безразмерной территории, Серёга обратил внимание на некую выборочную фрагментарность по отношению к качеству видения. В основе фрагментарности лежали равновеликие сегменты. При этом Серёга не только прекрасно видел всех гуляющих в первом, условно говоря, под собой сегменте, но и мог легко отличить плиссированную юбку от неплиссированной, а унылое выражение на лице какой-нибудь бывшей советской дамы от снисходительного на физиономии какого-нибудь бывшего советского товароведа. При этом неестественно отличное качество видения распространялось на весь сегмент без «поправок» на удаление. А сам сегмент, вопреки законам оптики, начинался от ближней невидимой дуги под ногами наблюдателя, раздавался вдаль и «закрывался» логичной хордой там, где её начертала местная оптика. А если быть точным, - у подножия первого торчащего из «земли» памятника античной архитектуры. Или скульптурного зодчества. Позже переоборудованного под одну из технологических опор невидимой антибуровой платформы.
«Сегменты какие-то», - с тоской подумал Серёга, напрягся и вспомнил, что это такое. Одновременно с удивлением утверждаясь в первоначальном открытии по факту выборочной фрагментарности качества видения. И дополнительно обнаружил, что отчётливо видит невидимые границы первого, условно говоря, сегмента, а за его границами – продолжение общей картины местного содержания. Но уже не так отчётливо, а ровно в два раза хуже. Именно в два и именно во втором, условно говоря, сегменте. Если считать от первого влево и дальше. Ещё дальше – ещё хуже. Хотя трёхмерную границу местной безразмерности Серёга видел так же хорошо, как перила смотровой площадки, причём в одинаковой размерности без перспективных «погрешностей». Несмотря на то, что ближний предел безразмерности, так же, как ближняя дуга «первого» сегмента, ему были невидимы из-за смотровой площадки. А дальний предел простирающегося перед ним безразмерного постпространства находился ровно в шести сегментах от него.
«Фигня какая-то, - подумал бывший учитель украинского пения, облокачиваясь на перила обзорной площади и пыхтя вергилиевской самокруткой. – Если смотреть вперёд вдаль, то на относительно ровном пространстве обязательно увидишь замкнутый горизонтом полукруг. Здесь же я наблюдаю чёткий безразмерный квадрат, который никак не может делиться на сегменты так, чтобы они граничили друг с другом без остаточных или промежуточных областей. Потому что сегмент, это часть круга, ограниченная дугой и хордой. И потом: как можно пересчитать все сегменты в квадрате строго от первого ближнего слева к следующему всегда влево и так далее до последнего в дальнем пределе безразмерного парка? Их, конечно, можно пересчитать, но тогда, двигаясь по спирали, досчитаешься до последнего сегмента в центре квадрата. Но я ведь их пересчитал именно так, как пересчитал: от первого слева подо мной и до последнего там у дальней перспективной границы справа! Больше того: все эти сегменты я вижу в такой размерности, как будто каждый из них расположен прямо перед моим носом, а не в равномерном удалении влево и вдаль. А вот видимость их содержимого, чёрт бы его побрал, изволит шутки шутить. Так, в первом сегменте я вижу всё его содержимое идеально, во втором смежном – в два раза хуже, в третьем смежном со вторым – в четыре и так далее до полной каши в том последнем сегменте, который каким-то неведомым нормальной геометрии образом примыкают своей дугой к дальнему идеально прямому горизонту. И будет по счёту этот сегмент…»
Серёга, привыкший думать, что он легко (хоть и совершенно нереальным способом) пересчитал все сегменты в квадрате, вдруг забуксовал. И неожиданно понял, что количество пересчитанных им в квадрате сегментов осталось для него загадкой. И ещё понял, что если ещё раз повторит в уме это гадское слово «сегмент», то сам себя покусает.
«Очень интересно, - тем не менее, продолжил размышлять на тему местных визуальных парадоксов и общей панорамы бывший учитель украинского пения. – Но хрен на него, на этот неизвестно какой по счёту последний… кусок парка. Однако очень хотелось бы посмотреть, что делается эво-он за теми, условно говоря, кипарисами. Которые растут между первым и четвёртым… участками. Наверно, для этого придётся спуститься с площадки и прогуляться до тех кипарисов ногами…»
«По этому уровню ногами ходить строго запрещается, - подумал в ответ Вергилий. – Для этого и площадку оборудовали, специальную, заговорённую. Но стоит только с неё спуститься в парк, как эти, которые там гуляют, съедят нас на хрен в два счёта…»
«И тебя? – мысленно удивился Серёга, пыхая самосадом. – А как же охранная грамота от самого, которая у тебя наверняка в портфеле имеется?»
