Посвещается Марине Митрофановой
Дом, где я осознал себя человеком и жил с двух и почти до семи лет, стоял на Орловом поле. Это место в Хабаровске – одно из самых красивых и расположено на высоком холме, который высится над Амуром, за больницей имени Истомина, ближе к берегу.
Сейчас там идёт какая-то грандиозная стройка, всё изменилось и только железная опора линии электропередачи, установленная в те далёкие годы, напоминает о былом. Да ещё двухэтажное здание школы (забыл номер), которую с начала 90-х годов переименовали в гимназию.
А тогда, немного дальше от школы, к Амуру, на самой верхней площадке косогора, стояли два деревянных двухэтажных барака, отштукатуренные и побеленные извёсткой. Между бараками находился двор с лавочками, а за домами, на склонах холма, местные жители высаживали свои огородики, а чета одиноких пенсионеров даже умудрилась вырастить небольшой сад.
В 50-х годах, жизнь на Орловом поле кипела – в переполненных коммунальных квартирах рождались дети, создавались новые семьи и, бывало, умирали люди. Там прошло моё детство, и память хранит об этом времени всё в мельчайших деталях.
ЛЁНЧИК
Лучшим моим другом во дворе был Лёня – худощавый пятилетний мальчик, сын военного лётчика. Они жили на втором этаже дома напротив. Не знаю почему, но Лёнчик привязался ко мне. Может быть потому, что я спасал его от пацанов, которые вечно стремились что-то отобрать у моего друга, чувствуя его физическую слабость.
В то время самым крутым шиком у нас считалось выйти во двор с огромным бутербродом, представляющим из себя кусок хлеба с маслом, осыпанный толстым слоем сахара-песка. До этого, сахар в магазинах продавали «головами» - огромными сантиметров по 15 в диаметре, твёрдыми, неправильными кусками. Эти куски кололи молотком в руке, а затем, осколки расщепляли специальными щипцами. Но, вот появился сахар-песок - его ещё трудно было найти в продаже, а Лёнин отец-офицер получал это новшество в пайке.
Обладатель такого богатства, как сахарный бутерброд пользовался среди пацанов огромным уважением, и мог рассчитывать на многие привилегии – например, покататься в обмен на один укус на самокате, или обменять этот укус на пару рыболовных крючков, или подержать в руках и погладить голубя.
Однако бутерброд могли и отобрать, поэтому я сопровождал Лёнечку с его куском мальчишеского счастья по двору и не позволял обижать. Иногда мы забирались с ним на голубятню, которая располагалась среди сараев у школы, и смотрели на воркующих птиц. Голубей разводил мальчик Ваня - он был на три-четыре года старше нас и являлся потомственным голубятником, как его отец и дед. За полкуска бутерброда с сахаром-песком Ванюша давал нам подержать белую, тёплую птицу, и мы, замирая, сжимали в руках маленькое тельце, ощущая, как в ладонях упруго бьётся голубиное сердце.
Все наши игры, тогда были военными – дворовые пацаны, собравшись по десять- пятнадцать человек, делились на две группы и играли в «войнушку». У мальчишек, которые имели отцов, умеющих работать руками, было самое лучшее оружие – выстроганные из дерева маузеры, наганы и даже автоматы ППШ. У нас же с Лёней родители были интеллигентами и, поэтому приходилось довольствоваться простыми палками, которые мы выдавали за винтовки.
Все боевые действия обычно происходили за огородами на спуске к Амуру и после боёв мы с моим другом нередко сидели у костра, разведённого в густых кустах у речного берега, пекли картошку и рассуждали на разные темы. Лёня, например, рассказывал о том, что хочет стать инженером и создавать самолёты, а я ему открыл свою страшную тайну: - Я буду разведчиком!
- Ух, ты-ы-ы! – восхитился Лёня моей смелости. Через год, с ним случилось страшное. Однажды холодным, но солнечным днём, когда с неба уже пытался срываться первый снег, я вышел во двор и увидел на его середине, обитый красной материей небольшой ящик, стоявший на двух табуретках.
– Это что такое? - подумал я и подошёл ближе. В ящике, посереди искусственных цветов белело, покрытое инеем лицо моего друга. Я сразу не понял, но, в конце концов, до меня дошло: – Это же Лёничка лежит в гробу!
Рядом стоял его отец и, склонив голову, пристально смотрел на кончики своих начищенных сапог. Вскоре собрались люди, подошла машина, и Лёню увезли на кладбище, хоронить. Как мне рассказали потом, он погиб от перелома кобчика, который сломал, когда спускался верхом по лестничным перилам со своего второго этажа. Так я остался без друга. Было много товарищей по двору, но друг, оказывается, бывает только один.
