В небольшой комнатенке приземистой мазанки, куда заходит Назар, никого нет. В нижние шибки перекошенных от тяжести земляной крыши окон с надворья вставлены саманины и аккуратно обмазаны по щелям кизяком, верхние прикрывают старенькие занавески, продернутые ниткой на колышках, вбитых в стену. От занавешенных окон в комнате тихо и сумрачно. Ровный глиняный пол чист и сбрызнут водой.
Назар заглянул в чугунки, составленные на загнетке, понюхал прикрытую рушником корчагу с остатками черно-зеленого супа, усмехнулся и лег на топчан с набитой соломой подушкой. Лежал долго, слушая сонный шум ветра за окнами, и уже задремал, когда в сенцах послышались шаги и в хату с ведром воды вошла Леся.
- А-а... Кто?! - испугалась она вскочившего на ноги Назара. - Ты? Господи, напугал-то как! Со свету не видно... Лежи, лежи!
- Отец с Иваном на работе?
- На работе. У церкви камень бьют.
Леся поставила ведро, прошла к столу и села напротив Назара, устало и мягко встречая его внимательный, испытывающий взгляд.
- А я вот проведать зашел.
- Спасибо. Мы уж не знаем, как и благодарить тебя. Если б не ты...
- Да что я! - нервно и зло перебивает Назар. - Было бы чем! Все помогают, не я один.
Всякое напоминание о помощи Гонтарям для него неприятно. Он идет к припечку, где сушатся листья табака, долго клеит цигарку и украдкой поглядывает на Лесю, тихо и как-то робко сидящую по другую сторону стола на краю кровати - в стареньком, с по надплечья обрезанными на заплатки рукавами платье, в белом платке, хорошо и чисто обрамляющем ее худое, темное от загара лицо с постоянной и жалкой улыбкой признательности, при виде которой у Назара каждый раз ноет сердце, - и он строго, чтобы и на этот раз не захлестнуло жалостью, спрашивает:
- Зашел вот, думаю, может, решила что... Или все еще не знаешь?
Помолчав, она жалко улыбается ему:
- Не знаю...
- Когда же узнаешь? То на отца ссылалась, потом на Ивана, а они, оказывается, не против. Максима ждешь?
- О чем ты? - Леся безнадежно поводит рукой.
- Я не нравлюсь? Ты прямо говори, не обижусь.
- Не обижайся, Назарушка, - поспешно отвечает Леся, - не обижайся, ради Бога! Ну какая зараз из меня жена, помощница? Видишь, ведро воды принесла - и ноги подкашиваются.
- Недоедаешь. Перемена места мучает. Пройдет со временем... Я же не в наймычки зову. Поберегу.
Она виновато опускает голову.
- Не торопил бы ты меня. Дай время.
Назар понимающе и желчно хмыкает:
- Все-таки ждешь. После всего, что он сотворил с вами, ты - ждешь...
- Ждать мне больше некого, - печально возражает Леся. - Забывать пора. Он теперь у этой... Нет, Назар, о нем и речи нету.
Назар не верит ей. Не верит потому, что уже не в первый раз предлагает ей выйти за него замуж и всякий раз получает отказ, правда, раз от разу мягче, и причиной этому - он знает - Похмельный, одно имя которого с каждым днем все больше гнетет и злобит Назара.
- Да, Манечка своего не упустит, - язвительно замечает он и надолго умолкает. Его хмурые, исподлобья, взгляды, вид угрюмой сосредоточенности, с какой он стоит у припечка и крутит в руках давно готовую цигарку, - все сегодня не похоже на него, обычно разговорчивого парня, так не похоже, что девушка удивленно приподнимает голову. А он покосился на тихие окна, закрытую дверь, отложил самокрутку и быстро подошел к Лесе. Она поняла его, затревожилась, а когда он, подойдя, наложил руки на ее плечи и она вблизи увидела его изменившийся взгляд, то, запрокинув голубовато побледневшее в отсвете занавески лицо с темно заблестевшими глазами, испугалась еще больше.
- Не надо, Назар... Иван узнает - прибьет тебя!
Но Назар уже не слышит ее, не видит ничего, кроме сизых губ, еще приоткрытых в просящей улыбке, испуганно распахнутых глаз; ощутив под пальцами тепло исхудалых плеч, он, холодея от собственной решимости, невольно сжимает их так, что Леся слабо вскрикивает, и грубо валит ее навзничь. Локтем левой руки больно вдавливает ее в подушку, правой ловит высоко оголившиеся ноги и, уворачивая лицо от глаз, в которых уже плещется ужас, наваливается на нее всем телом. Она задыхается, бьется, смертно тянет в сторону голову, в отчаянии, напрягая последние силы, пытается оттолкнуть его, оба тяжело сползают наземь, и он больно ударяется головой об острую кромку опоры стола. Леся вскакивает, опрометью бежит в сенцы. Он поднимается, садится на кровать. В землянке тихо. Молчит Назар, расслабленно навалясь на столешницу, молчит Леся в сенцах. Да и что говорить, если эта попытка предпринята по совету Ивана. Только попытка: нельзя же всерьез думать, будто слабая девушка могла вырваться из его рук. Назар убежден, что частые напоминания о его желании взять Лесю в жены в конце концов смирят ее с мыслью о неизбежном, что должно произойти между ними.
