Его переезд в областной город усложнили сразу два житейских обстоятельства. Первое было связано с поиском здесь частной квартиры уже не одному, как все считали, только Аркадию, но и его едва появившейся «половинке». Вторым же неудобством стало как раз то, о чем знал лишь вездесущий заворг райкома комсомола. Ведь именно он за пару недель до этого, отмечая свой день рождения, пригласил домой и новенькую заведующую сектором учета.
- Вот вам и пополнение, ребята, - сосредоточив свой взгляд на маленькой большеглазой казашечке, с улыбкой сказал он. – Ташенова Жулдыз. Прошу, как говаривают, любить и жаловать. Особенно это тебя касается, наш служивый холостяк Аркадий.
Все весело и с удовольствием восприняли эту информацию, дружно выпили не только за знакомство с новенькой. Прежде всего, за то, что отныне им не придется помимо своих основных обязанностей еще и поочередно отрабатывать в секторе учета. Вакансия наконец-то заполнена, ура! Насторожился сообщением юркого, с хитровато бегающими глазами и по-хозяйски заботливого сейчас Алибека один только Степнов. Закусив выпитую рюмку жирным колечком холодного казы, он осторожно уточнил:
- А какого это Ташенова дочка-то?
- Я Жулдыз Ардаковна, - застенчиво опустила небольшую, с аккуратно прибранной назад прической голову новенькая.
- Ардаковна?! – сдерживая свое удивление и стараясь не привлечь внимание к этому, вполголоса переспросил Аркадий.
- Да-да, из аллахом забытого аула, что недалеко от карлаговской точки прозябает, - отпив большой глоток красного вина, попыталась с иронией закончить тему своего знакомства удивительно белозубая девушка.
Услышав до боли знакомые ему названия, Аркадий на мгновение затаил дыхание. В то же время он нутром своим почувствовал, что этот вопрос ей не очень понравился, и она незаметно для остальных попыталась уйти от какого-то еще более важного для него ответа. Но от какого? Что же в только что сказанном ею не совсем стыкуется? Что не договорила эта большеглазая? Теряясь в догадках и не находя на них ответов, он уже почти не слушал тостов в честь хлебосольного хозяина, постепенно перешедших в разговоры и даже молодежные споры о работе, комсомоле вообще. Выпил до краев налитую еще одну, потом еще и еще…
Засиделись почти до полуночи. А когда, разгоряченные от выпитого и разговоров, стали шарахаться в поисках своих вещей и расходиться, Алибек шепнул Аркадию:
- Ты сегодня пил больше обычного, а вот уходишь трезвее всех. Так что, может, и проводишь новенькую? Она же наш городок еще не знает, а автобусы уже не ходят.
- Конечно, конечно! – словно спохватившись о чем-то забытом, посмотрел он на сиротливо стоящую в сторонке от шумно собирающихся Ташенову.
Впереди было еще целое не рабочее для райкомовцев воскресенье, поэтому пошли по единственной нормально освещенной улице не спеша. Дежурные вопросы и ответы об ухудшающейся на ночь погоде, о перебежавшей только что им дорогу черной кошке и связанных с нею фильмах, о впечатлениях от сегодняшнего вечера и славных ребятах-комсомолятах… А Аркадию все не терпелось вернуться к главному, к ее так насторожившему его отчеству. Но как это поудобнее, поделекатнее для неё сделать? И помогла, откуда не возьмись, обычная кочка, которая попалась под ногу Жулдыз на очередном затемненном участке тротуара. Она зацепилась за нее носком правого туфля и, споткнувшись, пошла по инерции левым полуоборотом наперерез Аркадию. Он подхватил ее уже в падении под руки, случайно коснувшись своей раскрытой для спасения ладонью упругой, как резиновый мячик, груди и растерянно ей в затылок прошептал:
- Ну, что ты, землячка моя Жулдыз Ардаковна, пожалуйста, осторожнее.
- Землячка? – едва твердо стала на ноги и плавно освободила свою грудь от его ладони, с удивлением уточнила она. И резко при этом повернула свой взгляд на продолжающего идти слева Аркадия.
