Автор рассказывает о непростой судьбе своего отца, участника ВОВ.
Поклониться светлой памяти отца - долг каждого сына.
Глава 1
Мне скоро 60. Утром, подходя к зеркалу, чтобы побриться, продираю глаза и разглядываю свое лицо. Мне кажется, что с годами оно все больше напоминает мне лицо моего отца. А еще во мне живут его руки и фигура.
Пап, расскажи о войне! Ты ведь на ней был почти с самого начала?
С июня 42-го, как только закончил курсы танкистов.
Ну вот!
А что о ней рассказывать? Сначала отступали - нас жгли. Потом наступали - мы жгли немцев. Дым, грязь, кровь. Много ребят погибло.
А дальше?
А что дальше? Читай книжки. Сейчас об этом многие пишут. Давай лучше я расскажу тебе о том, как до войны играл в футбол. Босиком на лугу тряпичным мячиком, набитым травой. Я потом даже за город выступал!
А почему ты о войне говорить не хочешь?
А зачем? Пусть о ней врут другие! - вдруг резко, со злостью отрезал отец мальчика и замолчал надолго, сосредоточенно глядя на поплавок. Затем, выпростав руку из-под плащ-накидки, чиркнул спичкой и закурил.
Отец курил только папиросы: «Беломор» или «Казбек», всегда предварительно постучав о коробку и дунув в полую часть папиросы. Затем плющил ее и засовывал в рот.
В этом действе, как и вообще в любом другом, была какая-то магическая неторопливость и обстоятельность, которыми он обладал.
Курить отцу уже давно запретили врачи, поставив неутешительный диагноз - стенокардия. И он, прежде отчаянный курильщик, справился с этой пагубной привычкой. Лишь изредка, при сильном волнении, тянулся к папиросе. А затем, как бы спохватившись и, одновременно, пересиливая себя, безжалостно мял ее в своей большой ладони и отшвыривал в сторону.
Отец и сын сидели с удочками у реки. Сюда на песчаный плес они пришли на зорьке, между четырьмя и пятью утра. Это было их излюбленное место. Всякий раз их путь от села, в котором проживал дед Григорий, отец папы мальчика, пролегал через луг и дальше к мелкому броду через речку. Брод называли «коровьим», потому что через него прогоняли стада коров, пасущихся на здешних лугах, и его дно под мелкой водой было сплошь помечено многочисленными углублениями от коровьих копыт.
Здесь водились жирные пескари, раздобревшие от помета. Чтобы поймать их, удочки не требовались вовсе. Достаточно было лишь раз зачерпнуть ведром и один-два из них обязательно попадались.
Наловив мелкую рыбешку, отец и сын шли дальше на речку Холодная, где среди лилий и кувшинок, в тихих омутах водились окуни и щуки.
Шли по тропинке, вдоль реки, пробираясь сквозь заросли травы, которую раздвигали удочками. Впереди всегда шел отец. Бывали случаи, когда с тропинки в сторону неторопливо отползала гадюка, недовольно шипя. Сюда, на теплый песок, ползучие твари сползались погреться, сворачиваясь в клубок. Поэтому двигаться по тропам следовало, соблюдая осторожность.
Было около 10 утра. Солнце поднялось уже высоко. Клев почти прекратился, и рыба ушла на дно. Ловить дальше было бессмысленно. За несколько первых часов на реке отец и сын всегда успевали поймать полное ведро рыбы. Вот и теперь оно было полным. Сверху, чтобы донести рыбу до села живой, набросали травы, прикрывая улов от прямых солнечных лучей.
Но от реки уходить не хотелось. Тишина и покой, разлитые вокруг, лишь изредка нарушались всплесками воды заигравшейся рыбы и звуками паровозных гудков дальней станции. Где-то там жил дед Гриша.
Отец и сын никогда не брали с собой пресной воды, а пили всегда прямо из реки, зайдя в нее чуть подальше. Проблем с желудком не было никогда. Река изобиловала ключами и ее вода была настолько прозрачной, что можно было разглядеть каждую песчинку на дне.
- Смотри, сынок, у тебя клюет! - перешел на сдавленный шепот отец. Он, всякий раз в таких случаях, пригибался к земле, собираясь, как для прыжка.
Рыбалке отец отдавался без остатка, с восторгом. Он страстно любил ее еще с довоенного юношеского времени. Лихолетье войны, спутав мечты и планы, отобрало у отца кусок его самой счастливой жизни. Он был одним из тех, кого война особенно не пощадила, скосив почти полностью, - представителем поколения, родившегося в начале двадцатых. Трудно сказать с определенностью, вышел бы отец живым из фронтового пожарища, сгубившего так много молодых мальчишек, его друзей и сверстников, если бы не тяжелое ранение в жестоком бою при освобождении Воронежа, его родного города, лишь половину которого он уступил врагу, отступив на его левый берег летом 42-го.
Тогда, в феврале 43-го, в ходе Воронежско-Касторненской операции его, молодого лейтенанта, командира танка, вытащили из горящей машины бойцы. Затем волоком оттащили во второй эшелон наступающих войск и, едва живого, отправили в тыловой госпиталь. Операции следовали одна за другой. Чудом удалось сохранить правую ногу, собирая ее по частям.
Затем его, еще очень слабого, отправили на долечивание в глубокий тыл в Среднюю Азию, в город Термез. Отец сбежал оттуда в товарном вагоне, спасаясь от голода. Попал на переформирование. Были еще боевые моменты, но в целом война для него окончилась. Но лишь на фронте, а не в тылу. Он чуть было не погиб в 45-м от рук бендеровцев в Западной Украине. Сюда его часть отправили в конце войны, передав в распоряжение командованию НКВД. Ночью, в результате прямого пособничества местных жителей, его и еще одного командира захватили бандиты. Их вели на расстрел, когда внезапно появился конный разъезд.
Все эти страницы из жизни своего отца, мальчик приоткрывал для себя с боем, таща из него скупые сведения, будто клещами. Отец упирался и говорить о войне не хотел.
Только своему отцу, деду Григорию, он, будто исповедуясь, рассказывал все, не таясь. В такие редкие минуты мальчик, замирая, жадно ловил каждое слово, боясь обнаружить свое присутствие - ведь тогда его могли отправить спать.
