1.
Какое же это удовольствие – проснуться в субботу чуть ли не в полдень, наслаждаясь тишиной и солнечными лучами из-за неплотно задвинутых занавесок, ощутить, как поет каждый мускул в отдохнувшем за ночь теле. Бросить взгляд на часы, сладко потянуться, улыбаясь собственным мыслям, и закинуть руки за голову, лениво планируя, как с пользой провести очередной уикэнд. Томми не торопился подниматься, смакуя каждую секунду своего честно заработанного выходного дня, тем более что за последние несколько месяцев это было первое спокойное субботнее утро. Уикэнд, начавшийся с чего-либо более приятного, чем крики и ругань за тонкой стенкой, отделяющей квартиру Томми от соседней – это можно было признать исключительным событием.
Полгода, если не больше, Томми приходилось терпеть выходки соседа, некоего Барри, с маниакальной верностью себе отмечавшего окончание каждой рабочей недели шумными попойками. И если сам процесс заливания спиртного в бездонное отвисшее брюхо происходил, слава яйцам, где-то в близлежащих барах, то утро субботы неизменно начиналось с возвращения «честного кровельщика» Барри домой и заканчивалось скандалом с его темпераментной супругой, миссис Дорой. Томми был довольно терпеливым человеком, да и лезть в чужие отношения он не любил. Но когда после нелегкой трудовой недели каждый твой выходной начинается с пьяного ора, женского визга и грохота несчастной мебели, опрокинутой в пылу ссоры, даже святой не выдержал бы. Домовладелица, мисс Томсон, выслушала претензии своего клиента со всей серьезностью и пообещала принять меры. Окрыленный надеждой, Томми пытался не чувствовать себя доносчиком и губителем чужой судьбы – в конце концов, каждый имеет право на спокойную жизнь, и он не исключение. Благоразумно решив не присутствовать при выселении бешеной парочки, которое, кстати, прошло довольно бурно, даже, говорят, с привлечением полиции, Томми теперь старался как можно скорее забыть о том, что в его жизни вообще был какой-то там мистер Барри, и уж тем более не думать о его дальнейшей судьбе. Утро без пьяных воплей было прекрасным, настроение у молодого музыканта поднималось с каждой минутой, и ничто не могло омрачить его, никакие неожиданности и сюрпризы провидения.
Вопрос – кто же станет его новыми соседями, занимал Томми не слишком сильно. Мисс Томсон была доброй и предприимчивой женщиной. После смерти мужа она переехала к сестре и с тех пор жила на доходы от аренды своего бывшего дома, поделив его на две отдельные небольшие квартиры. Это означало, что Томми недолго придется наслаждаться одиночеством и тишиной, но он, по крайней мере, надеялся, что люди, которые в скором времени займут соседние апартаменты, окажутся меньшими засранцами, чем приснопамятный Барри. А так как от желания музыканта практически ничего не зависело, то и не стоило об этом думать. Томми даже умудрился совсем забыть о пустующей за стенкой квартире уже к вечеру субботы, проведя ее с несомненной пользой для себя. Просмотрев подряд четыре серии недавно начатого сериала про вампирские кланы, он не спеша прогулялся в магазин за продуктами, закупив их на неделю вперед, и теперь собирался провести полночи в любимой онлайн-игре. В прошлый раз он застрял на каком-то идиотском квесте по собиранию магических артефактов на дне океана, и теперь был преисполнен решимости это исправить. Бутылочка отличного пива, высыпанные в глиняную миску чипсы со вкусом сыра, мерцающий фоном телевизор с бормочущим каналом MTV – что еще нужно для счастья? Томми устроился в огромном компьютерном кресле, забравшись в него с ногами, подвинул ближе крутую игровую клавиатуру, купленную в прошлом месяце на неожиданно свалившийся гонорар за одно из давних выступлений, и погрузился в мир воинов-магов, оборотней, нежитей и палладинов, постепенно забывая о скучной одинокой реальности, которой была его жизнь.
- …Эй, мужики, осторожнее там! Фак, помедленнее! Сдай назад! Рояль! Рояль берегите, мать вашу!
Томми очень хотелось верить, что дикие крики со двора, шум мотора и стук не то передвигаемой, не то роняемой мебели ему снятся. «Утро воскресенья, вашу же мать!» Его обуяло дикое желание выйти на крыльцо и проорать эту простую истину прямо в рожи тех идиотов, которые вздумали переезжать в выходной, да еще в такую рань. Стоп. Переезжать?
-О, неееет…
Неужели он заслужил только один счастливый день в блаженном одиночестве и тишине – это после полугода ежесубботних мытарств?!
- Так, теперь коробки! Бля, смотри куда прешь – чуть ноги мне не отдавил, боров!
На пару минут Томми овладела настоящая паника: а что, если за его донос – какими бы не были причины, он все же «сдал» Барри, лишил его теплого обжитого местечка – вдруг теперь ему «в наказание» посланы еще худшие соседи? Какие-нибудь крикливые, агрессивные, тупые «быки», которые будут жрать дешевую текилу прямо у него под окнами и еще, чего доброго, полезут знакомиться «поближе»? Но нет, это невозможно, он не заслужил такого удара судьбы – он просто не может поверить в такую вселенскую несправедливость!
- Господа! Госпо… А, черт… - молодой и довольно мелодичный мужской голос явно пытался перекричать натужный рев грузового тягача и хриплые ругательства рабочих. – Вы не могли бы поаккуратнее?! Я обнаружил ДВЕ царапины сбоку на рояле, и если это скажется на его звучании, я вычту ремонт из вашей оплаты!
Томми усмехнулся и поднял бровь, ожидая продолжения «утреннего шоу»: по всему выходило, что его новый сосед и нанятые им грузчики уже успели надоесть друг другу хуже горькой редьки, к тому же, в их небогатом районе интеллигентные пижоны «с роялями» были редкостью, а значит, заранее вызывали недоверие и презрение.
- Однако, сосед-музыкант это совсем не плохо! – оценив ситуацию, Томми соскочил с кровати, больше не в силах сопротивляться любопытству, натянул на себя старую футболку и широкие спортивные штаны и, потягиваясь, неспеша, подошел к окну, собираясь не пропустить ни одной подробности неожиданного спектакля.
Увы, нового соседа он так и не увидел: большинство вещей к тому времени уже занесли в дом, оттуда доносились раздраженные голоса на повышенных тонах, а вскоре грузчики, матерясь и пересчитывая полученные баксы, погрузились в свой прицеп и с грохотом покинули их тихую воскресную улочку. Как ни странно, настроение Томми почти не пострадало от такого незапланированного шумного пробуждения – получить в соседи молодого парня, играющего на рояле и, по всей видимости, собирающегося проживать тут в одиночку, это лучшее, о чем можно было мечтать.
- Даже если он будет водить сюда девиц или устраивать раз в неделю вечеринки для друзей, думаю, я смогу это пережить. Лишь бы не ширялся и не путался со всякими отбросами, которые обчистят мою квартиру или подожгут дом, пока я буду спать.
Выговорившись своему отражению в зеркале над умывальником, Томми бодро отправился в кухню, намереваясь приготовить завтрак и начать свое ленивое воскресенье, но не успел сделать и пяти шагов, как в его дверь деликатно позвонили. Никто из знакомых музыканта не мог прийти к нему в такую рань в выходной день, да и ждать посылки или извещения Томми также было не от кого. Поэтому вряд ли можно было винить его за настороженный вид, с которым он отпирал замок, не имея ни одной идеи, кем может оказаться ранний гость.
- Простите, ради Бога, я, наверное, поднял Вас с постели? – Томми узнал голос своего нового соседа и теперь беззастенчиво разглядывал его, жмурясь от яркого солнца, бившего прямо из-за широкой спины высокого черноволосого парня.
Первое, что бросилось в глаза - это его несоответствие тому месту, где молодой любитель игры на рояле решил поселиться. Маленький не самый благополучный район на окраине Лос-Анджелеса, конечно, не был совсем уж криминальным и бедным, но все же, здесь не привыкли к таким шмоткам, таким прическам и даже подведенным глазам у парней, если только они не зарабатывали своим внешним видом на соседней улочке по ночам. Но по всему выходило, что этот молодой мужчина – скорее всего бывший ровесником Томми – не имел к древнейшей профессии никакого отношения, уж слишком искренними были его взгляд и улыбка, без излишней манерности и желания совратить все, что движется. Скорее всего, он просто привык так выглядеть – где-то там, откуда ему пришлось перебираться в места поскромнее.
Томми поймал себя на мысли, что уже несколько минут держит гостя на пороге, молча рассматривая его с головы до ног, и это открытие заставило щеки музыканта порозоветь от досады. Он не хотел показаться невежей, черт знает почему, но ему это было важно. Может быть, инстинктивно хотелось показать, что и он тоже не так прост и знает элементарные правила хорошего тона, несмотря на то, что вынужден прозябать в этой дыре? В любом случае, раздражение на самого себя хотелось скрыть, и Томми невольно ответил чуть резче, чем собирался вначале, чем улыбчивый парень этого заслуживал.
- Меня разбудили твои грузчики, теперь уже все равно. Ты что-то хотел?
По лицу парня можно было прочитать все эмоции и промелькнувшие в его голове мысли – это делало его немного наивным и даже беззащитным: бесполезная черта, особенно в «жестоком мире» Восточного Голливуда, где концентрация мошенников на квадратный метр превышала все допустимые нормы. Удивление, сожаление, искреннее раскаяние и мысли о бегстве – половины этого хватило, чтобы Томми почувствовал свою вину за грубость. Отогнав от себя раздражающее желание начать покровительствовать новому знакомцу, музыкант чуть улыбнулся одними уголками губ, поощряя парня говорить, и с некоторым опозданием отступил в глубину прихожей, жестом приглашая гостя войти.
- Нет, нет, спасибо, я на минуточку! Видите…видишь ли, я только что въехал в соседнюю квартиру… ты слышал, да, ох, прости, мне так неловко, что мы тебя разбудили, но эти кровососы согласились работать в воскресенье по будничным тарифам только до девяти утра, а у меня сейчас… немного туго с… наличкой.
- Угу. Бывает. Так что ты хотел? – Томми не стал настаивать с приглашением войти в дом: не хочет, и ладно, ему же легче, но от повышенной болтливости нового соседа начинало ломить в висках, да и позавтракать все же не мешало…
- Ах, да! Дело в том, что я не могу понять, как здесь включается отопление и нагреватель воды. Вообще, мисс… та мисс, которая позавчера сдала мне квартиру, она показывала, но я… В общем, сегодня там черт ногу сломит из-за вещей, и я ни черта… прости, ничего не могу найти.
Парень виновато развел руками, скроив смешную рожицу, чем-то напоминающую мордочку знаменитого Кота из «Шрека» - Томми даже почувствовал желание рассмеяться в ответ, но усилием воли сохранил серьезный нахмуренный вид, присовокупив к нему тяжелый вздох.
- Окей, сейчас только возьму ключи…
- О, отлично! Ты меня очень выручишь! И еще раз прости, что дергаю тебя по пустякам утром в воскресенье. И за грузчиков, да… Буду должен! Я Адам, кстати! А ты?.. В смысле… Мы теперь соседи, наверное, нужно знать, как друг друга зовут, если ты не против, конечно…
Впервые в жизни Томми встретил человека, который ТАК много говорил. От него хотелось сбежать и закрыться на семь замков. Или заткнуть его любым доступным способом. Но в то же время, он умудрялся казаться таким… таким… МИЛЫМ – дебильное слово, особенно по отношению к парню, но по-другому не скажешь – что обидеть его просто не поворачивался язык.
- Томми. Я – Томми. И постарайся сосредоточиться, чтобы запомнить, где тут что…
В течение этого воскресенья Адам приходил еще четырежды: когда ему понадобилось переставить рояль, когда у него отказалась нагреваться вода в сломанном, как выяснилось, нагревателе, когда он не нашел у себя инструменты, чтобы прикрутить какие-то полочки и, наконец, последний раз он притащил в качестве извинений огромную пиццу с пипперони. Каждый раз, заслышав дверной звонок, Томми готов был биться головой о стену и успевал прокрутить в уме несколько десятков нелестных эпитетов, но наткнувшись на умоляющий бесконечно виноватый взгляд и утонув в потоке извинений и клятвенных обещаний больше его не беспокоить, сдавался и шел помогать, так и не высказав ни одного упрека. Адам имел поразительный дар располагать к себе людей, его добродушие и открытость не оставляли шансов никаким ворчунам, а природное обаяние против воли вызывало ответную улыбку. И как бы Томми не был сердит на безалаберного соседа, как бы ни мечтал отделаться от него и побыть, наконец, одному, он замечал, что общение с этим «ходячим невезением» не тяготит его, даже напротив…
«Еще не хватало! Никакой дружбы с болтливыми соседями! Оглянуться не успею, как он сядет мне на шею! Это кончится общими счетами за горячую воду, которую он будет хлестать в три раза больше меня, просьбами захватить на него продуктов в супермаркете и хрен знает какой еще фигней! Знаем мы этих беспомощных красавчиков – дай облизать палец, он руку по локоть отхватит!»
Да, Томми на полном серьезе решил ограничить общение с Адамом до минимума – чего бы ему это не стоило. Почему-то улыбчивый болтливый агрессор на его территории вызывал в музыканте чувство опасности, и хоть Томми понимал, что оно ничем не обоснованно, он не хотел рисковать.
Засыпая под шорох все еще расставляемых в соседней комнате вещей, перемежающийся сдержанными проклятиями, Томми изо всех сил старался отогнать от себя любопытство и невесть откуда взявшуюся заботливость. «Что он там опять уронил, черт бы его побрал?! Надеюсь, не ту шикарную ДВД-приставку, которая стоит трех месяцев аренды всего нашего дома? Фак, даю голову на отсечение, что он не запомнил код от калитки… Если завтра по его милости у нас вынесут всю мебель и технику, я сверну ему шею… Может, стоит напомнить ему утром? А лучше убедиться, что он записал… И телефон мисс Томсон… И хорошо бы познакомить его с Гарри – на случай, если трубу опять прорвет…»
Томми однозначно не хотел впускать в свою жизнь кого бы то ни было или, что еще хуже, брать на себя заботу о ком-то. Ни за что.
