Похмельный и Алексей Куделя заходят в низенькую, давно не мазанную кузню, где с потолка межребристо прогнувшихся лаг и гнилых связок камыша дымно сквозит солнечный свет и где чудесно, совсем по-городскому, пахнет разогретым каменным углем и раскаленным железом.
Кузня полна народа. У закопченных облупленных стен кто на чем, а то и вовсе на неровно убитом пыльном полу сидят мужики с ближней стройки - зашли передохнуть от сумасшедшей жары, покурить в тени под милые слуху сельчанина звуки кузнечного дела.
У наковальни хлопочет Хаджикоев и продолжает рассказ, прерванный приходом начальства:
- Конь есть, шашка есть, денег нету - как жену возьмешь? Время плохое. Там - белые, там - красные, туда - грузины, туда - дашнаки. На всем Кавказе война. У всех винтовки - ничего взять нельзя. Плохо дело. День думает, два дня думает... пять дней думает! Князь смеется: "Будешь долго думать - отдам дочь Абдуле". Пришел Усман. "Уй-я! - кричит. - Зачем думаешь? Айда в город. Белые ушли, красные еще не пришли". Собиралось много конных джигитов с винтовками. Куда едем? Все молчим! Приехали. В лесу долго ждали, ночь пришла, мы -в город: раз, раз... тихо едем! В городе дом есть. Кушают, водку пьют, немного в деньги играют. Мы заходим тихо... Иса кричит: "Деньги все в одно место кидай - зарежем!". Все кинули, мы на коней, бах, бах! - стреляем, "алла" кричим. Все боятся, свет потушили, никого нету! Деньги в лесу поделили, я свою долю отдал Исмаилу. Исмаил едет к князю: "На деньги, давай дочь!".
- И князь отдал? - не верят в кузне.
- Отдал, - утверждает Хаджикоев и кивком просит Семена помочь. - Что делать? Князь - бедный, детей много, старшим замуж пора. Пускай, сказал, забирает, - настоящий джигит. Деньги придут, уйдут, а джигит всегда накормит и оденет.
- Вот так князь: есть нечего!
- А почему ты свою долю не взял?
- Зачем? - смеется Хаджикоев, опуская зашкворчавшую подкову в ушат с грязно-бурой водой. - Я с кунаком на улице стоял, смотрел, чтоб все мимо шли. Сзади девка выбежала. Я схватил - куда? Рабочих собирать? Не-ет... Схватил, прижал крепко. Пока держал - придумал: нам - деньги, мне - девка. Кунаку крикнул, девку в седло -и в лес. Целый день с ней вот так лежал. - Хаджикоев сводит руки в крепком объятии. - Девка белая, здесь у нее вот так, - он жестом показывает высокую грудь, - здесь вот так, - еще жест - объемный бабий зад. - Глаз синий, волос белый... Уц-ха!.. - восклицает он и, продолжая дурачить парней, блаженно закатывает глаза к потолку. - Только на другой день вечером домой отпустил!
Переселенец Дробоч тихо окликает чечена, конфузливо указывая на десятилетнего сына Хаджикоева, будто бы отрешенно играющего железками в углу кузни, но на самом деле чутко слушающего разговор.
- Ничего, - спокойно отвечает Хаджикоев. - Скоро совсем взрослый будет, пусть слушает, мужчиной растет.
- Эх! - вскрикивает Назар Чепурной, и все понимающе улыбаются. - Зачем отпустил? Вез бы к себе, в жены взял. Вам ведь не одну жену иметь разрешают?
Хаджикоев опять, уже сожалеюще, цокает языком:
- Сейчас одну жену чем кормить будешь? - Из всех чеченов только он хорошо говорит по-русски и теперь небрежно, несколько рисуясь этим умением, добавляет:
- Кормежка, поежка... Тха! Две жены ваши законы не разрешают, русскую девку взять - имам не разрешает.
Куделя насмешливо интересуется:
- И часто вы таким манером деньги добывали?.. Я спрашиваю, часто вы с винтовками в города за деньгами наведывались?