В сельмаге частенько не было водки. Торговали денатуратом, пахучей жидкостью ярко-красного или ядовито-синего цвета. На этикетке бутылки красовались череп и кости. А внизу под ними надпись: «Денатурат - яд».
Отец и дед пили гранеными стаканами, наполняя их на две трети, почти по самую метку («Марусин поясок»).
Мальчик со страхом следил за взрослыми, боясь, что они могут погибнуть от яда, каковым, по его мнению, несомненно являлся денатурат. Но всякий раз ничего не случалось, и все оставались живы.
К возвращению рыбаков дед успевал начистить картошки, которую копал у себя в огороде. Он жарил ее фирменно, на своем старом примусе, всегда с лучком и на постном масле, пахнувшем семечками. А когда доставляли рыбу, споро чистил и готовил ее, подавая на сковороде под подушкой из томатной пасты и колец репчатого лука.
Несколько лет назад он похоронил свою жену - бабушку Устю (Устинью), молодую еще, 56-летнюю женщину. Она умерла от рака горла, сгорев за несколько месяцев.
Как-то она сидела у окна, глубоко задумавшись. На подоконник сел неизвестно откуда взявшийся белый голубь.
- Это за мной - тихо сказала Устинья.
Она была верующим человеком и, тяжело заболев, продолжала верить в промысел Божий.
Дед накричал на нее тогда. А сейчас, когда ее уже не было рядом, страшно страдал от этого, коря себя за несправедливость к жене. Ему казался теперь чудовищным любой плохой поступок, который он совершил в своей жизни по отношению к ней.
Мальчик плохо помнил лицо своей бабушки по линии отца. В памяти остались только ее ласковые руки и вкусные пироги, которые она выпекала в русской печи.
Трапезничали всегда на кухне, где стоял большой, крепкий стол и две лавки со спинками и перилами для рук. Вся небогатая мебель в доме была изготовлена руками деда. Он мастерил ее на собственном верстаке, в сарае, наполовину заваленном свежей древесной стружкой. Дед всю жизнь проработал на станции железнодорожником. Но вполне мог стать и плотником, понимая и чувствуя эту работу.
Затем, на деревянном полу, в большой комнате под иконой Спасителя расстилали перину, и после обеда мальчик засыпал на ней на пару часов перед отъездом в город, под неторопливый разговор взрослых и мерное тиканье будильника «Ермак», громко отсчитывавшего секунды, минуты и часы. Так неумолимо текло время. Время жизни дорогих ему людей.
Глава 2
Их семья жила в стихийно построенном деревянном пригороде Воронежа. Сюда стекались те немногие, кто вернулся с фронта, и осколки их семей, вдоволь наплутавшись по великим далям России при бегстве от немцев. Город лежал в руинах. В нем чудом сохранились лишь два здания: железнодорожный вокзал и магазин «Утюжок», торчащий как зуб, среди развороченных строений. В городе жить было негде и небезопасно: могли остаться мины и неразорвавшиеся снаряды, была вероятность неожиданных обрушений. Здесь орудовали шайки лихих людей, состоявших из скрывавшихся дезертиров и немецких пособников. В условиях массовой гибели мужчин, цвели ярким цветом «блатные малины».
Отец был единственным взрослым мужчиной в семье, состоявшей из четырех женщин и четырех же разнокалиберных детей. Дом, где проживали он сам и его семья, сестры жены и их дети, а также мать жены бабушка Лиза, он строил практически в одиночку. Единственным настоящим его помощником был сержант-фронтовик, вернувшийся с войны без ноги. Митрофан или Митроша, так звали сержанта люди, жил в доме по соседству со своей старенькой мамой. Все остальные члены их семьи погибли.
Митроша был отчаянным молодым мужчиной и хорошо играл на гармошке. Без него не обходились ни одни посиделки. На груди у него огнем горели два боевых ордена и медаль «За отвагу».
Сразу после войны, когда шла широкая демобилизация, отцу, боевому офицеру, предложили остаться на службе, перейдя в КГБ.
Сначала отец отверг предложение - слишком уж невысока была репутация органов в глазах боевых офицеров. Однако сотрудникам КГБ полагался продуктовый паек, и это обстоятельство повлияло на него более чем что-либо другое. Он согласился, видя, как пухнут от голода все вокруг. Как нечего есть и его семье.
В органах он отвечал за борьбу с преступностью и бандитизмом. А обстановка, в которой проживала его собственная семья, была далека от благополучной. В районе крутились разные чужаки и недавно освободившиеся из мест заключения зеки. Все они хорошо знали, где и кем служит его отец. Некоторые из них клятвенно, в открытую обещали «разобраться» с ним, хлебнув свекольного самогона, который гнали и продавали открыто.
Мальчик был мал, но хорошо понимал, что означает «разобраться» на языке блатных. Боясь за отца, он и его старший брат тайком от бабушки и мамы ходили встречать его ночью к колонке. Колонка находилась примерно в полукилометре от их дома. Совсем близко. Но для мальчика поход до нее ночью был настоящим приключением. По улице, в ночной тиши, скользили какие-то люди, с удивлением озираясь на крадущегося пацана. Бегали бездомные псы. Было страшно.
Отец всегда ругался, завидев сына, и беря его за руку, отводил домой. Шагая рядом с ним, мальчик уже ничего не боялся.
У отца был служебный пистолет марки ТТ, который он, приходя домой, клал в укромное место, подальше от любопытных глаз своих мальчишек. А те, сгорая от любопытства и желания подержать его хоть раз в своих руках, перерыли весь дом в поисках оружия.
Однажды им удалось разыскать пистолет. Аккуратный отец хранил его в коробке от иностранных папирос, накрывая слоем ваты. Здесь же были и патроны. Однако порадоваться не удалось - отец застукал их в самый неподходящий момент и, отобрав ТТ, в следующий раз запрятал его так далеко, что уже никогда им не удавалось его найти.
По улице, мимо их деревянного дома, чуть ли не каждый день прогоняли скот: овец, баранов и коров, держа путь на пастбища, лежавшие неподалеку Скота было много. Его гнали, щелкая кнутами, лихие пастухи и их здоровенные лохматые псы. От прохода животных пыль поднималась до самого неба.
Главное для взрослых в тот момент было загнать детей во дворы, пока их не растоптали, и успеть захлопнуть калитку. Иногда отбившиеся от стада буренки забредали во дворы, где поедали все, начиная от листьев сирени до посадок на огородах, щедро одаряя округу лепешками помета.
