Родился человек...

                Родился человек...
                (рассказ)
               

    - Человек родился и..., - задумчиво и отстранено произнес Иван Иванович и надолго замолчал. Он  даже перестал помешивать угли в костре, и они сразу подернулись серой золой. Стало неуютно и холодно.
   - Что  - «и»? - не выдержал я, хотя уже давно привык к его томительным паузам.
   - … и уже начал обрастать проблемами, - встрепенулся Иван Иванович, торопливо выплеснув уже сложившуюся в его голове  мысль.
   - Например? - подстегнул я его, зная, что он может сейчас  снова замолчать на неопределенное время.
   - Например, его отец сегодня  снаряжал мотоцикл, чтобы ехать за двести километров в райцентр для получения  свидетельства. о рождении, - ответил мне мой собеседник, довольный моей настырной лаконичностью. - И ты знаешь, о чем он горевал? «Приеду, говорит, в ЗАГС, скажу: «Давайте мне бумагу, что у меня сын  Костька родился», а мне ответят: «А чем докажешь?»  Действительно, чем докажешь? Но бумага нужна, ибо таким образом государство ставит его, еще неразумного и и незнакомого с окружающим миром в ряды так называемых граждан.
   - И что в этом плохого?
  - Всякая ненужная вещь — плохая и вредная. Ты сегодня выпил на ужин бутылку пива, которую тащил незнамо сколько верст, а тару выбросил в кусты, потому что она тебе не нужна. Тем самым ты принес вред экологии мира, в котором живешь.  Ты, конечно,  мог закопать ее в землю, но пластмасса, как известно,  разлагается в течение двухсот — трехсот лет. А за это время  бутылок наштампуют столько, что они накроют нас с головой.
- Не вижу никакой связи между  свидетельством о рождении и пивной бутылкой, - решительно возразил я и начал раздувать затухающий костер, всем своим видом показывая Ивану Ивановичу, что сегодняшние его разглагольствования не имеют ничего общего с истинной философией, которую он считал основой всех наук.
  И он, чуткий и умный человек, сразу почувствовал  это  и прекратил разговор, принявшись подбрасывать в костер мелкие прутики. И только когда мы забрались в спальные мешки, которые лежали на взгорке у реки, он сказал, снова отстраняясь от меня и всего окружающего  мира:         
   -  Человек родился и  вроде бы как исчез... А вместо него появилась бумажка,  бездушная и всесильная. И для всех, кроме мамки и папки, он существует в виде этой бумажки. Потом пойдут другие, много других, за которыми человека и вовсе не увидать...   
   Возражать мне ему было нечего  или просто не хотелось, да и в сон тянуло после наших приключений, и прежде чем уснуть я задумался о дне завтрашнем.
    Ивана Ивановича Ельчанинова  и меня, двух ведущих специалистов  главка, три дня тому назад в спешном порядке отправили  в командировку на дальний прииск, где возник конфликт между администрацией и рабочими. Впрочем, слово «конфликт» не отражает в полной мере те боевые действия, которые развернулись в трехстах километрах от областного центра, в глухой тайге, куда можно было «только вертолетом долететь». Но наш незаменимый МИ-8  совершил вынужденную посадку как раз на половине пути на очень маленькой лесной полянке, обломав винты  и провалившись по самое брюхо в болото. Все это было вполне объяснимо, но никто, даже наши сверх опытные пилоты, не могли понять, почему вышла из строя рация.  Видимо, ее авария явилась подтверждением русской поговорки, что беда одна не ходит.
    На наше счастье вертолет упал всего в десяти километрах от автомобильной дороги, которая в это время года была почти непроезжей, но вдоль нее встречалось людское жилье в виде бараков дорожников и полу-заброшенных деревень.  Чтобы одолеть эти десять километров по непроходимой тайге,  у нас ушел ровно день. Здесь удача улыбнулась нам во второй раз: мы вышли прямо на  поселок Скалистый, который сам когда-то был большим прииском. Здесь непонятно зачем и как жили три семьи общей численностью в девять человек. Впрочем, именно этой  ночью их стало десять:  перед самым утром в пустующий барак, где расположилась наша потерпевшая бедствие группа, прибежал тщедушный  растрепанный мужичок  и закричал с порога:
   - Ребяты, у меня жинка рожает! Доктора средь вас нету?
   - Может, тебе еще роддом с персональной палатой нужен? - заворчал первый пилот  Константин Петрович, включив фонарик  и направив его луч на оравшего. - Что, у вас в поселке баб нет, что  ли?
   - Бабы-то есть, но они все молодые, бездетные, ничего не понимают в этом деле, - жалобно ответил будущий отец. - А моя орет, будто ей конец приходит.
   - Они все орут, насколько я помню, - хладнокровно  сказал  пилот и принялся надевать ботинки. - Скажи спасибо, что  я пять лет в медицинской авиации пропахал и был у наших эскулапов   первым помощником при родах.
  Они ушли, и Константин Петрович вернулся в барак, когда над горами уже показался краешек солнца.
   - Пацан родился, - сказал он, - килограмма три с половиной. Обещали Костей назвать.
    Он упал на спальный мешок, расстеленный на полу и потянулся, усмехнувшись:
   - Смешной народ, ей-богу. Знаете, о чем они теперь волнуются?  Где зарегистрировать им  своего дитятю. Не желают они, значит, чтобы  он в тайге затерялся.
  Пилот еще полежал минут пять с закрытыми глазами, потом решительно встал и оглядел  всех нас, словно оценивая нашу готовность к предстоящим приключениям.
   - Значит так, - сказал он грустно, видимо, не довольный нашим внешним видом. - В благодарность за мою помощь при родах аборигены выдали мне свой  секрет, который утаили  от нас  при вчерашней встрече: у них в поселке есть три транспортных средства  - мотоцикл «Урал»,  трактор «Беларусь» и снегоход,   и все это на ходу. Трактор и снегоход нам, конечно, не к чему, а вот на мотоцикле мы  часов за двенадцать сможем добраться до самого города или до районного центра, где есть телефон. Дорога здесь ни к черту, полпути придется тащить мотоцикл на себе.   Но другого выхода нет. Едем втроем: я, второй пилот и счастливый отец ребенка. Евгений Михайлович и Иван Иванович остаются здесь. Нас,  конечно, будут искать с воздуха, и вы должны быть готовы подать знак  вертолету или «Аннушке».  Нарисуйте на крыше   барака слово «SOS”,  а ночью, если услышите гул, разожгите большой костер. Ракетницу я с собой беру, подам знак, если они будут над нами пролетать.
   Они уехали, а мы с Иваном Ивановичем стали думать, чем нам нарисовать «SOS” на трухлявой крыше барака.  Белой краски в поселке не нашлось, но зато была целая  канистра   затвердевшего сурика, который  мы разбавили соляркой, цистерна которой стояла прямо посредине бывшего прииска.    Надпись получилась не очень яркая, но зато очень жирная, занявшая почти все пространство крыши.  Довольные проделанной работой,  мы вернулись в барак, чтобы пообедать, но там нас ожидало очень неприятное событие: в наше отсутствие непонятно откуда взявшиеся крысы съели почти все наши припасы. На наши возмущенные крики собралось почти  все  население поселка, и не по годам мудрый взлохмаченный подросток  лет тринадцати сказал, явно торжествуя по поводу нашей потери:
   - Теперь они вам покоя не дадут. Прошлой зимой они у нас поросенка в сарае загрызли . Насмерть …
  Его слова мы поняли так, что крысы могут загрызть и нас, и решили убраться из барака. У нас была палатка, но любопытные крысы прогрызли в ней  три больших дыры и изрядно нагадили, поэтому мы взяли спальные мешки, которые, как оказалось, мы не зря тащили  десять километров по непролазной тайге, и отправились на берег быстрой речки, где и решили провести ночь. Поужинав двумя банками  свиной тушенки,  оказавшимися не по зубам нахальным крысам, мы отдохнули у костра, огонь которого  и события прошедшего дня и вызвали у Ивана Ивановича желание пофилософствовать. 
  Вероятно, все то время, пока я размышлял о дне прошедшем и дне будущем, он не оставлял мыслей о   сущности и предназначении человека, потому что почти сквозь сон я услышал как он сказал свою заключительную и, по всей видимости, главную фразу:
   - Оказывается, чтобы прожить  эту жизнь, мало того, чтобы родиться...  Надо еще спастись от крыс...
    Утро подарило еще одну неприятность: пошел дождь, настойчивый и нудный. Правда, мы успели уже проснуться, умыться и засунуть наши спальные мешки в полиэтиленовые чехлы, но, взглянув на небо, затянутое низкими тучами, поняли, что вертолета ждать сегодня бесполезно.  Продуктов у нас не было вообще, ближайший магазин находился на расстоянии двухсот километров, а отношение к нам местного населения было неопределенным.
   И, как не странно, первая здравая мысль пришла в голову Ивану Ивановичу, который, как мне казалось, мог только философствовать на отвлеченные темы. 
   Мы вернулись в барак, уже покинутый крысами по причине отсутствия там съестных припасов, и мой  спутник сразу же достал из рюкзака карту района, в который нас забросила  шаловливая судьба.
   - До прииска осталось семьдесят пять километров,  - задумчиво произнес Иван Иванович  и закурил трубку, сразу напомнив мне какого-то персонажа из старого фильма «Дети капитана  Гранта». - Если учесть, что скорость трактора «Беларусь» по разбитой дороге будет составлять не менее десяти километров в час, то мы сможем добраться туда примерно через семь  часов. Это лучше, чем сидеть здесь в обществе притаившихся крыс и подыхать с голоду.               