- А-а... Очень часто. Как деньги нужны - в город едем. - Хаджикоев пытается разыграть и коменданта. - Храброму джигиту всегда деньги нужны.
- Джигиты!.. - Обиженный Куделя кривит губы в брезгливой гримасе. - Бандиты вы, а не джигиты. За такие наезды вас судить бы надо... - и тут же осекается, недоуменно замолкли и остальные - так поразило всех темное, бородатое лицо чечена, мгновенно исказившееся выражением злобы, его мягко-звериная походка, когда он, уронив на пути молоток, медленно подходит к оторопевшему коменданту.
- Кто-о? Я-а? Бандит? - тихо и страшно шепчет он, наклоняясь к нему. - Ты кто? Ты хуже бандита. Тебя не судить - убить два раза надо! – И он бережно приподнимает окоченевшего коменданта. К ним сзади подбегает Семен, вскакивает Похмельный; они пытаются оттеснить Хаджикоева, но он, легко разведя руками в стороны, отталкивает их. - Кто меня сюда выгнал? - спрашивает он Куделю и тяжелым закровеневшим взглядом осаживает обступивших его встревоженных мужиков. - Князь? Имам? Русские выгнали! - Чечен тем же взглядом продолжает смотреть на Алексея. - Сто лет назад вы пришли на Кавказ. Зачем? Кто звал? Грабили наши аулы, убивали наших стариков и детей, жгли посевы, оскверняли мечети и вырубали леса...
Семен все-таки уводит его к наковальне, что-то шепчет на ухо, успокаивает. Хаджикоев непримиримо косится через его плечо.
- Зачем вы, русские, нам свои законы сделали? Кто его выгнал? - Чечен вырывает рукав из рук Семена и указывает на переселенца Дробоча. - Скажи: "Он сам сюда пришел," - тебя камнями забьют! - И Семен, и Назар делают ему знаки, но он отмахивается. - Тха! Председатель свой человек, молчать будет... Здесь никто не бандит! Никого судить и выгонять нельзя. Каждый должен жить там, где род его, земля отцов, сакля... Правильно я сказал, председатель? - спрашивает он и поднимает молоток.
- Так-то оно так, дорогой, но ты бы без крику, - сдержанно отвечает Похмельный, вновь садясь на перевернутое вверх дном дырявое ведро и с каким-то тайным удовольствием встречая недобрые взгляды чечена. Выходка Хаждикоева всколыхнула в нем нехорошее желание драки, и случись она — он непременно бы ввязался, хотя бы с тем, чтобы разнимать мужиков с могучим кузнецом. - Тут не джигиты и без кинжалов ходят, но печенки тебе мигом отобьют. У нас, знаешь, на горячих воду возят... Это кто же ваши аулы грабил? Рассказывали мне высланные кубанцы с тридцать четвертой точки, как их в Гражданскую расказачивали, отдавали вам, чеченам, казачьи земли и станицы по Тереку. Чего же вам еще? Или ты с умыслом всех русских под одну масть красишь, чтоб народ баламутить? Ты прекрасно понимаешь, что теперь мы все должны жить по одним, советским законам, уж коли нам даны одинаковые права... Хорошо вам жилось при царях?
- Лучше, чем сейчас.
- Это ты так говоришь, потому что тебя выслали.
- Все так говорят!
- Врешь, Хаджикоев. Тем, кто остался, землю поровну поделили, грамоте учат...