Отец отлично рисовал, вернее, писал маслом. У него был мольберт, который он смастерил сам, и множество красок и кисточек.
В редкие для него выходные дни он разворачивал свое богатство и начиналось таинство: обработка холста, подбор красок, нанесение эскиза простым карандашом и проч.
В то время не было альбомов по искусству. Но, в журнале «Огонек», который они выписывали долгие годы, в средней его части, всегда печаталась вставка с картинами из Государственной Третьяковской галереи. Отец разжимал металлические скрепки журнала, извлекая драгоценные для него репродукции, и собирал их в толстенные самодельные книги с обложками из картона. У него было несколько книг, которые он берег как некую ценность, называя их «Собранием полотен Третьяковской галереи».
Стать художником - было настоящим призванием отца. Но учебе помешала война. Однако она не могла помешать творчеству. Отец, будучи самоучкой, писал картины на заказ, не беря за это деньги.
Его полотна - списки с известных работ Шишкина, Левитана, Васнецова, Репина, раздавались им в подарок множественным соседям и друзьям. Самыми популярными из них были: «Иван Царевич на сером волке», «Аленушка», «Три богатыря». Этих картин отец написал столько, что мог воспроизвести их по памяти. Но он любил и пейзажи, писал натюрморты.
Отец терпеливо передавал премудрости художественного искусства своему младшему сыну. Он учил его живописи по двухтомнику «Рисунок и живопись» - руководству для самодеятельных художников. Книга была написана популярным языком и претендовала на учебное пособие для начинающих, где раскрывались основы рисунка, живописи и композиции.
Под руководством отца Олег проштудировал все разделы двухтомника: «Натюрморт», «Интерьер»,
«Пейзаж» и т. д. Но не хватило главного - божьей искры.
Что было дано отцу, не было дано его отпрыску!
Много лет спустя, уже когда отца не было в живых, Олег пригласил в свой дом известного художника, заслуженного деятеля искусств Королева В.П. Его внимание привлекли две картины, висевшие на стене.
Какой художник написал эти работы? - спросил Владимир Петрович Олега.
Мой отец. Он был самоучкой.
Этого не может быть! Видна рука профессионала! - не поверил старый мастер.
Глава 3
Почти перед самой школой мальчик и его родители переехали в новую двухкомнатную квартиру в центре города. Ее дали отцу как фронтовику и действующему сотруднику спецслужб. В КГБ предоставили и грузовую машину для переезда.
На всю жизнь мальчик запомнил, как ехал в кузове той машины со своей мамой, восседая на немногочисленном скарбе семьи, зареванный и расстроенный. Так не хотелось никуда уезжать!
Дом, куда переехала семья, располагался сразу за обкомом партии и в народе его называли Домом ткани из-за магазина, находившегося на его первом этаже.
Во дворе пятиэтажки стоял глухой забор, отделявший двор дома от здания Военной комендатуры и гауптвахты, где содержались заключенные.
Понятное дело, что вся детвора висела на заборе, жадно наблюдая за происходящим на губе.
По двору комендатуры мерно ходили часовые с автоматами, шугая пацанов и грозя спустить на них черную немецкую овчарку по кличке Дик.
Овчарка, привязанная к магистральному проводу, свободно перемещалась по всему периметру комендатуры и могла запросто тяпнуть любого пацана, висящего на заборе, если тот не успевал спрыгнуть.
Комендатуру вывели за город сразу же после вооруженного побега из нее двух арестованных дезертиров, которые убили Дика и ранили часового, отобрав у него автомат. Их, в свою очередь, также подстрелили. И вообще, пальбы было много, но, к счастью, никто из пацанов не пострадал.
Брошенная и ободранная комендатура, без крыши и дверей, еще долго простояла во дворе и была излюбленным местом для игр пацанвы. По ее стенам бегали, играя в догонялки, перепрыгивая с одной стены на другую. Бывало, что и падали, срываясь вниз. Ломали руки и ноги. Но как-то обходилось без серьезных происшествий.
Особенно любил лазать по заброшенному зданию хулиган и кошкодав Козарез (Козарезов). Он проживал на последнем этаже в одном подъезде с семьей мальчика. По вечерам он развлекался тем, что привязывал консервную банку к хвосту какой-нибудь дворовой кошки и запускал ее с верхнего этажа вниз. Кошка летела по лестницам дома со страшным грохотом, будя весь подъезд.
Олег знал, кто это делал, но отцу не говорил. На следующий день, поймав Козареза, наказывал его самостоятельно. Тот молчал, просил только об одном:
- Не бей по голове!
У него была контузия.
Послевоенный воздух напрочь пропах отгремевшим лихолетьем. Мальчишки не знали иных игр, кроме войны, где всегда побеждали «наши». Им так хотелось отомстить за израненных или погибших отцов. Но мстить уже было некому - война окончилась. Унеслись в прошлое лихие дни. Страна с трудом выздоравливала, хрипела, напрягая все силы, восстанавливая мирную жизнь.
Жили все одинаково: трудно и бедно. Но, каждый день ждали хорошего. Двери квартир были распахнуты для друзей. Мебели и посуды не хватало. Но все это можно было занять у соседей, не забыв пригласить к общему столу и их самих.
Взрослые одевали боевые ордена, пели песни и танцевали с удивительно молодыми мамами в скромных и одновременно очень элегантных ситцевых платьях в цветочек.
Новый год в новом своем жилище семья отмечала, как в сказке. 31 декабря утром, в дверь их квартиры постучали и два бойца внесли молодую, пушистую, пахнувшую лесом и морозом сосну. Да, именно, сосну! Никогда больше, начиная с того времени, в их доме не ставили елку. Только сосну. Она и стояла дольше, и красивее была, чем ель, и пахла на весь дом!
Ее доставку, конечно, организовывал отец. Он изготовил деревянный крест (подножие дерева) и всегда отвечал за гирлянды и звезду, которую водружал на самую макушку лесной красавицы. Игрушки же на нее вешали всей семьей! Секреты на сосенку (мандарины, конфеты в обертках) развешивала мама.
В новогодний вечер детям разрешалось смотреть «Голубой огонек» аж до боя кремлевских курантов. Вместе со взрослыми они выпивали по бокалу шампанского (в бокал наливали «Ситро») и отправлялись в постель под песни Майи Кристалинской и Гелены Великановой.