     - А ты уверен, что аборигены дадут тебе этот трактор? - спросил я,  наивно полагая, что после моего резонного вопроса Иван Иванович  откажется от своей затеи.
     - Уверен, - неожиданно твердо ответил мне доморощенный философ. - Я реквизирую его именем Российской Федерации, и оставлю им расписку о возмещении возможного ущерба.
      - То есть, просто — напросто обманешь их, - подвел я предполагаемый итог.
   - Ни в коем случае, - возразил Иван Иванович, поражая меня своей твердостью и трезвостью мыслей. - Ты знаешь, сколько мы теряем  каждый день из-за простоя прииска? Вот то-то же!  Наши боссы  будут благодарны нам, если мы прекратим эту бузу даже на час раньше, и заплатят  поселянам, сколько  мы с тобой потребуем.
    - А топливо? - выдвинул я свой, как мне казалось, последний и самый веский аргумент.
   Иван Иванович  оценил мою разумную настойчивость благосклонным взглядом и ответил мне не раздумывая ни минуты:
  - Вчера, когда мы разводили сурик, я постучал по цистернам, которые стоят посреди поселка. Они полны солярки.  Меня волнует другой вопрос: кто из нас поведет это чудо техники?  Ты когда-либо был трактористом?
    - Всего один лишь раз,  - честно признался я. - И то на протяжение пятнадцати минут. Это было во время практических занятий по моему любимому институтскому предмету: «Дорожные машины и механизмы».
   - То же самое было и со мной,  - уныло сказал Иван Иванович, но тут  же призвал самого себя к порядку. - Но я думаю, что мы с тобою справимся. Ты будешь рулить, а я переключать скорости. Или наоборот.   Мы же оба прекрасно водим наши личные автомобили  марки «Мерседес Бенц». А тут какая-то  примитивная  «Беларусь».
  Я не стал доказывать ему, что у примитивной «Беларуси» нет гидроусиления руля  и мягкой  подвески, к которым он привык, управляя свои «Мерседесом», потому что в целом его идея мне понравилась. Перспектива голодного или даже полуголодного существования  в этом забытом Богом поселке меня никак не устраивала. 
   Самым трудным в наших дальнейших действиях оказалась попытка  найти в поселке главного. Как только мы заикнулись о реквизиции трактора самому представительному по размерам мужику, удивительно похожего на цыгана, которого звали Григорием, как тот замахал руками  и запричитал:
   - Это вы обращайтесь к Ваське! К Ваське обращайтесь. Я к этому трактору никакого отношения не имею. Ни к чему он мне, этот трактор. На нем на рыбалку не поедешь, и зверя с него не подстрелишь.
    Васькой оказался совсем маленький, кривоногий мужичок, который сидел на ступеньках своего личного барака и строгал длинную хворостину настоящей наборной финкой.
   Услышав про трактор, он нехорошо усмехнулся и воткнул финку в ступеньку.
   - Трактор этот не мой, - неожиданным басом сказал он. - Эту «Беларусь» наш бывший начальник инженер Прохоров подарил Анке — пулеметчице за ее красивые глаза. Так мы прозвали ее за то, что ежели она начнет материться, то переговорить ее вряд ли кто сможет.    Но она нынче с утра пошла по грибы, так что  вы до вечера этот вопрос не решите.  Правда, выход один есть  - переговорить с ейным братом  Витюшкой. Она ему очень доверяет во всем. Совсем недавно поручила ему шугануть нового жениха из бывших зэков, который только что освободился из мест заключения и решил новой семьей обзавестись. Сходите к Витюшке, может, и сладите.
   Витюшкой оказался тот самый тринадцатилетний тинейджер, который вчера предрекал нам гибель от крыс.  Он внимательно выслушал доводы Ивана Ивановича о спасении  золотого запаса  Родины, подумал с минуту и сказал:
   - Анка меня, конечно, за такое не погладит. Но, если я ей вашу расписку покажу, то, я так думаю, не убьет. Теперь самое главное — это как завести его. Вчера, когда  Верка рожать надумала, я с ним два часа мудохался, да так и не завел. Впрочем, еще один способ у меня остался: затащим его лебедкой на сопку, а оттуда по просеке свои ходом пустим. Должен обязательно завестись. Только вы потом следите, чтобы  он не заглох. Придется вам тогда пёхом до прииска добираться.      
   Затем мы все втроем крутили лебедку, затаскивая трактор на вершину холма, склон которого рассекала широкая просека, неизвестно для чего проложенная лет этак пять тому назад и успевшая за это время зарасти молоденькими сосенками. И приминая эти сосенки своим высоким передком, «Беларусь» ринулась вниз с какой-то отрешенной решительностью, которая напомнила мне бросающегося с моста самоубийцу. Но в ее кабине сидел мудрый и спокойный Витюша, который дал  трактору чуть — чуть разогнаться, а потом включил скорость, и тот взревел, как раненый зверь,  и выбросил на просеку клубы черного дыма. Спустившись к нам, «Беларусь» ласково заурчала, словно благодаря нас за возвращенную ей жизнь, а Витюша, высунув из кабины свою патлатую голову, победно закричал:
   - А я вам что говорил!  Зверь, а не машина!  Без тележки он вообще побежит, как тот мотоцикл, вы только старайтесь колдобины все-таки объезжать, чтобы с него гайки не посыпались.
   Василий, безучастно наблюдавший все это время за нашими стараниями со своего любимого места на ступеньках, встал  и решил внести свою лепту  в этот процесс. Он прислушался к звуку работающего двигателя и авторитетно заметил:
   -  В третьем цилиндре компрессия ни к черту, кольца давно надо было поменять.
   - Какой ты умный, Васек, оказался, - с укоризненной  усмешкой ответил ему тинейджер. -   Чего же ты их не поменял, если даже на слух чуешь, как они тарахтят. Тебе бы только дрова  на зиму на нем трелевать да сено для коровы возить. А ремонтировать его Витюша с Анкой будут.
  Мужичок, который был старше  подростка лет на тридцать, ничуть не обиделся, что тот назвал его «Васьком», и признал правоту его упреков, виновато разведя руками. Потом зашел в свой барак и вынес нам  целую тушку вяленого муксуна и каравай черного хлеба.
   - Дорога дальняя будет, без  провианта нельзя в такой путь отправляться, - сказал  он , слегка важничая, и я понял, что он действительно в поселке самый главный человек, и последнее слово всегда остается за ним. - Ты, Витюша, зайди к Моргуновым, скажи, чтобы    Матвей насыпал им в котелок сахару и пачку чаю дал.  Без горячего им никак нельзя, особенно, если ночь в дороге застанет.
   Мы приторочили наши рюкзаки на широком переднем бампере  «Беларуси», сзади  укрепили четыре канистры с соляркой и с трудом залезли вдвоем  в тесную кабину.   Все  население поселка, за исключением роженицы и ее маленького сына,  сгрудились  на широкой площади,  я выжал сцепление,  Иван Иванович включил скорость,  и трактор, взвыв от восторга, дернулся вперед, едва не подпрыгнув от перегазовки.  Но я быстро исправил  свою ошибку, и мы славно покатили по умытой дождичком дороге, объезжая колдобины  и неизвестно откуда взявшиеся  здесь валуны. Во мне все возликовало от этого поступательного движения вперед, к намеченной цели, и я запел:
                «Славное море, священный Байкал,
                Славный корабль, омулевая бочка ...»
   И мудрый философ Иван Иванович, которому вообще была чужда всякая экзальтация,  вдруг подхватил:
                «Эй, баргузин, пошевеливай вал,
                Плыть нам совсем недалечко...»   
   И после его уверенного баритона я действительно поверил, что до прииска нам ехать осталось совсем ничего. Но ровно через час  после нашего старта моя уверенность испарилась, «как сон, как утренний туман». Дорогу нам преградила небольшая речушка, через которую некогда был наведен деревянный мост, но ныне остатки его грудились вдоль ее высоких берегов  кучами бревен и досок.
   Мы вышли из кабины, выразительно почесывая свои затылки.
   - Да-а, - протянул Иван  Иванович.  - Недолго музыка играла... Слушай, а у нас лопата есть?
   - Ты хочешь засыпать этот ручей и перебраться на другой берег по дамбе? - спросил я, раздражаясь, потому что лопаты у нас не было  и я забыл попросить ее у Васька. 
   - Нет, я этого не хочу,- серьезно ответил мне мой собрат по несчастью, не оценив моего юмора. - Просто я вижу, что с той стороны есть съезд  к реке, а с нашей  его, вероятно, сожрала высокая вода.  С помощью лопаты мы бы могли его организовать.
   - А как ты думаешь, когда была эта, как ты выражаешься, высокая вода? - продолжал я нервничать.
   - Скорее всего, весной, - строго держал себя в рамках абсолютного хладнокровия Иван Иванович. - Летом у нас сильных дождей как-будто не было, а весеннее половодье ты должен помнить. 
   Я помнил его хорошо, потому что  в мае спасал своего тестя  из затопленной дачи.  Но это убийственное спокойствие Ивана  Ивановича, пытавшегося доказать мне, что наше дело «швах»  заставило меня повысить голос:
     - И ты думаешь, что с тех пор никакой транспорт не пересекал эту речушку?