Похмельный старается говорить строго, внушительно. Ему нравится этот большой открытый человек, нравится его манера отвечать честно, прямо, а еще больше - ни перед кем не заискивать и не искать слезливого сочувствия. Уважал Хаджикоев только его и Гарькавого, им и подчинялся, за остальными правленцами власти над собой не признавал. На другой день после появления в селе он по звону определил, где кузня, пришел и показал Семену, как в его ауле куют цепочки для привязи скота, и заявил, что с этого времени они работают вместе. Семен в недоумении прибежал к Похмельному, который также удивился необычной самостоятельности чечена и пошел знакомиться с новоявленным кузнецом. Расспросил Хаджикоева. Ответы, равно как и сноровка, ему понравились, и он оставил его вторым по счету кузцецом па селе. Работал мастерски и безотказно, за что все, кто обращался к нему за помощью, помогали чеченской семье продуктами. Трудолюбие Хаджикоева было на руку Семену. Ему оставалось только помогать в работе, а за свободное время, что ему щедро выделял чечен, он платил тем, что советовал просителям, чем лучше отблагодарить: крупой ли, картошкой или молоком...
- ... Тебе мой закон не нравится, мне твой не гож. Чего тебе не жилось при советских законах? Слыхал я про вашу Чечню. Гражданские права вам, как нацменам, больше чем нам установили, а вы каждый год восставали, вырезали русских работников, партийцев, наших бойцов из-за углов отстреливали. Сколько терпеть-то можно! Законы, они для всех должны быть одни. Не хочешь подчиняться - гуляй на высылку... Ты мне это брось, Хаджикоев! Уж кому-кому, а вам на Советскую власть обижаться нечего!
- Тха! Зачем!.. Зачем так говоришь? - укоризненно качает обритой головой под сванской шапочкой Хаджикоев. - Каждый обычай любого народа уважать надо. У нас если нарушил обычай - плохой человек, уходи из аула. Все выгонят!
- Ты опять путаешь законы с обычаями...
- А твой закон, твой обычай хорош? Меня выгнал... Тьфу! Хаджикоева вся Чечня знает - честный человек. Разве я нарушил твой обычай? В Гражданскую войну Закавказ - туда-сюда, а Северный Кавказ весь за красных пошел. Я с Хубиевым этой рукой не считай сколько белых убил, а вы меня выслали... А-а, председатель! - кричит он и с силой швыряет молоток на связку пруткового железа. - Ты тоже ничего не понимаешь!
Похмельный пожимает плечами. Он не раз объяснял Хаджикоеву, за что тот выслан, но без толку: чечен твердо убежден, что самые справедливые законы и обычаи - на его родине, поэтому все постановления Советской власти должны быть прежде согласованы с тамошними аульными старейшинами...
Комендант наконец пришел в себя и, пытаясь подтвердить право начальствующего, которое столь безобразно пошатнул Хаджикоев, приказывает всем покинуть кузню. Мужики и без его приказа стали уходить: недолгий и мирный перекур был безнадежно испорчен.
По дороге к правлению Похмельный выговаривает Куделе:
- Зачем ты его трогаешь? Ты видишь, что это за фрукт? Работает мужик и пусть работает.
- Смолчать советуешь? Он про нас брехни распускает, а я, комендант, в ладоши хлопай? Чего лыбишься? Не дай Бог переворот какой - нам с тобой первым каюк наведут. Ходят же слухи про восстание... Да-да, не смейся. Это сверху все тихо-мирно, а копни - не то что высланные, половина колхозников мечтают в единоличие вернуться. Иващенко как в воду глядел: насобирали вражья в кучу... Прав ты, Максим, когда требуешь зажать людей так, чтоб потекло с них. Давить кулачью породу, в чем бы она ни проявлялась! Только он рот раскрыл, а ты ему - раз! И батагом его, собаку, - на работу, на работу... Работай, гад, пока тебя еще ноги носят.
"Что, голубь, и до тебя доходит? - злорадно думает Похмельный, с нежностью и насмешкой поглядывая на бледное, взволнованное лицо коменданта. - Всех бы вас пропустить через эту кузню, до всех бы сразу дошло. Без всяких разъяснений..."
Куделя, лютуя сердцем, косится влево, в сторону пыльной дорожной развилки, по которой Хаджикоев со своим соседом Назаром Чепурным идут домой.