Мальчик пошел в первый класс осенью 1958 года. В тот год отец впервые взял его с собой на Военный парад, состоявшийся на Центральной площади по случаю революционного праздника. Принимал парад новый Командующий Воронежским военным округом, Герой Советского Союза, генерал-полковник Андреев А.М. Он выехал к войскам на белом горячем коне, молодой, подтянутый. Весь в боевых орденах и медалях.
Пройдет всего лишь 10 лет, и мальчик вырастет и поступит в Военный институт иностранных языков в Москве. А этот боевой генерал станет его начальником. И такие же пацаны, как он сам, назовут его, уважаемого и любимого всеми командира, - «дедом».
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Андреев Андрей Матвеевич (12 ноября 1905 - 17 ноября 1983) - советский военачальник, генерал-полковник. В Вооруженных Силах с 1924 года.
В июне 1941 года - полковник, начальник 5-го Краснознаменного пограничного отряда на границе с Финляндией.
С июля 1941 года - начальник охраны тыла 23-й армии Ленинградского фронта.
За время ВОВ командовал: дивизией, оперативной группой армии, корпусом.
С 18 декабря 1944 года - командир 125-го стрелкового корпуса 47-й армии 1-го Белорусского фронта, которым командовал великий полководец и Маршал Победы Георгий Константинович Жуков.
Генерал-полковник Андреев А.М. - участник Висло-Одерской, Восточно-Померанской и Берлинской наступательных операций. Его корпус был награжден орденом Кутузова II степени и удостоен почетного наименования «Берлинский». Имя А.М. Андреева 12 раз названо в приказах Верховного Главнокомандующего.
За успешный прорыв обороны противника, форсирование реки Висла севернее Варшавы и освобождение сотен населенных пунктов 6 апреля 1945 года А.М. Андрееву было присвоено звание Героя Советского Союза.
- с августа 1963 по август 1973 года - начальник Военного института иностранных языков.
Скончался 17 ноября 1983 года. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.
Уже в новом веке, прослужив в Вооруженных Силах около 27 лет и выйдя в запас, Олег с удивлением не обнаружит своего командира на страницах Советской военной энциклопедии от 1976 года. Главная редакционная комиссия в составе выдающихся военачальников, под председательством Маршала Советского Союза А.А. Гречко не нашла места в многотомном издании для комкора, героя войны? Почему?
Олег уже давно не был наивным мальчиком и хорошо знал ответ. Ненавидя и завидуя истинным героям, победителям, несправедливо притесняя их, захватившая власть в стране партийно-политическая номенклатура во главе с Л.И. Брежневым уже в послевоенное время мешками вешала на себя самые высокие награды, обесценивая их. Присваивала маршальские звания.
Почему же молчало, не дав отпор, боевое братство? Люди, прошедшие через все испытания? Неужели же просто хотели жить?
Родители мальчика трудились день и ночь напролет. Он же был предоставлен улице, таскаясь со своими сверстниками по многочисленным свалкам и пустырям, полузаваленным катакомбам. Пацаны посещали леса, близко подступавшие к городу, где еще совсем недавно шли ожесточенные бои. Повсюду было разбросано еще много оружия и боеприпасов, как наших, так и немецких.
После столь дикой и кровопролитной войны саперы просто не успели собрать и разминировать все то, что нажила война за четыре долгих года. Пацаны растаскивали найденное по многочисленным схронам и погребам. Многие погибали, подрываясь на минах и снарядах по собственной глупости, бросая боеприпасы в огонь.
Был свой тайник и у мальчика. Он находился на полу в его комнате под двумя вынимавшимися паркетинами, чуть в стороне от входа в комнату. Туда, к уже имевшемуся арсеналу, он приобщил недавно найденную в лесу гранату.
Вечером, когда мальчик делал уроки, в его комнату вошел отец и сходу, всем телом, наступил прямо на тайник. Паркет под его ногой громко заскрипел и, страшно напугавшись, пацан весь сжался, ожидая неминуемого взрыва. Но все обошлось благополучно. Правда, увидев, как побелело лицо сына, отец все понял и тайна была раскрыта. Он потребовал от него показать место, где было найдено оружие и боеприпасы.
На следующий день там уже работали саперы.
Мальчик часто болел - его мучили ангины. Как и любой пацан его возраста, он любил снежные забавы: катание с горок, игры в снежки и кучу-малу. Приходил домой с ног до головы в снегу и во льду. Но далеко не всегда эти шалости проходили для него бесследно: дважды, как минимум, за зиму валился в постель на 5-7 дней с высокой температурой.
Его поили горячим молоком и чаем с малиной, делали спиртовой компресс на горло.
Вечером приходил отец, ложился к нему в постель и читал разные книжки. Жар спадал и намаявшийся пацан засыпал.
Засыпал рядом с ним и усталый отец.
Глава 4
К 1 мая мальчику ежегодно покупали сандалии. Он же их стыдился, считая, что это обувь для маленьких (хотя таковым и был), и просил родителей, чтобы вместо них ему покупали туфли. Но отец и мама пока никак не уговаривались.
Сандалий хватало ненадолго. Они разлетались в первый же день после неудачно пробитого по воротам одиннадцатиметрового удара.
Вечером приходил отец, молча доставал свой ремнабор сапожника, клеил и подбивал отлетевшие подметки у сандалий маленькими гвоздиками, которые чудно называл как-то по-деревенски: «гвоздаки». После его вмешательства, обувь служила еще какое-то время до следующего ремонта.
В их дворе проживала разнокалиберная детвора. Держались по возрастам стайками: младшие школьники, старшеклассники и «мужики» (те, кто уже отслужил срочную службу в армии и работал или учился в вузе).
Мужики вели себя солидно, «женихались», ведя своих подруг под руку.
Мода начала 6о-х была ослепительной: брюки дудочкой у парней, набриолиненные волосы а-ля Элвис Пресли. Девчонки носили «вавилоны» на голове, мини-юбки и капроновые чулки со швом, туфли на высоком каблуке.
В стране наступила долгожданная оттепель. Из всех окон доносилась запрещенная прежде джазовая и рок-музыка. Молодежь танцевала твист.
Росло и крепло бардовское движение. Страна заслушивалась песнями Окуджавы, Визбора, Городницкого, Кукина, Высоцкого...