   - Мысль твоя мне ясна, -   торжественно произнес  философ, наконец успокоив мои расшалившиеся нервы.  - Ты хочешь сказать, что где-то в стороне  есть другой съезд к реке. Давай поищем. Ты иди направо, я — налево.   
   - Налево идти бессмысленно, так как там сплошной лес, - сказал я, во второй раз доказав ему, что всей его философии грош цена. - А справа  - широкая поляна, и на ней примятая трава.
   На тот раз я его добил, потому что он согласился со мной  молча. Но сдаваться окончательно  было не в его правилах, и напоследок он сказал мне тоном, похожим на приказ:
   - А вообще-то ты останься с трактором: мало чего может случиться.
  Иван Иванович ушел искать брод, а я присел на бугорке близ дороги и принялся отмахиваться от гнуса, который ходил вдоль тайги черными тучами. Мой философствующий спутник оказался  прав: лишь только он скрылся за поворотом реки, это «мало чего» случилось: прямо из русла реки вышел человек с палкой в руке и котомкой за плечами. Не заметив меня, он подошел к тарахтящему трактору и прислушался. Мне показалось, что после прослушивания он обязательно скажет:  «В третьем цилиндре компрессия не к черту», но он передвинул какой-то рычажок, и мотор застучал пореже. Испугавшись, что трактор сейчас заглохнет, я крикнул:
   - Эй, мужик, не трогай там ничего! Он заводится только с горки!
   Человек вздрогнул и повернулся ко мне лицом. Он был страшно худ и бледен, и даже густой волосяной покров  не мог скрыть его впалых щек и проваленных глаз.  О смотрел на меня и моргал ими часто и растерянно.
  - Ты откуда? - прокричал я и встал, чтобы подойти к нему, так как переорать трактор было непросто.
   Но мужик почему-то попятился и полез во внутренний  карман заношенной телогрейки. Этот жест был мне знаком по детективным фильмам: так доставали или документы, или оружие — пистолет, нож, а иногда и обрез.
   Но незнакомец вытащил из кармана не то, и не другое, и я испытал огромное облечение и даже радость , когда в его руке блеснул такой совсем уж мирный и знакомый предмет как очки. Он водрузил их на нос, и  вид его сразу стал еще нелепее и и жальче, чем доселе.  Но в то же время блестевшие на солнце  линзы и золотая оправа  очков, вызвали у меня чувство почтения к этому человеку, и я крикнул снова, на этот раз обращаясь к нему на «Вы»:
   -   Вы кто такой?
    - А вы? - вопросом на вопрос ответил неизвестный.
    - А мы ведущие специалисты треста  «Майзолото»  Евгений Михайлович Бурцев и Иван  Иванович  Ельчанинов. Мы  посланы в командировку на Увахинский прииск, но наш вертолет потерпел аварию. Теперь мы добираемся туда вот на этом тракторе. А вы откуда?
   - А я оттуда же, с Увахинского прииска, - прокричал мужичок и пошел ко мне, вновь запуская руку в тот же внутренний карман ватника.
   Я  насторожился и даже пожалел, что назвал, кто мы такие, не узнав у незнакомца, кто он и  откуда.   Мне показалось, что самая лучшая позиция в моем положении - это спрятаться за огромным задним колесом «Беларуси», что я и поспешил сделать. Заметив это,  странный незнакомец усмехнулся, вынул наконец свою руку из кармана и протянул мне синюю книжечку с золотым тиснением:   «Удостоверение».
   - Я начальник этого прииска  Цебоев Рамазан  Асланович, -  сказал он  торопливо, видя, что я смотрю на его документ с опаской и недоверием: уж больно все было нереально  и странно : какой -то  заросший мужик выходит из леса и предъявляет мне у тарахтящего трактора документ, который был выдан ему, судя по всему, совсем недавно.
   - Так почему вы не на месте?  - удивленно спросил я. - Ведь из треста звонили вам, что на прииск направляется комиссия. Вы знали об этом?
   - Да,  знал, - ответил он, и я услышал в его голосе нотки, характерные для начальства. - Но  я был вынужден вчера покинуть прииск, потому что я убил человека.
    Если бы в этот момент из леса не вышел Иван Иванович, я бы, наверное, грохнулся в обморок или со мной бы случилась истерика. Не знаю, слышал ли он последние слова незнакомца или нет, но в любом случае его самообладанию можно было позавидовать.
   Ельчанинов подошел вплотную  к  человеку, назвавшимся начальником Увахинского прииска и спросил его  в упор:
  - Кто такой?
  Мужчина, видимо, испугался его тона, потому что, не сказав ни слова, протянул  ему свое удостоверение. Иван Иванович почти выхватил его из рук оторопевшего мужика и стал читать документ долго и внимательно, словно то была очередная инструкция министерства, которые по долгу своей службы он изучал во множестве. 
   - Наслышан о ваших подвигах, - начальственно и мрачно произнес он, изучив  документ.  - Рассказывайте, что же такое у вас там стряслось.
   - Рассказывать мне некогда, - резко ответил  Цебоев, видимо, обиженный суровым тоном Ивана Ивановича. - Да и вам следовало бы поспешить:  слушая мои объяснения, вы рискуете спалить все топливо в баках вашего трактора.
   - А вы куда, собственно, направляетесь? - совсем уже раздраженно спросил Ельчанинов. - Разве не на прииск?
- Я иду в ближайшее отделение милиции, как говорят, сдаваться, -  спокойно пояснил ему начальник прииска.  - Как я уже доложил вашему товарищу, вчера вечером  я убил человека , электромеханика Глебова.
    - Как убили? - не меньше меня опешил Иван Иванович.  - За что убили?
    - Убил из пистолета Макарова, зарегистрированного на мое имя. - сказал Цебоев  и достал из ватника помятую пачку папирос. - Убил за то, что он и подговоренные им рабочие собрались покинуть прииск и унести с собой  два килограмма золота, незаконно нарытые ими.
   Он закурил и посмотрел на небо: там собирались тяжелые тучи. Потом он сказал, на сей раз обращаясь почему-то ко мне:
   - Если вы намереваетесь попасть на прииск, то отправляйтесь немедленно: через два часа эта речка станет непроходимой.  В сопках собирается ливень, а наших местах это чревато большими неприятностями.
   - А что мы будем делать на прииске без вас?! - криком взорвался Иван Иванович. - Вы думаете, что говорите?!  С кем нам  разговаривать там?
    - С рабочими, - ответил начальник, не обращая внимания на крик. - Возьмете власть на прииске в свои руки, будете руководить добычей золота и ожидать прилета следственной группы. Теперь в этом конфликте будет разбираться не трест, а милиция.
    - Нет! - продолжал кричать Иван Иванович. - Вы поедете с нами, и с этим, как вы выразились, конфликтом  мы будем разбираться вместе.
    Цебоев послушно склонил голову:
   - Хорошо.  Только  напишите мне бумагу,  что вы, как представитель власти,  приняли от меня заявление о явке с повинной. Иначе, в милиции будут считать, что я нахожусь в бегах.
   - Я напишу все все, что вы пожелаете, - злым, но приглушенным голосом произнес Ельчанинов. - Только садитесь на трактор и  и показывайте дорогу на ваш прииск.
   - А куда мне садиться? - спросил Цебоев тоном робкого школьника, которому не хватило места в классе.
   Вопрос был резонным, так как места в узкой кабине едва  хватало для нас двоих,  а  пространство сзади кабины, где можно было бы  стоять на механизме сцепки, было занято канистрами с соляркой.
   - Я бы мог пойти пешком,  - сказал начальник прииска, -  но сегодня ночью я проделал путь в семнадцать километров, голодный и без отдыха.
    - Если до прииска осталось семнадцать километров, - вступил в разговор я, - то мне будет нетрудно будет пройти это расстояние до вечера. Бывало, хаживал я и побольше.
   Видимо, именно последние мои слова вызвали на лице Цебоева улыбку:
   - Да, это не слишком сложно. Но эти семнадцать километров я прошел по тропе, которой вы не знаете. А по дороге до прииска гораздо дальше. Но сейчас самое главное для нас — это форсировать эту речушку и через три километра ее же, только чуть повыше. Поэтому вы отправляйтесь немедленно, а мы найдем брод и догоним вас.   Тем более, что недалеко отсюда  начнется грязь, и мы все вместе будем вынуждены толкать эту машину.
   Теперь улыбнулся я, представив себе, как он, маленький и тщедушный, толкает огромный трактор.
     Я спокойно перешел по камешкам  речушку с прозрачной, мирно булькающей водой  и зашагал по  неровной дороге, а они еще кружили где-то в поисках брода, причем так далеко, что стрекот тракторного двигателя стал еле слышен. Потом  он стал приближаться, и я уже был готов помахать Ивану Ивановичу  рукой на прощанье, как сразу за крутым поворотом мне открылась нерадостная картина:  дорога здесь превратилась в огромную грязную лужу, обойти которую я мог по очень узкой полоске суши, потянувшейся над обрывом, но трактору оставалось только форсировать это водное препятствие.
   Нацелившись на  колею, которая, по мнению нашего неопытного водителя, должна была вывести трактор на другой берег лужи, Иван Иванович даже не заметил меня, скромно стоявшего в сторонке, и повел свою мирную машину, словно танк  на штурм вражеских бастионов.