- Ты видел, каким чертом он подлетел ко мне? Я думал, даст раз - и душа из меня вон. Одно слово - бандюга... Представляю, чего он вытворял у себя на родине. "Бах, бах, стреляем, "алла" кричим". Да эту образину басурманскую надо было там же, на родине, не разувая, к стенке ставить!
Похмельный тоже оглянулся. В отличие от коменданта, он испытывал к чечену едва ли не благодарность.
- Зря ты, Алешка. Хаджикоев - дядька неплохой. Может, горячий лишку, так они там все такие. Поживут - поймут, притерпятся, не захотят - обуздаем... Я ведь чего хочу, когда заставляю людей изо всех сил работать и того же от вас требую? Дела! Пользы для колхоза, для вас самих. Мне один местный недавно высказал: все-то мы не так, все-то жестоко, нам бы с попами рука об руку - словом, вредные мы, коммунисты, для страны люди. Я после его слов - человек-то умный говорил - и так прикидывал, и эдак. Неделю места не находил... Да, Алексей, часто нам приходится и такими быть. Одними уговорами мы от людей ни хрена не добьемся. Один ленится, второй боится, третий не верит, четвертый только и смотрит, чтоб на какой лишний час больше соседа не поработать. И таких - везде, во всех городах и селах. Вот поэтому и надо зажимать их, гнать на работы. Времени у нас в обрез. Жили б одни - позволили бы себе уговоры, а то ведь мы в окружении. Мировой капитализм, он не дремлет. Будем со скуки блох ловить - посворачивают нам вязы. Потом, я верю, не нужны станут наши погонялки, а пока только так, Алексей, другого выхода нету. Ты Хаджикоева ругаешь, а наши лучше? Вчера три семьи местных просились на выезд. Куда, спрашиваю, - в Москву за песнями? Нет, отвечают, на стройки вербуемся. Говорю им: как же вам, сукиным котам, своего труда не жаль? Вы же гробились на пахоте, по полтора-два гектара в день поднимали. Доживите до урожая - получите за свой груд. Не надо, отвечают, у рабочего класса понадежней оплата. Там они, видишь, всегда с деньгами и с хлебом будут, не то что здесь. Каково? Верят такие вот нам? Нет, конечно! Я разрешил. Валяйте, говорю, на все четыре стороны. Баба с возу! Одно запретил: продавать хаты на сторону. Пусть в селе торгуют, глядишь, какая-нибудь развалюха бесхозной останется, семью вселим... Я часто ночами сам себя спрашиваю: а может, эта враждебность, с которой мы встречаемся на каждом шагу, это недоверие, - может, они от нашей бестолковости? Не умеем грамотно объяснить, доходчиво рассказать, убедить? Может, как раз наоборот надо: не криком, не угрозами - с душевностью, с подходом, не спеша? Но где, в таком случае, время брать? Мучаюсь я этим, Алексей, крепко мучаюсь. Или другое. Глянь на того, что с Хаджикоевым. Я их часто вместе вижу. Спрашивается, чем он занимается? А ну, Алешка, позови его.
Комендант окликает Назара.
- Слушай, друг любезный, чем ты занят? - обращается к Назару Похмельный. - Над чем потеешь? Я тебя давно приметил. На собраниях ты больше всех выкрикиваешь, насмешки строишь, но на работах тебя не видно.
Назар смиренно пожимает плечами, молчит. За него отвечает комендант:
- У батька на шее сидит да народ мутит шуточками.
- Так то у батька на шее, не у колхоза, - отвечает Назар. Намек на комендатскую должность слишком ясен, и Куделя еще больше мрачнеет.
Смелость парня Похмельному нравится, однако дерзость по отношению к правленцу в своем присутствии он допускать не вправе.
- Ты отвечай, когда спрашивают. Почему не работаешь?
Назар уводит взгляд в сторону.
- Нет такой работы, чтоб соответствовала...
- Чему?
- Уму. Способностям моим... Я б в учетчики пошел, слышал, человек требуется...
- В учетчики человек стоящий пойдет, не трепло вроде тебя. Иди в бригады.