АРТИСТКА
Наша семья в то время состояла их трёх человек. Мои отец и мама были молодыми служащими и поэтому им выделили только одну небольшую комнату в коммуналке на втором этаже одного из наших бараков. Но, несмотря на нашу малую жилплощадь, мне завидовали все пацаны. Дело в том, что из наших окон был виден весь Амур, и я ежедневно мог наблюдать за пароходами и лодками, которые проплывали мимо.
В конце 50-х годов, к нам в комнату пришли два кинооператора с камерой и попросили разрешения снять из окна потрясающие амурские виды. Мама, которая в то время была ещё совсем молодой, разрешила им это сделать с одним условием – в съёмке должна участвовать и она. Операторы согласились и через месяц в одном из короткометражных документальных фильмов о Дальнем Востоке, были и такие кадры: к окну подходит молодая женщина, распахивает его и радостно улыбаясь, смотрит вдаль, на Амур.
Хотя мать показывали на экране всего три секунды, молва о том, что она снялась в кино, моментально разлетелась по двору. «Артистка!» - говорили про неё с завистью соседки.
ДЯДЯ ВАСЯ
В коммуналке, вместе с нами обитала ещё одна семья – состоящая из тёти Шуры, её мужа дяди Васи и их дочки Лариски. Дядя Вася работал сантехником и поэтому частенько бывал под хмельком. Однако он пользовался во дворе всеобщей благосклонностью. Объяснялось это тем, что в наших бараках уже функционировали водопровод, канализация и даже были ванные и, следовательно, от отношений с сантехником зависело многое. Вообще же это был добрейший человек - высокого роста и с начинающим расти животиком. Его пристрастием была рыбалка.
В выходной день или после работы он уходил на знаменитый хабаровский Утёс, который тогда ещё не был скован бетоном и о его скалы билась бешенная стремнина с водоворотами. Течение было такой силы, что с ним едва справлялись моторные лодки, гребные же суда потоком выбрасывало на центр реки и только где-то в районе середины стадиона им.Ленина гребцы вновь могли плыть по своему направлению.
На Утёсе, дядя Вася, привязав огромный сачок, который был не менее полутора метра в диаметре, к крепкой пятиметровой палке, закидывал его в бурлящую у скал воду, а затем, подержав немного против течения, вынимал. Не было случая, что бы в сачке не оказалось рыбы. Как следствие, в нашей общей коммунальной ванне всегда плавали живые сомики, сазанчики, верхогляды. Всем этим дядя Вася охотно делился и с нашей семьёй.
УРОКИ ЧТЕНИЯ
Дочка наших соседей по коммуналке, Лариска, была на три года старше меня и пошла в первый класс, когда я ещё ходил в среднюю группу детского садика. После уроков она частенько готовила на общей кухне уроки, а я, когда не посещал детский садик по болезни, что обычно бывало зимой, пристраивался на табурете напротив неё и с завистью следил, как она читает: «Ма-ма мы-ла ра-му…» Рядом, дымя папиросой, варила еду или стирала бельё её строгая мать – тётя Шура и если Лариска ошибалась, давала ей крепкий подзатыльник. От страха Лариска вжимала голову в плечи и дрожащим от слёз голосом продолжала бубнить: - Ма-ша мы-ла… .
Мне было её очень жалко, но ничем помочь ей я тогда не мог и только наблюдал за буквами. И вдруг, однажды я словно прозрел и неожиданно для себя начал читать, но читать только в перевёрнутом виде!
- Ма-ша ва-ри-ла ка-шу…- шепотом подсказывал я Лариске и она, повторяя за мной эти слова уже не боялась получить подзатыльник. Тётя Шура была довольна.
Я долго никому не говорил об этом своём умении, и только через месяц его случайно обнаружили в детском саду. Это случилось, когда воспитательница, посадив нас перед собой на маленьких стульчиках, начала читать сказки.
- Дети, сейчас я прочитаю вам про … - начала она, но не успела договорить, как я подсказал: - Про старика и золотую рыбку!
- Молодец, угадал! – сказала воспитательница, хотя я не угадывал, а просто прочитал заголовок в книге, которая лежала у ней на коленях.