-2-
Для многих американцев «родиться в Голливуде» казалось равносильным «родиться в счастливой рубашке».Почему-то лос-анджелесская прописка считалась чем-то сродни гранту на получение всех благ и билетом в мир звезд музыки и кино.На самом деле в Лос-Анджелесе и окрестностях проживало в пять раз больше людей, чем требовалось «индустрии звезд», и даже обладание несомненным творческим талантом не гарантировало получение всемирной известности и особняка на Беверли-Хиллз. Именно поэтому Томми, который был, в общем-то, весьма неплохим гитаристом, был вынужден работать простым курьером в крупной фармацевтической компании, разъезжая целыми днями на своем видавшем виде мотоцикле и доставляя в разные концы Города Ангелов счета и документы. Он ненавидел свою работу, хотя, наверное, для него это было лучше, чем сидеть в офисе с девяти утра до семи вечера, слушая болтовню соседок про их парней или детей. И все же, Томми мечтал о профессиональной карьере музыканта, а вместо этого должен был колесить по Лос-Анджелесу с кожаной сумкой через плечо.
Единственным плюсом своей курьерской деятельности Томми считал сохранение его личного пространства. Одиночка и молчун по натуре, он наслаждался любимой музыкой в наушниках или предавался каким-то своим собственным размышлениям и мечтам, а иногда, когда его посещало вдохновение, Томми мог притормозить у ближайшей скамейки, чтобы набросать в потрепанном блокноте новую песню. Это давало ощущение свободы – несмотря на обязанности и нормированный рабочий день, Томми был, в каком-то смысле, предоставлен сам себе и, как минимум, не должен был ни перед кем отчитываться за свое настроение. Грустный курьер, хмурый и не выспавшийся, или же возбужденно улыбающийся своим мыслям – он был одинаково неинтересен тем, кому доставлял документы и письма, и платил им тем же.
В этот понедельник, вопреки обыкновению, Томми не раз и не два ловил себя на мыслях о вполне конкретном человеке – его новом соседе,и эта странная тенденция начинала его беспокоить. Некоторые размышления об Адаме можно было списать на простое человеческое любопытство: к примеру, почему парень, явно привыкший к более роскошной жизни, снимает обычную холостяцкую квартиру на окраине Голливуда. Или – почему сегодня утром в соседних окнах было темно, хотя во всех окрестных офисах и конторах рабочий день начинается в одно и то же время. Но кроме этих вполне понятных вопросов Томми то и дело обнаруживал, что снова представляет непривычно изменившуюся квартиру за стенкой: после вечной разрухи и грязи, в которой жили Барри с супругой, Адам всего за один вечер умудрился навести в комнатах уют и создать особенную атмосферу жилища творческого человека. И дело даже было не в рояле, покрытом романтичной кружевной салфеткой, а во множестве мелочей, книг, фотографий в рамочках и других «милых вещиц», более присущих женщинам, по мнению консервативного в таких вопросах Томми. У него самого жилище можно было назвать аскетичным, если не полупустым: ничего лишнего, только самая необходимая мебель, компьютер, телевизор, стойка с дисками и гитара на специальной подставке. Зато никаких проблем с уборкой!
Отдав очередной конверт и внимательно читая следующий адрес, музыкант в который раз отгонял от себя навязчивое желание напроситься к Адаму в гости, чтобы как следует все рассмотреть, а возможно даже выспросить некоторые подробности о нем самом и его жизни до вчерашнего утра.
«Это просто неприлично, черт меня дери! Он обычный чувак, у которого резко закончились деньги на красивую жизнь – почему меня это ТАК интересует? Как будто мне заняться больше нечем!» Томми злился на себя за излишнее любопытство, пытался насильно перевести мысли на любую другую тему, и в этой борьбе с самим собой, как ни странно, день прошел даже быстрее, чем обычно. А уже подъезжая к дому, музыкант обреченно увидел мающуюся у забора высокую фигуру, стараясь не думать о том, что он на самом деле испытывает: раздражение или нечто, сильно смахивающее на радость?
- О, привет! Ты так поздно с работы?.. А я… Ты вчера говорил, но я…
- Код от калитки. Я так и думал.
Томми осуждающе покачал головой, изо всех сил пытаясь сохранить серьезный вид. Адам напоминал ему глупого щенка, который забрел в соседний сад, заблудился там, а теперь не знал, как выразить свое счастье от встречи с хозяином – разве что хвостом не вилял.И желание как-то ответить на этот сияющий взгляд, приободрить, просто принять бескорыстно предлагаемое душевное тепло, становилось нестерпимым.
- Давай ты запишешь этот код и еще пару телефонов – по будним дням я редко возвращаюсь домой раньше, чем сегодня, - Томми завел мотоцикл в мизерный сарай сбоку от хозяйственных пристроек и, как всегда после целого дня «в седле», размял спину, с тихим стоном выгибаясь назад до хруста в суставах.
Необычная тишина вместо привычного потока восторженных или виноватых фраз была настолько неестественной, что музыкант удивленно обернулся, проверяя – Адам точно все еще здесь? Он так и не понял, что именно произошло, из-за чего его сверх меры болтливый сосед замер столбом, широко распахнув глаза и чуть приоткрыв рот – Адам очнулся почти сразу, как поймал на себе вопросительный взгляд, ни с того, ни с сего залился румянцем и засуетился в поисках листка бумаги и ручки. Томми решил не думать об очередной странности своего нового знакомого, тем более что ему до жути хотелось поскорее принять душ и заняться ужином, а значит, нужно было заканчивать с «благотворительностью».
- Держи, - пухлый, видавший виды блокнот вызвал в светлых глазах Адама неподдельный интерес, но Томми не собирался его поощрять, всего лишь вырвав чистый лист и быстро набросав несколько цифр. – Это код калитки, еще я напишу телефон мисс Томсон, нашей домовладелицы, а это номер Гарри – он инженер, живет на углу, и может помочь, если что-то сломается или… ну, ты понимаешь. Что еще…
- Твой телефон? – голос и взгляд были настолько невинными, что у Томми не повернулся язык отказать, хотя все его инстинкты буквально вопили, предупреждая: «Дай ему свой номер, и можешь распрощаться со спокойной жизнью!»
- Хорошо, это – мой номер телефона. Только, ну… я не то чтобы слишком общителен, и…
- Я заметил, - от улыбки Адама в полутемном «гараже» словно стало чуть светлее. – И я также знаю, что я ужасно болтлив. Но я постараюсь не беспокоить тебя по пустякам… не навязываться… не хочу быть тебе в тягость…
Невозможный человек! Томми готов был стонать от отчаяния или заклеивать свой рот скотчем, но уже понимал, что не сможет смолчать и оставить без ответа этот завуалированный призыв о помощи.
- Ну, ты можешь звонить в любое время, - промямлил он, ненавидя себя за слабость. – Или писать смс… Если что-то понадобится, не важно – что…
Надо было видеть эту чистую радость, этот искренний восторг, отразившийся на лице Адама – Томми на миг показалось, что парень сейчас просто расплачется от счастья, но вместо этого новоявленный «друг» неожиданно сделал шаг вперед и заключил Томми в осторожные, но крепкие объятья.
- Спасибо! Спасибо тебе! Ты не представляешь, как много это для меня значит!
Весь остаток вечера Томми снова провел в борьбе с самим собой – весьма утомительное занятие. Не поддаться на сияющий ярче уличного фонаря взгляд и не пригласить Адама зайти. Не звонить и не спрашивать – разобрался ли он с допотопной газовой плитой: раз за стенкой ничего не взрывается, значит, разобрался. Не думать о том, как такой чистюля – а по ухоженному виду соседа было понятно, что он не выносит грязи – справится с неисправным нагревателем воды, и ни в коем случае не предлагать воспользоваться его, Томми, ванной. Музыкант даже не смог нормально поиграть на любимой гитаре – ежевечерний ритуал, помогающий обрести душевное равновесие после рабочего дня – так как постоянно отвлекался на звуки из соседней квартиры, пытаясь угадать, что там происходит.
К концу дня Томми был так измучен, что впору было подумать о позорной капитуляции и напроситься в гости на бутылочку пивка перед сном. Но он не был бы настоящим мужиком, если бы не смог взять себя в руки и, как ни в чем не бывало, улечься спать – в строго определенное время. «Ничего, это просто с непривычки. Он скоро научится справляться без меня, я привыкну к его существованию где-то за стенкой – и жизнь снова войдет в свою обычную колею. Или я слишком давно не проводил время с друзьями, кажется, больше месяца? Завтра же позвоню Дэйву и вытащу всю компанию куда-нибудь вечером в пятницу. Главное, чтобы все оставалось так, как и всегда было. Без изменений».
Уже задремывая, Томми услышал звук пришедшего на телефон смс. Ему было ужасно лень вставать и идти к стулу за своими джинсами, в кармане которых лежала старенькая «нокия», но любопытство пересилило.
«Спокойной ночи, Томми! Я ужасно рад, что познакомился с тобой! Адам».
Придумывать оправдание радостной улыбке на своем лице Томми не стал – ему давно пора было засыпать, если он не хотел завтра опоздать на работу. И не было ничего странного в том, что на этот раз телефон был оставлен под подушкой – на всякий случай. Мало ли что случится у его неугомонного соседа, пока он спит?
-3-
Следующие несколько дней выдались у Томми более нервными и тяжелыми, чем все три года работы курьером в этой чертовой компании. Сразу в трех местах Лос-Анджелеса случились какие-то аварии, неполадки с канализацией или еще хрен знает что, в результате на оживленных центральных улицах постоянно образовывались километровые пробки, и доехать куда-либо вовремя не представлялось возможным. Томми мало того что приходилось петлять по переулкам и дворам, пытаясь не заблудиться в незнакомых жилых и офисных кварталах и расходуя в два раза больше бензина и времени, так еще и взять на себя ту корреспонденцию, которую обычно доставляли на служебных машинах – совершенно бесполезных в данной ситуации. Музыкант не успевал нормально поесть, пережевывая на ходу остывший хот-дог, не доставал из рюкзака наушники, чтобы не терять концентрацию на дороге, и приезжал домой затемно, валясь с ног от усталости, не имея сил, чтобы приготовить нормальный ужин. Вот когда любому взрослому мужчине впору задуматься о заботливой женушке… или о верном друге.
В эти безумные дни Томми совершенно некогда было предаваться размышлениям о своем соседе – в этом он находил несомненный плюс своего рабочего «завала». По правде говоря, ничего неприличного или ненормального музыкант в этих мыслях не видел – всего лишь любопытство и ответную реакцию на проявленное дружелюбие. Но уж слишком несвойственно для него было вот так интересоваться чужой жизнью, в которую его, в общем-то, не приглашали, если, конечно, все эти сияющие улыбки и обмены телефонными номерами не считались тем самым приглашением. И все же, подъезжая к дому, практически не разбирая дороги от усталости, он был чертовски рад увидеть высокий силуэт в ярко освещенном окне соседней квартиры, почувствовать, что Адам ждал его и, наверняка, нервничал – уж больно беспокойной и сердобольной была его натура. Томми не так уж сильно нужна была помощь, но после адски тяжелого дня всегда приятно получить чуть-чуть заботы.
«Привет! Ты сегодня поздно! У тебя все хорошо? Если нужно с чем-нибудь помочь – звони! Адам»
«Прости, что надоедаю, но ты точно в порядке? Мне показалось, что ты еле на ногах держишься. Я могу помочь с ужином, если что! Адам»
«У меня на ужин мексиканское мясное рагу и сырные лепешки! Могу поделиться – мне надо худеть(( Адам»
Томми смеялся, качал головой, отвечал вежливым и односложным отказом, и на всякий случай носил телефон в кармане домашних штанов, подспудно ожидая следующего сообщения. И чувствовал, как ему постепенно становится легче – уходит из сердца раздражение на чертов несправедливый мир, уже больше не хочется заглушить усталость припрятанным на черный день виски, и как будто даже физическое утомление уступает место приятной расслабленности.
На третий день к адским условиям работы прибавился затяжной дождь. С океана дул пронзительный сырой ветер, противные холодные струйки хлестали по лицу и не оставляли ни малейшего шанса сохранить сухой одежду, мотоцикл петлял по мокрому асфальту, заставляя куда крепче обычного сжимать руль и напряженно держаться в седле. В этот день начальство разрешило Томми закончить работу раньше, доставив только те письма и счета, которые не могли ждать до завтра, но музыканта это не спасло: с трудом добравшись до дома и не согревшись даже после часа, проведенного под горячим душем, он был вынужден признать, что безнадежно простудился. Томми никогда не отличался крепким здоровьем, а последние дни настолько вымотали его, что ни о какой сопротивляемости организма не могло быть и речи. Музыкант выпил на голодный желудок сразу две таблетки аспирина, заварил себе целый термос горячего чая и «прилег на пару минут» перед ужином, сразу проваливаясь в тяжелый болезненный сон.
Проснулся Томми от странных звуков – то резких, то мягких, которые сначала принял за крики чаек, пение ветра и веселый перестук дождя по подоконнику, а затем, с трудом соображая сквозь давящую головную боль, признал в этой какофонии музыку. Она лилась откуда-то извне и по большому счету не была раздражающей, возможно, Томми даже счел бы ее красивой – в другом физическом состоянии. Последнее, увы, оставляло желать лучшего. Томми с все более увеличивающимся отчаянием медленно осознавал неприятные для себя факты: он действительно разболелся, и сейчас у него, вероятно, высокая температура, кроме этого он проспал работу, не предупредив свое начальство, а еще Адам за стенкой играет на рояле, усугубляя головную боль и грозя свести своего соседа в могилу. Все эти проблемы нужно было решать, и Томми начал с последней. Немало усилий потребовалось, чтобы пошевелиться, высунуть руки из-под одеяла, попытаться найти под подушкой телефон. Музыка в соседней квартире становилась все громче и торжественнее, вызывая у больного приступы тошноты, телефон никак не находился, и Томми, почувствовав, что через пару минут просто потеряет сознание, из последних сил заколотил пяткой в стену, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать от беспомощности.
Когда рояль умолк, из груди Томми вырвался хриплый стон облегчения, тут же сменившийся натужным кашлем. Силы с каждой минутой покидали музыканта, и уже нечего было думать, чтобы звонить на работу или приготовить себе завтрак. И когда в зловещей тишине прозвучал резкий тревожный звонок в дверь, Томми обрадовался ему, как единственному спасению. На попытки сесть, подняться с кровати и сделать несколько шагов до двери ушли последние силы – повернув ключ в замке, Томми буквально свалился на руки охнувшему от неожиданности Адаму, тут же зайдясь сухим раздирающим грудь кашлем. Сознание неизбежно гасло, утягивая музыканта в блаженное беспамятство, и последнее, что мелькнуло в его голове, было: «Я в безопасности».