С первого дня, когда семья высланных Гонтарей поселилась в мазанке, одиноко ютившихся в конце огорода Чепурных, он, как и многие гуляевцы, охваченный порывом вспоможения, стал навещать семью Леси с той или иной помощью.
С того времени Назар - самый желанный гость в хате Гонтарей, с тех пор ему все больше и больше нравится Леся. Через неделю после расселения он, как бы шутя, предложил ей выйти за него замуж. Леся, каждый день сосредоточенно думая о чем-то своем, печальном, что тревожило отца и брата постоянностью грозившей стать чертой характера или, того хуже, пошатнуть рассудок, - вяло отшутилась, не придав его словам никакого значения.
Назар озадачился: он считал себя парнем видным и меньше всего ожидал отказа от голодной, бесправной выселенки. Мучимый уязвленым самолюбием смешанным с ненавистью к Похмельному за его должность, право носить оружие и власть над Лесей он стал ревниво и скрытно присматриваться к ней, чтобы самому убедиться, так ли велика эта власть и существует ли она теперь над сердцем Леси после всех страданий, какие причинил Похмельный; и, присматриваясь, все больше открывал привлекательного в лице, фигуре, характере девушки. А когда она впервые сняла зимнюю одежду, в которой вплоть до наступления жары ходили все высланные, все никак не отогреясь с дороги, и оделась легко, по-летнему, он, мрачно и страстно желавший ее, скрываясь за шутливой развязностью, окончательно потерял голову от открывшихся взгляду тонких щиколоток и тяжелых, несмотря на общую худобу тела, бедер, волнующего изгиба шеи и плеч, густо и мелко осыпанных веснушками. Он во второй раз, уже совершенно серьезно, попросил идти за него замуж и снова получил отказ, столь же серьезный. Тогда Назар открылся Ивану, с которым подружился с первого дня. Иван неделю рассматривал двор Чепурных, побеседовал о том о сем с родителями Назара и наконец решил - пообещал поговорить с Лесей. Чем окончился разговор, Назару стало ясно без пересказа подробностей, по одному тому, насколько оскорбительно Иван отозвался о сестре и - обрывая ему сердце - ее якобы близких и давних отношениях с Похмельным. Вгорячах, обозленный строптивостью сестры, Иван и посоветовал то, что так неумело Назар сегодня предпринял. Он пытается понять, что помешало ему? Решимости не хватило или опять жалость помешала? Желание обладать ею было сильно и полно...
- Мужики говорят: пожалеешь девку в юности - обидится на тебя бабой в старости. Пожалею я - пожалеешь и ты, Леся...
Она осторожно входит в комнату, всматривается в его лицо и смело садится рядом.
- Нашел о чем жалеть, смешной, - мягко укоряет она. - Что бы я жалела? Тут жизнь потеряна, а этого жалеть глупо. Но не так. Налетел коршуном. Мне в первый раз... Потом как? Сколько таких случаев! Потом спротивишься на всю жизнь... - Она ало заливается краской от собственной откровенности и жмется к его плечу. - Мужики ему сказали... Дурные твои мужики. Ты не торопи - приду сама, только скажи куда, - совсем смелеет она.
От тепла ее близкого тела, запаха волос, промытых конопляным отваром, радостно ошеломленный признанием, он деревенеет, молчит и только сильно и нежно гладит и жмет ей худые запястья.
- Я думала, ты головой стол развалил, аж загудела. Больно? - тихонько смеется она так, словно просит прощения, бережно дотрагивается до виска и легонько, едва касаясь губами, целует его в щеку. - А давай грубку растопим, - вскакивает она с живостью. - У меня все готово, золу выгребла, щепы заложила. Сухая, мы быстро... Чаю попьем. Ты знаешь, вчера Карабай заходил, принес какого-то чаю, я первый раз такой вижу: зеленый что твоя трава, и плиткой. А до чего пахучий! Прямо голову кружит... У тебя спички есть?
Она разжигает печь, рассказывает о смешном и добром Карабае, о каких-то своих мелких заботах, и все по-детски оживленно, с застенчивой и особенно прелестной улыбкой на бледном, исхудалом лице. Но Назар, услышав ее обещание самой прийти туда, куда прикажет, пусть только не торопит, отчего ему трудно смотреть на ее быстрые, ловкие движения, на удивительные линии стана и бедер, туго схваченных платьем, ясные и волнующие так, что теснит дыхание, когда она, сидя на корточках спиной к нему, дует в раскрытое устье грубки и тотчас, женственно прогибаясь назад, уворачивается от летящей в глаза золы; не в силах видеть ее высоко обнаженную руку с припухлостью начала груди в неглубоком вырезе, мучаясь желанием и жалостью, встречая виновато-заискивающий взгляд на лице, озаряемом неровным огнем, - не вынеся всего этого, Назар выходит во двор, будто бы за хворостом, на самом деле - закурить и успокоиться.