Младшие же продолжали вести себя сообразно возрасту: гоняли в футбол, били стекла и т. д.
Из всех предметов в школе мальчик предпочитал труд, или, как его тогда именовали, трудовое воспитание.
Однажды детей научили вязать половички. Олегу они очень понравились, особенно круглые. Он очень быстро наловчился мастерить вязальный крючок из простого карандаша. Труднее дело обстояло с пряжей. Решение было найдено довольно быстро, и к приходу отца новый половичок лежал у дверей. Отец похвалил его тогда, сказав, что он молодец. Вот только коврик был сделан из нарезанных на лоскутья трусов и маек отца, связанных между собой и смотанных в вожделенный клубок.
Все обнаружилось вскоре, когда отец полез после душа за свежим бельем. Материальный урон, по тем временам, был колоссальным. Но отец стерпел, ограничившись словесным внушением младшему отпрыску.
Мальчик вообще шалил много. Он не был исключением - так вели себя все пацаны, предоставленные сами себе. Но отец проявлял завидную терпимость, понимая, что не может уделить ему слишком много времени для воспитания. И лишь однажды он вышел из себя, когда его сын заслуженно получил двойку по арифметике за четверть в пятом классе.
Мальчик играл во дворе в футбол, и как раз собирался вбросить мяч из-за боковой линии на ногу своему другу Сереге Ильину, которому пытался помешать Мишка «гундосый» (у Мишки в драке была повреждена верхняя губа и он «гундосил», говоря в нос). Вдруг он увидел влетевшего во двор разъяренного отца, вернувшегося из школы, куда его вызвали по поводу «успехов» в учебе его сына, и все понял.
В следующий момент он уже несся по улице, лихорадочно соображая - что делать дальше? Решение пришло на ходу.
...Дед Гриша был очень удивлен, увидев поздним вечером мокрого внука на пороге своего дома:
- Ты как здесь оказался?
Приплыл по реке.
От самого города?!
Ну да.
А отец знает, где ты?
Пацан промолчал.
Понятно... - протянул дед. - Ладно, садись, я сейчас на стол соберу, а потом схожу на станцию, позвоню домой. Родители, наверное, уже с ног сбились, разыскивая тебя!
Мальчик сидел на стуле, разглядывая библиотеку деда. В ряд стояли тома сочинений Виллиса Лациса, Чехова, Драйзера...
Дед, а ты все это читал?
Почти.
Звонить в город они ходили вдвоем. Дед долго колдовал с телефоном, но наконец связь была установлена.
Коля, Олег у меня!
Да, как он... да я его...!
Коля, Коля! Ты себя вспомни!
Пап, ну ты что говоришь-то!
А то и говорю!
Дальше пацан не слушал перепалки взрослых, отошел в сторону, заинтересовавшись станционными часами с маятником.
Отец обещал, что пороть сына не будет, и дед, на следующее утро, посадил его на поезд, идущий в город.
Послушай, ну ты что, глупее других, что ли? - спокойно, не крича, говорил отец. - Чего тебе не хватает?
А Лидия Алексеевна (так звали математичку) ко мне придирается! И вообще, она злая!
Отец и сын беседовали в детской по душам.
А ты сходи к ней домой! Посмотри, как она живет! Может, ей помощь нужна!
А я не знаю, где она живет... - удивился неожиданному предложению отца сын.
А ты узнай! Спроси в учительской. Там наверняка есть ее домашний адрес.
К Лидии Алексеевне мальчик пошел со своим лучшим другом Сергеем Мёдовым, с которым сидел в классе за одной партой. Уговорить его труда не составило. Сережа «волок» точные науки и был любимцем учительницы математики.
С другом у них был четкий договор: всю математику за двоих делает Серега, а английский, где Мёдик (так звали Сережу школьные друзья) был слабаком, - делает Олег. Договор касался и контрольных.
Ища нужный адрес, друзья забрались довольно далеко в заводской район. Наконец они подошли к деревянному бараку - цели их путешествия. Здесь, судя по номеру на фасаде, жила их учительница.
Когда они робко открыли дверь в помещение, перед их взором предстал длинный коридор с множеством дверей по левую и по правую сторону от него. Найдя нужный номер на двери, мальчики постучались.
Через несколько секунд дверь распахнулась. На пороге стояла знакомая девочка - учащаяся младших классов одной с ними школы. Это была дочь их математички.
Вы к маме?
Да, мы к Лидии Алексеевне...
Проходите, она стирает. Сейчас я ее позову. И девочка побежала по коридору.
Мальчики вошли в комнату и топтались у порога. Помещение было с двумя окнами. Посреди комнаты стоял стол со стульями. А в дальних, противоположных друг другу углах у окон - две убранные металлические кровати, на которых горкой лежали подушки. Справа от входа стоял платяной шкаф. От него до стены тянулись две бельевые веревки, с развешанным на них бельем.
Через несколько минут в комнату стремительно влетела девочка. А следом за ней вошла, пряча за спину свои руки, Лидия Алексеевна. Увидев своих учеников, она покраснела от смущения. Учительница была захвачена врасплох.
Ее ученики чувствовали себя не лучше. Вряд ли кто-нибудь из них мог сказать, зачем на самом деле они пришли.
С мальчиком что-то произошло. Два месяца, как одержимый, оставив все в стороне, он штурмовал учебники по математике и геометрии. Перед его глазами стоял деревянный барак, длиннющий коридор и унылая комната учительницы с бельем на веревках.
Разительные перемены, произошедшие с ним, заметили все: родители, друзья, педагоги. Мама уговаривала его выйти на улицу и погулять. Но он отказывался.
Наконец наступил день, когда, к удивлению Лидии Алексеевны, Олег сам вызвался пойти к доске доказывать непростую теорему по геометрии. А доказав ее одним способом, объявил, что готов доказать ее еще и другим. Бедная учительница, поняв его душевное состояние, вышла в коридор, якобы к директору, и расплакалась.
Вскоре, в жизнь подростка, игравшего на гитаре, ворвалась музыка «Битлз», и он погиб. Занятие спортом, игра на гитаре и английский язык - составляли теперь все его существование. Он сделал для себя окончательный выбор, чем будет заниматься в жизни, - учить иностранные языки!
Но, двоечником по математике он уже не был.