- Судя по всему – да, дорогая Ардаковна! – интригующе делая ударение только на ее отчестве, задумчиво произнес он. – Названия наших сел совпадают, района тоже. А вот Ардак Ташенов… был у нас такой бригадир… Но вроде как бездетный, умер в год моего рождения…
Она замолчала, словно взвешивая на невидимых своему спутнику весах точности только что им сказанное. Ему же в этой внезапно наступившей тишине даже показалось, что он ошибся и опять зря продемонстрировал свою назойливость, полез вопреки материнскому наказу «чоловику в душу». Тем более в душу такой застенчивой, едва знакомой ему девушки. Уже хотел извиниться за это, но она опередила его.
- Я появилась на свет лишь три года спустя после смерти вашего бригадира, - не совсем уверенная в нужности разглашения такой сугубо семейной информации, и даже нехотя замедляя при этом ход, тихо вымолвила она. - Родилась, стало быть, когда по нашему обычаю всю заботу об овдовевшей маме взял на себя папин брат, тоже Ташенов. А вот отчество мне записали в честь отца, который так и не дожил до своих детей.
- Но я ведь не так давно заезжал в ваш аул, а там ничего этого не знают.
- Годы же, Аркадий, какие прошли! – вздохнула от нахлынувших воспоминаний точно вихрем ворвавшаяся в его душу девушка. – Старожилы уже поумирали. Да и мы с мамой после смерти дядиной жены переехали к нему в город. Потом, после трагической гибели единственного сына, он запил и тоже ушел на тот свет, от белой горячки. А два года назад не стало и мамы.
- Ты же теперь с кем? – растерявшись от такой негативно спрессованной информации, остановился Аркадий.
- Я теперь …я теперь, - девичьим всхлипом нарушила она ночную тишину, - я теперь круглая сирота. На этом свете одна-одинешенька, как с подбитым крылышком голубка …
- Ну-ну, успокойся, - по-братски приласкал ее пропахшую осенним ветром голову Аркадий. – Никакая ты не одна теперь, и крылышки твои еще по жизни летать будут споро, до самого солнца… Здесь-то у кого сейчас живешь?
- Да у сокурсницы, - вытерла платочком солоноватую горечь слезинок Жулдыз. - Вместе с ней техникум учетно-экономический заканчивали.
- Техникум?! – второй раз за этот затянувшийся вечер затаил дыхание Степнов. – Тот, в котором твой папа-дядя работал?
- Ну, да. А ты разве его тоже знал?!
- Потом, Жулдызка, потом! – не веря самому себе, словно приказал Аркадий и даже внутренне обрадовался, что уже подошли к ее спрятавшемуся за высоким тополем дому. – Ты завтра… то есть уже сегодня чем будешь заниматься?
- А хозяйкиного мальчишку нянчить. Ей с мужем надо в гости, вот меня и попросила, – усмехнулась она и, секунду подумав, добавила: - Если хочешь, приходи, как раз и дорасскажешь.
Провалявшись остаток ночи в разбуженных необычным знакомством мыслях, он решил поведать ей обо всем, с чем связала их фамилия Ташенова. Глядя на покорно сопящего в кроватке мальца, словно на себя самого 23-летней давности, Аркадий восстановил в своем полушепоте откровения выписанной самой жизнью картины трагичного обретения советского подобия имени Ардака и едва не лишившего этого дара хмельного буйства его техникумовского брата. О сильных переживаниях по первому случаю отца Степана Акимыча, а по второму – седовласого завуча-парторга.
И на протяжении всей этой впервые и спонтанно сотканной исповеди он с нарастающим волнением чувствовал, что проходит через какое-то неведомое ему доселе очищение. Пытался донести до неё эту историю Степновых-Ташеновых так, словно переполненные дефицитной водой ведра в их суховейном ауле. Чтобы не выплеснулась случайно по дороге даже капля этой подобной здешнему хлебу живительной влаги. А Жулдыз, склонившись напротив его, над железной кроваткой сейчас тихо посапывающего их будущего, как бы восполняла эту возможную потерю своими струящимися по щекам слезами.