«Она-то имеется, да здесь такой контингент, что срать хотели и на самого, и на его охранную грамоту», - возразил Вергилий, дымя в унисон компаньону.
«Может быть, ты имеешь в виду какую-то аллегорию, говоря о том, что съедят, и о том, что срать хотели?» - на всякий случай мысленно уточнил Серёга.
«Какая в манде аллегория? – удивился Вергилий. – И съесть могут по-настоящему, и срать хотели аналогично».
«Вот эти вот дамочки-шестидесятницы, похожие на скучающих селёдок?» - не верил Серёга.
«Вот эти вот дамочки, которые вместе со своими псевдоинтеллигентными кавалерчиками начали интенсивно загнивать в своих редакциях, студиях и театрах во время оттепели вместо того, чтобы идеологически грамотно противостоять мировым буржуям. Каковые буржуи продолжали всерьёз воевать холодную войну до победного конца, самым беспощадным образом «обличая» Советский Союз, как империю варварского зла, где попраны все мыслимые права человека. А также обвиняя его во всех тяжких вплоть до кратного превосходства в запасах всех видов вооружения и прямой подготовке к третьей мировой войне. Тем самым запугивая собственное быдло угрозой распространения советского режима на якобы благословенные вотчины истинной демократии…»
«А что, разве не превосходили?» - удивился Серёга, делая особенно глубокую затяжку и наблюдая смену составов среди гуляющих внизу. Панки, в общем, со стилягами и выморочными псевоинтеллигентишками сгинули в никуда, а вместо них нарисовались в не менее избыточном для безразмерной парковой зоны современные младобуржуи в менеджероской спецодежде, пожилые вторичные люди с повадками бывшей советской профессуры, переквалифицировавшейся в прикинутых холуев, группы военных, а также прочая, не поддающаяся точному описанию, сволочь, ряжёная во всё непотребное разнообразие бросового ширпотреба.
«Вы – превосходили мировых буржуев? – мысленно ухмыльнулся Вергилий и тоже затянулся ядовитым дымом. – По количеству вооружений? Да никогда в жизни. Вот по предателям, долбоёбам и засранцам на душу населения вы – впереди планеты всей. Посмотри-ка вокруг!»
- Нет, ты посмотри! – озвучил конец своей мысленного ответа бывший римский поэт и снова пыхнул самосадом.
- Да, народу здесь выше крыши, - поддакнул вслух Серёга. – Однако…
- Почему смена составов? – поймал на лету Вергилий. – Ну, во-первых, из-за ограниченности бесконечности, во-вторых, чтобы впредь не допускать вторичного членовредительства среди клиентов.
- Что, раньше случалось и членовредительство? – вяло удивился Серёга.
- Конечно. Особенно в первый период антиплюрализма ирреальных мнений. Производство стало приходить в упадок, делать всем стало нечего, да тут ещё один бес из новых руководящих кадров, крайне проантидемократически настроенный, решил помирить историю с будущим. И выпустить составы, ранее пребывающие в антагонистических отношениях, в одну смену в одну берзазмерность…
Вергилий сделал очередную затяжку из своей «экономичной» самокрутки.
- …Рассудив, что она хоть и ограниченная трёхмерным перспективным пределом безразмерность, однако ж всё-таки безразмерность: то есть, в неё можно сразу набить столько вторичного народа, сколько будет позволять предел безразмерной же плотности. Или безконечный предел удельного веса средней составляющей ирреальной массы…
- Короче! – не выдержал Серёга.
- Короче говоря, в один ирреально прекрасный день всех и выпустили в данный, тогда только обустраиваемый для праздных прогулок, парк. И тех, кто после революции семнадцатого года дали за кордон драла, и тех, кто на немецко-фашистского оккупанта шустрил, и тех, кто уже после войны попёр в диссиденты, и тех, кто вместе с вашими самыми современными пидорами Советскую власть в конце прошлого века херил…
- И? – заинтересованно пыхнул дымом Серёга.