Томми не знал, сколько прошло времени до его следующего пробуждения. В беспокойном не то сне, не то обмороке ему чудились звонки, шаги, встревоженные голоса, кто-то вертел его, переодевая в сухую одежду, растирал мокрым полотенцем так, что он боялся лишиться кожи, вливал в рот мерзкое горькое питье, нежно удерживая за подбородок. Он не поручился бы, что всего этого не было на самом деле – мало ли что привидится в горячечном бреду, но факт оставался фактом: проснувшись на этот раз, Томми почувствовал себя слабым, как новорожденный младенец, но гораздо более здоровым. Шевелиться не хотелось, как и открывать глаза, и если бы не глухое урчание в пустом брюхе, Томми так бы и остался лежать, надеясь уснуть обратно. Но, увы – природа требовала свое, ему стоило позаботиться об ужине – или завтраке? – и как-то добрести до туалета.
В комнате было светло и непривычно уютно. Томми не сразу понял, что именно его смущает, пока не заметил около окна кресло-качалку, накрытое большим коричневым пледом, а на подоконнике бокал для виски, в котором нашли себе прибежище огненно-красные и янтарно-желтые листья, явно подобранные на заднем дворе. Не без труда повернув голову и чуть сместив взгляд, музыкант обнаружил и виновника этих изменений: Адам бесшумно расхаживал по маленькому пятачку между спинкой кровати и дверью в кухню, что-то проговаривая одними губами и жестикулируя рукой с зажатыми в пальцах листами бумаги.
- Привет, - тихо произнес Томми, удивляясь своему слабому и сипящему голосу.
Больше он пока решил ничему не удивляться, чтобы сэкономить силы. К тому же, Томми был уверен, что Адам не удержится и сам расскажет все, что тут произошло за… сколько же прошло времени?
- Я долго…спал? – кажется, именно этого вопроса Адам ждал, чтобы отмереть, отбросить на пол свои листки и с радостным воплем броситься к кровати, немало напугав больного, не готового пока к бурным проявлениям радости.
- Черт! Ты очнулся! Слава Богу! Наконец-то! Чтоб тебя, ты ТАК меня напугал! Томми, Томми, как же я рад, что ты очнулся!
- Тшшш… Если не хочешь чтобы я снова… того… говори потише и помедленнее.
Томми не мог не улыбнуться, глядя, как Адам вытаращил глаза и энергично закивал, уже через минуту снова сияя, как начищенный зубным порошком цент. Музыкант наблюдал, как его сосед опустился перед кроватью на колени и осторожно взял его безвольно лежащую руку, согревая ледяные пальцы в своих ладонях. Эта забота невольно трогала, рождала где-то в глубине сердца благодарность и желание отплатить хоть чем-то за помощь и доброту. Но пока что Томми был слабее котенка, и Адаму предстояло еще не день и не два помогать ему вставать на ноги – в прямом и переносном смысле.
- Расскажи… что тут было? Я..?
- Ты умудрился простудиться, почти сразу заработав пневмонию. Доктор сказал, что легкие - это твое слабое место… Доктора вызвал я, когда ты потерял сознание и никак не хотел приходить в себя. Ну а потом… Ничего особенного: уколы через каждые четыре часа, спиртовые растирания и травяные настои для горла. Прости, что я тут… мне пришлось притащить кое-что из своих вещей, но я…
- Эй. Спасибо…
Иногда Томми проклинал свою немногословность, неумение выражать чувства и эмоции. Его друзья привыкли, девушки долго не задерживались, но он пока не нашел такую, которая заставила бы его сожалеть об этом. А вот сейчас от невозможности сказать, как сильно он благодарен Адаму, как важна для него такая забота, Томми готов был провалиться сквозь землю.
- Я не знаю, чтобы я… без тебя…
- Эй, все в порядке, - светлые глаза буквально излучали счастье и гордость, казалось, Адам никогда не слышал большей похвалы в свой адрес, как будто Томми зачитал ему спич в стихах на глазах у всего Лос-Анджелеса.
- Кстати, сейчас я буду тебя кормить. Если нужно еще что-то – говори, не стесняйся. А через полчаса, извини, мне придется тебя уколоть. Ах, да – тебе звонили с работы. Прости, я очень виноват, но мне пришлось залезть к тебе в штаны… эээ… в смысле, в карман твоих штанов – за телефоном! Зато я, кажется, смог убедить ту строгую леди, что ты не прогуливаешь и не запил, а действительно болен. Итак, ты чего-нибудь хочешь прямо сейчас?
«Чтобы ты продолжал говорить… о чем угодно» - Томми чувствовал себя немножко пьяным и почему-то невероятно счастливым. Журчащая болтовня Адама успокаивала, усыпляла, отодвигала на задний план все тревоги и неприятные ощущения в груди и затекших мышцах.
- Нет, нет, нет, не смей спать! Нам нужно сделать тебе укол, и ты должен выпить мясного бульона – а то скоро я смогу носить тебя на руках. Не могу сказать, что мне так уж противна эта мысль, но… Томми! Томми, не спи!
Никогда в своей жизни Томми не получал такого удовольствия от болезни. Нет, конечно, лающий кашель, стреляющие боли в груди и под лопатками, как и чертовски болезненные уколы в задницу, не доставляли особой радости. Но окруженный заботой и исцеляющей светлой энергией Адама, музыкант наслаждался каждым часом своего бодрствования, которых становилось все больше день ото дня. Томми поражался деятельности своего нового друга. Казалось, Адам не может усидеть на месте больше получаса – ему постоянно нужно было чем-то заниматься: переставлять мебель, протирать несуществующую пыль, ходить за покупками, готовить, читать, танцевать… Как-то раз Томми смог проснуться незаметно и целый час наблюдал из-под прикрытых век, как Адам самозабвенно вальсировал по комнате, заткнув уши наушниками и беззвучно повторяя про себя слова звучащей в них песни. Он был очень странным – совершенно не типичным для окружения Томми, но в отличие от первых дней знакомства, это больше не пугало, скорее, наоборот, все больше и больше возбуждало любопытство.
- Что ты читаешь? – услышав неожиданный вопрос от спящего, как он думал, Томми, Адам вздрогнул, выронил несколько листков и бросился их подбирать, пытаясь скрыть смущение.
- Это… это пьеса… текст, который я должен выучить к следующему вторнику. Я актер. Вернее, я пытаюсь быть актером, но пока прослушивания не приносят результата.
Увидев в глазах Томми неподдельный интерес и поощрение продолжать, Адам чуть расслабился и присел на краешек его кровати.
- Видишь ли, я не драматический актер, а мюзик-холльный. Ну это, знаешь, когда весь спектакль поют и танцуют… Иногда удача улыбается мне, иногда – нет. В нашей профессии это обычное дело. Представляешь, Мэрилин Монро как-то раз полтора года не могла найти работу, ее не брали ни на одну роль! Так что мне грех жаловаться. В прошлом году я работал в кабаре на круизном лайнере – это было потрясающее время… Но контракт закончился, а деньги имеют свойство утекать сквозь пальцы, особенно в Голливуде. Так что я снова в творческом поиске, и надеюсь, что мне повезет! Может быть, с этим…
- Что это за пьеса? Почитай мне? – Томми очень хотелось поддержать друга, сделать ему приятное, показать, что ему не безразлично дело его жизни.
Хотя, если быть откровенным, ему действительно было интересно – удивительное дело, учитывая, что, будучи прирожденным гитаристом, тяготеющим к тяжелому року, Томми никогда не интересовался театром.
- «Ромео и Джульетта», - засмеялся Адам, чуть наморщив нос. – Угадай, на кого я буду прослушиваться?
Томми казалось, что он поправляется ужасно медленно, хотя повторно вызванный Адамом врач, наоборот, утверждал, что не ожидал таких быстрых положительных результатов. Тем не менее, спустя две недели музыкант уже выходил во двор подышать свежим воздухом и даже снова брал в руки гитару – в те редкие часы, когда Адам отсутствовал, делая продовольственные покупки на двоих или занимаясь игрой на рояле в своей квартире. Томми и сам не знал, почему ему так не хочется показаться новому приятелю «не в форме», когда дело касалось гитары. Адам видел Томми в его самом беспомощном состоянии, обмывал его, кормил с ложечки и делал уколы в его тощую задницу – но если уж ему и суждено было услышать, как Томми играет на гитаре, то только «в полную силу», когда музыкант будет уверен в себе на все сто.
Окруженный заботой и вниманием, Томми достаточно окреп, чтобы вернуться к своей обычной жизни, и уже готовился в ближайший понедельник выйти на работу. И наверное, он должен был радоваться этому факту, а не испытывать легкую необъяснимую грусть от того, что Адаму больше не нужно проводить столько времени в его квартире, ухаживать за ним, читать вслух очередные пьесы или греметь на кухне его кастрюлями. Привыкнуть к присутствию в своей жизни другого человека оказалось так пугающе легко, что Томми с ужасом понимал, что больше не хочет, не умеет жить «волком-одиночкой».
- Я очень-очень рад, что ты уже совсем выздоровел, - Адам снова сиял, бережно обнимая за плечи своего соседа, но Томми казалось, что где-то в глубине серо-голубых глаз притаилась тоска, такая же, как и та, что заставляла ныть его собственное сердце.
- Я не справился бы без твоей заботы. Я теперь твой должник, так ведь? – они оба старались сохранить шутливый тон, хотя на душе скребли кошки, как будто Адам уходил не в соседнюю квартиру, а в дальнее плавание. – И я надеюсь… ну… то есть, если тебе вдруг будет одиноко, ты знаешь, что…
Томми не мог поверить, что произносит эти слова сам – первый – без всякого принуждения! Но все панические трусливые мысли испарились из его головы, стоило увидеть, какой радостью наполнился взгляд Адама, и какая широкая улыбка расцвела на его лице.
- Правда? О, я ужасно рад! Ты от меня еще устанешь! В смысле… я постараюсь не надоедать, но…Хочешь, поужинаем сегодня у меня? Я приготовлю те спагетти, которые ты в прошлый раз так нахваливал!
Сидя в комнате Адама, рассматривая все эти салфеточки-статуэтки-амулеты и шкатулки, и уминая за обе щеки неправдоподобно вкусные спагетти с соусом «чили», Томми пытался понять, что изменилось – в его жизни, в нем самом, хорошо это или плохо. Он так и не пришел к какому-то конкретному выводу, возможно, из-за привычной непрекращающейся болтовни Адама, или из-за приятного сытого отупения, навевающего сон. Но по всему выходило, что если изменения и есть – Томми от них только в выигрыше. Если, конечно, Адам не соберется в очередной круизный тур на полгода. Но об этом не стоило думать таким прекрасным вечером.
-4-
Их странная дружба продолжала набирать обороты. Почему она была «странной», Томми вряд ли смог бы доходчиво объяснить, но именно это слово приходило на ум каждый раз, как он думал об Адаме. На самом деле, Томми умел дружить. У него было достаточно хороших приятелей, с некоторыми уже можно было отмечать десяти- и пятнадцатилетние юбилеи, не говоря уже о «пудах соли», съеденных с каждым из них. И все же, с ними было не так. У них была нормальная мужская дружба – по мнению Томми: номера телефонов друг друга стояли на «быстром наборе», дни рождения исправно справлялись всей кампанией, новых подружек обязательно нужно было «утвердить», представив их остальным, ну и раз в месяц – святое дело встретиться за бутылочкой пивка или в боулинге. При этом каждый из них знал, что случись серьезная неприятность – к тебе приедут среди ночи, вытащат из любой передряги и отдадут последнее. Но как тогда назвать отношения с парнем, которого не знал еще месяц назад, но который стремительно заполнил собой большинство мыслей, планов, времени – всего Томми? После болезни музыканта они действительно стали проводить вместе чертовски много времени – практически все свободное время, кроме часов, занятых работой и сном. Томми начал привыкать к тому, что вечером его ждал ужин в соседней квартире – Адам оказался талантливым кулинаром, и добровольно отказаться от его блюд, заполнявших ароматами весь дом, не представлялось возможным. «В отместку» Томми покупал продукты на них двоих и заказывал по выходным пиццу или тайскую еду, заодно хвастаясь любимыми сортами пива. Иногда Адам приходил к соседу испробовать на нем выученный кусок нового текста, бывало, что Томми просил приятеля поиграть на рояле и оставался у него до полуночи, слушая актерские байки. Было даже странно, что они до сих пор не выбрались вдвоем куда-нибудь – в кино или в бар, но обоим не приходили в голову подобные мысли: им было слишком комфортно вдвоем, независимо от места, так зачем тратить лишние баксы?
Томми частенько ловил себя на мысли, что думает об Адаме больше, чем о своих «старинных» приятелях, это было как минимум нечестно, как максимум – пугающе. Нет, конечно, это вовсе не означало, что Томми испытывает к новому другу больше чувств, чем к остальным своим друзьям, но музыканту было немного страшно от того, насколько он становится зависим от этих отношений. И в то же время, ему стоило всего лишь представить свою жизнь сейчас, в этот самый момент, но без Адама. Приезжать в пустой темный дом, готовить себе ленивый ужин из того, что найдется в холодильнике, жевать его, тупо уставившись в одну точку или в телевизор, а затем до полуночи крушить монстров в компьютерной игре – думая только о том, что завтра все повторится сначала с точностью до минуты. Томми было странно вспоминать, что совсем недавно он так и жил, и мало того – считал такую жизнь вполне удовлетворительной и единственно возможной для себя. Когда он успел так соскучиться по душевному теплу? Почему он не замечал этого, пока рядом не поселился открытый, суетливый, болтливый и чересчур эмоциональный парень, без радостной сияющей улыбки которого Томми не мог представить сейчас ни одного своего дня?
В одно из воскресений, радующих глаз совершенно не по-осеннему ярким солнцем, Томми был разбужен чуть раньше, чем ему бы хотелось – в его законный выходной – звуками музыки, доносящимися из соседней квартиры. Это не было чем-то необычным, Адам практиковался на рояле почти каждый день, но, черт его задери – не в такую же рань?!