   Цебоев оказался прав: трактор зарылся в грязь по самые ступицы колес и стал  задыхаться. Иван Иванович своевременно переключился на нейтральную передачу, мотор не заглох, но от перенапряжения застучал глухо и недовольно. Люди сидевшие в его кабине, открыли дверцы и смотрели на раскинувшееся перед ними  море грязи с тоской и унынием. Они понимали, что покинуть трактор и оказать ему какую-нибудь помощь в преодолении преграды будет весьма проблематично, так как воды в луже было им намного выше пояса. Я чувствовал себя в гораздо лучшем положении, о чем и поспешил известить их, прокричав:
   -  Ну что, приехали? И что теперь прикажете делать?
   Они не ожидали увидеть меня здесь, и оба, на мой взгляд, разозлились, услышав мой голос.  Начальник прииска вылез на капот и огляделся, выискивая путь к спасению. Иван Иванович стал закатывать штаны, словно это могло спасти его от омовения грязной водой как минимум по грудь.
   Цебоев  был более практичен, потому что, как оказалось, знал эти места, как свои пять пальцев.
   - Эй,  послушайте меня! - крикнул он мне. - Там за поворотом   лежит куча досок. Когда-то собирались ремонтировать мост, да так и не удосужились. Притащите сюда одну из них. Мы выберемся на сушу и тогда будем думать, что нам делать дальше.
   Я послушал его, хотя обращение на «эй» больно кольнуло мое самолюбие: ведь как никак  я приходился Цебоеву непосредственным начальником. Но потом я вспомнил, что назвав  все свои регалии, я забыл  элементарно представиться, а потому послушно побрел по кромке  лужи.
   «Там за поворотом» оказалось чуть ли не в полукилометре от места нашей катастрофы, а когда я попытался поднять длиннющую доску «шестидесятку»,  то чуть не надорвался. Я разозлился не на шутку и, вернувшись к трактору ни с чем, выразил свой протест коротко и я ясно:
   - Прежде чем посылать меня за досками, вам, господин начальник, надо было подумать, смогу ли я их поднять.
    - Извините меня! - прокричал Цебоев, но в его голосе я сразу услышал издевательские нотки. - Я забыл, что вы сугубо городской житель с высшим образованием. Доску не надо поднимать. Ее надо брать за один конец и заносить по ходу движения. Это не слишком споро, но зато весьма эффективно.
   Я разозлился еще больше, но не стал отвечать ему, потому что был чертовски голоден. А все продукты находились у них в кабине. Наверное поэтому, работа пошла у меня, как выразился Цебоев, и споро, и эффективно. Но в голове крутилась противная и досадливая мысль: «Не мог сам догадаться! Перед людьми стыдно. Цебоев, Бог  с ним: сегодня встретились, завтра разойдемся. А вот Иван Иванович теперь будет насмешничать, да еще в конторе всем расскажет».
   С такими невеселыми мыслями я доставил доску к луже  и остановился перед необъятным водным пространством, не зная, что делать дальше.
  - Столкните ее на воду, она сама к нам поплывет! - прокричал вездесущий начальник прииска, и я заметил по тону его голоса, что он оценил мой подвиг и не намерен больше корить меня моим высшим образованием. 
   Доска действительно легко заскользила по водной глади,  и вскоре достигла  трактора, где Ельчанинов с Цебоевым лихо развернули ее, уперев оба конца в противоположные берега лужи.
   - Ну, вот и все! - радостно провозгласил Цебоев. -  Пусть Иван Иванович садится за руль, а мы с вами с двух сторон будем толкать трактор.
    Я снова покорно выполнил его указание и через  пару минут с тайным ликованием убедился, что огромный опыт работы на прииске не дал Цебоеву  права всегда быть правым.
   Трактор не сдвинулся с места ни на сантиметр, а мы с ним были похожи на  двух пигмеев, тащивших из болота бегемота. И тогда первую умную мысль за этот день высказал я:
   - Надо пообедать, а потом уже корячиться с с этой железякой.
    Неожиданно для меня  возражений я не услышал, и через четверть часа мы обедали на краю обрыва под огромной пихтой, а где-то внизу шумела река.  Съели остатки консервов и буханку хлеба, которой нас заботливо снабдили в поселке, после чего Иван Иванович сказал:
   - Теперь нам обязательно надо добраться сегодня до прииска: продукты у нас на нуле.
  Такая констатация очевидного факта оказалась крайне не тактичной. Цебоев покраснел,  отложил в сторону кусочек хлеба, который   не успел дожевать и с трудом произнес:
   - Вы извините, я не знал, что у вас нет запаса продуктов. Но я вообще ушел с прииска без еды,  так что...  извините...
   Иван Иванович возмутился:
   - Что вы все время извиняетесь?!  Можно подумать, что мы с вами на пикнике в окрестностях  Самары! Теперь мы одна команда, и без вас мы бы сейчас загорали возле той самой речки.
   Я не понял, почему Ельчанинов выбрал для пикника именно Самару, но мне не понравился его излишний пыл, и потому я мрачно заметил:
   - А теперь загораем у другой, и неизвестно, когда и как мы отсюда выберемся.
  - А очень просто, - уверенно сказал Цебоев, который, похоже пришел в себя после извинений. - Мы бросим, как вы выразились, эту железяку здесь и пойдем все пешком.    
   -  Но как же...? - начал робко возражать Иван Иванович, но начальник прииска решительно перебил его:
    - Трактор здесь никто не тронет. А чтобы его не смыло дождем, который разразится здесь через полчаса, мы его привяжем тросом вот к этой самой  пихте.
   - А нас? - спросил я.
   – Что нас? - недоуменно спросил Цебоев.
   - А нас не смоет?
  - За полчаса мы успеем добраться до барака дорожников и там переждать дождь. Я не стал заходить в него, потому что он был чуть в стороне от моей дороги, а я очень спешил. Кстати, там  есть запас кое-каких продуктов и сигнальных ракет, так что  мы сможем подать сигнал бедствия в случае чего.
 Дождь накрыл нас,  когда мы были в ста метрах от спасительного барака. Сначала ударил шквалистый порыв ветра, и я не успел закрыть рот после  натиска освирепевшего воздуха, как его тут же заполнило  сплошным потоком воды, лившимся с почерневшего неба.  Я увидел, что Цебоев  махнул нам  рукой и побежал изо всех сил, смешно приседая под струями дождя, но только спустя некоторое время я догадался, почему он это сделал: наш путь снова пересекала речушка, на наших глазах наполнявшаяся  мутной водой.  Мы проскочили ее, прыгая по камешкам, и взбежали на крутой пригорок, где стояло  вполне приличное деревянное строение с застекленными окнами. Цебоев  дернул обитую жестью дверь  и сделал изящный жест  рукой:
   - Заходите, товарищи! Будьте как дома.
    Мы прошли тесные сени с поленницами дров и оказались в просторной комнате, посреди которой стоял огромный стол, сбитый из неструганных  досок, а вдоль стен громоздились  покосившиеся нары.  В углу возвышался совсем чуждый этой обстановке сейф, а на нем  - портрет Мэрилин Монро, вырезанный из какого-то журнала и наклеенный на коробку из-под вермишели «Макфа».   
   - У кого есть зажигалка? - спросил начальник прииска, после того как достал из кармана  и положил на стол успевший раскиснуть коробок спичек.
    Ельчанинов молча кинул на стол свою роскошную японскую зажигалку в виде  автомобиля «Тойота» и стал стаскивать с себя насквозь промокшую куртку.
   - Повесьте всю свою одежду на нары, - то ли посоветовал, то ли приказал Цебоев. - Я сейчас растоплю печку, и через полчаса она высохнет. А там, Бог даст, дождь прекратится, и мы двинемся дальше. До прииска отсюда по тропе осталось  десять километров, но это не главное. Главное то, что впереди нет больше речек.  А иначе нас ожидало бы то , что вы можете увидеть сейчас, выглянув из окна.
    Мы невольно последовали его совету, и нашим глазам  открылась страшная картина: там, где десять минут тому назад текла мирная маловодная речушка, несся бешеный поток грязной воды, и даже здесь, за закрытыми окнами, был слышен грохот перекатываемых ею  камней.   
  В печке загудел огонь, и, несмотря на то, что  дождь рушился с неба сплошной стеной, угрожающе стуча по окнам, мы с Иваном Ивановичем почувствовали себя  вне опасности и принялись приводить себя в порядок.  Но мы  заметили, что наш спутник  беспокойно посматривает на часы , которые он снял с руки положил на стол.
   - Вы кого-то ждете? - насмешливо спросил его Ельчанинов.
  Однако  Цебоев   воспринял  его вопрос совершенно серьезно и ответил немедля:
   - Не кого, а чего...  Сейчас три часа .  Если дождь через час не прекратится, нам   придется заночевать здесь. Глядя на ночь в тайгу соваться нечего, тем более после такого ливня. 
   - Ну, что же, ночевать — так ночевать, - беззаботно отозвался я . - Жаль только, что ужин у нас будет скудноватым.
- С ужином мы как-нибудь разберемся, -ответил мне начальник прииска и дернул за ручку сейфа.
   Там стояли баночки тушенки и яркие пакеты с  итальянской вермишелью.
  -  Народ у нас на дороге запасливый и о других заботливый, - сказал Цебоев, но в голосе его я услышал больше тревоги, чем удовлетворения.  - Но ночевать нам здесь тоже нельзя. Если  прииск останется еще на одну ночь без начальства, там снова начнется та же буза, что произошла день назад.
   - А вы что, не оставили никого вместо с себя? - спросил Ельчанинов, вновь ощутив себя большим начальником из треста.