- …И первым делом господа Замятин с Буниным взялись чистить харю господину Аксёнову. На шум прибежали их превосходительство генерал Краснов и американский публицистишка Струве. Их превосходительство присоединился к господам Замятину с Буниным, а Глеб Петрович пытались разнимать. В общем, и ему морду помяли…
- Какие ещё Струве? – ни черта не понял Серёга, хотя про Аксёнова что-то такое слышал.
- Такие! – с раздражением огрызнулся Вергилий, но раздражение скоро прошло, его глазки замаслились и он продолжил: - В общем, знатный вышел междусобойчик. Аксёнов визжит: «Братцы, за что!? Я же в доску свой! И писатель к тому же… русский… Я, между прочим, советскую власть вот как обсерал, а вы мне рыло правите!??» «А папа с твоей мамой, мать их, чем занимались?!» - рычат Бунин, Замятин и Краснов. «Так их же в тридцать седьмом всё равно репрессировали!» - продолжает визжать Аксёнов. «И поделом!» - не угомоняется троица. А Бунин, мало, Ваську ногами пинает, ещё на него и плюётся…
- Забавно, - пробормотал Серёга, кое-что припоминая и про генерала Краснова.
- …Вот именно! – азартно подхватил Вергилий и швырнул окурок за перила обзорной площадки. – Надоело нашему генералу прикладывать коленом известного холуя Аксёнова, стал он оправлять на себе френч и нечаянно обнаруживает ещё одну литературную тлю из нынешних, каковая тля смеет делать променад на виду у заслуженного предателя. Ну, не выдержал генерал и давай эту тлю уже в одиночку окучивать. А тля надрывается: «За что, товарищ генерал, ваше благородие?!» «Я те покажу товарища, я те покажу благородие, - сипит генерал и коленом тлю под дых. – Морда большевистская…» «Так я ж в числе первых, аккурат за Борисом Николаевичем, партбилет выбросил! – голосит тля. – И я один из первых написал про то, как вы Родину спасали, создавая под немецко-фашистским крылом главное управление казачьих войск в Германии для победоносных боевых действий против проклятых Советов!..» «А до этого что ты писал, крыса?» - не унимается генерал и кулаком в рыло бывшему партийному писателю ка-эк хряснет!...
Серёга, наконец, окончательно вспомнил некоторые примечательные эпизоды из биографии генерала Краснова. Удивительная контрастность каковых подчёркивалась личным мужеством боевого генерала до революции семнадцатого года с откровенным предательством Родины после неё.
«Вот такой был генерал, - вспоминал Серёга, словно чужие мысли подслушивал. – Сначала он на боевом муле совершил героический переход по Абиссинской пустыне, чтобы доставить секретный пакет сперва в Джибути, а потом в Санкт-Петербург. Разделавшись с пакетом, Краснов поехал на Дальний Восток и участвовал в боевых действиях во время русско-японской войны. Затем лично водил в атаки казаков во время второй Мировой. Но после революции, зараза, скурвился. То ему подавай Доно-Кавказский союз под патронажем Вильгельма второго, то Братство русской правды, а после и вовсе докатился до примитивного немецко-фашистского прихвостня…»
- Вот именно, - поддакнул Вергилий, - вот такое у ваших падлов понятие о патриотизме. К самому чёрту готовы бежать на службу, лизать ему рога, копыта и задницу, но только чтобы сохранить своё личное, подчас совершенно корявое понятие о любви к Родине. Где в этой Родине любой представитель данной категории вышеупомянутых падлов любит только себя, свой собственный коряво вычурный внутренний мир, ни на чей мир не похожий, но зато самолично построенный, выпестованный и обслюнявленный.
- Что вы такое говорите про уважаемого патриота, замечательного писателя и легендарного человека генерал-лейтенанта Краснова? – возник на смотровой площадке бес отвратной наружности и похожий на некоего Будницкого О. В.
- Сгинь, нечистая сила! – рявкнул на беса Вергилий и так ахнул его портфелем промеж рог, что бес враз кувыркнулся через перила и угодил в самую гущу вторичных отдыхающих. И те, не разобрав в толчее его бесовского чина, сожрали нечистого вместе с рогами, копытами и антидемократским задором.