И становилось им от этой встречи с их общим прошлым все понятнее, теплее, душевнее. Так, что по возвращении хозяев они, словно сговорившись одними взглядами, побрели в сторону загородной речки – за своей долей уже здешней живительной влаги. А по степной дороге, что замысловато петляла меж пожухлым и прибитым осенью разнотравьем, на Аркадия впервые нахлынули совсем новые для него чувства. Ему все больше и глубже казалось, что рядом с ним, смешновато переваливаясь гусыней с ноги на ногу, идет уже очень родной ему человек.
«Не могу пока понять лишь одного, - пропустив Жулдыз по тропочке вперед, подумал он. - Чего же в этих моих новоявленных к ней чувствах больше: просто долга перед своим прошлым или уже любви. А, может, и вовсе это жалость обычная к девушке проснулась. Жалость к дочери двух отцов, но в итоге пришедшей под свой венец круглой сиротой. Такой терпеливой, ласковой, заботливой и, судя по этим трем часам, проведенным с чужим ребенком, умеющей даже ладить с такими вот человечками. Но все же, по большому счету, никому не нужной сиротой! А я здесь для чего, зачем же нахожусь сейчас с нею я?»
И, кажется, вся краска густо-алого заката солнца внеслась очередным порывом ветра в его душу, стыдливо обожгла его уши, щеки, даже вдруг ставший горячим большой с горбинкой нос…И Аркадий, всей своей рослой фигурой закрывая сейчас от этого налетевшего ветра и собственных мыслей беспомощно стоящую перед ним девушку, неожиданно для самого себя поцеловал ее. Сначала в разгоряченную еще неведомыми ему чувствами щеку, а затем и в маленькие, припухшие от слез губы. Она в ответ лишь обвила руками его шею и покорно слилась с ним в этом первом и судьбоносном для них поцелуе.
- Слушай, Жулдызик, Звездочка моя! – прошептал он, так и находясь в кротком объятии ее обмякших от этих счастливых минут девичьих ручонок. – Никакая ты теперь не сирота.
Потом нехотя отольнул от ее еще не знавших помады губ, посмотрел прямо в горящие ожиданием чего-то глаза и уже громко добавил:
- Выходи за меня замуж, Жулдызик!.. Ты же видишь, нас с тобой свела сама судьба. И давай не будем ей перечить, Звездочка.
Получив благословение Степана Акимыча, как единственного оставшегося на земле их родителя, они там же в присутствии лишь одного Алибека зашли в здешний сельсовет и расписались. На большое застолье не было ни средств, ни желания, поэтому выпили по фужеру шампанского и уехали назад, в райцентр.
…Теперь вот и надо сводить решение сразу двух житейских задач к единому ответу. И оголять парой таких вот сотрудников уже ставший для них родным райком, и подыскивать квартиру в областном центре просторнее. А главное – сделать это без лишнего шума, ибо, как сказал теряющий этот комсомольский дуэт работяг Алибек, «узнают в обкоме, и могут свое приглашение переиграть». Поэтому пришлось действовать тайно, с соблюдением еще не забытых Аркадием некоторых правил армейской конспирации. Только там он участвовал в запрятывании от людских глаз и ушей мощной государственной ракеты, а здесь предстояло не выказать им свою хрупкую и боящуюся уронить только что найденный кувшинчик счастья юную жену. Пришлось по вечерам, после райкомовской работы, садиться на автобус и ехать в город, искать там квартирные варианты.
- В случае чего сделаем вид, что вашей женитьбы и не было, - успокаивающе напутствовал его Алибек. – Даже наш секретарь еще ничего не знает, так что все будет пучком-нормальком.
Наконец-то, ура! Хотя и на самой южной окраине города, у каменистых сопок и заросшего бурьяном пустыря, с кроваво-выкрашенными стенами и с проходом через хозяйскую кухню, но все же комната снята! После ее обустройства взятыми у вдового отца железной кроватью, трюмо и столом с четырьмя стульями она по-прежнему оставалась просторной как пустеющий на ночь вокзальный зал ожидания. А мокреющие с осенним похолоданием шлаколитые стены революционного окраса напоминали собой приложение к одиноко стоящему неподалеку коричневому обелиску борцам за установление советской власти.
- Почему он поставлен именно здесь, в таком безлюдье, - пожала плечами хозяйка, - никто из жителей нашей окраины даже не слыхивал.