- Аааадааам, - Томми мог сколько угодно жалобно стонать, закрывая ухо подушкой, прекрасно понимая, что за стенкой его не услышат.
Музыканту пришлось выбираться из нагретой его телом кровати, ежиться и обнимать себя руками за плечи, на цыпочках пробираясь по холодному полу к своим вещам, по обыкновению брошенным на стуле у противоположной стены. Выудив из кармана джинсов телефон, Томми чуть не бегом вернулся в постель, заворачиваясь в одеяло как в кокон, набирая номер «ранней пташки», своего неугомонного приятеля.
- О! Доброе утро, Томми! Ты уже проснулся? – судя по голосу, Адам совершенно потерялся во времени, чему, в общем-то, можно было не удивляться, когда дело касалось музыки.
- Утро, Адам, в том-то и дело! Эй, чувак, какая муха тебя укусила, что ты в такую рань уселся музицировать?!
- Ох, черт, я тебя разбудил? Прости, прости, я правда не посмотрел на часы, этот звонок совершенно выбил меня из колеи! Блин, мне так жаль, серьезно…
В голосе друга слышались растерянность, сожаление, искреннее раскаяние, но Томми почти сразу почувствовал еще кое-что: Адам нервничал, или был чем-то немало расстроен, и это казалось поважнее пары часов, украденных у сна.
- Что-то случилось? Давай-ка, заходи ко мне, я сварю тебе – и себе заодно – кофе. А ты мне расскажешь, что это за идиотские звонки портят тебе утро в воскресенье.
Томми не стал слушать горестных вздохов и просто отключил вызов, зная, что Адам непременно воспользуется приглашением, хотя бы просто потому, что совершенно не умеет держать в себе какие-то волнующие его новости или мысли. Томми не представлял, как Адам жил до их знакомства, кто выслушивал все его восторженные мечты, идеи, планы и поддерживал его в неудачах или минутах слабости. Вероятно, кто-то все же был для этих целей ранее, потому что Адаму было жизненно необходимо делиться всем, что у него на сердце и в голове.
- Итак…
- Они перезвонили мне, представляешь?! О Боже, черт – почти полтора месяца прошло! Я даже уже выкинул текст и ноты, пришлось качать из интернета, серьезно!
- Подожди, кто – «они», какой текст?
- Это просто невероятно! Это почти «Бродвей»! Ну… не совсем «Бродвей», который «Бродвей», ну, ты понимаешь, но это тоже очень круто! Очень, очень круто, черт! Хотя роль не слишком моя… Даже совсем не моя, но… О, спасибо! Отличный кофе, как всегда, да. Кстати, ты о чем-то спрашивал?
Томми с улыбкой наблюдал за приятелем, грея ладони о собственную кружку и терпеливо выжидая, когда о нем вспомнят, и когда это случилось, воспользовался моментом, чтобы протянуть Адаму шоколадное печенье, купленное им вчера «на случай стрессов» - как в воду глядел!
- Не мог бы ты рассказать по порядку – что за роль, кто куда позвал, ну, все про это? И – главное – чего ты так нервничаешь? Не первое прослушивание, насколько я помню!
- «Ромео и Джульетта». Чертов Шекспир! Я ходил на прослушивание Бог знает когда, они не перезванивали неделю, другую… И я забил – понимаешь, они обычно перезванивают через пару дней, максимум, неделю, а тут молчание и молчание, ясное дело, что я забил, даже текст выбросил, сколько же можно ждать, ведь…
- Тшшш… Успокойся. Эту часть я понял. Перейдем ко второй части вопроса – какого хрена ты так нервничаешь? Это же круто, что тебя позвали! Ты должен прыгать до потолка от счастья, или типа того! Так в чем же дело?
- Просто я… он… Это… Я не уверен.
Адам сник, сгорбился и как будто даже уменьшился в размере – совершенно непривычный образ, вызывающий даже не столько сочувствие, сколько удивление, ощущение неправильности происходящего. Глядя на это, Томми даже растерялся, не зная, как реагировать – чем помочь.
- Эй, послушай, не пори чушь. Ты – не уверен? В чем?! Это же… фак, это гребаный Ромео, о котором знаю даже я! Что там играть-то? Не говори мне, что ты никогда не был влюблен! Краснеешь? Ха-ха! Вот видишь! Ну и всего лишь нужно вспомнить… и… поцеловать на сцене хорошенькую актриску. Кстати, что там за Джульетта, а? Наверняка, милашка?
- Я не знаааааюююю, - застонал Адам, опуская голову на стол и пряча лицо в ладонях.
- Соберись, друг! У тебя все получится! Ты же отличный актер, ну?
По-видимому, увещевания подействовали, потому что Адам вдруг поднял голову, уставившись на Томми вполне осмысленным взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Вернее, это был просто задумчивый, скорее даже – «обдумывательный» взгляд, и Томми мог поклясться, что приятель не замышляет ничего дурного, но отчего-то ему становилось все более неуютно, хотелось спрятаться или сбежать.
- Что?! – не выдержал, наконец, музыкант, приготовившись к самому худшему.
И оно не замедлило произойти.
- Помоги мне! В смысле… ты не мог бы помочь? Правда, я был бы очень, очень благодарен! Не потребуется ничего экстраординарного, самая обычная помощь, ты не устанешь даже, я обещаю!
- Святое дерьмо, что ты от меня хочешь-то?!
- Помоги мне отрепетировать сцену, которую я должен показать им уже завтра! Просто… обычная читка по ролям: мне надо прочувствовать мизансцену, свои перемещения, взаимодействие с партнером, все интонации… Просто… Я буду за Ромео, а ты…
- НЕТ! Ты… ты серьезно?! Ты хочешь, чтобы я..? Нет! Ни за что!
- Но Томми!..
- НЕТ!
- Но это же всего лишь вычитка слов! Даже играть не надо, только читать! Ну…
- Нет, черт побери! Что, там нет больше мужских ролей?!
- Есть, но… завтра первая репетиция… после которой примут окончательное решение… и… там именно эта сцена.
- ФАК!
- Томми, прошу… Спаси меня!
«Репетицию» назначили на вечер, за пару часов до ужина. Адам заранее сиял, распечатывая с компьютера друга второй экземпляр текста и мурлыча под нос свою музыкальную партию, которая должна была идти сразу после сцены с Джульеттой, Томми мрачно занимался уборкой своей комнаты, не в силах поверить, что согласился. В конце концов, энтузиазм, а главное, радость в глазах друга размягчили его сердце, и к назначенному времени музыкант подобрел настолько, что испытывал даже нечто воде предвкушения, как будто его ждало увлекательное шоу.
Первые полчаса «репетиции» были безнадежно испорчены. Три или четыре дубля заканчивались диким хохотом Томми, как только он начинал читать «свой» текст. Адам дулся, пытался воззвать к совести приятеля, Томми извинялся и какое-то время приходил в себя, чтобы через несколько минут снова валиться на диван, пряча лицо в листки с текстом и вздрагивая от смеха.
- Томми! Черт, да соберись же ты наконец! Я провалюсь завтра, и в этом будешь виноват ТЫ!
Угроза подействовала, Томми попил холодного сока, умылся, поклялся больше не смеяться, и дело вроде пошло на лад.
Следующие пять – десять – пятнадцать попыток не устраивали Адама уже по его собственной вине, во всяком случае, так ему казалось.
- Не то, не то, НЕ ТО! Черт! Фак! Я вижу, как это должно быть, я слышу, как должен звучать мой голос, я, черт возьми, ЗНАЮ – что я должен чувствовать, произнося эти слова, но – не то, все не так!
- Эй, успокойся! По-моему, ты слишком строг к себе! Даже мне уже нравится твой Ромео, чего тебя-то не устраивает?! – Томми чертовски устал, еле стоял на ногах и больше всего на свете хотел покончить с этой «каторгой», давно переставшей его веселить.
Музыкант уже выучил наизусть совершенно идиотский и бессмысленный, по его мнению, текст, его живот бурчал от голода, и сейчас, пожалуй, Томми был готов на что угодно, лишь бы Адаму наконец понравилось то, что он делает, и они покончили с этим утомительным процессом.
- Послушай, сосредоточься. Давай проиграем это. Не просто прочитаем, а… Ну, я постараюсь, как смогу! Ты можешь не смотреть на меня, представляй какую-нибудь до невозможности милую крошку, которую тебе до смерти хочется поцеловать…
- Томми, я не…
- Не перебивай! Смотри – мы выключим свет… Вот так. Все равно мы уже выучили слова – и свои, и чужие. Окей, я подойду ближе – вот моя рука. Просто представь… почувствуй… Захоти этого – по-настоящему!
Томми перешел на шепот, затаил дыхание и невольно сам ощутил волнение. Он видел в свете уличного фонаря лишь силуэт Адама, замершего неподвижно с опущенной головой, чувствовал, как вздрагивают пальцы друга в его ладони, казалось, он слышал, как стучат их сердца в этой темноте, окутавшей их, позволяющей им ощутить себя в другом измерении.
- Когда рукою недостойной… грубо
Я осквернил святой алтарь – прости…
Голос Адама прозвучал так неожиданно, что Томми вздрогнул, и тут же почувствовал, как теплая ладонь накрыла его пальцы, чуть сжимая, поглаживая. Что-то изменилось, бархатные интонации, волнение, неуверенность и страх, что оттолкнут – все это делало голос Адама незнакомым, более юным и совершенно ему не свойственным.
- Как два смиренных пилигрима… губы
Лобзаньем смогут след греха смести…
Томми молчал, привыкая, пытаясь понять, отчего у него так колотится сердце, почему возникла пауза, что он чувствует в этой странной нелепой ситуации, пока Адам чуть слышно не прошептал: «Текст!» - и пришлось сделать глубокий вдох, чтобы вложить в ответную фразу… вложить все то, что он испытывал на самом деле?
- Любезный пилигрим, ты… ты строг чрезмерно
К своей руке: лишь…ммм…лишь благочестье в ней.
Есть руки у святых: их может, верно,
Коснуться пилигрим рукой своей.
Томми гордился собой: впервые за сегодняшний вечер он произнес эти загадочные для него фразы, почти вникнув в их смысл, поняв, что это был всего лишь завуалированный флирт, «пристрелка», как бы сказали в его компании. И ему показалось, что он верно подобрал интонации, во всяком случае, Адам заинтересованно хмыкнул и подошел на шаг ближе, прижимая ладонь Томми к своей груди и наклоняясь к самому уху добровольного помощника.
- Даны ль уста святым и пилигримам?
О да, в голосе друга прибавилось энтузиазма! Это против воли заставляло Томми внутренне ликовать и чувствовать себя польщенным, поэтому он не замедлил с ответом, отклоняя голову от бесцеремонных губ и с тихим смехом «обламывая» наглеца.
- Ха! Да - для молитвы, добрый пилигрим!
Адам разочарованно застонал, приобнимая Томми за плечо свободной рукой и невзначай проведя ладонью по ежику коротких волосков на его затылке. Музыкант вздрогнул, инстинктивно замирая и задерживая дыхание, чтобы услышать почти у самых своих губ:
- Святая!.. Так позволь устам моим
Прильнуть к твоим – не будь неумолима…
Одна секунда, чтобы сглотнуть, еще пара, чтобы понять, что он не может пошевелиться и выдохнуть, ощущая дыхание Адама на своих губах…
- Не… не двигаясь, святые внемлют нам…
У него получилось только прошептать. Голос покинул Томми, так же как и разум, по всей видимости, потому что он уже прекрасно знал, что произойдет через следующие пять слов… но не отодвинулся, не прекратил это, возможно, даже… ждал.
- Недвижно… дай ответ… моим мольбам…
Ответный шепот обжег губы и закружил голову, а последующий за этим поцелуй уже был воспринят как нечто само собой разумеющееся. Сначала робкий, как будто они пробовали друг друга на вкус, затем чуть более настойчивый – простое прикосновение губ постепенно превращалось в нечто большее, неизмеримо более важное, во что-то… волшебное? Томми откинул назад голову, укладывая ее затылком в подставленную ладонь, и закрыл глаза, приоткрывая рот. Он не впервые в своей жизни целовался – о нет, далеко не впервые! – но кажется, это был первый раз, когда он позволял кому-то целовать себя. И новые ощущения ошеломили, перевернули все с ног на голову, опустошили мозг, наполнили сердце чем-то… чему было страшно подыскивать название. В их поцелуе не было страсти – даже когда язык Адама осторожно скользнул в рот Томми и коснулся его языка, отчего обоих увлекшихся «актеров» прошибло током, заставляя прижаться сильнее. Только благоговение, неверие, что это происходит, мольба о чем-то, чего они сами не знали – но уступали друг другу, не желая лишаться той магии, которая сделала их ближе, чем было возможно.
Томми не мог бы сказать, сколько прошло времени. Когда его губы оказались свободны, он все еще чувствовал на них дыхание друга, физически ощущал, как его – и Адама – сердце готово выпрыгнуть из груди, как дрожат пальцы у них обоих, и он отказывался открывать глаза, возвращаться из этого волшебного мира. Но вряд ли они могли бы стоять так вечно, хоть Адам наверняка не был бы против. Почувствовав необходимость как-то выйти из ситуации, Томми сглотнул, облизал ставшие очень сухими губы и хрипловато произнес нарочито извиняющимся тоном:
- Я забыл… текст дальше. Прости?
Все изменилось в один миг – словно кто-то поднес острый кончик иглы к воздушному шару: секунда – оглушающий грохот – и на полу лежат оранжевые ошметки неизвестного происхождения. Адам вздрогнул и отступил на шаг, выпуская руку Томми, которую все еще держал в своей, засуетился, натыкаясь на все подряд, добираясь до выключателя. Яркий свет еще усугубил нереальность произошедшего, и Томми почему-то стало жаль, что «возвращение» произошло так скоро. Все его чувства и эмоции находились в полнейшем смятении: спроси его Адам сейчас, что он думает о поцелуе, музыкант просто не нашелся бы с ответом. Скорее всего, он предпочел бы совсем не думать о нем. Но уже понимал, что у него не получится.
- Я разогрею ужин, хорошо? Вчерашняя лазанья – там осталась еще половина противня!
- Да, конечно! Я… приму пока душ, хорошо? И вернусь.
Это слишком походило на попытку к бегству – видимо, и Адам это понял, потому что моментально высунулся из кухни, глядя на Томми почти с отчаянием.