    Цебоев посмотрел на него с сожалением, и я понял его: показывать сейчас свою власть было неразумно. Но ответил он, как и подобает подчиненному, почтительно и исчерпывающе ясно:
   -  Конечно, оставил. Но начальник смены Безухов плохо ладит с нашими людьми, потому что он,.. как бы это сказать,   не одного поля ягода... Кажется, так говорится в русской  пословице? 
  Но мы  оказались не знатоками русского народного творчества, а Иван Иванович даже вышел из себя услышав  такие разглагольствования, тут же повысив голос:
   - Что не значит — не ладит с людьми? Он начальник смены, или кто?
  - Он очень хороший начальник смены, - спокойно ответил Цебоев. -  Только он стал золотодобытчиком  потому, что с детства начитался Джека Лондона и Вячеслава Шишкова. Оставил в Питере очень хорошую квартиру  и  рванул в наши края. За романтикой. Но голова у него варит  очень хорошо, наверное, потому что до этого он работал бухгалтером на большом заводе. И за пять лет он из простого рабочего выбился в начальники. Но как был интеллигентом, так им и остался.
   -  А что, другого начальники смены вы не могли оставить? - продолжал напирать Ельчанинов. - Не интеллигента?
     - Другие начальники пошли на поводу тех, кто затеяли этот конфликт. Вот с ними вы и будете разбираться,  почему это произошло, - грустно произнес Цебоев и подошел к окну взглянуть на небо.
    - Разбираться мы будем с вами, - совсем уж по-министерски сказал Иван Иванович и поставил точку шлепком ладони по столу.
      - Естественно, со мной, - согласился Цебоев. -  Только отвечать я буду по другой статье. Об убийстве человека...  Впрочем, мы зря затеяли этот разговор сейчас.  И нервничаете вы зря. Вам завтра ваши нервы - ох! - как пригодятся.  Давайте лучше готовить ужин.  Подзаправимся и двинем на прииск: тучи, по моему уходят, и дождь уже не такой свирепый.
   Он  вышел из дома, как был в одних трусах и вернулся спустя десять минут совершенно мокрый  с  большой эмалированной кастрюлей в руках,  пояснив:
   - Воды пришлось из-под крыши набрать, в реке сплошная грязь идет. Но вода ничего, чистая:  ливень крышу вымыл до блеска.
   После ужина дождь стих, и мы стали собираться в дорогу. Было заметно, что Ельчанинов делает это  с большой неохотой, и понял, что ему не хочется отправляться на прииск на ночь. Но он не стал перечить Цебоеву и внимательно  слушал его указания, несмотря на их странности, которые удивляли даже меня.
   - Три километра будем идти вверх, - говорил начальник прииска, натягивая сапоги на туго намотанные портянки. - Тропа  каменистая, дождь размыть ее не мог. Но зато есть опасность поскользнуться, что чревато большими  неприятностями, так как слева от нас все время будет глубокий обрыв. Я нашел здесь бухту веревки, и мы будем брать этот перевал в связке, как ходят альпинисты. Первым иду я, замыкающим будет Иван Иванович.
    Я не знал, радоваться мне или огорчаться, что он поставил меня в середине, и вообще мне эта идея казалось дикой: идти связанными одной веревкой по таежной тропе, по которым я в свою бытность прошел немало километров. 
   Но стоило нам  выйти из дома, как я увидел, что совсем рядом с ним начинается нагромождение камней, круто уходящее в гору. Это и была та тропа по которой мы должны были добираться до прииска. Сначала мы взбирались по ней самостоятельно, каждый как мог. Я, например, боясь соскользнуть с мокрых камней, становился на них коленями и хватался руками за  лежавшие наверху плоские глыбы, что  тоже было небезопасно, так как   некоторые из них  качались и готовы были упасть мне на голову.  Но выбрались мы наверх благополучно,  и тут тропа действительно вывела нас  на край обрыва, в глубине которого ревела взбесившаяся река.  Цебоев снял с плеча бухту капроновой веревки и вопросительно посмотрел на нас:
   - Так что, будем вязаться, господа?
   Ельчанинов еще раз  взглянул вниз и мрачно ответил:
   - Будем.
   Когда Цебоев быстро и ловко стал вязать на моей груди мудреные узлы, я сразу понял, что, вероятно, он занимался кода-то альпинизмом и что это для него привычное дело. Как не странно, но то, что теперь мы были крепко связаны друг с другом, придавало нам какую-то непонятно откуда взявшуюся уверенность, и мы шли по скользким камням без всякого страха, сначала круто поднимаясь вверх, а потом  резко ныряя вниз. Таких горок, невысоких, но очень отвесных, мы преодолели, наверное, с десяток, когда наш проводник, остановился и сказал, тяжело вздохнув:
  - А теперь - привал! И, кстати, можете отвязаться: дальше тропа пойдет хвойная, без всяких обрывов и камней.
    Отдыхали мы совсем немного: быстро начинало темнеть, и первым забеспокоился по этому поводу Иван Иванович. Он выбросил только что прикуренную папиросу  и предложил:
   - Ну что, может тронем дальше?
   Мы споро пошли по отличной тропе, которая прямо-таки пружинила под нашими ногами, так как представляла собой толстый слой хвойных иголок, нападавший за много лет. Тайга молчала, так как ее обитатели, видимо, еще не пришли в себя после страшного ливня, и мы с Ельчаниновым вздрогнули, когда над нею поплыл вдруг густой и басистый звук, напоминавший  мычанье коровы. Заметив наш испуг,  Цебоев улыбнулся и пояснил:
   - Это гудок на прииске. Конец рабочей смены. У нас на электростанции стоит старенький локомотив, типа паровоза без колес, и мы приспособились с его помощью оповещать рабочих о начале и окончании смены.
    Приблизительно еще с час мы шли уже в полной темноте,  различая перед собой лишь неторопливый силуэт начальника прииска. Потом неожиданно  лес расступился, и я увидел внизу россыпь малюсеньких огней. И именно их величина подсказала мне, что нам предстоит долгий и тяжелый спуск по тропе, которая снова стала каменистой и скользкой.
   Но мы уже не стали обвязываться, а чуть ли не на четвереньках ринулись вниз, отрывая  взгляд от  земли лишь для того, чтобы  увидеть вдалеке такие яркие и теплые огни. Но случилось так, что едва мы перешли по шаткому мостику грязную и бурную речонку, за которой  тянулась кривая улица длинных бараков,  как фонари мигнули три раза и погасли. Цебоев  чиркнул зажигалкой и посмотрел на часы.
   - Что-то рано они сегодня свет выключили, - недовольно сказал он, - до двенадцати еще целый час.
    Ельчанинов присел на бревно, которое лежало у дороги, начинавшейся сразу после пешеходного мостика и снова начал говорить, как начальник, о чем, как мне показалось , он совсем забыл за время нашего перехода:
   - Начальника нет, вот они и вытворяют, что хотят. Куда теперь идти? 
   Начальник прииска пропустил мимо ушей замечание Ивана Ивановича, но на вопрос ответил:
  - Идти пока никуда не надо.  Это очень далеко  и небезопасно. Сейчас здесь должен пройти самосвал с рудой, он нас и подвезет прямо к конторе.
   Затем он устало опустился на бревно рядом с Ельчаниновым и тяжелым взглядом окинул  серые бараки  поселка, протянувшегося вдоль сопки,  в темноте похожей на притаившуюся рысь.
   - Что-то не нравится все это, - сказал  он тихо, словно разговаривая сам с собой. - Что-то случилось в поселке за это время...
   - А что еще может случиться? - зло и нахраписто  выпалил Иван Иванович. -  Довели коллектив  до  возмущения, человека убили и убежали, бросив производство на произвол судьбы. А это вам не контора треста очистки города, а при-и-иск!            
   Мне было неприятно слышать это, потому что Ельчанинов заговорил в таком тоне, когда мы оказались в безопасности, одолев с помощью Цебоева такой сложный и опасный путь.
   Но наш проводник не обратил на эти обидные для него слова никакого внимания, продолжая всматриваться в темный поселок и говорить под сурдинку:
   - Работу они не прекратили... Зачем тогда был гудок об окончании смены?   А свет в поселке могли выключить потому, что не хватает мощности в цехах. Сейчас подождем еще пятнадцать минут и пойдем пешком, если самосвала  не будет.
   Но он не успел и договорить, как вдали заметались лучи от фар, и минуты через три из-за поворота стремительно вылетел огромный  «МАЗ», затормозивший прямо перед Цебоевым,  который стоял у дороги с поднятой рукой.
   Дверь кабины тут же распахнулась и на землю спрыгнул паренек в тельняшке.
  -  Рамазан Асланович, это вы?! - закричал он каким-то немыслимым фальцетом. - Вот здорово, что вы пришли! У нас здесь снова буза началась, но теперь уже по другому поводу. Если так и дальше пойдет, мы  годовой план к концу следующего месяца сделаем!  Видать наши бульдозеристы вышли на богатую жилу. Говорят, что с тонны руды берем уже пятнадцать граммов золота! Пустили вторую линию промывки, люди из цехов не выходят третью смену!
   - Хорошо, - остановил его Цебоев. - Подбрось нас до конторы. А потом привезешь туда  Безухова. Скажешь ему, что комиссия из треста приехала.
   Мы запросто поместились все четверо в кабине «МАЗа», и самосвал понесся по укатанной дороге,  словно это был германский автобан. 
   Он взлетел на крутой пригорок, и перед нами открылась картина, которую мы совсем не ждали увидеть: внизу раскинулось море огней, подрагивавших в теплых струях воздуха над капотом нашего автомобиля.