А вот для Аркадия этот памятник стал одним из ориентиров, которые всегда выбирают переехавшие в большой и незнакомый город люди. Сначала для того, чтобы правильно проложить свой маршрут между домом и обкомом комсомола, центральными магазинами и базаром. А чуть позже, когда впервые закапризничавшая беременная Жулдыз слезно потребовала поздним зимним вечером стаканчик мороженого, ему пришлось проложить еще один маршрут. Он пролег опять-таки между чугунными фигурами этих борцов и каменным памятником стоящему более чем в трехкратный рост Ленину, приподнятая правая рука которого как раз и указывала Степнову на нужное ему сейчас кафе.
С тех пор он стал бегать сюда чаще, чем хотелось: то за пирожным, то за лимонадом, то просто за солёненькими болгарскими огурчиками. И все почему-то в основном в вечернее время. Ему однажды даже показалось, что это жена проделывает с ним чуть ли не специально, в качестве наказания его за полученные муки. Но закаленный всей предыдущей жизнью он тут же успокоился и подумал: «Хорошо, что хоть сейчас зима, и ее белоснежные ночи мне освещают этот трехкилометровый маршрут. А если бы это было в грязь?»
Когда же пришла она, здешняя весенняя распутица, нагрянул и более тяжелый этап его семейной жизни. И виной тому экономическая несостоятельность. Ею словно проверялся союз большинства молодоженов. Даже рождение так трудно вынашиваемой девочки и то пришлось отметить благодаря хозяевам квартиры, которые в ответ на степновскую комсомольскую услугу накрыли свой праздничный стол. Однако тепло начавшийся ужин закончился шоком даже для уже привыкшего к житейским сюрпризам Аркадия. Поддерживающий поначалу лишь лимонадом слегка выпивающую компанию хозяин под конец вдруг забыл, что он числится у нее трезвенником, и налил себе почти полстакана водки.
Но пить ее стал доныне никому неведомым способом. Сделав несколько глотков, словно прополоскал свое горло и с хрипом возвратил эту помутневшую водку в тот же стакан. И так три раза. А потом уже полностью побелевшую от трехкратного потребления жидкость, которой в итоге набралось до граненых краев, выпил залпом до конца. Заел кусочком хлеба и начал, наподобие доморощенного фокусника, удивлять побледневшую от брезгливости компанию вторым номером своей программы. Обхватил двумя руками только что опустошенный стакан и поднес его краем к блеснувшим из-под черных усов зубам. На мгновенье заходили на скулах желваки, и послышался хруст словно попавшего меж жернова стекла. Затем еще и еще. Съев таким образом треть толстостенного стакана, хозяин слизнул с нижней губы капельки проступившей крови и точно рявкнул голосом молчащего во дворе кобеля:
- Ну, чего попритихли-то, сап-ли-вые бракоделы? Не умеете пацанов стряпать, лучше книжки по ночам читайте. А я тебе, лупоглазенькая, если хош, мальчонку и смастерю…
И, словно намереваясь это тотчас доказать, полез своей слегка окровавленной рукой к белеющей из-под расстегнутой кофточки груди сидящей слева Жулдыз.
- Да вы ошиблись дверью, - перехватив его руку, попыталась отшутиться она.
- Не-а, дверочка как раз та, я за нею давно присматриваю, - серьезно отреагировал он и направил ту же руку уже под обтягивающую круглые коленки юбку.
- Ну, что за шуточки, успокойтесь! – попытался словесно урезонить хозяина сидящий напротив Аркадий. Но тот не повел в его сторону даже глазом. И едва коснулся желанного ему тела, как получил прямой искрометный удар в правый глаз. «Точно такой мне в юности нанес Жулдызкин отец-дядя, - невольно вспомнил он, глядя на вмиг протрезвевшего хозяина. – Но тогда я неудачно заступился за девчонок общежития, а сейчас вот уже за жену... Кажется, более удачно».
- Защитил-то ты меня, Аркашенька, крепко, даже чересчур крепко, - гордо сказала после таких посиделок Жулдыз. – Только вот оставаться здесь я больше не могу.
