Я захожу в твой кабинет и по привычке говорю:
- Папа, я возьму книгу, обязательно поставлю на место.
Ну конечно не делаю этого, и книги расползаются по квартире, томик Солженицына переехал в мамину комнату, «Сатиры» Ювенала лежат на пианино в коридоре, Цветаева в кресле на кухне, а «Три товарища» Ремарка кочуют по квартире, с места на место.
В твоем кабинете все по-прежнему, как будто ты вышел. На тумбочке фотографии твоих детей, то есть нас: брата, сестры и моя. Лампа, прикрепленная над диваном, твоя любимая подушка, и полный стол черновиков, я боюсь потревожить хоть одну бумажку, мне кажется, если что-то трону, то все исчезнет, рухнет в один момент. Ты так бережно относился к бумаге, когда мы с мамой пекли, мы выпрашивали у тебя чистые листы, ты давал нам их с таким скрипом.
Периодически я нахожу старые газеты, с нарисованными на них шариковой ручкой, портретами, и клочки бумаг с четверостишьями.
В тумбочке возле дивана лежат твои лекарства, единственное чего там нет - это конфет. У тебя всегда были конфеты, орешки в шоколаде или казинаки, или грильяж. А самое любимое - это халва с орехами.
Книги, старые журналы и фотографии, вот там стоял бюстик «Нефертити», мне очень нравился перевод « Та, что прекрасна, пришла, чтобы остаться навсегда», очередной раз, вертя его в руках, я его грохнула, мне кажется, та же участь постигла и статуэтку Пушкина, стоящего на набережной.
В твоем кабинете все осталось по-прежнему, кроме одного, в нем больше нет жизни.
Мы с мамой, как бы обходим его стороной и только кошки из любопытства заходят сюда.
Когда я прохожу мимо твоего кабинета, иногда мне кажется, что оттуда доносится звук печатной машинки. И я знаю, что нельзя тебе мешать. Маленькой, я пробиралась в твой кабинет и говорила, что буду вести себя тихо. Меня хватало ненадолго и я начинала задавать тебе кучу вопросов.
Потом ты меня выпроваживал, обещая по телевизору мультики, ты любил смотреть мультики, поэтому мы вместе с тобой их смотрели.
Когда я болела, ты делал мне молоко с медом, я не люблю мед, но, то молоко я пила с удовольствием.
Знаешь пап, я так и не научилась печь оладьи, потому что утром, когда я просыпалась, они меня ждали, горячие со сметаной или вареньем.
Ты научил меня уважать все живое, ты говорил: - А представь, если бы с тобой так поступили. Перед тем, как кого - то осуждать, я пыталась стать на его место.
Знаешь, я понимаю, что ни кто и ни когда не займет твое место в моем сердце, но мне так хочется, чтоб кабинет ожил.
И я проходила мимо на цыпочках и тихо говорила:
- Тсс… Не мешайте, он работает…