- Похож на Будницкого, - тем временем бормотал Серёга, наблюдая доедаемого беса, - кто такой этот сучий потрох Будницкий? И почему я знаю биографию генерал Краснова, в то время как у меня эта фамилия ассоциируется с книгой под названием «География растений» 1901 года издания господина Сытина?
- Всё правильно, - поддакнул Вергилий и плюнул вниз на какого-то бывшего советского писателя-середняка, помершего от перенапряжения, пытаясь в сжатые сроки освоить порнографический андеграунд. – Где тебе… Ты и того Краснова Андрея Николаевича, который был российским ботаником и географом, знаешь только потому, что твоя бабка купила на барахолке его книгу за красивую обложку ещё во времена НЭПа. И стояла себе книжка на полке в бабкиной спальной, а ты этой книгой в детстве орехи колол.
- Было дело, - сконфуженно хрюкнул Серёга. – А почему…
- Да всё потому, - перебил его Вергилий.
- А, ну да! – стал припоминать Серёга беседу с Дифекалиусом на тему улучшения качества его ума, способностей и дальней памяти в условиях отрицательно ирреального постбытия.
- Вот именно, - буркнул Вергилий, потом снова оживился и стал рассказывать другую историю из тех времён, когда местный, крайне проантидемократичеки настроенный, бес из новых пытался помирить историю с будущим. – А что с Сахаровым приключилось здесь и с подружкой его, Галькой Старовойтовой, это надо послушать. Кстати говоря, когда ещё смены не смешали, то они, Сахаров с Галькой, очень сильно в своей несмешанной среде гоношились за лучшую антидемократию. Тесно, кричат, нам, среди одного только бывшего быдла, подавайте нам общение с отцами контрреволюции, лидерами белого движения и ея духовными вдохновителями! А как смешали, то они первые в раздачу и попали. Ну, за Сахарова, Андрея Дмитриевича, взялись господа Керенский, хрен собачий Гришка Распутин и какой-то фашистский ублюдок из неизвестных. Наваляли, в общем, в лёжку. А тот, академик хренов, пускает вторичные кровавые пузыри и всё одно интеллигентно эдак повторяет: только в сближении двух мировых систем, а не в их противостоянии, суть спасение мира нашего…
- Это ты про какого Сахарова толкуешь? – оживился Серёга. – Не того, который за мир во всём мире старался?
- Того самого, - недовольно огрызнулся Вергилий, - который за это дело получил Нобелевскую премию. То есть не он сам, а его жена, поганка Боннэр. Сначала получила, потом своих деток с внучатками за кордон перетащила, а там они все вместе премию того дурака Сахарова по-родственному и распилили…
- Так правильно он повторял, - заступился за Сахарова Серёга. – Именно в сближении…
- Чтоб ты понимал, недоумок! – ещё больше разозлился прерванный на самом интересном месте Вергилий. – Тоже мне, сделали из обыкновенного предателя спасителя человечества! Я бы посмотрел, как бы ему в штатах накостыляли в середине пятидесятых, выступи он там с пропагандой свёртывания ракетных атомных вооружений. Про супругов Розенберг слыхал?
- Каких Розенберг? – не понял Серёга.
- Были такие рядовые физики-ядерщики в Лос-Аламосе. Казнены на электрическом стуле за шпионаж в пользу Советского Союза. Шпионили, надо сказать, бесплатно из искренних убеждений, что атомная бомба – это плохо. Нашпионили, надо сказать, с гулькин хрен, потому что не успели, а получили по полной программе и даже сверх того. Чувствуешь?
- Да, круто, - поёжился Серёга, чисто по-христиански не воспринимающих никаких казней. Тем более таких, где казнят женщину.
- …И вот ты себе представь, как во времена Маккарти и Гувера вылезает на общественную американскую площадку какой-нибудь ихний ведущий физик, участвующий в работах по созданию термоядерной бомбы, какой-нибудь Эндрю Цукерман, равный по значимости для американской секретной науки нашему Сахарову, и начинает вякать, что вот, дескать, дорогие господа Гувер и Маккарти, зачем мы угрожаем целостности мира созданием такой гадской бомбы? Давайте, дескать, лучше разоружаться и бежать дружить с Советским Союзом? И?