- Я тоже, сегодня же после обеда буду искать другую квартиру. Подключу ребят…
- Лучше бы ты подключил начальство. Разве обкому жилье не дают? – перебила она.
- Давать то дают, но даже еще не все завотделами получили. Да и работают они дольше меня.
К вечеру молодая семья оказалась уже в другой квартире. Более сухой и ближе к центру. Но опять с проходом мимо бабушкиной плиты. А она, 80-летняя, как оказалось уже на другой день, привычно сидит возле этого места даже теплым летом. К зиме же поставила сюда еще и раскладушку. Поэтому уходить рано утром и возвращаться поздним вечером Степнову становилось все тягостнее и неудобнее. А когда ставшая ухаживать за престарелой ее дочка объявила о полуторакратном повышении квартплаты за «хождения взад-вперед и плаксивую малышку», он тоже не выдержал.
- Трудишься ты, Аркадий, творчески и без нареканий, - сказал, выслушав его бытовую просьбу, первый секретарь обкома. – Можно сказать даже, горишь на ниве комсомольской. Безотказный и надежный сотрудник. И потому квартиру более чем заслуживаешь. Только вот фонд свой жилищный на этот год мы уже выбрали, больше ничего не предвидится.
- Что ж, извините за мою настырность, - безнадежно развел руками выходящий из начальственного кабинета Степнов. – Как говорится, на «нет» и суда нет.
- Конечно, конечно, - улыбнулся ему секретарь. И после короткой паузы, еще не давшей посетителю до конца закрыть за собой дверь кабинета, неожиданно остановил его: - Хотя постой-ка, постой… Есть один вариантик. Правда…
- Что вы имеете в виду? Отправить меня в какой-нибудь периферийный райком комсомола?
- Да нет, ты нам здесь еще нужен, - важнее прежнего стал секретарь. – Разве только вот должность поменять…Ты же, если память мне не изменяет, имеешь и учетно-экономическое образование? Работал совхозным бухгалтером, ревизором райфинотдела, народным контролером?
- Но последняя, это не должность, а партийное поручение, - настороженно поправил Степнов.
- Главное не в этом, а в том, что нужный опыт и кредит служебного доверия ты уже получил, - указал ему секретарь взглядом на стул, с которого он встал лишь минуту назад. – Тебе ведь теперь вполне можно доверить и освождаемую сейчас должность заведующего финхозотделом нашего обкома.
- А зачем? - не понял хода секретарских мыслей Аркадий. – Я же, как сами только что сказали, человек творческий, более полезен в работе идеологической, активно сотрудничаю с прессой. А тут финхозотдел какой-то. Ради него идти на сделку с самим собой?
- Во-первых, не «какой-то», а финансово-хозяйственный отдел областной комсомольской организации, - жестко поправил его секретарь. – Во-вторых, большинство наших общественно значимых поступков можно назвать сделкой: и не всегда приятную учебу, и работу, и даже женитьбу. К тому же, наконец, это предложение в твоих личных интересах. Пройдешь собеседование в обкоме партии, и его финхозотдел сразу даст тебе квартиру. Думаю, хорошее приложение к нашей должности получится, а?
- Однако смогу ли? Ведь здесь не только складывать надо уметь, но и расходовать, - стал подыскивать более весомые аргументы озадаченный ситуацией Степнов. И вспомнил случай с избранием на Кубани первого председателя колхоза, в котором получил до своей армейской службы и навыки механизатора. Привозит секретарь райкома партии кандидатуру на эту должность, представляет мужика собранию, нахваливает его. А тот по-прежнему не хочет в село и начал вести себя так, чтобы сами колхозники от него отказались. «Я же, - говорит, - в семеноводстве да осеменении ни шиша не смыслю». «Поможем», - смеются лузгающие в зале семечки женщины. «Я же до баб чужих дюже охоч», - продолжает нагонять на себя чернуху кандидат. «Поможем!» - дружно рявкнули разулыбавшиеся мужики. «Да я ведь еще и алкаш скрытный, все ваше хозяйство пропить могу», - пустил он последний аргумент отвращения к себе. И от неожиданности сел, когда увидел, что соскочившие с мест мужики и бабы дружно зааплодировали и крикнули то же самое: «Поможем!»