Такое угадывание повторилось ещё несколько раз и тут до воспитательницы дошло: - Да ты ведь читаешь! – изумилась она и приказала: - Ну-ка прочти вот это! - И положила передо мной текст. Но в нормальном положении я прочитать не смог и поэтому перевернул книгу. Только тогда буквы стали мне знакомы, и я быстро стал их складывать в понятные слова.
- Ты читаешь в перевёрнутом виде?- ещё больше изумилась учительница и побежала сообщать об этом директору детского сада.
Когда вечером за мной пришли родители их ожидали две новости – хорошая и плохая. Хорошая – ваш мальчик умеет читать! Плохая – ваш мальчик читает только в перевёрнутом виде!
Для родителей это был шок – они не знали, что и делать и начали быстро меня переучивать. Удивительно, но это им удалось всего за один или два месяца.
У НИЖНЕГО БАЗАРА
Самым большим плюсом для мальчишек Орлова поля было то, что рядом располагался рыбный базар, ещё его называли «нижним базаром». Здесь торговали только рыбой, приезжие из местных рыбколхозов артельщики. Прилавки располагались с левого бока (если встать лицом к Амуру) от здания речного вокзала. В том месте, где сейчас проходит проезжая часть бульвара, прямо у Промпроекта (сейчас УВД), текла речка Чердымовка. А на месте самого Промпроекта начинался крутой подъём на Орлово поле, засаженный огородами. По этому подъёму шла вверх, к нашим баракам крутая деревянная лестница. Это потом уже косогор срыли экскаваторами.
А через речку Чердымовку, к ул.Шевченко, вёл небольшой мостик, окрашенный суриком. Сразу у окончания мостика, на нашей стороне, стоял деревянный магазинчик, где торговали мехами и ружьями. Мы, пацаны любили заходить туда и любоваться на настоящее оружие, но строгие продавщицы нас гоняли – всё равно ничего не купите, так нечего и пялиться! – говорили они. Иногда, мы уговаривали кого-нибудь из взрослых сводить нас в этот магазин и стояли там, у прилавка, как завороженные, рассматривая новенькие двустволки и карабины.
На самом рыбном базаре мы подрабатывали разносчиками. В то время ещё не было холодильников, и артельщики обкладывали рыбу кусками льда, который заготавливали зимой и хранили в глубоком погребе, вырытом справа от речного вокзала. Многим из продавцов неохота было отлучаться от прилавка за битым льдом, и они нанимали для этого нас, пацанов за несколько копеек. Мы бегали с кирзовыми сумками за льдом и за день, бывало, у нас набиралась немалая, по нашим меркам сумма, которой хватало на два-три пучка сахарной ваты и пару стаканов ситра с газводой. Их тогда продавали не автоматы; а наливали из специальной стеклянной ёмкости продавщицы.
Бывало, что артельщики, не продав всю свою рыбу за день, напивались и в порыве пьяного альтруизма отдавали весь не реализованный товар нам, пацанам. Мы, гордые, тянули полные рыбы сумки домой, где нас ждало восхищение матерей и одобрительные высказывания отцов. Со жратвой, в те времена, было туго, так что все «орловцы» были благодарны артельщикам с «нижнего базара». Кстати, был тогда и так называемый, «верхний базар». Этот «верхний» располагался на месте сегодняшнего центрального рынка. В середине 50-ых годов туда можно было проехать от Амура на лодке по речке, которая называлась Плюснинка. Теперь эта река, упакованная в огромную трубу, течёт под Амурским бульваром, о чём многие и не подозревают.
СМЕРТЕЛЬНАЯ ЛЭП
Где-то в конце 50-х годов, через Орлово поле потянули высоковольтную линию электропередач – ЛЭП-500. Мы все радовались этому событию, пока не произошла трагедия.
Дело было так. Фундамент крайней перед Амуром опоры был заложен рядом с нашим домом - в двадцати метрах от моего окна, в следствии этого, строители уничтожили наш маленький огородик, где родители обычно высаживали картошку и разную зелень. Именно на месте этого огородика и развернулись основные действия по монтажу основания опоры – днём здесь шли бетонные и сварочные работы, а вечерами лазали любопытные пацаны, играя в строителей.
Поскольку кражи строительного оборудования тогда были редкостью, то монтажники оставляли на ночь у опоры и все свои инструменты. Оставили они однажды и бочку с карбидом, который был необходим для сварки. А это вещество весьма опасное и при взаимодействии с водой и кислородом взрывается – всё дело в пропорциях. Мой сосед с другого подъезда, мальчик Костя, который был года на два старше, подражая строителям, налил в бидон воды, затянул винтом на горловине ёмкости крышку и зажёг спичку у отверстия – хотел посмотреть, как горит газ. Раздался мощный взрыв, и мальчика убило.