Назар вздыхает:
- Тяжело там, а у меня болезнь.
- Это какая же?
- Еще не установленная. Доктора названья не подберут. То в слабость кинет, а то ни с того ни с сего - в жар або в холод. Аж самому смешно: болезнь есть, названья нету...
-Я знаю ей названье. Это "болесть - на кого б залезть..." Лес валить пойдешь?
- Нерасторопный я. Вдруг сосной придавит, вас же потом по судам затягают... Да ты, товарищ председатель, обо мне не беспокойся, не стою того.
Издевательский тон парня коробит Похмельного, но после задушевной беседы с комендантом ему ругаться не хочется, он усмехается:
- Шутишь? Веселый... Я сам из таких, поэтому приказываю тебе завтра же записаться в бригаду. Хоть в женскую, но работать.
- А не то?.. - мягко улыбается Назар.
- А не то по статье вышлю.
- Не вышлешь. У тебя доказательств нету. Я личной земли не имею, батраков не держу, сам - добровольный колхозник, за Советскую власть везде голосую и поддерживаю обеими руками. Могу и ногами, когда не в слабости...
- Как дармоеда вышлю!
- У нашего дорогого колхоза я еще ни одного зернышка не съел. Думаю, и другим не доведется... А работать я согласный. Так и напишу прокурору. Только по способностям и согласно слабого здоровья, заверенного докторскими справками в военкомате. Хоть завтра на работу! Могу сегодня с вечера...
Комендант тронул Похмельного за рукав.
- Пошли, Максим, этого лодыря ни один бригадир к себе не возьмет.
Похмельный отвел его руку. Так из местных парней с ним никто не разговаривал.
- Хорошо, приятель, я запомню. Но когда ты обратишься за помощью, наступит моя очередь смеяться. Ты уж тогда без обиды, пожалуйста. Не стыдно? Здоровый бугай, без дела по селу слоняешься, на отцовском хлебе сидишь. Смотри туда!
Похмельный схватил Назара за плечо, повернул к церкви, где неподалеку от нее стояли подводы и копошились люди, - высланные и местные парни во главе с Балясиным и Артемом Шаповаловым разбирали церковную ограду. - Молодые парнятки на пупках камни ворочают, сил своих для колхоза не жалеют, а ты? - И срывается с наставительного тона: - Вон с глаз моих, нахалюга! Ну! - рявкает он Назару. Тот, нагло хмыкнув ему в лицо, уходит к развилке, где его терпеливо дожидается Хаджикоев.
- Убедился? Понял наконец, почему я требую железной дисциплины и повиновения? - сдержанно торжествует Похмельный. - О каких уговорах может идти речь? И я, дурак, еще мучаюсь. Их действительно, как ты говоришь, только батогами можно уму-разуму научить.
Председателю пылко вторит комендант, и они, негодуя и поддерживая друг друга в суждениях, весьма довольные этим, ибо такое согласие редко случается меж ними, продолжают свой путь к правлению.
- Что он кричал на тебя? - обеспокоился Хаджикоев, когда Назар вернулся.
- Ума нет, вот и кричал... Знаешь, чего он мне приказывал? Только ты никому... Чтоб я со своими друзьями ходил по селу и у старух шерсть собирал.
- Зачем?
- На рукавицы и носки красноармейцам.
- Что ты ответил?
- Как что? Отказался.
- Молодец! Разве настоящему мужчине это дело? Эх, председатель! Умный, а так некрасиво сказал, - печалится чечен о глупости председателя.
- Издевается над людьми. Я ему говорю, давай пойду в бригаду или камень на фундамент возить, - нет, не хочет. Собирай шерсть. Это уже не в первый раз. На прошлой неделе приказывал яйца собирать для райкома, теперь шерсть... Только ты никому!
- Как можно! - негодует чечен и возмущается произволом Похмельного.
Они идут дальше, разговаривают, и в беседе этих двух людей согласия еще больше, нежели у председателя с комендантом.