- Ты… Ты только приходи, ладно? Я один не съем все и… просто приходи.
- Я вернусь.
Томми не был уверен в этом, но ему просто необходимо было побыть одному хоть какое-то время. И уже когда он стоял под обжигающим душем, к музыканту начали возвращаться эмоции и способность анализировать.
- Черт… Что же Я наделал?!
-5-
Может ли один поцелуй разрушить успевшие стать довольно крепкими дружеские отношения? Томми был уверен, что нет, к тому же, это был совершенно случайный, спонтанный поцелуй, да и не было по сути никакого поцелуя у них с Адамом – целовались их герои, «потому что ****скому Шекспиру так приспичило именно в этой дерьмовой сцене!»
Поняв, что мысли снова выруливают на опасную тему, Томми отложил наполовину почищенную, вернее, нечеловечески искромсанную картофелину и опустил голову, тяжело опираясь руками о столешницу. Ему нужно просто перестать об этом думать – неужели не понятно? Черт возьми, они с Адамом уже в тот же вечер посмеялись друг над другом, Шекспиром и дурочкой Джульеттой, и больше не затрагивали эту тему в разговорах, продолжая общаться совершенно так же, как и до забавного инцидента. По крайней мере, они пытались. И Томми был уверен, что у Адама это прекрасно получается, даже слишком прекрасно… Даже странно, что он так быстро забыл.
На следующий день после той «репетиции» Адама приняли в труппу, о чем он рассказывал взахлеб, глядя своими этими щенячьими глазами и повторяя: «Спасибо тебе! Ты меня так выручил!» через каждое предложение. Томми с одной стороны искренне радовался за друга, но в то же время не мог понять, что именно его тревожит, грызет изнутри, пока с губ чуть не слетел вопрос: «Ну и как целуется та Джульетта?» Уже позже, лежа в кровати и тщетно пытаясь уснуть, Томми анализировал этот свой порыв, но не нашел ему ни одного логичного объяснения, по крайней мере такого, которое бы его успокоило. Зато он четко осознал, что был прав, вовремя прикусив язык, и не потому, что смутил бы Адама или натолкнул и его на совершенно неуместные размышления, а потому, что его не устроил бы ни один возможный ответ. «Лучше тебя» - было бы однозначно обидно, хоть и беспросветно глупо. «Хуже тебя» - пожалуй, вызвало бы гордость, но Томми становилось страшно от одной только мысли, что он хочет это услышать. А вариант: «Так же, как ты» - музыкант даже не рассматривал, так как это было просто-напросто невозможно, по его мнению. И вообще, думать следовало не о том, с кем Адаму больше нравится целоваться, а о том, почему его, Томми, так волнует этот вопрос! Но на него – увы – музыкант не находил ответа, как ни старался.
С тех пор, как Адам получил работу, друзья стали видеться реже, так как репетиции в его театре иногда проходили два раза в день – утром и вечером, а свободные вечера частенько приходилось посвящать не болтовне с приятелем, а разучиванию новой сцены. Томми должен был бы радоваться, ведь у него наконец-то появилось больше свободного времени на себя, на гитару, которой уделялось после болезни преступно мало времени, да и просто можно было вспомнить, что совсем недавно ему так нравились тихие вечера в совершеннейшем молчании и одиночестве. Но и тут оказалось, что за последние месяцы Томми изменился, вернее, изменил самому себе, так как мирное одинокое времяпрепровождение не только перестало оказывать на музыканта благотворное успокаивающее влияние, но и нагоняло самую настоящую тоску. Подъезжая после работы к дому и замечая, что в окнах в соседней квартире не горит свет, Томми против воли чувствовал разочарование и даже немножко обиду. Он ревновал Адама к театру и новым друзьям, о которых тот рассказывал с горящим взглядом – это было глупо и очень эгоистично, но себе Томми не мог лгать: да, он именно ревновал. Слава Богу, ему хватало ума понимать, насколько в данной ситуации не виноват Адам, и не показывать вида, какие на самом деле чувства он испытывает, когда слушает от приятеля очередной рассказ об особо удачной репетиции и о том, какая дружная компания подобралась у них в труппе, и как ему повезло с партнерами. И конечно же, Томми пытался справиться с собственным эгоизмом и как-то отвлечь себя от бесплодного саможаления.
Наверное, самым лучшим вариантом было бы завести девушку. Тем более что физиологические потребности в последнее время давали о себе знать все более активно, Томми только оставалось удивляться, с чего это он стал думать о сексе чаще, чем в годы полового созревания. Но с девушками ему, по правде говоря, как-то не везло, сколько он себя помнил. К серьезным «семейным» отношениям музыкант все еще был не готов, «разовые» знакомства презирал, а какая девушка согласится приезжать к нему «под настроение», числясь в постоянных и не требуя от него большего? В очередной раз прокручивая в голове все жертвы, на которые ему придется пойти ради возможности периодически получать законное удовольствие, Томми содрогался и терял всякое желание с кем-то знакомиться. Чтобы не чувствовать себя уж совсем одиноким и брошенным, музыкант наконец-то осуществил свое давнее намерение: обзвонив на неделе самых верных давнишних друзей, Томми собрал в одну из суббот спонтанную вечеринку, с одним единственным поводом и смыслом: «Давно не виделись!»
Только уже обговорив все детали с последним приглашенным и мысленно составив список покупок, Томми задался вопросом, который застал его врасплох: стоит ли ему позвать и Адама? Если он будет занят в этот вечер, проблема решится сама собой, но Томми хотя бы не будет чувствовать себя виноватым, что не поставил друга – и соседа, вообще-то – в известность. А если Адам будет дома в тот день, устраивать у него под носом вечеринку, не позвав его, будет крайне непорядочно. И Томми решил поступить так, как подсказывала ему совесть, хотя он совершенно не представлял «хорошего мальчика» Адама в кампании своих буйных приятелей, заслуживших звание «плохих парней» еще с младших классов начальной школы.
В субботу, как по заказу, была отличная погода, самое то для вечеринок на заднем дворе – с грилем, валянием на старом пледе и игрой на гитарах до темноты. Чрезвычайно польщенный приглашением, Адам взволнованно носился из своей квартиры в соседнюю, вскоре оставив обе входные двери нараспашку, и мучая Томми разными гениальными идеями.
- Слушай, мы можем вытащить колонки и мою музыкальную приставку через окно, и у нас будет музыка!
- Ты уверен, что больше ничего не нужно купить в супермаркете? Я могу сгонять, если что!
- Я подумал, что одного твоего пледа точно не хватит и – смотри, что я нашел! Ничего, что эти чехлы для мебели РОЗОВЫЕ?
- Томми, во что мне одеться? Я не хочу выглядеть пижоном и испортить тебе вечеринку!
Музыкант уже раз пять пожалел, что пригласил Адама, что вообще решил устраивать эту дурацкую встречу старых друзей у себя дома, вместо того, чтобы тихо пойти с ними в бар. Но если быть откровенным, где-то очень глубоко в своем сердце Томми был совершенно счастлив, что друг наконец-то позабыл про свой чертов театр и думает сейчас только о нем и о том, что они проведут целый вечер вместе.
Гости подъехали вовремя на нескольких машинах – кто-то из парней взял с собой своих девушек, а единственные, еще со школы, подруги Томми, Чантала и Мия, напротив, заявились на вечеринку одни: первая - желая отдохнуть от своего бой-френда, а вторая - поведав грустную историю о том, что уже неделю как снова находится «в свободном плаванье». Томми любил их всех: не в меру серьезного и не слишком общительного Майкла, его прямую противоположность – чрезмерно болтливого и эмоционального Криса, добродушного и немного застенчивого Шона, всегда позитивного неистощимого на гениальные идеи Ника и его «почти близнеца» такого же весельчака Стива, дамского угодника и любителя вкусно поесть Дэйва. Все они занимали довольно много места в его жизни и в его сердце, и Томми было действительно важно знать, что он все еще может рассчитывать на них, что он все еще также важен для них, несмотря на то, что они взрослеют, обзаводятся семьями и новыми друзьями.
Адам удивительно легко вписался в их давным-давно сложившуюся компанию, буквально с первых же минут знакомства заслужив одобрительные улыбки и искренние рукопожатия и втянувшись в общий разговор. Томми испытывал самый настоящий шок, присматриваясь, пытаясь оценить со стороны, понять – как ему это удалось?! И ведь, насколько он уже успел изучить приятеля, Адам совершенно не играл, не пытался подстроиться, «выглядеть своим» - нет, он вел себя естественно, оставался самим собой, но почему-то оказался настолько «ко двору», что никто не испытывал в его присутствии неловкости, и все безоговорочно признали его членом их дружной «семьи».
- Томми, твой сосед просто милашка! – Мия выглядела уже гораздо веселее, чем когда только приехала на вечеринку, а возбужденный блеск ее глаз делал девушку невероятно привлекательной. – Ты случайно не знаешь, у него нет подружки? Ну, я имею в виду – такой, особенной подружки, мм?
Томми смеялся, обнимал свою «почти сестру», награждая звонким поцелуем в щеку, и обещал замолвить за нее словечко, впервые задумавшись о том, что он совсем ничего не знает об этой стороне жизни Адама. Несмотря на обещание, данное Мие, и на то, что музыкант искренне желал ей счастья, он почему-то не спешил заниматься сватовством. А когда вечеринка перевалила за половину, и шумная компания разделилась на маленькие группки «по интересам», Томми краем глаза увидел тесно сидящих в сторонке Адама и свою медноволосую подругу, и почему-то расстроился.
- Хэй, народ, ну-ка не разбредаемся кто куда! Гитары-то захватили с собой, надеюсь?
Без совместного музыкального «джема» не обходилась ни одна встреча старых друзей: Томми, Майк, Стив и Дэйв давно уже считались сложившейся «рок-группой» и даже иногда выступали для знакомых в небольших барах или в качестве приглашенных музыкантов на свадьбах и юбилеях родственников. Сейчас Томми ухватился за эту традицию, как за спасательный круг, надеясь отвлечься от грустных мыслей и встряхнуть остальных, после пары ящиков пива заметно расслабившихся и осоловевших. Но конечно же, он сделал это не для того, чтобы отвлечь друг от друга Мию и Адама – музыкант был в этом уверен на все сто процентов.
Пели у них в кампании все – и почти профессионалы в этом деле Майки с Шоном, и певцы «среднего звена» Дэйв, Чантала, Томми и Ник, и даже не стесняющиеся отсутствия вокальных данных Мия, Крис и Стив. Пели разное, от рок-классики до «Битлз» и собственных песен, до хрипоты и заплетающихся пальцев у музыкантов, или пока соседи не начинали грозить вызвать полицию. Это всегда было одновременно и весело и грустно, заставляло испытывать гордость друг за друга и сожаление, что их талантам не находится другого применения, кроме как радовать своих близких после нескольких бутылок горячительного. И в этот вечер все должно было пойти по сотни раз отработанному сценарию, но собравшихся в старом неухоженном садике на окраине Лос-Анджелеса друзей ждал сюрприз.
Когда Адам впервые запел, подхватывая знакомые строчки и умело подстраиваясь под заданную музыкантами тональность, все закрутили головами, награждая нового приятеля одобрительными улыбками. Но когда в одном месте известной всем песни он вдруг повел голос ввысь, легко перекрыв остальных и выдавая сложнейшее соло, словно это была детская песенка, присутствующие на несколько мгновений онемели, боясь разрушить волшебство, а затем разразились бурными аплодисментами.
- ВАУ! Что это было?
- Адам, это же охренительно!
- Чувак, тебе надо на стадионах выступать! Стив Тайлер, бля!
Адам смущенно смеялся, пожимал плечами, благодарил за комплименты, то и дело почему-то переводя взгляд на Томми, словно именно его одобрение было для талантливого певца важнее всего. Они пели еще много всего, теперь специально выбирая такие композиции, которые знал Адам, и в которых его голос раскрывался в полную силу. Искреннее восхищение, написанное на лицах всех участников маленького импровизированного концерта, заполняло Томми гордостью за друга, и он не скрывал этого, не скупясь на одобрительные взгляды и улыбки, которые Адам, казалось, впитывал в себя, как вата впитывает влагу – всем своим существом.
И все же, всему хорошему суждено рано или поздно заканчиваться: когда над их садиком поднялась луна, и в последнем ящике с пивом не обнаружилось ни одной непочатой бутылки, довольные собой и друг другом друзья-приятели засобирались по домам. Томми и Адам провожали их вместе: пожимая руки, крепко обнимая, выслушивая благодарности и пожелания удачи – и от этого было так странно и так… тепло на душе. Потом они кое-как навели порядок в садике, перетащив в дом – не разбирая, в чью квартиру – мебель, пледы, посуду и пустые бутылки: шатаясь от усталости и выпитого алкоголя, хихикая друг над другом и пытаясь не свалиться на пороге. А когда последним в квартиру Адама занесли его кухонный стол, оба приятеля без сил повалились на диван, прислонясь друг к другу плечами, понимая, что больше их ни на что не хватит, ни на одно движение.
В комнате было темно, от алкоголя и эйфории кружилась голова, и ужасно хотелось сделать еще что-нибудь приятное – как-то завершить этот вечер, принесший столько радости всем его участникам. Видимо, мысль поблагодарить друг друга за потрясающую вечеринку пришла в головы друзей одновременно: Томми подтянулся чуть выше, невольно прижимаясь к боку Адама, повернул голову в его сторону и… Их губы просто оказались слишком близко, и дыхание смешалось, когда оба начали говорить, и вероятно, их просто качнуло друг другу – с кем не бывает?