   Даже вконец приземленный Иван Иванович при виде этого великолепия привстал со своего сидения и задал совсем уже глупый вопрос:
   - А это что еще за город?
  Несмотря на то, что меня страшно клонило в сон, мне оставалось только перефразировать  ему широко известные слова:
   - А с перрона говорят,  это город Увахинград.
    Цебоев пояснил более серьезно:
   - Это наша промзона. Мы вынуждены отключать свет в поселке, чтобы все линии работали по ночам.
  - Одна-а-ако..., - протянул  несговорчивый Иван Иванович. - А вы не находите, что здесь слишком много огней?
 - Вы, наверное, забыли, что это прииск, - холодновато отозвался Цебоев.  - Здесь каждый метр земли должен быть освещен, как днем.
   Машина остановилась у длинного барака с покосившимся с крылечком, над которым печально свисал выгоревший и обтрепанный флаг Российской Федерации. Однако в самом здании горело лишь одно окошко, наполовину задернутое белой занавеской, под которым стоял велосипед с плетеной корзиной на багажнике.
    - Хорошо, что  Степан Аристархович еще не ушел, - сказал Цебоев. - Он вас возьмет к себе на постой.
   - А кто такой этот Степан Аристархович? - подозрительно спросил Ельчанинов, продолжая изображать вновь народившегося начальника.
   -  Товарищ Ковешкин наш  главбух, - ответил Цебоев, смирившись, вероятно, с этой метаморфозой. - Живет здесь рядом  в отдельном доме, который сам для себя и построил.
    Степан Аристархович, маленький седой человечек в сатиновых нарукавниках, выкатился в коридор, услышав, видимо, шум наших шагов, и радостно, улыбчиво запел:
   - Рамазан Асланович, как хорошо, что вы вернулись! У нас здесь такое творится...
   - Почему в конторе нет охраны? - перебил его начальник прииска.
 - Безухов распорядился весь намытый песок  перенести в электроцех, - принялся торопливо объяснять бухгалтер. - Там у них капитальное строение, и все хорошо вокруг просматривается. Так что вся охрана теперь там.
   - А что, наличных денег у вас в конторе не осталось? - строго спросил Цебоев.
    Степан Аристархович смущенно завертел головой, бормоча:
  - Осталось... Совсем немного... Я их с собой домой забираю. У меня ведь и пистолет есть...
   Цебоев отстранил его от двери и первым зашел в небольшой и слабо освещенный кабинет. Там он, не приглашая нас присесть, тяжело опустился на стул и сказал командирским голосом, которого мы не ожидали у него услышать:
   - Значит, так...  Сейчас приедет Безухов, выслушает членов комиссии из треста.  По каким вопросам будет производится проверка. После этого ты  устроишь Ивана Ивановича и Евгения Михайловича у себя дома на ночлег. Об ужине я побеспокоюсь сам.  Все ясно?
  - Так точно! - тоже по-военному ответил бухгалтер и снял нарукавники.
   Начальник смены Петр Иванович Безухов, исполнявший в данное время обязанности начальника прииска,  оказался бесцветным и смертельно усталым человеком в зеленом брезентовом плаще и резиновых сапогах. Цебоев представил нас ему и незаметно исчез,  и Ельчанинов тут же принялся исполнять функции руководителя комиссии из треста.
   -  Завтра к девяти часам утра  приготовьте докладную, о  том что произошло на прииске за последние трое суток, - четко продиктовал он и раздраженно спросил, видя, что Безухов никак не реагирует на его слова: - Почему не записываете?   Я буду давать вам еще много указаний на завтра.
   - Много указаний, да еще на завтра, мне давать бесполезно, - сказал Безухов, не поднимая глаз от пола и крутя в руках измятую кепку. - Я все равно  не смогу их  исполнить, потому что не сплю уже вторые сутки.  А докладную я вам напишу. Я могу идти?          
 - Да, можете, - ошеломленно  разрешил Ельчанинов, не ожидавший такого ответа.
   - Ну, что, едем ко мне? - жизнерадостно вопросил нас  Степан Аристархович, входя в кабинет, но заметив наши сумрачные лица, виновато поправился: - То есть, идем?
   Мы вышли из конторы под полыхание бесчисленных огней, и бухгалтер взялся за руль велосипеда, стоявшего у стены, предварительно положив в корзину на багажнике какой-то увесистый сверток.
   - Всю кассу прииска с собой возим? - насмешливо и в то же время строго спросил Ельчанинов.
   - Приходится, - совсем робко ответил Степан Аристархович и пояснил: - Сами видите, что у нас творится. Охрану из конторы убрали, так что запросто можно деньги вместе с сейфом унести.
  - А кто же труп охраняет? - тоном милицейского опера поинтересовался Иван Иванович
     - Труп? Какой труп? - удивился наш провожатый.
   Ельчанинов остановился как вкопанный:
   - Вы что, не знаете, что ваш начальник застрелил рабочего, который пытался украсть золото?
   - А вот вы о чем! - облегченно выдохнул  Степан Аристархович. - Так он же живой оказался. Лежит сейчас в медпункте с ранением в грудь. Совсем пустяковая рана, пуля даже кость не задела. А мертвым его посчитали, потому что в глубокий обморок грохнулся от испугу. Ну, и отнесли его в холодильник старый, где мясо для собак храним. А потом, глядь, а он оттуда живой выходит. Пришел в себя, выходит, от холода. А начальник к тому времени уже ушел с прииска. На машине до Заячьей Пади добрался, а там пешком, через гору. Так что не смогли мы его догнать. Только сейчас ему сказали, что он никакой не убийца.
   - Обрадовался? - совсем некстати спросил Иван Иванович.
 Но бухгалтер ответил сразу, не удивившись, будто поминутно слышал такие глупые вопросы:
   - А ему некогда сейчас радоваться. Вы видели, как сейчас прииск работает?  На пределе всех сил людских и механизмов. Но кое-кому это поперек горла стоит.... Я вот слышал, как вы поручение дали Безухову  докладную писать, и подумал: а что он может вам разъяснить, если и сам не может понять, что на прииске случилось... И никто не может. Разве что вы самого Кабанова заставите дать вам показания, почему он решил народ замутить.
  - А кто такой Кабанов?
  - Александр Иванович Кабанов — главный инженер прииска, бывший генеральный директор  компании  ОстГео Холдинг. 
   - За что выгнали?
   - Говорит, что сам ушел, потому что не согласен с политикой хозяев Холдинга.
   - Демократ?
   - В точку попали. Борец за справедливость, а инженер из него — так себе... 
   - А Цебоев, выходит, деспот и единоначальник?
   - Тоже угадали. Только вы поймете, почему он такой, когда я вам за ужином расскажу все подробно.
  - Вообще-то, за ужином вредно о таких вещах говорить, можно и несварение желудка заработать, - сварливо заметил Ельчанинов, и Степан Аристархович обиженно замолчал.
  Вскоре мы подошли к большому рубленному дому, стоявшему на пригорке прямо у границы с тайгой.  Степан Аристархович снял с багажника лукошко и повел нас по лестнице в дом, где сразу и сноровисто зажег  керосиновую лампу.
   - Что, даже главному бухгалтеру свет отключают? - спросил Иван Иванович, не желая расстаться со своим иронично-осуждающим тоном.
  - Как всем, - спокойно ответил бухгалтер. - Только я сейчас свой генератор запущу. Вы еще сможете и телевизор посмотреть. 
  Он ушел,  я устало опустился в большое кресло, стоявшее у стены,  а Иван Иванович принялся вышагивать по большой, но уютной комнате.
   - Ты посмотри, сколько у него книг, - сказал он, останавливаясь у стены, которую всю, сверху до низу, занимали самодельные полки с книгами. - И какие книги! Марсель Пруст,  Бёлль,  Фейхтвангер... И еще что-то весьма интересное...
       Он замолк, листая какую-то небольшую книгу, и в это время в комнате вспыхнул яркий свет и на пороге появился радушно улыбающийся Степан Аристархович:
  - Ну вот, теперь полный порядок, все блага цивилизации, можно сказать...  А вы, я смотрю, моей библиотекой заинтересовались, Иван Иванович?
  - Да, заинтересовался, - как-то растерянно ответил Ельчанинов, не выпуская из рук всю ту же книжонку в бумажном переплете. - И нашел в ней очень любопытный экземпляр. Называется книга «Мое золото»,  и первые ее строчки буквально потрясли меня. Слушайте: «Золото добывают не руками. Его находят и по крупинке собирают обеспокоенной душой. Только не ищите  в ней любви  к этому благородному металлу и вообще ничего не ищите. Скорее всего вы найдете там ненависть...»  Автор — какой-то С. А. Зырянов... Никогда не слышал о таком.
   - И не услышите, - отозвался бухгалтер. - Потому что издана эта книга  всего в десяти экземплярах, а автор ее — ваш покорный слуга.
  - Как? - несказанно удивился Иван Иванович. - Ведь ваша фамилия, насколько я помню,  Ковешкин.
   - Совершенно верно, Ковешкин, - живо согласился Степан Аристархович. - А Зырянов — мой псевдоним, потому что происхожу я из этих самых мест и родился в населенном пункте под названием Зырянка.
    - Удивительно, - растерянно произнес Иван Иванович, -   я никогда не читал ничего подобного. И посмотрите, здесь замечательные и очень старые фотографии.