Глава 5
В начале 60-х отцу предложили учебу в Академии КГБ. Поступив туда, он мог рассчитывать на должность начальника отдела и дальнейшее продвижение по службе. Но мама, ставшая к тому времени заведующей местным филиалом Московского института советской торговли (ЗИСТ), сама заявила претензии на карьерный рост и уехала учиться в аспирантуру в Москву, на долгие три года.
Отец уступил ей дорогу к профессиональному росту и остался с двумя сыновьями «на хозяйстве». Это было непростое голодное время. Волюнтаристский подход Н.С. Хрущева к реформам в сельском хозяйстве и животноводстве привел к тому, что в их городе, находившемся в самом сердце Центрально-Черноземной зоны, исчезли почти все мясные продукты, а затем и хлеб из пшеничной и ржаной муки. Его место занял хлеб из кукурузы.
После поездки в Соединенные Штаты генеральный секретарь так полюбил кукурузу, что, вернувшись, потребовал засадить ею все поля, ранее используемые под выращивание хлебов. Умные руководители, радевшие за свои районы, понимали, что это не просто глупость, а преступление. Рискуя партбилетом, а порой и личной свободой, засаживали только подходы к полям, где продолжала колоситься рожь и пшеница. Но так было не везде. С теми, кто не подчинялся «указаниям ЦК партии», расправлялись безжалостно.
В городе ввели карточную систему. По карточкам, в длиннющих очередях выдавали сахар, соль, крупы и муку. Гарантии на то, что все это можешь получить, отстояв 2-3 часа в очереди, не было. Продукты могли закончиться перед самым носом. Прилавки же магазинов города оставались пустыми.
Помогала мама, передавая с поездом продукты из Москвы. Особенно хотелось нормального хлеба. От кукурузного - пух живот.
Отец делал все, чтобы сохранить порядок в их доме, удерживая своих сыновей от излишних шалостей и пагубных поступков. Одного отправлял на вокзал к поезду, если в этом была нужда. Другого с карточками - к пункту раздачи продуктов. И чтоб в школу еще успел!
Однажды мальчик, которому исполнилось лет 12-13, прогуливался по центральной улице города, со своим другом Геной (Кенарем. - Уголовная кличка).
Генка, по иронии судьбы, проживал в городе на улице Свободы. Но, именно ее (свободы) ему в жизни и не хватало.
Он два года отсидел в тюрьме за драку. Гена попытался защитить мужчину, у которого фартовые хотели снять с руки золотые часы. Когда появился воронок с милицией, на месте преступления оказались лишь пострадавший (мужчина вышел из ресторана, был пьян и ничего не помнил) и Гена, на которого все и свалили.
Приятель был старше Олега лет на пять, но мелок ростом. Олег же всегда выглядел старше своих лет.
Кенарь курил папиросы. Вот и сейчас, он, двигаясь вразвалочку, достал пачку «Севера».
Закуривай, - предложил он.
Давай, - согласился Олег.
Стояло жаркое лето. Вокруг, во всем белом, гуляли девушки.
Они приблизились к недавно отстроенному центральному кинотеатру «Пролетарий» - «Пролетке», как его называли на местном сленге.
За спиной у парочки затормозила машина. Какой-то молодой офицер в галифе и сапогах перешагнул через штакетник. И прежде чем наш друг успел что-нибудь сообразить, почувствовал пинок такой силы, что чуть было не проглотил папиросу. В момент удара его ноги оторвались от асфальта.
Офицер снова сел в машину, и она скрылась из виду.
Кто это был? - спросил его изумленный Генка.
Мой отец, - морщась и потирая отбитое мягкое место, ответил Олег.
Курить больше не хотелось.
Поздно вечером, приходя с работы, отец готовил еду, стирал, гладил, мыл полы. В какой-то момент он понял, что одному ему не справиться. И в их доме появилась тетя Маша, родная сестра бабушки Лизы, приехавшая на помощь отцу откуда-то с Украины.
Перепоручив ей вести домашнее хозяйство, отец вздохнул несколько свободнее. Но двое парней оказались не под силу немолодой уже женщине. Старший сын Валерий, к тому времени уже юноша, вел себя абсолютно независимо. Махнув на него рукой, женщина полностью переключилась на младшего мальчика, которым еще могла управлять.
Тетя Маша (а правильнее было бы сказать - бабушка) была родом из украинских зажиточных крестьян, потерявших все в период коллективизации. Никто не знал точно, сколько ей лет. Она носила белый платок на голове, ранее никогда не выходила замуж и не имела своей семьи. Будучи человеком одиноким, быстро привязалась к младшему парню, пела ему украинские старинные песни, учила его тому, что умела сама.
Женщина любила трудиться на земле и в совершенстве владела искусством земледелия. Она уговорила отца взять через его ведомство под Воронежем участок земли в 6 соток под огород и сад. Так в семье появился клочок целины, который тетя Маша перебрала весь своими руками, превратив его в цветущий сад и богатый огород. Земля стала кормить семью.
Отец редко появлялся на «даче», добираться до которой нужно было на двух автобусах разных маршрутов, ходивших с большими интервалами.
Зато тетя Маша брала за руку младшего его сына и ежедневно следовала на огород.
Женщина, не разгибаясь, часами трудилась на земле. И свою любовь к сельскому труду передала Олегу, который помогал ей в этом в меру своих сил.
Она вернулась на свою родину сразу же, как после завершения учебы приехала мама. Женщины не поладили.
Наступили брежневские времена. Видимого облегчения для жизни людей они не принесли.
Отец не хотел оставаться в органах, тяготился службой в них, пусть даже и за льготы. Тем более что перспектива его дальнейшего продвижения была утрачена. Впрочем, дело было вовсе не в планах на будущее. Произошел случай, после которого отец написал рапорт на увольнение из КГБ, не задумываясь...
В советское учреждение после поездки в США вернулся начальник и привез с собой хорошо изданный глянцевый журнал «Америка». Он показал его своим сотрудникам. Молодые женщины (а это был женский коллектив) заахали, глядя на красиво одетых американок...
Нашлась одна черная душа, написавшая донос. Сотрудниц арестовали и предъявили обвинение в «преклонении перед западным образом жизни».
Девчонок посадили в тюрьму на 10 лет!
Совсем скоро, после того случая, журнал «Америка» стал свободно продаваться в киосках Союзпечати.