- Ничего, научим тебя и вычитанию, - словно подтверждая только что пришедшее Аркадию на память, улыбнулся комсомольский секретарь. – И этому научим, и специфике оргработы тоже… А главное, семья твоя при квартире будет, а то ведь уже намыкались?
- Да, конечно! – ответил на вопрос секретаря Степнов. А тот решил, что получил от него согласие в целом и, резко встав из-за стола, протянул ему руку:
- Вот и хорошо, приступаем к оформлению…
Труднее всего новоиспеченному начфину далось овладение «спецификой оргработы», научить которой пообещал высокорослый в больших очках секретарь. Случай для этого представился с приездом корреспондента республиканской молодежной газеты. Имея редакционное задание показать читательской общественности деятельность областной комсомольской организации накануне ее отчетно-выборной конференции, он и обратился непосредственно к первому секретарю Нагаеву. Тот же в свою очередь, болезненно относясь к малейшему критическому слову в печати, воспринял этот приезд, как «начало рытья подкопа» под свой авторитет. Вот и пришлось становиться буфером между ними, организуя их неформальную встречу на сопке, что за столь знакомым Степнову обелиском борцам за советскую власть. Только теперь ему надо было не сбегать отсюда вниз, а подниматься вверх.
- Что-то нашего «журика» выпитое в кафе не взяло, - шепнул Аркадию, когда гость задержался в машине, уже заметно перегрузившийся спиртным секретарь. – Давай-ка «шлифанем» его на самом верхнем камне… Надеюсь, выпить-закусить у тебя найдется.
- Только две бутылки пива, - чувствуя свое неловкое положение, ответил завфинхозотделом. – Я же не думал, что…
- А тут надо не думать, а быть всегда оборудованным всем необходимым! – раздраженно процедил сквозь зубы Нагаев. – Вот и беги, пока мы пивком побалуемся на верхотуре.
- Слушай, Леонид! – теперь уже громко обратился он к показавшемуся из машины корреспонденту. – Наш начфин предлагает устроить соревнование: чья машина быстрее доберется до вон той макушки, тому и приз.
- Так сопка-то крутовата и каменистая, не побьем ли машины?
- Да мелочи это! Внебюджетной «привлеченки» у нас вполне хватит, чтобы такого дорогого гостя уважить…
Аркадий вернулся, когда они уже дотягивали из горлышка пиво, любуясь вечерней панорамой лежащего у подножия сопки города. При этом активнее был, конечно, разохотившийся на слова Нагаев. Гость же только кивал головой, вяло поддакивая секретарю обкома. Оживление в его глазах Аркадий заметил лишь после того, как выложил на «волговский» капот бутылку лучшего армянского коньяка и по паре палочек еще отдающего теплом бараньего шашлыка.
- Вот тебе и обещанный приз, победитель дорогой! – довольно посмотрел на уже улыбающегося корреспондента Нагаев. – Хоть и машина зачихала, но поднялся-таки сюда первым… Аркадий, разливай!
И он уже в который раз за время своего заведования комсомольским финхозотделом опять вспомнил того принимаемого на работу инструктора. Только тот умел «разливать на троих до грамулечки в темноте», а он бы сейчас добавил к его словам и «на каменистой высоте». Усмехнулся на это про себя и, пользуясь вечерним полумраком, умышленно нарушил ту инструкторскую точность. Гостю налил доверху, а секретарю – поменьше: журналист сегодня больше выпьет, а завтра добрее напишет. Дотронулся при этом до капота и подумал: «Ничего себе! Как двигатель распекли, спортсмены-верхолазы. Хоть бы завтра в ремонт не пришлось отправлять, опять неплановые расходы».
Домой попал заполночь, когда доставил одного в гостиницу, а другого - на квартиру. Уже привыкшая к таким поздним возвращениям Жулдыз тем не менее еще не спала.
- Как хорошо, Аркашенька, что у нас хоть и такая тесненькая, но своя квартира, - выйдя в прихожую, вполголоса заметила она. – А то бы все еще переступал сейчас через хозяйкины ноги.