После похорон, на которые меня не пустили, а отвели в детский сад, мать долго объясняла мне, что к опоре подходить нельзя – там смерть. Я не верил, но, вскоре, убедился в этом ещё раз, когда на одном из ярусов уже другой опоры, через три-четыре месяца, убило током другого мальчика - Ваню.
Я уже рассказывал, что Ваня, живший в доме напротив, был из семьи потомственных голубятников. И его отец, и дед, разводили голубей, поэтому у них во дворе была самая большая голубятня, и все мы считали за счастье побыть там немного, любуясь на красивейших птиц.
Однажды Ваня заметил, что голуби не прилетели во время домой, а сели на провода опоры ЛЭП, которая была установлена напротив двора больницы им.Истомина. Мальчик побежал туда и полез вверх. Ему удалось подняться по балкам метров на 15 от земли, и он уже протягивал руки к голубям, сидевшим почти рядом, как сверкнула электрическая дуга, и мощный разряд пронзил его тело.
В то время мы, более младшие пацаны, играли во дворе. Вдруг послышался женский крик и возгласы. По интонации голосов стало понятно, что случилась беда, и все побежали к месту происшествия. Там, на опоре, неестественно, перегнувшись на спине, на железных балках, свисало без движения маленькое тело, и только тонкая рука раскачивалась под ветром. Вскоре приехали какие-то люди, они полезли наверх, опоясали Ваню верёвкой и спустили его вниз, на землю.
СОСЕДИ
В нашем подъезде, на первом этаже жила большая семья – Аркадий Иванович Колеватых, его жена Евдокия Ивановна, их взрослая дочка Элла с мужем и двое её сыновей – Юрка и Сашка. А ещё в одной из комнат их трёхкомнатной квартиры, не вставая с пружинной кровати, доживала последние годы сто летняя прабабушка – мать Евдокии Ивановны. Не помню, как звали её, помню только, что она была очень толстой и очень доброй. Когда я приходил к мальчикам поиграть, она подзывала нас к своей кровати и угощала леденцами, доставая их откуда-то из-под подушки. Леденцы в то время были большим дефицитом. Мы подсчитали, что прабабушке уже во время революции было больше 50 лет, а это значило, что она знает массу интересного про гражданскую войну и Дальневосточных партизан. Поэтому, иной раз, просили рассказать нам что-нибудь про то героическое время, но дальше двух – трёх предложений дело не шло – старушка начинала плакать.
Происходило это, наверное, от тяжёлых воспоминаний. На плач в комнату приходила Евдокия Ивановна, выгоняла нас за дверь и мы слышали её голос: - Ну, что ты, мам, ну не надо, ну, не надо, всё уже прошло…
По выходным, мои родители иногда отпускали меня с Колеватыми в баню - баня находилась рядом, на Уссурийском бульваре (тогда это была улица Милицейская), на углу с улицей Комсомольской. Возглавлял нашу банную компанию Аркадий Иванович, он брал нас с Сашкой за руки, и так мы следовали до старинного здания. А Юрка, который был старше нас года на три, нёс узел с чистым бельём, полотенцами, вихотками и дубовым веником.
В бане Аркадий Иванович, снимал свои толстенные очки (у него было плохое зрение) и Юрка вёл его голого, за руку в парную, оставлял там, а сам пулей вылетал назад - крепкий пар он по малолетству не выдерживал.
Хорошо, раз пять, пропарившись, Аркадий Иванович шёл мыться в душ, а потом, долго и тщательно одевался, облачаясь во всё чистое. Выйдя из банного зала, он торжественно следовал к стойке буфета, что был расположен на первом этаже у выхода из бани, покупал там кружку пива и садился за столик, беседовать с мужиками. Нас он угощал ситром, и мы, быстро выпив сладкий напиток, от нечего делать, рассматривали огромную картину, которая висела у входа. На картине был изображён поэт Пушкин у моря – он стоял у самой кромки берега, и волны бились о скалы у его ног.