Отец с трудом перенес судебный процесс. Было не ясно, в качестве кого он на нем присутствовал. Но сердечная рана осталась у него на всю жизнь. Много чего неприятного происходило у него на службе. Но о том он молчал. А вот тут не сдержался и все рассказал в семье.
Он уволился из органов в 1966 году и сразу слег с сердцем. После лечения в больнице врачи посоветовали отцу побольше есть зеленых яблок для укрепления сердечной мышцы.
Олег перешел в 10-й класс и задумал поступать в Военный институт иностранных языков в Москве. Его решение возникло после визита в их школу полковника из этого вуза, Героя Советского Союза А. Попова. На юношей этот офицер-фронтовик произвел неизгладимое впечатление. Красивый, коренастый, со звездой Героя и солидным «иконостасом» на груди, он рассказал будущим выпускникам об институте и кого он готовит. И Олег загорелся.
Его пытались отговорить друзья и знакомые. Даже родители. Два последних года на городских олимпиадах по иностранному языку, проводимых кафедрой романо-германской филологии Воронежского государственного университета, Олег завоевывал первые места. С поступлением в университет не было бы проблем.
Был и еще один путь. Олег с успехом занимался в боксерской секции студенческого общества «Буревестник» при Воронежском политехническом институте. На него «имел виды» тренер секции, мечтая сделать из талантливого ученика боксера с именем.
Узнав, что Олег собирается уезжать из города, он явился к нему домой и открыто заявил родителям, что у их сына проблем с поступлением в институт не будет. Но Олег настоял на своем. Во-первых, он уже принял решение. Во-вторых, он не планировал поступать в инженерный вуз.
Где-то за полгода до появления в их доме тренера, на спортбазе Политехнического института состоялись городские соревнования среди юношей по боксу. Были представлены сборные команды во всех весовых категориях от ряда спортивных обществ и институтов Воронежа. Соревнования посетили представители Госкомспорта, известные в прошлом боксеры и тренерский состав. Вход в зал был платным.
Олег выступил в категории младших юношей (хотя по возрасту не имел права еще выступать на ринге, но ему приписали один год) и победил в двух встречах, выйдя в финал. Победу же в финале ему засчитали автоматом, т. к. его соперник, по болезни, отказался от дальнейшей борьбы.
Домой он несся как на крыльях, держа в руках заветный диплом за 1-е место в соревнованиях. Было воскресенье, и все были дома.
Дверь открыла мама. На пороге стоял ее счастливый сын, сияя частоколом разбитых передних зубов и свежим фиолетовым «фонарем» под правым глазом.
Это безобразие. Или я или этот мордобой! - заявила она, увидев жалкое подобие улыбки на побитом лице сына.
Мужчина должен уметь драться, - возразил отец.
Пусть лучше думает о поступлении в институт! - отрезала мама.
Иначе встретил Олега его старший брат. Он был признанным спортсменом среди своих сверстников. Имел 2-й взрослый разряд по боксу, занимался волейболом и велоспортом.
Когда Олег впорхнул в их комнату, тот криво усмехнулся, глядя на лицо брата:
Ну, что, чемпион, может побоксируем? Или ты притомился? - сказал он, утрируя слово «чемпион».
От обиды и несправедливости улыбка сошла с лица юноши.
Побоксируем, - коротко бросил он, хватая первые попавшиеся ему боксерские перчатки, висевшие на стене.
Старший брат, надев другую пару, перешел в наступление. Силы и опыт были на его стороне. Но, когда он, несколько самоуверенно раскрылся, Олег вложил в его челюсть две увесистых оплеухи.
От неожиданности брат оступился, задев за мебель, и оказался на полу. В следующий момент он бросился на Олега и, забыв про спорт, они сцепились уже по-уличному.
Комната была узкой и, продолжая борьбу, они рухнули на недавно купленный родителями чешский диван-кровать, состоявший из матраса на пружинной основе, прикрепленного к деревянному каркасу на ножках.
Средняя часть дивана с грохотом провалилась на пол, отделившись от каркаса. Дерущиеся замерли.
По коридору шел отец.
Что там у Вас происходит? - басил он, вопрошая с тревогой.
Оба сына бросились к окну. Их квартира располагалась на втором этаже, а внизу, на первом, был ресторан. Вскочив на подоконник и схватившись за трубу газовой подводки, шедшей по стене, оба виновника соскочили вниз и бросились наутек.
Я Вас поубиваю, шалопаи! - ревел, грозя кулаком, появившийся в окне отец.
В 68-м он уехал в Москву и поступил в ВИИЯ. В институте, по разнарядке ЦК КПСС, Олег, вместе со многими своими сверстниками, станет изучать арабский язык. Этого потребовала обстановка в мире.
В 70-м он последний раз приедет в Воронеж, на похороны бабушки Лизы, и потом ни разу, вплоть до нового века, не вернется в свой родной город. А зачем? Зачем возвращаться туда, где был счастлив?
Вскоре его родители уедут жить в Киев: в результате интриг мама нашего друга потеряет должность заведующей института и ее позовут к себе на Украину подруги юности.
Глава 6
Отцу было все равно, где жить, лишь бы было хорошо маме. К тому же Киев в те годы выгодно отличался от многих городов Союза. Размеренная сытая жизнь, прекрасная река, текущая прямо по городу. Цветущие каштаны, теплый мягкий климат и неторопливые манеры прохожих. Все говорило о благополучии и покое.
Впрочем, вскоре выяснилось, что киевских подруг юности интересовала не столько мама, сколько ее холостые сыновья. Ведь у каждой из этих женщин, включая и новую начальницу с выраженной украинской фамилией Скирда, было по дочери на выданье.
Мама активно включилась в учебный процесс. Участвовала во всех мероприятиях кафедры, стала доцентом. Но и только.
Выйдя в запас, отец попытался реализоваться как художник. Но его, самоучку, ни в какую серьезную организацию не брали. Тогда он устроился художником-оформителем в магазин, где за мизерную зарплату разрабатывал дизайн витрин. В свободное время он вновь пытался писать картины. Для души. Но, мама работала. А он как бы нет. Поэтому на нем снова лежали обязанности по дому. Конечно, не такие, как тогда, когда сыновья были маленькими и жили вместе с ними, а значительно более скромные.
В Киеве папа и мама прожили 10 лет. Наверное, это были их самые счастливые годы жизни - ведь они были еще сравнительно молодыми людьми!