В этот раз Томми четко понимал, что целует он – медленно, но с каждой секундой все тверже, увереннее «завоевывая чужую территорию», нажимая на неправдоподобно мягкие губы, заставляя их поддаться, впустить его язык. Шея быстро затекла, и он, не разрывая контакта, приподнялся, усаживаясь на одну согнутую в колене ногу, уложив голову Адама на спинку дивана и запустив пальцы в его жесткие от лака волосы. Поцелуй становился более жадным: осознав, что он делает и с кем, Томми внезапно вместо стыда почувствовал такой голод, словно ждал этого момента все дни, прошедшие с той нелепой «репетиции» в этой же комнате. И то, что Адам не только не сопротивлялся, не просто позволял, но не меньше его отдавался этому безумию – рвано выдыхая, судорожно вцепившись в плечи Томми, притискивая его ближе – совершенно лишало музыканта самообладания. У них горели губы, а от нехватки кислорода начинало жечь виски. Паническая мысль: «Отпущу, и это больше не повторится» чуть не стоила им сердечной недостаточности, но все решилось само, когда Адам с тихим стоном оторвал друга от себя, вдохнул открытым ртом побольше воздуха и снова притянул Томми за затылок, не позволив начать заниматься самоанализом. Это маленькое сумасшествие на двоих продлилось не долго: поцелуй постепенно из откровенно возбуждающего превратился в нежный и даже благодарный, пальцы поглаживали затылки друг друга, словно помогая успокоиться, заставить пульс снова стучать в привычном ритме. Когда они все же оторвались от губ друг друга, Томми с удивлением обнаружил, что уже даже не возбужден и может нормально дышать, а еще почувствовал в душе невероятное умиротворение и торжество – как будто получил что-то, чего долго хотел и не верил в возможность это обрести.
- Вообще-то… я только хотел поблагодарить тебя… Ты украсил собой мою вечеринку.
- Ну… у тебя получилось! И я тоже… очень благодарен тебе за сегодняшний вечер.
Они все еще сидели, тесно прижавшись друг к другу и обнимаясь, но могли свободно общаться на любые темы и шутить по поводу неожиданного желания целоваться – по мнению Томми, это было чудом. Или совершеннейшим абсурдом.
- Я, пожалуй, пойду спать. Глаза закрываются, боюсь, что усну прямо здесь, а мы… мы ведь этого не хотим, да?
- Мы? Ээээ… ну, не знаю… Я не стал бы утверждать, что так уж против… Но если ты настаиваешь…
Они с трудом выбрались из дивана и клубка из собственных конечностей, покряхтывая, пьяно хихикая и так и не расцепив руки до самого порога. А прежде чем выпустить гостя и закрыть за ним дверь, Адам вдруг порывисто притянул Томми к своей груди, обнимая обеими руками и утыкаясь губами в макушку.
- Ну… ты чего?
- Я просто подумал, что…
- Ну? Говори же…
- Нет. Не сейчас. Спокойной ночи, Томми.
-6-
«Здравствуйте, меня зовут Томми Рэтлифф, и мне нравится целоваться с лучшим другом».
Томми не любил, не понимал и даже опасался всех этих психологов и иже с ними, которые, по мнению музыканта, просто-напросто делали деньги на чужих проблемах. И он сам, конечно же, ни за что не пошел бы в эти дебильные группы и не стал бы лежа на диване рассказывать совершенно незнакомому человеку о том, что у него на душе. Но вот в этот раз – в конкретной ситуации – чем больше Томми думал о неразберихе, в которую превратилась его жизнь, тем четче осознавал, что сам не справится.
«А может, попробовать справиться с этим вдвоем?» - робко подсказывало что-то внутри, возможно, это было сердце, Томми не знал, но в том, что здравый смысл не мог подбивать своего хозяина на ТАКОЕ – был уверен.
Мотаясь по шумным пыльным нервным улицам Лос-Анджелеса и прокручивая в голове вчерашний вечер, музыкант делал для себя открытие за открытием, и каждое шокировало его сильнее предыдущего.
Так значит, он ХОТЕЛ поцеловать Адама? Буквально, чуть ли не мечтал о его поцелуях? Не просто – «о каких-нибудь уже поцелуях, похрен, с кем, давно не целовался», а именно о вкусе этих пухлых, сладковатых губ?
Томми затормозил на обочине, пропуская несколько автомобилей и пытаясь восстановить нормальный пульс и концентрацию – не хватало еще «на радостях» попасть в аварию. Да, сомнений с этим вопросом не возникало, как Томми ни старался: ему понравилось целоваться с Адамом, и он подспудно только и ждал момента, чтобы повторить. «Отлично. И что дальше?»
Последний вопрос был самым сложным: он ведь действительно не был одним из «этих», и мужчины никогда его не интересовали в том качестве, в котором его очень даже интересовали женщины. А Адам? Он никогда не упоминал никаких девушек, хотя у него было полно фоток с девицами, но он везде выглядел с ними просто милым, а никак не влюбленным, он ни разу чисто по-мужски не обсудил с Томми чью-нибудь аппетитную попку или грудь третьего размера – но могло ли это значить, что Адам «пасется в другом огороде»?
«Он и про парней не упоминал. Может, он асексуален вообще?»
Томми снова пришлось сделать вынужденную остановку и даже посидеть на скамеечке, уж слишком яростно собственная память начала доказывать абсурдность такого предположения. Да, черт возьми, между понятиями «Адам» и «сексуальность» можно ставить знак равенства, и был бы Томми девушкой, у него подгибались бы колени от каждого игривого взгляда, небрежного жеста и кошачьего движения крупного гибкого тела. «Но я-то не девушка!»
К концу рабочего дня Томми чертовски устал, но он бы не смог с точностью сказать, от чего больше: от длительного времени, проведенного в седле мотоцикла, или от мыслей, которые не находя решения, только лишь множились, грозя свести своего хозяина с ума. Тело привычно мечтало о горячем душе и, наверняка, вкусном ужине – если Адам дома, а не на репетиции, но разум Томми трусливо оттягивал момент возвращения домой и встречи с тем, кто заполнил собой все его мысли до отказа.
Отдав последний конверт по назначению, музыкант вместо того, чтобы свернуть на ближайшую к дому дорогу, поехал по окружной, якобы «проветрить мозги», а вскоре, проголодавшись, остановился около какой-то мексиканской забегаловки, уговаривая царапающую его совесть, что он всего лишь соскучился по местному бурито. «Все, что угодно, лишь бы не домой» – вот что происходило с Томми на самом деле, и это ему совсем не нравилось. А когда стало ясно, что от навязчивых мыслей, сомнений и вопросов не спасет ни любимая еда, ни на удивление хорошее пиво, Томми решился на отчаянный для себя шаг – поговорить с кем-нибудь из действительно близких людей, которые не поднимут его на смех и не заклеймят «педиком», а хотя бы попытаются понять. После недолгого размышления выбор пал на Мию, с ней Томми всегда чувствовал себя немножко «младшим братиком», хотя вытаскивал ее своими советами не реже, чем она его, и, пожалуй, никто из их общих друзей не знал друг про друга столько самых сокровенных секретов. Ему повезло – Мия оказалась свободна этим вечером и даже согласилась приехать в облюбованный Томми бар, по-видимому, заинтригованная необычной просьбой и удрученным голосом друга, но когда девушка, сгорая от нетерпения, выжидающе уставилась на Томми, музыкант вдруг почувствовал себя настолько взволнованным, что с трудом подобрал слова.
- В общем… я даже не знаю… Такая фигня, если честно…
- Так! Ну-ка, глотни еще пива и расскажи мне, что у тебя случилось. И начни с главного, пожалуйста!
С главного? Вот прямо сразу?! Томми ощутил, как у него холодеют кончики пальцев и пересыхает в горле. Да, действительно, нужно сказать все как есть, пока он не растерял остатки смелости. Отхлебнув приличный глоток пива и нервно вытерев губы тыльной стороной ладони, Томми поднял на Мию чуть испуганный взгляд и выпалил – как в омут с головой прыгнул:
- Я поцеловал Адама. Вернее… сначала он меня поцеловал, но это не считается, это не по-настоящему… а потом я его… вчера… по-настоящему. Черт, я не знаю, что происходит, но… мне кажется, если он снова окажется слишком близко, я… поцелую его опять.
Томми очень надеялся, что Мия все расслышала и поняла, как надо, потому что он точно не смог бы это повторить, и теперь музыкант смотрел на застывшую с удивленно поднятыми бровями девушку, боясь выдохнуть, пока не услышит приговор.
- У тебя есть сигареты? А… ты же не куришь… Подожди, я куплю, ладно?
Томми беспомощно кивнул и уронил голову на скрещенные на столе руки, спрятав пылающее лицо. На самом деле, он совершенно не представлял, какой именно реакции он ждет, и какой помощи, он еще даже не решил, чего ему хотелось бы услышать, наверное, просто была необходимость выговориться, а совет… что тут посоветуешь?
- Так значит, ты влюбился в Адама? Черт, ты правда влюбился в парня – в своего соседа?! Мать твою, это же так романтично!
Предаваясь саможалению, Томми не услышал, как вернулась подруга, и сейчас беспомощно хватал ртом воздух, ошарашенный сделанными ею выводами.
- Ты!.. С чего ты взяла?! Никто не влюбился, эй! Мы друзья, только друзья! Просто… был глупый поцелуй… два глупых поцелуя…
- И если бы он сейчас вошел в эту дверь и положил руку тебе на плечо, я увидела бы третий «глупый поцелуй». Это оно и есть, дурачок! Он тебе дорог, ты хочешь с ним целоваться – ты влюблен, признай это! Ты поговорил с ним? Нет?!
- Мия! Я не влюблен, я просто… О чем мне с ним говорить?!
Теперь Томми казалось, что открыться Мие было очень плохой идеей: черт возьми, он буквально с каждой секундой запутывался все больше и больше, теперь уже совершенно не понимая, что ему делать дальше!
- Малыш, не будь придурком, поговори с ним! – Мия, конечно же, хотела помочь, но Томми только раздраженно дернул плечом на свое давнишнее прозвище и закрыл лицо руками, испытывая самое настоящее отчаяние. – Он имеет право знать! Тем более что он…
Пауза, сделанная подругой, заставила Томми напрячься: Мия отводила взгляд и крошила пальцами сигарету, всем своим видом показывая, что сболтнула лишнего, и это «лишнее» - музыкант чувствовал – было тем самым «важным», которое он обязан знать.
- Договаривай. Он – что?
- Томми… Я не должна… Это не мой секрет… Я обещала! Фак. Черт с тобой, но я… но он… - Девушка расстроенно покачала головой и попыталась взять себя в руки, не замечая, что ее собеседник находится от волнения на грани нервного срыва. – Томми, вчера на вечеринке Адам признался мне, что он – гей. И он… сказал, что влюблен в тебя. Влюблен с первой встречи…
Мия говорила что-то еще, но Томми этого уже не слышал. Он почему-то был готов услышать все что угодно, какие-то абсурдные откровения, даже не успевшие толком оформиться в его голове, но не это. И сейчас, узнав «страшную тайну» своего друга, почувствовал себя преданным – именно так, а не иначе. Черт побери, они так сблизились за последнее время, они уже столько пережили вместе, Томми даже привык быть для Адама кем-то особенным, важным, но оказалось, что этого не достаточно для настоящей откровенности, для того, чтобы сказать другу правду в глаза! О том, что он сам не хотел обсуждать с Адамом свои странные желания, Томми сейчас предпочел не думать, хотя это слишком было похоже на то, как «сваливают вину с больной головы на здоровую».
- Вот теперь, пожалуй, нам с ним действительно надо поговорить, - Томми вскочил со своего места, прервав Мию на полуслове и выложив на столик примерную сумму за ужин, рванул к выходу.
В голове музыканта царил полный хаос, мысли скакали, как бешеные, эмоции сменяли одна другую, заставляя Томми то пугаться собственной горячности, то буквально кипеть от обиды. Он понятия не имел, что скажет Адаму, не мог даже представить, чем закончится их разговор, но одно знал точно: играть в «молчанку», делать вид, что ничего не случилось, он не сможет.
- Стой! Погоди же ты, идиот! Ты!.. – Мия нагнала приятеля уже на улице, буквально оттащив от его мотоцикла и хорошенько встряхнув за плечи. – Совсем сдурел?! Никуда я тебя не отпущу такого! И домой отвезу сама!
Томми устал, как же сильно он устал за сегодняшний день – от себя, от мыслей, от страхов, от валящихся на него новостей, которые, он чувствовал, еще не закончились. У него как-то разом пропало всякое желание спорить, упрямиться и пытаться все сделать по-своему, настолько, что он покорно позволил Мие затолкать себя в ее машину, безучастно наблюдал, как пара амбалов из бара грузят его мотоцикл в багажник, и даже молча выслушивал всю дорогу про свой эгоизм и трусость, в глубине души соглашаясь с некоторыми обвинениями.
Они подъехали к дому Томми уже затемно, в обеих квартирах не горел свет, и музыкант почти успел расстроиться, что Адам все еще не вернулся с репетиции, а значит, разговор придется отложить до неизвестных времен, но приглядевшись, увидел на крыльце возле своей двери одинокую фигуру.
- Пообещай, что не обидишь его, - мягко попросила Мия, обнимая непутевого «братишку» и крепко прижимая к своей груди.
- Его обидишь… - Томми бурчал уже только из принципа, стараясь скрыть вновь поднявшееся в душе волнение.
Адам сидел на крыльце под дверью своего соседа и нервно грыз ноготь, не прервав этого занятия, даже когда Томми, чертыхаясь, вытаскивал из багажника Мии свой мотоцикл. В воздухе витало напряжение – каждый из друзей не знал, чем закончится этот вечер, понимал, что разговор предстоит не из легких, и выражал это по-своему: Томми излишней резкостью в движениях и тоне, а Адам нервным молчанием и попыткой слиться с окружающей обстановкой.
- Почему ты мне не сказал? – Томми отпер свою дверь, подождав, когда друг войдет, даже не спрашивая его согласия, и выдал самый главный вопрос, не удосужившись как-то издалека начать разговор.
- Томми, я… Ты не спрашивал, и я…
- Я должен был спросить?! Думаешь, я всех своих знакомых первым делом спрашиваю, с кем они спят?
- Блин, не должен, но… Слушай, это не имеет никакого значения, ведь мы…
- Не имеет?!
Томми и сам не понимал, почему он так сильно злится, он этого не хотел, у него не было в планах рассориться с Адамом в пух и прах, но что-то внутри буквально клокотало, заставляя музыканта сжимать кулаки и тяжело дышать, сверля совсем потерянного друга гневным взглядом.
- Но ведь мы – мы друзья, разве нет? И я… мне это важно, черт! Мне важнее быть твоим другом, чем… чем…
Что-то произошло, чего Томми даже не успел отследить, но уже через миг он обнаружил, что вжимает Адама в стену, оказавшись с ним буквально нос к носу, и глядя в ставшие огромными от удивления и паники голубые глаза.
- Чем – что? Разве друзья не должны быть откровенны друг с другом? Почему ты рассказал об этом Мие, которую знал первый день, а не мне, которого… в которого…
- Томми, ты что, ревнуешь?!