- И? – переспросил Серёга, плюясь, в свою очередь, на дефилирующих под «балкончиком» в невозможно огромном количестве земляков-предателей.
- И не стало бы данного Цукермана на следующий день после такого выступления ни в штатах, ни во всём остальном мире, - заверил Серёгу Вергилий. – И это в хвалёной колыбели мировой демократии. Не стало бы так же, как не стало Мерилин Монро на следующий день после того, когда она попыталась взять за хобот мистера Кеннеди. Вот так, дорогой товарищ… А вы: ах, Сахаров, ах, спаситель нации, ах, беззаветный борец за мир во всём мире! В хорошем же мире вы сейчас живёте, а ведь именно таким вам его готовил ваш замечательный Сахаров, когда начал показательную голодовку во время визита Никсона в Москву. Нашёл, перед кем расстилаться… Этот Никсон был таким гандоном, что ему сами американцы импичмент объявили, а этот… Теперь, поди, радуется, сидя тут на последнем уровне, как, благодаря и его стараниям, вы «сблизились» с другой мировой системой. Да таково близко, что вы теперь раком задом кверху, а вас всякая желающая собака от души сверху вниз имеет. А ваши правители вас за уздцы придерживают, чтобы, значит, не кобенились. Понял, о чём речь? А вы всё империя зла, да империя зла. Но в этой империи предатель Сахаров дожил до собственной смерти. А попробуйся он в аналогичной роли в похожие времена в штатах, не видал бы ни Нобелевской премии, ни собственной в честь себя, ни даже нормальной индивидуальной могилы, куда бы толпами – около ста тысяч человек – валили бы проститься с ним благодарные американцы…
- Как ты меня достал! – воскликнул Серёга. – Лучше расскажи, кто кому ещё тут морду правил.
next
1) Вообще-то эпицентр, это проекция центральной точки землетрясения на земную кору
2) Вергилий, наверно, имел в виду одного из Джеймсов Бондов или мужа Джейн Эйр
3) Просьба к академикам ещё советской школы: товарищи, не напрягайтесь в поисках научно обоснованной связи меду законами Дальтона, принципами работы буровой платформы, геотектоникой и прочей терминологией. Товарищи, не забывайте: Вергилий таки доисторический поэт, а не маркшейдер или даже бурмастер
4) Парциальное давление – давление компонента идеальной газовой смеси, которое он оказывал бы, если бы один занимал объём всей смеси; оливин – группа минералов магматического происхождения; астеносфера – слой пониженной твёрдости, прочности и вязкости в верхней мантии Земли; Мохоровичича поверхности – граница раздела между земной корой и мантии Земли
5) Вергилий имеет в виду историческую исконно российскую тягу ко всему западному. Очевидно, автор «Энеиды» порицает тех российских представителей якобы элиты за ёрничанье над истинным родным патриотизмом в угоду западным кумирам, а за слюнявое холуйское заискивание перед Америкой и Европой он с автором и называет известную категорию российского населения псевдоинтеллигентишками
6) Струве – сын белоэмигранта, бывшего, мать его, марксиста. Краснов – один из лидеров контрреволюции, активно сотрудничал с немецкими нацистами. Замятин и Бунин – русские писатели-эмигранты. Аксёнов – диссидент хренов, а писатель так себе
7) Современный, мать его, псевдоисторик, из самых отпетых «демократов». Великую Октябрьскую революцию называет переворотом, а за генерала скорбит: зачем, дескать, его повесили по приговору советского трибунала аж в семьдесят восемь лет? Поди, генерал не сильно страдал угрызениями совести, когда командовал белыми и фашистскими отморозками, выводившими в расход соотечественников генерала, не снисходя ни к возрастам, ни к половым признакам. А сколько невинных евреев пострадало, и-и!
8) На «вырученные» от премии деньги дети Елены Боннэр (не путать с детьми Андрея Дмитриевича Сахарова) открыли за кордоном свой бизнес
9) Злостные американские государственные политические деятели середины прошлого века, преследовавшие всякое – в консервативном буржуазном понимании – инакомыслие
10) Вообще-то, Никсон сам подал в отставку, опасаясь данного импичмента. Про импичмент, что это за фрукт такой, не объясняемся: теперь это слово любой слушатель современной российской академии знает