- Что верно, то верно, - тоже шепнул, чтобы не разбудить полуторагодовалую дочурку, хмуро посмотревший на жену Аркадий. – Только вот надоело мне все это до чертиков! Одни бутылки и закуски, уже и не знаю на какие бюджетные статьи списывать эту «спецоргработу». Да и в газеты скоро разучусь писать…
А едва уехал столичный корреспондент, как появились ревизоры из ЦК комсомола.
- Это уже по наши с вами души, - с улыбкой сказал на совещании сотрудников финхозотдела его заведующий. – Надеюсь, бухгалтерия не как крупноствольная артиллерия, работает с более высокой точностью.
- Да, можно не волноваться, - ответила строгая бухгалтерша. – Единственно, что вызывает у меня тревогу, так это последний месяц. Гостей навстречали на сумму, равную почти половине фонда зарплаты всего аппарата обкома. Но ничего, закроем. Не украли же!
Однако сделать это до конца она не успела. И на стол первого секретаря лег ревизорский акт, в котором было зафиксировано 650 рублей «необоснованных расходов». Для комсомольского бюджета сумма мелковатая, а вот для его личного - это три месячных оклада. Но Нагаев принял бумагу спокойно. Вызвал к себе Степнова и, непривычно используя эзопов язык, сказал:
- Что ж, начфин! Любишь со мной кататься, теперь люби и саночки возить… Шея у тебя толстая, так что выдержишь.
- Разве?! – потирая правой рукой свой жилисто-худой шейный затылок, удивился Аркадий. – Не дороговато ли мне обойдется моя же сделка с самим собой? Гости-то все ваши были …
- Зато квартира твоя! – зло хихикнул секретарь. – Так что даже за малейшую в жизни сделочку надо в итоге платить.
Степнов вышел и по требованию старшего ревизора написал почти сюжетно-художественную объяснительную, которую начал с воспоминания своего детского эпизода, связанного с кражей домашних яиц. Только тогда его, решившего спасти от голодной смерти друга, обвинила родная мать. А теперь вот он должен жертвовать собой ради прикрытия комсомольского гостеприимства. Вернее, как написали в акте, «излишеств такого гостеприимства». Однако еще одну рекомендацию проверяющих – назвать высокопоставленных участников этих застолий поименно – Степнов выполнить отказался. «Хорошие хозяева должны уметь не только накрыть стол, - написал он в своем объяснении, - но и деликатно, без шума за него рассчитаться». Точку поставил лишь секретарь обкома партии, который запретил делать «стрелочником» молодого завфинхозотделом.
«Теперь, - выйдя из его кабинета, подумал Аркадий, - надо поставить точку в этой сделке и мне самому, иначе так и буду ходить всю жизнь перед самим собой виноватым». И сделал это неожиданно для всех, благодаря новому первому секретарю. После его избрания на областной комсомольской конференции тот подозвал к себе в перерыве Степнова и сказал:
- Я все знаю. Ты остаешься, сейчас тебя введем в состав членов обкома. В общем, за одного битого двух не битых дают, будем с тобой работать.
- А если нет? – слегка поколебал его уверенность Аркадий.
- Нет?! – с удивлением, переходящим в кривую улыбку, переспросил секретарь. – Ну, тогда исключим из комсомола…
«Но это же опять предлагается сделка, - подумал он. – Хотя для коммуниста наличие уже третьего в жизни комсомольского билета фактически ничего и не значит, тем не менее исключение равнозначно моральному удару, все равно ощутимо… Так что же будет честнее: еще одна комсомольская сделка или вот этот удар? Что?... Пожалуй, хватит! Надо решаться». И погруженный в столь важные для него раздумья, он очнулся лишь в момент, когда начали вносить в список членов обкома фамилии для их дальнейшего голосования. И он опять спохватился. «Сейчас или никогда? – словно задал ему вопрос чей-то внутренний голос. – Сей-час или ни-ког-да… Нет, сейчас, в сию минуту!» Аркадий прощально посмотрел на помпезно оформленный кумачом, портретами, цветами и застывше-официальными лицами президиум, резко встал из театрального кресла и уверенной походкой пошел из зала.
- Степнов, ты куда?! Тебя же вносим в список, – раздался вдогонку знакомый голос председательствующего на конференции секретаря. Но он уже не мог остановиться. Не захотел возвращаться в прошлое.