  Он явно приглашал посмотреть эту книгу меня,  но усталость полностью одолела все мое хрупкое существо, и мне было не до этого. На мое счастье в сенях послышался какой-то шум, и в комнату вошел человек в белом поварском колпаке и в тужурке, не такой белой, как колпак, но довольно-таки опрятной и новой. В руках он держал три комплекта обеденных судков, поставив которые на стол, молча удалился.
   - Давайте быстренько поужинаем, посмотрим по телевизору последние новости и — на боковую, - сказал  бухгалтер, расставляя судки на столе. - Завтра у меня напряженный  день,  а вас вообще будет аврал. В том, что произошло на прииске теперь разбираться да разбираться.
   - Раберемся, - скупо отозвался Ельчанинов, садясь за стол и не отрывая глаз от книжки.
   Ужин, состоявший из блинчиков с мясом и сметаной, чая и кекса, был проглочен, несмотря на мое сонное состояние,  мгновенно, и я тут же, сидя на диване,  заснул, не дожидаясь приглашения хозяина.   
   Проснулся я поздно, когда часы на стене показывали 11, и я сначала подумал, что они стоят. Но на  моих было то же самое время, и мне стало не по себе: ведь  нам  сегодня предстояла большая работа, и кто-то должен был нас разбудить.  Однако, хозяина  в доме не было, а Иван Иванович спал в соседней комнате  на большой кровати под  пуховым одеялом. Рядом на стуле лежала книжка, которой он так вчера заинтересовался. Я взял ее в руки и прочел на первой же открывшейся странице: «Если кто думает, что на прииске живут такие же люди, как, скажем, в поселке леспромхоза, то он глубоко ошибается. Золото меняет их психику, образ жизни и привычки».
   «А старик мыслит оригинально, однако, - подумал я, положив книгу на место. - Интересно, а согласны ли с ним сами приисковики?  Впрочем, навряд ли они читали его сочинение. Насколько я помню, все десять экземпляров книги стоят на полке».   
  Будить Ельчанинова мне  не хотелось, потому что я представил, какой он поднимет шум по поводу того, почему я не поднял его раньше, а объяснять ему, что я встал  только что, было бесполезно. Я вышел в большую комнату, и в это время зазвонил на тумбочке телефон.
   Уже хорошо мне знакомый голос Цебоева с осетинским акцентом сразу спросил, не выясняя, кто подошел к телефону:
   - Вы работать сегодня собираетесь? Я собрал в столовой всех людей, которые могут как-то объяснить вам положение на прииске. Подходите сюда, столовая рядом с конторой. Одновременно и позавтракаете.
  Теперь мне пришлось вольно-невольно будить Ивана Ивановича  и, как я и ожидал, он обрушился на меня с необоснованными упреками.  Быстро одевшись и даже не умываясь, мы вышли на знакомую тропинку со следами велосипедных шин и без излишних разговоров двинулись к конторе.
  В столовой на длинных лавках, расставленных словно в деревенском клубе сидело с десяток мужчин и две женщины, а перед ними за столом  Цебоев и Безухов писали, судя по всему, свои докладные о случившемся на прииске. При виде нас Цебоев встал и обратился к присутствующим:
   - Товарищи, подождите еще пятнадцать минут, пока проверяющие позавтракают. Они вчера проделали очень трудный путь и еще не успели как следует отдохнуть. А вы пока подумайте, о чем вы будете им говорить.
   Затем он провел нас в небольшую комнатку с тремя столами, отгороженную, видимо,  специально для ИТР, и  мы быстро позавтракали  опять теми же блинчиками с горячим чаем.
   Когда мы вышли в общий зал, мрачный Безухов тут  же вручил нам свою докладную, пробурчав:
   - Извините, мне на работу надо. И, вообще, я в этих разборках принимать участия не собираюсь. Читайте, что я написал, и делайте выводы сами.
  Он ушел, а Цебоев усадил нас за стол, за которым сидел сам.
  - Ну, что же, товарищи, приступим, - сказал он бодро. - Я думаю, начнем с товарища  главного инженера Александра Ивановича Кабанова.
  С лавки встал ухоженный мужчина лет пятидесяти в строгом синем костюме с галстуком в косую полоску и сразу начал говорить хорошо поставленным баритоном:
   - Во-первых вынужден заметить, Рамазан Асланович, что товарищей среди нас уже давно нет, и следует обращаться к народу как-то почтительней.
   - Извините, Александр Иванович, - тут же прореагировал Цебоев, - это у меня флотская привычка: там до сих пор  так друг к другу обращаются.
   Кабанов недовольно дернул головой и продолжил:
     - Тяжелая ситуация на прииске стала назревать давно, после того как   господин Цебоев стал насаждать в коллективе свою волюнтаристскую кадровую политику, в основе которой лежало желание поставить на руководящие посты людей, которые...
   Я был уверен:  что-то должно помешать ему закончить это предложение: то ли ему не хватит дыхания, то ли раздастся выкрик с места, требующий прекратить эту демагогию. Но я совсем не ожидал, что его прервет оглушительный шум над нашими головами.
   Вертолет!...   Через минуту в зале остался один лишь Кабанов, в растерянности стоявший за столом, а все остальные высыпали во двор, радостно крича и подбрасывая в воздух головные уборы.
  Вертолет приземлился ровно в центре круга с крестом, нарисованного близ столовой на бетонном пятачке, и из него первым после пилота вышел сам начальник нашего треста Феликс Фомич Ян. Он пожал руку подбежавшему к нему Цебоеву, потом огляделся вокруг и сразу наткнулся взглядом на нас с Ельчаниновым.
  - Ну, пропащие, докладывайте обстановку, - приказал он, перебрасывая свой тяжелый взгляд от одного до другого.
   -  На прииске все в порядке, - заторопился Иван  Иванович, - добыча налажена, работа идет...
   - А для тебя, значит, главное, чтобы работа шла, - прервал его шеф. - Ну, ну..
    Потом взгляд его переменился, стал совсем добрым и домашним, и он сказал мягко, но настойчиво:
  - Идите отдыхать. Я знаю, чего вы натерпелись по пути сюда. Мы, когда трактор брошенный на дороге увидели, думали, что  с вами совсем беда случилась.
   - Ну, а как же...?   - начал было возражать Ельчанинов, но шеф остановил резко и безаппеляционно:
  - Я сказал: идите и отдыхайте... А мы здесь сами разберемся... Насколько я понимаю,  заседание комиссии уже началось. Вот мы его и продолжим.
  Судя по выражению его лица, Иван Иванович был очень недоволен решением своего начальника, но он привык подчиняться им, и мы, пройдясь от нечего делать по поселку, поплелись с ним к дому бухгалтера, досыпать.
   Степан Аристархович оказался дома, искал что-то  в  ящике стола  и бегал на кухню посмотреть:  не сбежало ли молоко.
   - А начальник у вас крутой, - сказал он воодушевленно. - Велел мне прошлогодние отчеты по командировкам представить, а я ключ от старого сейфа как назло куда-то задевал.
  - А на что ему отчеты по командировкам понадобились? - недоуменно спросил Ельчанинов.
   - Точно не знаю, но догадываюсь, - ответил бухгалтер, высыпав на стол все содержимое ящика.  - Кабанов жалобы в трест писал насчет того, что Цебоев разъезжает по своим личным нуждам за счет наших командировочных расходов. Например,  в прошлом году он в Североморск зачем-то мотался, сначала в Москву на совещание, а потом в Североморск.
  - И вы не спрашивали у него, зачем?
  - А как я буду спрашивать это у своего начальства? Ему виднее. Только я знаю, что он служил там когда-то...
   - Служил?
  - Да, служил на флоте... А вы разве не знали, что он был командиром подводной лодки? Его комиссовали по здоровью, когда ему было всего сорок лет... Что-то там было с радиацией связано...
   - А сейчас ему сколько?
 - А сейчас ему пятьдесят два. Он у нас уже семь лет начальником. Институт горный окончил заочно, работая на прииске  бригадиром. Да вы о нем подробно можете прочитать в моей книжке. Я видел вчера, что вы ею заинтересовались...
  - Да, очень... А вы, Степан Аристархович, не могли бы мне подарить один экземплярчик, так сказать с автографом?
   - С огромным удовольствием!  И вам и вашему другу подпишу по книжке... Мне радостно, когда меня читают... Особенно за пределами нашего прииска.... Профессор недавно один мою книжку  аж в Москву увез,  очень она ему понравилась по части описания производственного процесса... Но я старался в ней все больше людей показать.
  Он нашел, наконец, свой ключ от сейфа и убежал, велев нам пить горячее молоко с малиновым вареньем.   Но нам  было не до молока. Мне страшно  хотелось спать, а у Ельчанинова вдруг проснулось чувство собственного достоинства.
  - Черт знает что! - в сердцах выпалил он. - Мы с тобой подготовили совещание, почти выявили виновного  в конфликтной ситуации на прииске, а Фомич даже не поинтересовался нашим мнением...  «Идите отдыхать!»...    Нет, не о нашем отдыхе он печется. Шефу понадобилось зачем-то отодвинуть нас от этого дела...
  - Брось выдумывать! - остановил я его. - С ним целый вертолет сотрудников, которые не тряслись пол-дороги на тракторе и не лазали до ночи по горам.  Разберутся как миленькие и без нас. А решение Фомич вынесет и без нашего мнения.  Ты его знаешь: он редко когда ошибается в людях. Вот ты говоришь, что мы почти выявили виновника бузы. И считаешь, что во всем виноват  Цебоев. Так ведь? А мне так не кажется... Вот увидишь, Фомич шуганет с прииска Кабанова.