Это уже было слишком для измученного до невменяемого состояния музыканта, за весь сегодняшний долгий и нелепый день это стало последней каплей, после которой Томми должен был либо врезать хорошенько промеж этих завораживающе прекрасных глаз, или…
Их третий «глупый поцелуй» был больше похож на борьбу или утверждение власти: Томми восполнял недостаток роста откуда-то появившейся силой, вцепившись в плечи Адама, прижав его к стене всем своим телом, просунув колено между его ног для надежности. Он целовал с таким пылом, что Адаму пришлось подчиниться с тихим стоном, сползти чуть вниз, оседлав его бедро, открыть рот, позволяя языку Томми снова и снова «завоевывать территорию». Это было похоже на самое настоящее безумие, и оба чувствовали себя сумасшедшими, но вместе с тем, они так ждали этого, что сейчас даже не делали попытки прекратить.
Поцелуй не отрезвил, не принес успокоения или понимания происходящего, он не помог Томми разобраться с его желаниями, не распутал клубок противоречий в его сердце – но ощущая жар и дрожь чужого тела, наслаждаясь вкусом тех самых губ, которыми он грезил весь сегодняшний день, музыкант чувствовал себя счастливым, и это было самое странное счастье, какое ему доводилось испытывать. Не встретив сопротивления, насладившись покорностью, с удивлением обнаружив, как Адам тает в его руках, как самозабвенно отвечает на поцелуй и подставляет ласкающим пальцам шею и плечи, Томми постепенно сбавил обороты, перестал набрасываться и насиловать его рот, заменив агрессивность нежностью. Это было банально и даже пошло, но время действительно замерло, и для двоих парней, вздрагивающих от переполняющих их эмоций, перестал существовать весь мир, до той секунды, когда Томми осторожно отстранился от покрасневших искусанных им губ, тяжело дыша и тщетно подбирая слова.
Слов не было. Томми понимал, что он определенно должен сказать хоть что-нибудь, как-то объяснить свою непоследовательность, попросить прощения, если это необходимо, но глядя на раскрасневшегося, растрепанного, пьяного от удовольствия Адама с неприлично распухшими губами, он мог думать только об одном.
- Пойдем?
За руку, спотыкаясь, пытаясь наощупь найти диван, мимоходом отмечая, что они даже не зажигали свет, так и начав выяснять отношения в темноте – боясь остановиться, передумать, услышать ненужные вопросы. Руки скользнули под футболку, почти обожглись о горящую в лихорадке возбуждения кожу – сдавленный стон сквозь зубы, крупная дрожь, передающаяся от одного к другому. Томми колотило от нетерпения и нереальности происходящего, но несмотря на зашкаливающее возбуждение, ему совсем не хотелось торопиться. В этой странной ситуации удивительным было все: крупный сильный парень вместо миниатюрной девушки, твердые горошины сосков вместо «буферов», с трудом помещающихся в ладони, хриплые ругательства и низкие стоны, горько-соленая кожа на выступающем кадыке и пьянящий терпкий запах, вышибающий дух - и все это вместе заставляло Томми испытывать такое жгучее желание, от которого временами становилось страшно.
- Сейчас… сам…
Адам как-то вывернулся из своей одежды, умудрившись одним движением стащить с себя джинсы с плавками, и уже взялся за ремень на джинсах друга, но внезапно вызвал в Томми этим простым прикосновением безотчетный страх. Музыкант мгновенно сжался в комок, стиснув пальцы Адама своими и загнанно дыша, чувствуя себя откровенным идиотом, трусливым извращенцем. Они замерли, пытаясь отдышаться, ощущая, как возвращается неуверенность, как с каждой секундой выветривается охватившее их безумие, и Томми уже сделал глубокий вдох, чтобы набраться мужества и отстраниться, но в этот момент Адам резко толкнул его, укладывая на спину и нависая сверху.
- Просто… доверься мне… Прошу…
С первым же осторожным прикосновением губ Томми потерял всякую связь с реальностью и желание сопротивляться. Волшебство их первого поцелуя – оно вернулось сейчас в каждом бесконечно нежном прикосновении, в медленных скользящих движениях горячей сухой ладони по его ребрам, в мокрой дорожке, прокладываемой языком от одного соска к другому, в благоговении, с каким сухие от желания губы прижались к животу музыканта, вырывая из его горла хриплый вскрик. Пытаясь уследить за завораживающими круговыми движениями языка Адама вокруг своего пупка, Томми упустил момент, когда оказался полностью обнажен, а почувствовав мягкие губы на своем члене и отказываясь верить в то, что это происходит на самом деле, он перестал думать вообще о чем-либо еще, кроме выжигающего его дотла удовольствия. И чем увереннее, сильнее, быстрее ласкал его Адам, тем меньше мыслей оставалось в сознании Томми.
Оргазм вымотал и опустошил Томми, на несколько секунд почти отключив сознание. Приятная тяжесть чужого тела, снова улегшегося сверху, все еще волновала, но у музыканта не осталось сил даже сказать что-нибудь, поблагодарить за потрясающий минет, к примеру, или спросить, что с ними будет дальше. Как оказалось, от него этого никто и не требовал.
- Хочешь в душ? Ты голоден? У меня есть ужин, если что… Или… Ты хочешь что-нибудь еще?
«Да, повторить все то же самое завтра, не торопясь и смакуя подробности», - первая законченная мысль за сегодняшний вечер раздвинула саднящие от поцелуев губы Томми довольной сытой улыбкой. Он все еще не открыл глаза, не совсем уверенный, что комната уже перестала кружиться, но чувствовал внимательный выжидающий взгляд, обязывающий его сказать хоть что-нибудь.
- Спать… Я поел с Мией… в кафе, простишь? Давай спать…
Сверху вздохнули, преувеличенно недовольно что-то пробурчали в шею, заерзали, пытаясь выбраться из постели, и замерли, когда Томми обнял свое голубоглазое искушение покрепче, не собираясь никуда отпускать.
- Спи… Завтра все…
-7-
Судьба иногда преподносит настолько странные, неожиданные сюрпризы, что бывает сложно сходу понять: нравятся они тебе или нет, стоит расценивать их как подарок или как незаслуженное наказание, пытаться бороться или смириться, приняв и поблагодарив предприимчивое Провидение, которое всегда знает лучше нас, что нам нужно. Томми не жаловал сюрпризы, как правило, оказываясь к ним не готов, не умея отреагировать должным образом и не обидеть дарителя, он даже подарки для себя от близких предпочитал согласовывать, во избежание неловких ситуаций. Но с Судьбой не поспоришь и не поторгуешься, да и пожелания Томми она тоже вряд ли стала бы учитывать, как, впрочем, и выслушивать претензии, если бы они были. Будучи материалистом и прагматиком, Томми предпочитал не тратить силы на напрасные сокрушения и сетования, придерживаясь вполне здравой политики: раз случилось, значит, так тому и быть. Правда, до сих пор «подарки» Провидения отличались большей логичностью, и их не так уж сложно было принять, в отличие от последнего…
Утро встретило Томми жаром чужого прижавшегося тела и отлежанной до почти полной бесчувственности левой рукой, но ни первое, ни второе почему-то не вызвало негативных эмоций. Напротив, осознав ситуацию и вспомнив, как он в ней оказался, музыкант широко улыбнулся, удивленно покачал головой и начал осторожно выбираться из цепких объятий. Чтобы не опоздать на работу, Томми совершенно точно нужно было поторопиться и с душем, и с завтраком, но отказать себе в удовольствии наблюдать за умильно спящим Адамом оказалось почти невозможно, и музыкант чудом уложился в отведенное на сборы время, ограничившись кофе, сваренным – не задумываясь – на двоих.
- Ты уже уходишь? – хрипловатый со сна голос застал Томми, когда он спускался с крыльца, немедленно заставив ни с того, ни с сего почувствовать себя виноватым.
Адам стоял в дверном проеме, ежась на ветру и обнимая себя руками, тщетно пытался не зевать и моргал, стараясь прогнать сон. Он выглядел настолько домашним и невероятно милым, что Томми сам не понял, как повернул назад и оказался рядом, взлохматил стоящие торчком черные прядки, ткнулся носом в горячую щеку с отпечатком подушки.
- Мне пора, а то опоздаю. Там… кофе, еще горячий. До вечера?
Уютные теплые объятия, сухие губы, рассеянно прижавшиеся к шее, недовольно-жалобное бубнение про то, что спать одному будет холодно – от всего этого слишком сильно не хотелось уходить, и Томми уже начал придумывать достойную причину прогулять работу, но вовремя одернув себя, все же выскользнул из кольца нежных рук и чуть не бегом, не оглядываясь, потрусил к «гаражу» за мотоциклом.
Весь свой рабочий день Томми изо всех сил пытался испугаться, расстроиться, представить, как это выглядит со стороны, как бы он сам отреагировал, если узнал о подобном казусе, случившимся с кем-либо из своих приятелей. Ничего не помогало: стоило музыканту вспомнить сонное взлохмаченное чудо на своем крыльце – в сползшей с одного плеча растянутой футболке и наспех натянутых, не до конца застегнутых джинсах – губы предательски растягивались в глупо-счастливую улыбку, а в сердце становилось тепло и щекотно от легкомысленной радости. Томми даже не мог до конца сформулировать собственное отношение к происходящему с ним… с ними… дать этому какое-то название, понять, насколько это серьезно и какими изменениями для их отношений это грозит. Он просто снова и снова возвращался мыслями к своему соседу, ко всем тем прекрасным дням, которые они прожили практически вместе, к той единственной пока ночи, разделенной на двоих.
Ближе к вечеру воспоминания о милых и смешных совместных моментах, которых немало накопилось с момента знакомства, сменились довольно подробными картинками их вчерашнего сумасшествия. Мысли Томми то и дело возвращались к жарким настойчивым губам, скрупулезно выцеловывающим у него на груди неведомые узоры, к нежным ловким пальцам, откуда-то знающим, где и как нужно прикоснуться, чтобы заставить его потерять голову, к восхитительным ощущениям «сладкой смерти» за секунду до оргазма… Было что-то нереальное, абсолютно магическое в том, что эти мысли не приводили Томми в ужас, не заставляли задуматься о своей сексуальной ориентации или хотя бы просто о своем укоренившемся статусе вечного «холостяка-одиночки» - все, о чем музыкант мог думать, это о том, как они с Адамом проведут сегодняшний вечер, и чем он на этот раз закончится.
Подъезжая к дому, Томми испытывал легкое волнение, вполне уместное на первом свидании с «девушкой мечты», что почти соответствовало истине, за исключением понятий «первого» и «девушки». Зато его рюкзак приятно оттягивала бутылка действительно неплохого красного вина, купленная спонтанно в супермаркете недалеко от дома, и осталось только придумать оправдание такому странному поступку – и для Адама, и для себя.
- Оу! Мы сегодня что-то празднуем? – Адам сиял, как начищенный цент, а в его глазах было столько всего, что у Томми из головы вылетели все заготовленные слова, за ненадобностью.
- Нууу… Я подумал, что…
- Поужинаешь со мной?
Адам неожиданно оказался очень близко, наклонив голову и заглядывая в глаза, от него пахло фруктовым гелем для душа, а подрагивающие в неуверенной улыбке губы очень хотелось поцеловать. Наверное, должно было пройти какое-то время, чтобы Томми привык и перестал набрасываться на своего друга с поцелуями каждый раз, когда расстояние между ними оказывалось критически минимальным, но, по-видимому, этому суждено было произойти еще не скоро.
- Я… в душ… и… Ужасно хочу… есть.
Вкус Адама на губах будоражил воображение, рождая голод совсем иного толка, вынуждая Томми выкручивать кран с холодной водой до максимума, хотя это совершенно не спасало от непонятно откуда взявшихся желаний, действующих на музыканта вполне определенным образом. Как и всякий здоровый молодой мужчина, он любил секс, но не припоминал, чтобы мысли об этом во всех смыслах прекрасном занятии так сводили его с ума. Окончательно замерзнув и запутавшись в собственных желаниях, Томми вернулся в гостиную Адама, где его ждал аппетитно пахнущий ужин и очаровательно нетерпеливый приятель.
- О Боже, Томми, честное слово, еще через пять минут я бы пошел узнать, не утонул ли ты там! И ты наверняка выхлестал недельный запас воды! В следующие сто раз я собираюсь мыться у тебя, чтобы восстановить справедливость! Теперь садись и ешь… И у нас есть вино… Так за что мы будем пить?
Болтливость Адама обычно увеличивалась прямо пропорционально его волнению, и сейчас, судя по количеству произнесенных им слов, действительно пора было выпить, чтобы немного расслабиться и перестать нервничать. Да и Томми чувствовал, что ему не помешало бы «промочить горло», если он хотел все же произнести то, о чем думал весь этот долгий день.
- Я не силен в тостах. Но знаешь, Мия… кхм… она сказала, что ты влюблен в меня. И я… почему-то чертовски этому рад. Это сойдет за тост?
Ему показалось, что Адам перестал дышать, а цвет его глаз стал того самого оттенка, каким бывает небо ранним летним утром, обещающим безоблачный жаркий день. Вместо ответа он коснулся своим бокалом бокала Томми и, пряча улыбку, сделал несколько внушительных глотков, после чего облизнул губы, слизывая с них винные капельки.
- Я потом решу, благодарен я Мие или обижен на нее. Если уж я и хотел признаться тебе в своих чувствах, то… сам.
- Ну, у тебя еще будет масса возможностей это сделать.
Томми понял, насколько многозначительно прозвучала его фраза, только спустя мгновение, когда увидел, каким опасным торжеством вспыхнули глаза друга. Щеки музыканта полыхнули жаром, но вместе с тем он с удивлением почувствовал, как этот жар быстро распространяется по всему телу, затрудняя дыхание и затуманивая мозги.
- Я хотел… в смысле… Я не имел в виду…
- Эй, все в порядке, - Адам лучезарно улыбнулся, жадно вглядываясь в лицо своего смущенного приятеля, вгоняя его тем самым в краску еще больше. – Думаю, я правильно тебя понял. Кстати, равиоли лучше есть сейчас – после микроволновки они будут похожи на вареные презервативы…
Увы, оценить изысканный вкус итальянской кухни у Томми сегодня катастрофически не получалось, он даже не понимал, что именно жует, машинально насаживая на вилку и отправляя в рот маленькие восхитительные комочки теста с креветочным фаршем внутри, поглощенный своими мыслями, сомнениями, желаниями и надеждами. Музыкант то и дело кидал задумчивые взгляды на сидящего напротив Адама, каждый раз натыкаясь на ответную ободряющую улыбку, и сквозящая в светлых глазах радость и уверенность немного успокаивала его, придавала ему решимости.