Свое 6о-летие, в октябре 1982 года, отец отмечал уже в Москве. К тому времени наш друг вернулся из Ливии и служил в Военно-политической академии.
В разговоре с ним о причинах переезда в Москву отец сослался на якобы сырой и жаркий климат Киева. Но Олегу было понятно, что его родители под старость лет просто хотят быть поближе к сыну.
Квартира его стариков находилась в доме, напротив комплекса строений «Газпрома» на улице Наметкина в Новых Черемушках.
Папа и мама, прожившие всю свою жизнь в лишениях и трудностях, деля одну судьбу со своей страной, жили в очень скромных бытовых условиях. На старости лет у них на двоих имелась отдельная двухкомнатная квартира, и они были счастливы!
Теперь из окон своего «дворца» они наблюдали другую, жирную и богатую жизнь королей нефтяной трубы - самозванцев, присвоивших себе право распоряжаться недрами всей страны.
Отец никогда и никому не завидовал и старался не обращать внимания на жизнь нефтяных нуворишей. Он привык довольствоваться только тем, что имел. Но, вопросы, конечно, были. Их встречи с сыном носили теперь регулярный характер. Они о многом говорили, о чем прежде поговорить не получалось.
В свой 70-летний юбилей отец как-то загрустил. Они сидели вдвоем на кухне, выпивали и не торопясь разговаривали.
Ты представляешь, уже и жизнь прошла! А я помню только, как в юности играл в футбол и войну. А больше ничего особенного в моей жизни не было. Все, как-то в одну строчку!
Ну, привет! А как же рождение сыновей? - возразил Олег.
Ну да, ты, конечно, прав!
Пап, а ты еще пишешь картины?
А что? - отец вопросительно поглядел на сына.
Напиши для меня хоть одну или две, чтобы у меня дома висели!
Ты правда этого хочешь? - оживился отец, и глаза у него засветились радостью.
Весной 99-го отцу стало плохо и он упал, на мгновение потеряв сознание. Это произошло дома, на глазах у перепуганной мамы. Когда она позвонила сыну по телефону, выяснилось, что нечто подобное с ним уже случалось несколькими месяцами ранее, только без падения. Родители скрыли от сына произошедшее, надеясь на лучшее. Теперь же они оба находились в тревоге.
Олег понял, что стряслось нечто серьезное, не терпящее отлагательства. Он забросил все свои дела и занялся отцом.
Сколько раз отец помогал ему в жизни! Спас его в 71-м!
Как хотелось и ему вытащить отца из беды!
Используя все свои связи, он вышел на лучших в России нейрохирургов. Договорившись наконец, он повез отца к светиле в нейрохирургии, профессору Коновалову.
Тот, будучи крайне занятым человеком, принял их у себя дома. И в течение пяти минут поставил неутешительный диагноз - опухоль мозга. Немедленная операция! И даже сказал, где и кто ее может сделать.
После консультации, получив у профессора направление на дальнейшее обследование (хотя сомнений по поводу диагноза оставалось мало), Олег молча вез отца домой на своей машине.
Пап, что будем делать? Ты, в случае чего, готов на операцию?
Да, - твердо сказал отец.
Олег понял, что выбора нет. Отцу очень плохо.
Диагноз подтвердился.
Накануне операции Олег и Алла съездили в госпиталь ветеранов ВОВ поддержать его. Сын нес какую-то чепуху, пытаясь отвлечь его от тяжелых мыслей. Отец не жаловался и не причитал, но глаза его были грустными.
Многочасовую операцию сделали мастерски, почти на два часа сократив время ее течения. Сыновья ждали исхода в кабинете главного врача, пока тот не вернулся из операционной, неся с собой в контейнере удаленную опухоль.
Фу, какая гадость! - брезгливо отвернулся от нее старший сын.
Придя в сознание, отец сразу попросил позвать к нему родных.
Пап, ну как ты? - бросился к нему Олег, как только отца перевезли из реанимации в палату.
Он держал его за руку. Отец глядел на сына, слабо улыбаясь.
Теперь все хорошо!
Ты поспи, а я подожду, и мы потом поговорим.
Я не хочу спать. А поговорить нам нужно. Я должен многое тебе рассказать о войне и нашей семье. Ты многого еще не знаешь. Мы с мамой тебе не говорили. Такое было время!
Пап, ты не волнуйся! Много сейчас говорить не надо! Береги силы. Поговорим после!
Отец умер на седьмой день после операции. Он ушел молча, по-бойцовски, мужественно перенося страдания, не жалуясь и не теряя сознания. Умер не потому, что операцию сделали плохо.
Просто закончилась жизнь.
Эпилог
После распада СССР близкие и даже родные люди оказались по разные стороны границ разорванного государства. Но от этого они не стали друг другу чужими.
Однажды по телефону общались два старинных друга.
Один из них (это был Олег) проживал в Москве, а другой в самостийной Украине.
Что же ты не звонишь? - с укоризной в голосе спросил нашего переводчика Миша Абрамов. - Не хорошо забывать старых друзей!
Тебя забудешь!
Узнаю друга! - засмеялся Миша.
Хрен его знает, почему мы годами не общаемся!
Знаешь, а ведь я в Сирию ездил. На десять дней!
С семьей?
Нет, один. Хотелось вернуться туда, где мы с тобой мальчишками были! Подумать, походить, посмотреть молча. Ведь мы тогда отчета себе не отдавали в том, где находимся! По какой земле ходим! Там ведь следы Спасителя!
Ну и как?
Здорово, но об этом только при личной встрече!
Завидую!
А что завидовать, давай вместе съездим! Там все очень дешево! Сколько твоему Алешке уже?
34 года.
Женат?
Нет.
Рассказывал ему о своих подвигах арабских?
Нет. Но если бы он спросил, то с большей охотой рассказал бы ему о другом.
Интересно, о чем же?
О том, как до армии играл во дворе в футбол ниппельным мячом со шнуровкой. И в сандалиях.
А в сандалиях-то почему?
Мне их каждый год на 1 мая покупал отец.
Москва, август 2009
«Генералы, офицеры и прапорщики, получившие боевой опыт в огне сражений, перенесшие лишения, гибель боевых друзей - это золотой фонд нашей армии... Никакие перемены в политической жизни общества не должны затенять светлую память о людях, честно выполнивших свой воинский долг».
Газета «Красная Звезда» от 5 мая 1993 года