Много лет спустя, когда бани там уже давно не было, а в этом помещении расположилась редакция газеты «Хабаровский Экспресс», я по какому-то делу зашёл туда. Сразу у входа мне бросилась в глаза эта самая картина, которая каким-то чудом сохранилась и висела на том же месте – Пушкин всё так же стоял у скал и смотрел вдаль. Сразу всплыли все мельчайшие подробности тех далёких детских лет. Интересно же устроена наша память – я и не подозревал, что мозг хранит все эти воспоминания, и давно уже и думать забыл про Аркадия Ивановича и всех прочих обитателей Орлова поля. Ан, нет – всё это навсегда хранится во мне. Нужен, оказывается, только импульс, способный разбудить эти воспоминания и всё оживает вновь…
В САРАЕ
Однажды, осенью к нам приехали мои бабушка с дедушкой – родители моего отца. Они продали дом в Совгаванском районе и предполагали обосноваться в Хабаровске, рядом с нами.
- Поживём пока у вас, как и договаривались – сказала моим родителям бабушка – а там дед найдёт что-нибудь в городе!
Их приезд мне запомнился тем, что впервые в жизни я попробовал куриный бульон – бабушка привезла с собой кучу своих продуктов, многие из которых мне ещё не доводилось пробовать.
- Это, что такое? – спросил я бабушку указывая, на яркие золотистые пятна, плавающие в кипятке.
- Деточка, да это же куриный жир, самое вкусное, ешь, не бойся!
Я с опаской почерпнул ложкой пятно и проглотил. Действительно, было очень вкусно. Через минуту я уже вычерпал тарелку до дна и попросил добавки.
Дело в том, что тогда в Хабаровске птицефабрики ещё не было и курицу можно было купить задорого только на рынке, у частников. Но у родителей денег на это не хватало. Вот и питались в основном рыбой, а в детском саду в супы нам клали только куски сала, хотя и это по тем меркам было просто роскошью, и не каждый взрослый мог себе позволить варёное сало на обед. Однако для детей, великая страна, несмотря на сложности, обеспечивала всё самое лучшее.
Чрез неделю бабушка и дедушка не пришли ночевать в нашу комнату.
- Мам, а где бабушка? – волновался я.
- Они уехали – отвечала мать.
В это не верилось – уехать, не простившись со мной, старики просто не смогли бы. Так оно и оказалось – выйдя на следующий день во двор, я заметил, что дверь нашего сарая, где хранился уголь, приоткрыта и пошёл проверять.
И тут меня словно ударило мешком по голове – в сарае, возле отсека с углём, на старинной кровати с панцирной сеткой, укрывшись кучей всякого тряпья, в пуховом платке, лежала моя бабушка. Было уже достаточно прохладно, стояла осень.
- Почему ты здесь, бабушка? – спросил ничего не понимая, я – пошли домой, холодно ведь!
- Нет, деточка, мы там лишние! – сказала бабушка и заплакала.
Утерев глаза, она достала из под кровати резиновую грелку и попросила: - Ты лучше набери горячей воды у кого-нибудь, мне и теплее ночью будет!
Тут до меня дошло, что стариков мои родители выгнали из комнаты. Я взял грелку и побежал в квартиру Колеватых. Дверь открыла Евдокия Ивановна: - Что случилось? – спросила она.
- Там бабушка в сарае, грелку просит налить на ночь… - ответил я и зашмыгал носом.
- Как в сарае? – удивилась Евдокия Ивановна и, накинув на плечи пальто, приказала: - Ну-ка, веди меня к ней!
Когда пришли в сарай, она сказала бабушке: - Кто вас выгнал на улицу, и почему, я знать не знаю, и знать не хочу, но не позволю вам жить в сарае – если я хочу себя считать честным человеком, то и чужую беду должна считать своей, пошли!
Бабушка долго отнекивалась, но когда убедилась, что Евдокия Ивановна не кривит душой, сдалась и поселилась у них – они с дедушкой жили в квартире у Колеватых, пока не нашли себе жильё.
На всю жизнь я запомнил это русское, а может быть сибирское определение человечности, услышанное от Евдокии Ивановны – честь не в том, как ты относишься к себе, а в первую очередь в том, как ты относишься к людям. Так вот, оказывается, в чём суть!
ПРОЩАЙ ОРЛОВО ПОЛЕ!
В 1961 году нашей семье дали однокомнатную квартиру на четвёртом этаже нового дома по улице Вокзальной (сейчас это Амурский бульвар). Хотя это была обыкновенная «хрущёвка», но для тех времён получить жильё в новом благоустроенном доме было невероятным событием!
Помню, когда мы с мамой поднимались по лестнице вверх, что бы посмотреть новую квартиру, бархатный голос диктора, доносившийся из одной из открытых дверей, которые многие тогда не закрывали, начал вещать: - Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня, 12 апреля, впервые в мире на орбиту выведен советский космический корабль с человеком на борту!