  - Кабанова?! - возмущенно удивился Иван Иванович.  - Человека, который сигнализировал о беспорядках во все инстанции?
  - Можно сигнализировать и ни хрена не делать! -  вновь перебил я его. - Да еще самому организовывать эти самые беспорядки.
  - Ну, это ты загнул!  - еще сильнее занегодовал  Ельчанинов. - Кабанов, по-моему, порядочный человек, хоть и педант.
   - Вот пусть комиссия во главе с Фомичом и разбирается с этим порядочным человеком! - поставил я точку в этом разговоре. - Что касается меня, то я пошел спать.  У меня до сих пор ноги дрожат от вчерашнего скалолазания.
    Но заснуть мне не удалось.  Над тайгой и поселком вдруг раздался прерывистый и оттого очень тревожный  заводской гудок.  Мы с Ельчаниновым выскочили на крыльцо и нос к носу столкнулись со Степаном Аристарховичем, который тяжело взбегал по ступенькам.
  - Что это за тревога? - почти разом выкрикнули мы.
  - Это не тревога, - одышливо выговорил бухгалтер. - Это ваш начальник  объявляет общее собрание коллектива... Не умно это, не умно... Остановить почти весь процесс на прииске, поднять людей после ночной  смены... И ради чего? Ради того, чтобы выяснить, что и так ясно...
  На какую-то  минуту он скрылся в доме, затем выбежал оттуда со своим драгоценным лукошком и, пояснив  нам ворчаньем под нос суть проблемы: «Забыл ее, проклятую», вскочил на велосипед и умчался. А мы торопливо последовали за ним по тропинке, чтобы узнать: что же затеял наш вездесущий Фомич...
   Мы подошли к конторе, когда на площадке перед нею уже бурлил недовольный народ, не привыкший к тому, чтобы  его собирали на митинги, отрывая от работы. Пристроившись  за группой мужчин, одетых в блестящие прорезиненные робы, я услышал, как один из них сказал раздраженно:
 - Высокому начальству, видно, золота не надо, им  знать необходимо, кого наказать за беспорядки.  Как будто мы  бы сами не разобрались...
   Я ожидал, что сейчас из конторы выйдет директор треста  в окружении всей своей свиты, но крыльце появился только он один.
   Фомич поднял руку,  люди послушно замолчали, и его голос прозвучал в тишине, как удар бича:
  - Что же вы,  родные, творите?!  Хотите, чтобы прииск к чертовой матери разогнали?!  Так за нами не станет! Старатели по всей области шляются, работы ищут...   Вы же умные мужики... и бабы тоже, а клюнули на такую лажу , что даже мне за вас стыдно! Легких денег вам захотелось! Нет их, легких денег, вы хоть это себе уясните  в своем уже давно не юном возрасте! А тот, кто вам  мозги пудрил, хотел  всего лишь спихнуть своего начальника и занять его место.   А вас бы потом  по судам затаскали за порчу государственного имущества  и за хищение государственных ценностей.  Вот и  вся  суть ваших выступлений. В общем, говорить  мне на эту тему  с вами некогда. Да и вас работа дожидается, которая нас  с вами, да и всю страну кормит. А потому подведу итоги...  Главного инженера  прииска Кабанова увольняю и направляю на него материал в прокуратуру за подстрекательство к беспорядкам и воровству ценного металла.  Начальнику прииска Цебоеву выношу выговор за то,  что оставил рабочее место в  трудный момент.... Он, видите ли, сдаваться в милицию пошел за то, что якобы человека убил. И вы не могли убедить его, что это  только на руку тем, кто эту бузу затеял. Стыдно, мужики, стыдно! Милиция бы сама приехала и разобралась, что к чему. Те, кто руку поднял на наши государственные ценности, понесут, понятно, наказание по закону. В том числе  и этот недобитый субъект, из-за которого ваш начальник прииск покинул. А теперь -  по рабочим местам! А кто не на смене — досыпать и готовиться к ударному труду!
  Никогда еще за все десять лет совместной работы я не слышал, чтобы  Феликс Фомич выступал таким образом. Мне казалось, что он и слов таких не знает, да и энергии такой  в его речах никогда не  наблюдалось.  А здесь — на тебе! Пораженный такой метаморфозой я даже не заметил, как  площадь опустела. Мы с Ельчаниновым стояли на ней вдвоем, а к вертолету уже потянулись трестовские руководители.
  - Эй, друзья! - неожиданно услышали мы окрик с крыльца конторы. - А вы домой собираетесь? А ну-ка идите ко мне на расправу!
  Мы подошли к  директору треста, когда тот  тщательно вытирал пот со лба огромным клетчатым платком.  Он смотрел на нас строго, но глаза его улыбались:
  - Ну что, отдохнули, скалолазы? Давайте сейчас в вертолет, а завтра — за работу.  Бумаг вам придется понаписать изрядно. Теперь ведь всем будет интересно, что здесь произошло: и министерству,  и силовикам, и средствам массовой информации. Да, кстати, насколько я знаю, вы, Иван Иванович, отвечаете  в нашем тресте за работу связи, не так ли?
  - Так точно, Феликс Фомич,  - бодро ответил Ельчанинов.
  - Завтра напишите мне объяснительную, почему на прииске не работала рация. А пока я предупреждаю вас о неполном служебном соответствии. Можете быть свободными.
  Из аэропорта, где приземлился наш вертолет, мы добирались в город  на автобусе, так как места в машинах, встречавших начальство, нам не хватило. Выйдя с Иваном Ивановичем из автобуса на центральной улице, я собрался уж было распрощаться с ним, когда он неожиданно предложил:
  - Пойдем посидим в ресторане с часок. По-моему, после таких передряг это будет в самый раз.
   Я согласился, и через десять минут мы сидели в уютном ресторанчике под  названием «Алдан», и Иван  Ребров под сурдинку пел нам из  стереоколонки песню «Степь да степь кругом». На столе перед нами стояла большая  бутылка  водки «Русский стандарт» и   такая же огромная ваза с салатом под названием  «Таежный».
    - Удивительное дело, - произнес Иван Иванович после первой рюмки. - Ты помнишь слова , которые  я тогда у костра   сказал?
  - Конечно, помню, - ответил я, не медля. - Ты сказал: «Человек родился...».  Или, может: «Родился  человек...».  Точно не скажу...  А потом ты стал философствовать что-то по поводу бумажек и экологии...
  - Да, обычная ересь городского человека, любящего пофилософствовать, - сказал Ельчанинов очень неожиданные для меня слова и налил водки доверху.
  Я был не только удивлен таким признанием своего спутника, но и обрадовался ему, так как больше всего боялся, что он сейчас углубится в свои размышления и мы с ним засидимся допоздна. А мне хотелось как можно быстрее оказаться дома, где меня ждали жена и два малолетних сына — близнеца, по которым я очень соскучился.
  Мы выпили по второй, и Ельчанинов продолжил удивлять меня речами, которые были так непохожи на его прежнюю манеру философствования.
  - Ты знаешь, - сказал он, задумчиво глядя на струйку водки, наполнявшую рюмку, - когда я сказал тогда эти слова, я не знал, какой смысл они вскоре приобретут. Вот ты скажи, как мы с тобой жили до Увахинского прииска? Аккуратно в восемь часов приходили в свой офис, перекладывали с места на место бумажки, писали приказы и циркуляры и ездили в Москву на совещания, где нам разъясняли, как лучше писать эти приказы и циркуляры. Правда,  раз в месяц  нас  с тобой посылали в командировку на курируемое нами предприятие, чтобы проверить, как там идет работа. Нас встречало угодливое начальство, знавшее о нашем приезде за год до этого, показывали нам бумаги о своих достижениях, которые мы уже читали в тресте, каялись в недоработках, вызванными объективными причинами, и устраивали экскурсию по цехам, вылизанным до противности. Потом был банкет с речами, в которых мы слышали о себе много хорошего, вплоть до того, что если бы не мы с тобой, то работа  на этом предприятии могла остановиться навсегда. И так как все это продолжалось из года в год, мы с тобой начинали верить  в это сами. И вдруг...
   Иван Иванович опрокинул в себя рюмку водки, даже не предложив мне сделать тоже самое, и после этого  заговорил взволнованно и приглушенно, словно боясь, что его кто-то подслушает:
  - И вдруг — это приключение... Как снег на голову... Падающий вертолет, барак с крысами, пацан, запросто отваливший нам трактор...  А потом эта дорога...  Ты представить себе не можешь, как я возненавидел этого горца, запросто командовавшего нами... Но он оказался прав. И если бы не он, мы  никогда  не дошли бы до прииска...  И я даже не знаю, что могло бы случиться  с нами... Потому что никогда не попадал в такие переплеты...  А когда я узнал, что он командовал подводной лодкой, я вообще зауважал его... А потом этот бухгалтер, который пишет книги... И весьма неплохо пишет, можешь мне поверить... Ты обязательно прочти то, что он нам подарил … А Фомич-то наш! Как он выступал! Ты когда нибудь слышал, чтобы он так говорил? Вот то-то же! И выходит, что я будто в другой жизни оказался...  Словно заново родился... Человеком родился...
   Я понимал его. То же самое испытал и я. Только новый человек родился во мне раньше, чем в  нем. Это было давным давно, когда я  проходил срочную службу на подводной лодке и однажды, вернувшись из похода, в котором мы чуть не остались лежать на дне, почувствовал себя другим человеком ...