- Теперь твоя очередь говорить тост, - ужин подошел к концу, и Томми цеплялся за любую возможность оттянуть то, что должно произойти после, все еще не будучи уверен в своей готовности к этому, хотя что именно произойдет, он так до сих пор до конца и не знал.
Это было немножко трусостью и нечестностью по отношению к самому себе, но мир вокруг него менялся слишком стремительно, а Томми совсем не был супергероем, как бы ему этого не хотелось время от времени.
- Ммм… Тосты – не моя специальность. Но если ты настаиваешь… - Адам чуть сильнее сжал в пальцах бокал и поднял взгляд, посмотрев прямо в глаза Томми, заставив его задержать дыхание от волнения. – Я действительно влюблен в тебя, и это не то самое чувство, которым часто прикрывают банальное желание залезть в штаны к хорошенькому мальчику. Поверь мне, мне есть с чем сравнивать. Но я также понимаю… что все происходит слишком быстро и поэтому…
Томми не сразу осознал, что именно случилось – просто в один момент раздался неприятный хруст, Адам вскрикнул, и на белоснежную кружевную скатерть быстро закапала густая темная кровь.
- О, черт!..
- Что за..?! Руку! Дай мне!..
- Больно!
- Не дергайся! Фак, еще стекло… Где у тебя аптечка?!
Понадобилось какое-то время, чтобы отыскать среди всевозможных склянок с шампунями и маслом для ванны бинты и антисептический раствор, вытащить из порезанных пальцев Адама все осколки, остановить кровотечение и наложить повязку. Когда все закончилось, и Томми убрал со стола устрашающие пропитанные кровью марлевые тампоны вместе с раздавленным бокалом, на обоих приятелей навалилась такая усталость, что от дрожи в ногах подгибались колени. Кое-как перебравшись на диван, они уселись, тесно прижавшись и переводя дух – Томми устроил голову Адама на своей груди, осторожно и даже нежно перебирая смоляные пряди, с болью глядя на покалеченную руку, безвольно лежащую на его колене.
- Больно?
- Немного… Я… Прости меня, я просто нервничал и… наверное, слишком сильно сжал и вот…
Томми выдохнул и инстинктивно обнял друга чуть сильнее, прижимаясь губами к его макушке.
- Забудь. Надеюсь, что мы все сделали правильно, и это быстро заживет, а не то…
- Мне придется на время забросить свои кулинарные эксперименты…
- Да, именно это и расстраивает меня больше всего.
Они оба засмеялись, развернувшись друг к другу – и это оказалось прекрасным моментом для того, чтобы нежно, но решительно взять лицо Адама в ладони и прикоснуться к его губам своими, ощущая, как испарились все сомнения и страхи, оставив вместо себя лишь незыблемую веру в правильность происходящего. Поцелуй получился долгим, медленным, изучающим – Томми словно проверял свои ощущения, прислушивался к реакции друга, как будто заново учился этому нехитрому ремеслу. Теперь, когда они никуда не торопились и не боялись потерять окутавшее их волшебство, им обоим хотелось продлить прекрасные моменты единения, пока нежность не переросла в страсть, что – они уже знали – случится неизбежно, с минуты на минуту…
Пальцы Томми поглаживали шею Адама, ласкали затылок и чувствительное место за ухом, поцелуй становился глубже, неуловимо жарче, от него начинала кружиться голова и сбивалось дыхание, и наконец, тишину в комнате нарушил тихий просящий стон, и было совершенно не важно, кто первый его издал. Томми почувствовал ладонь Адама на своей пояснице под футболкой – это простое прикосновение вызвало в нем такую сильную дрожь, что пришлось инстинктивно вцепиться в плечи друга, отрываясь от его губ и заглядывая в затуманенные желанием потемневшие глаза.
- Все… будет хорошо… я обещаю… Но если ты не хочешь…
- Я хочу.
С некоторых пор Томми начало казаться, что его мозгом стал управлять кто-то другой – более раскованный, решительный и любопытный, и это именно «он» заставляет Томми делать глупости и произносить вслух такие слова, от которых его потом затапливает смущением и даже страхом. Как бы то ни было, именно благодаря этому новому решительному внутреннему «я» Томми сейчас задыхался от острого удовольствия, запрокинув голову на спинку дивана и хватая открытым ртом воздух, пока пальцы Адама поглаживали его член через натянувшуюся ткань джинсов, одновременно пытаясь расстегнуть молнию на ширинке. Возбуждение увеличивалось вместе с количеством поцелуев, которыми теперь уже Адам осыпал Томми, осторожно освобождая его от одежды. Больная рука не способствовала ловкости, но старание компенсировало этот досадный факт: Томми казалось, что на его коже не осталось ни одного открытого участка, где не побывали губы, язык и пальцы его приятеля, и это было так восхитительно приятно, что оставшуюся одежду с себя и Адама музыкант снял уже сам, испытывая вместо стеснения лишь нетерпение и предвкушение.
Было бы ложью утверждать, что Томми ни разу до этого момента не задумывался о том, чем отличается секс между двумя мужчинами от обычного секса между мужчиной и женщиной – сегодняшний странный день был ознаменован еще и такими мыслями. Пытаясь представить их с Адамом за этим пикантным занятием, Томми каждый раз «видел» по-разному, и это касалось в том числе «распределения ролей». В течение дня он так и не определился, какой вариант ему пришелся бы больше по душе, но сейчас, оказавшись обнаженным и лежащим на спине, притягивая за шею нависающего сверху такого же обнаженного Адама, Томми не испытал никакого отторжения или сомнения.
- Ты… уверен? Ты хочешь?..
- Да. Пожалуйста, Адам, да!..
Пальцы и губы Адама каким-то волшебным образом были одновременно везде, даже в таких местах, к которым раньше не прикасался никто, кроме самого Томми – и от этого становилось стыдно и в то же время жарко. Удивление и внутренний протест уже через пару движений языком уступали место восторгу и желанию, тело само раскрывалось, подавалось навстречу, а стоны становились все громче и откровеннее, слишком хорошо показывая, как Томми нравится то, что с ним делал Адам. Первое осторожное проникновение через судорожно поджимающиеся мышцы – всего лишь кончиком пальца – неожиданно возбудило еще больше: музыкант подтянул выше колени, просяще глядя на чересчур, по его мнению, нервничающего приятеля, и двинул бедрами, призывая не тянуть с остальным.
Это самое «остальное» оказалось настолько приятным, что Томми совершенно потерял голову, выгибаясь и двигаясь навстречу ласке: сначала один, а затем два и даже три пальца внутри его тела творили с ним нечто невозможное, рождая ощущения, которые он не испытывал никогда в своей жизни. Словно со стороны музыкант слышал, какие совершенно неприличные стоны, граничащие со всхлипами, он издает, какие откровенные глупости бормочет, о чем умоляет, задыхаясь от скручивающего позвоночник удовольствия.
- Расслабься, будет немного больно…
Резкий контраст между наслаждением и болью не отрезвил Томми, напротив, заставив желать большего - этот факт наверняка испугал бы его, если бы он был способен думать сейчас о чем-то, кроме волн жара и дрожи, охвативших все его тело. Адаму пришлось сдерживать и успокаивающе поглаживать музыканта по пояснице, чтобы дать ему привыкнуть к ощущениям и не позволить навредить самому себе неосторожными движениями. А затем он плавно подался назад и сильно толкнулся вперед, отчего у Томми перед глазами заплясали разноцветные блики – и это повторилось снова, и снова, и снова – сильнее, глубже, жарче с каждым разом. И музыканту начало казаться, что он не выдержал и умер от слишком сильного удовольствия, задолго до того, как все его тело сотряслось в судороге оргазма, а живот обожгли горячие капли собственного семени.
В этот раз Томми удалось не уснуть сразу же после того, как он пришел в себя и снова смог связно мыслить и говорить. Сказать хотелось много, и в то же время слова не находились – те самые правильные слова, которые могли бы выразить все его чувства в данный момент. Досадуя на себя за ограниченность, Томми пропустил момент, когда Адам вернулся из душа с мокрым полотенцем и принялся оттирать его живот от следов их недавней страсти.
- Эй, ну зачем? Я могу сам!..
- Тсс, лежи. Может, я хочу поухаживать за тобой!
Такая забота обескураживала и смущала, но рождала в сердце болезненную нежность, которую можно было выразить единственным способом.
- Я люблю тебя…
Адам замер, задержав дыхание, его щеки вспыхнули взволнованным румянцем, а глаза чуть заблестели, выражая всю гамму чувств и мыслей, обуревающих его в этот момент. Пауза грозила затянуться, но Томми с тихим вздохом притянул любимого к себе, укладывая его голову на свое плечо и поглаживая кончиками пальцев по щеке.
- Это правда… Я просто не знал, как назвать то, что испытываю к тебе, но сейчас…
- Только сейчас?!
- Ну… может, раньше…
- Когда именно? Мне ужасно интересно!
- Ммм… пожалуй… когда увидел, как ты танцуешь.
- О Боже, Томми, ты подглядывал?!
- Совсем чуть-чуть! Я же болел, мне нужно было как-то развлекаться!
- Я люблю тебя…
- Я тоже тебя люблю…
Эпилог.
- Перестань нервничать! Все будет хорошо, он отлично справится!
- Да, это же Адам! Разве у него может что-то не получиться?
Томми был согласен с каждым доводом его многочисленных друзей, но не мог не нервничать, особенно вспоминая, как психовал сам Адам всю первую половину этого знаменательного дня – дня его премьеры. Вплоть до того момента, когда им пришлось расстаться у служебного входа в театр, обменявшись крепким поцелуем и позволив себе несколько минут просто постоять молча в объятьях друг друга, Томми был спокоен, как Далай-лама. Это он говорил любимому успокаивающие слова, приводил доводы в пользу отличного исхода сегодняшнего вечера, обнимал, целовал и даже затащил его в постель, признав этот способ снятия напряжения самым эффективным. Но стоило Адаму скрыться за стеклянной дверью и оставить Томми одного, как последний буквально потерял покой. И теперь никакие увещевания их давно уже общих друзей не могли унять дрожь волнения и выбить из головы музыканта все те панические мысли, которыми Адам делился с ним все сегодняшнее утро.
Театр был полон, Томми с удивлением вертел головой, впервые попав в такое место, и постепенно любопытство взяло верх над переживаниями, а веселая болтовня и шутки приятелей здорово отвлекали от всевозможных страхов. И все же, когда в зале погас свет и раздались первые аккорды прекрасной и печальной музыки, Томми снова сжался в один нервный комок, инстинктивно схватив за руку сидящую рядом Чанталу и закусив нижнюю губу.
Действие, происходящее на сцене, захватило Томми целиком и полностью, тем более, что он все-таки поленился прочитать пьесу целиком, зная только те куски, которые репетировал дома Адам. Зато когда в ходе постановки из-за кулис появлялся его «Ромео», сердце музыканта делало кульбит и начинало счастливо трепыхаться в два раза быстрее обычного. Томми широко улыбался, когда герой Адама на сцене устраивал шутливые перепалки с друзьями, почти не дышал от нахлынувших эмоций во время знаменитой сцены знакомства с Джульеттой, стискивал зубы и кулаки во время драки Меркуцио и Тибальта и все же не смог сдержать слез, глядя, как любимый рыдает над телом своей сценической нареченной. Адам так естественно и талантливо сыграл сцену смерти, что зал несколько минут рукоплескал ему, а Томми не находил себе места, пока сияющий счастливой улыбкой дебютант не выскочил из дверей театра, сразу попав в крепкие объятья.
- Тебе понравилось?
- Черт тебя подери! В следующий раз выбирай роли, в которых ты не страдаешь и не умираешь! Я наверняка поседел за эти полтора часа, и теперь должен напиться, чтобы отойти от шока!
Адам несколько раз моргнул, переваривая услышанное и решая, похвалили его только что или наругали, а затем с тихим смехом притянул взъерошенного взволнованного приятеля к своей груди.
- Это лучший комплимент моей игре, который я когда-либо слышал, - губы нежно коснулись уха Томми, и тут же прошептали так тихо, чтобы это не услышал никто, кроме них двоих. – Я обещаю тебе компенсацию, сегодня же ночью… Много компенсаций, если ты не заснешь сразу после первой из них.
Томми почувствовал, как у него вспыхивают щеки и губы растягиваются в довольную улыбку. На то, чтобы распрощаться с друзьями, каждый из которых непременно хотел обнять Адама и выразить ему свой восторг, ушло не меньше получаса. Последней, с кем они попрощались, была Мия, любезно согласившаяся подбросить двух влюбленных к ним домой и старательно делавшая вид, что не глазеет через водительское зеркало, как они целуются на заднем сиденье. Оставшись, наконец, одни, Адам и Томми остановились на крыльце ставшего общим дома, переплетя пальцы и с нежностью глядя в глаза друг друга.
- Ты помнишь, как впервые увидел меня? Я, наверное, жутко тебя раздражал?
- Вовсе нет! Ты был смешной и беспомощный, и мне было в кайф помогать тебе, я чувствовал себя крутым.
- Открою тебе тайну – я зашел всего лишь познакомиться, но когда увидел тебя – просто пропал…
- Погоди… То есть, все эти: «Ах, у меня не работает кран! Ах, как же мне прибить эту полочку!» - это все было только для того…
- Чтобы провести с тобой побольше времени, ага. Ну, актер я или нет?!
- Ты! Ах ты… чертов актеришко! Это был самый бездарный развод, и чтоб ты знал, я не верил ни единому твоему слову!
Они, хохоча и пихая друг друга, ввалились в квартиру, когда-то принадлежащую Адаму, а теперь ставшую пристанищем для них обоих, и скинув только обувь, добрались до дивана, повалившись на него и утягивая друг друга в долгий нежный поцелуй.
- Я так счастлив, что решил сбежать в этот район от своих тогдашних кредиторов и встретил тебя…
- Больше никаких кредиторов, и никуда ты теперь не сбежишь.
- Не сбегу. Ну, или… сбежим вместе?
- Теперь – только вместе.