Мы замерли… Как вскоре оказалось, это сообщение было о полёте Юрия Гагарина в космос. Что тут началось! Народ ликовал – каждый чувствовал гордость за свою страну. По всему городу загремели оркестры, шли митинги. Митинговали на центральных площадях города, в парках, на берегу, у дебаркадеров.
За всей этой суетой я не смог толком проститься с орловскими ребятами – одни из них бегали по митингам, другие были увлечены началом весенней рыбалки и пропадали на устье Чердымовки, где хорошо ловился крупный сазан.
- Да и зачем прощаться? – думал я – Буду сюда каждый день приходить, мы ведь переехали совсем недалеко – от Орлова поля до Вокзальной, как говорится, рукой подать!
Однако жизнь показала иное – в новом доме, в новом дворе появились новые товарищи, друзья, игры, приключения и на Орлово поле мне уже попасть не удалось.
ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД
Прошло двадцать лет. К концу 70-х годов я уже побродил по морям, отслужил срочную службу в армии и, вернувшись в Хабаровск, заканчивал последний курс политехнического института.
Однажды поздней осенью со мной начали твориться странные вещи. Каждое утро я просыпался с ощущением того, что видел во сне что-то важное, но хоть убей, не мог удержать сон в памяти – он как вода растекался в сознании, оставляя ощущение ноющей зубной боли. Так происходило, наверное, неделю.
- Что же это такое? – мучительно напрягался я днём, но ответа не было - сон продолжал мучить меня. В одну из таких ночей зазвенел телефон. Я, сонный, толком не проснувшийся, выскочил из постели.
- Алло? – в ответ раздались гудки, видимо, кто-то ошибся номером.
Находясь в полусне, я побрёл досыпать к своему дивану и вдруг вспомнил – мне же надо удержать навязчивый сон, который мучает меня последнее время! Я напрягся и
тут, мне удалось, наконец, поймать ускользающее сновидение – с огромным удивлением я понял, что всё это время мне снился дом на Орловом поле, мои детские друзья, товарищи. Дом звал меня к себе, хотя никаких слов, или иных знаков выражения не было, просто в мозг шла по ночам информация – «срочно приди в дом своего детства!»
Я сел у окна на кухне, закурил и тут понял, что натворил – за 20 лет не нашёл возможности проведать свой двор и дом! Едва дождавшись рассвета, я побежал на Орлово поле.
Дом стоял, как слепой, глядя на мир пустыми глазницами окон – все рамы и двери были демонтированы и выбиты. Возле дома возвышался самоходный кран, на его стреле был подвешен огромный чугунный шар, для стенобитных работ. У крана возились двое рабочих.
- Чего тебе, парень? – спросил один из них и предупредил: - В дом заходить нельзя, сейчас начинаем ломать!
- Я жил здесь когда-то. Дайте хоть в последний раз посмотреть на свою комнату!
- Ну, давай, только быстро!
В подъезде я ощутил знакомый, забытый мною давно запах дома. Когда до площадки второго этажа, где располагалась наша комната, оставалось три-четыре ступени, какая-то сила вдруг остановила меня. Кто-то безмолвно скомандовал: «Всё, стой, дальше нельзя!» и что-то мягкое, невидимое упёрлось в грудь.
Я остановился и стал пристально смотреть через пустой дверной проём внутрь квартиры - была видна большая часть прихожей и половина нашей комнаты. В помещениях было пусто – жильцы видимо давно уже выехали и забрали весь скарб. Стояла тишина.
- Вот и всё – сказал я громко и добавил – Прощай!
Хотя никто не ответил, я почувствовал, что кто-то слышит меня и ему это приятно. Я нагнулся, коснулся лбом старых, деревянных перил лестницы, поцеловал их, погладил ладонью шершавую штукатурку стены и ещё раз произнёс: - Вот и всё, всё, прощай!
- Парень, давай выходи быстрее, нам работать надо! – закричал снизу у подъезда рабочий. Я спустился во двор и уже не оглядываясь, пошёл прочь. Слышал только, как за спиной заработал мотор крана, раскачивая тяжёлый стенобитный шар. Через пару часов от дома остались только развалины - их потом неделю вывозили на свалку грузовые машины.
До сих пор не могу понять, кто меня позвал. Что это было – мистика, наваждение? Не знаю. Знаю одно – я пришёл в дом по чьему-то зову, через двадцать лет, в последние минуты его существования. Таких совпадений и случайностей не бывает. Всё.