Жара не стихала, и люди торопились. Все жестче, остистее становились травы, овеваемые пыльно-знойными дневными ветрами с туркменской стороны, все меньше оставалось сенокосного времени, все короче объявлялись перерывы. Скошенное сено ворошили и, дав чуть подсохнуть, метали в небольшие, аккуратно оглаженные копенки - на случай дождя и для лучшего счета. И вскоре по летникам заскрипели в село первые арбы.
Но недолго пришлось дышать Похмельному вольным воздухом, слушать птиц на опушках в пестрых тенях берез, сидеть за рассказами у вечерних костров, ночевать в стогах и, просыпаясь утром свежим, бодрым, бежать, уклоняясь от веток с крупными оловянными каплями росы, вместе с парнями в глубь гая, где среди огромных, обросших осокой кочек хранилась терпко настоянная на лесных кореньях темная холодная вода, умывшись которой становишься еще бодрей и веселее.
Для разрешения колхозных дел требовалась его власть. Заканчивалась заготовка самана; надо было срочно отправлять извоз за камнем, просить в районе строевого лесу, приступать к изготовлению рам, ясель, дверей, стропил, где-то искать стекло; попросили разрешения на выезд из села три семьи гуляевцев; набиралось еще много по мелочи, того самого, от чего он недавно сбежал в луга...
- Рассаживайтесь, товарищи! Снимайте кепки, доставайте табачок - разговор долгий... Ты, Сеня, за стол садись - считать будешь. Артем - рядом с ним, комсомолу этот разговор очень кстати.
Так, с ласковостью, не предвещавшей ничего хорошего, открыл очередное заседание правления председатель колхоза "Крепость".
- Все помнят наше распоряжение в разгар посевной, когда мы, чтоб не терять золотое времечко, решили работать без выходных? Помните? Хорошо... Но вы же потом мне жаловались на невыходы в субботние и воскресные дни. Праздников придерживаются. Все отмечают - и колхозники, и высланные. Было такое? Было, я и сам видел, но сквозь пальцы смотрел: люди пошли нам навстречу, приняли высланных, кормят, поят, чуть ли не с собой спать кладут; и когда Гнездилов потребовал закрыть церковь - помните, я вам рассказывал, - я воспротивился. Негоже обижать людей. Но с того дня стал приглядываться и понял, что люди не выходят в субботне-воскресные дни не потому, что устали, а потому, что на каждую субботу - я уж не говорю про воскресенье - обязательно выпадает какой-нибудь праздник. Может, человек и хотел бы поразмяться, но грех! Недавно я решил, так сказать, просветиться на этот счет, записал со слов старух... Это гиблое дело, мужики. Чего там только нету! Рождества, крещенья, встреченья, вознесенье с благовещеньем, праздник каких-то жен-мироносиц - вы встречали таких жен в жизни? - и дух святой в отдельности, и день всех святых вместе - аж по сорок святых разом! И может, грех говорить, но есть дни кривых, горбатых, слепорожденных, блаженных, ушибленных, дни каких-то задушенных - это у поляков, и даже есть день какого-то расслабленного, мать бы его... не рожала! Мало того, каждый день под своим знаком идет. Если, к примеру, сегодня день святого Семена - есть такой в сентябре, то ты, Сеня, можешь не работать, и ни одна душа тебя попрекнуть не смеет, наоборот, похвалят... Ты погоди смеяться, как бы плакать не пришлось... Я дошел до декабря, дальше духу не хватило, и насчитал сорок два религиозных праздника, причем восемнадцать из них приходится на весенне-летнюю пору. С мая до первого снегу таких праздников, когда грех работать, не то шесть, не то семь. Если каждый невыход оценить в три рубля, то мы получаем, ни много ни мало, тридцать тысяч рублей потери... А здесь, Сеня, и считать нечего: вот списки бригад, вот число работных высланных, сложи и помножь на пять. Словом, к январю по тем же святцам набежит где-то под восемьдесят тысяч рублей убытка. Такая арифметика. Это я, вас жалеючи, взял в расчет только самое горячее время. Если все праздники за год помножить на пять, то, боюсь, вы заикаться начнете. Вы немного очухайтесь от этой цифири - потом вопросы задавайте, и если у вас их не будет, то у меня найдутся. Я, дорогие мои, чем дольше здесь работаю, тем меньше понимаю... Ну как, Сеня, все сходится? То-то у тебя мордаха вытянулась!
Правленцы и в самом деле были несколько озадачены таким подсчетом, хотя начинался он весело.
- Нет вопросов? - уже без всякого злорадства спросил Похмельный, откладывая в сторону тетрадку. - Тогда мой слушайте: до каких пор мы сами себе будем дырки в закромах вертеть? Посевную кончили - обмывали три... да считай, четыре дня. Дожди пошли - опять перекуривали. Мало: теперь в субботу до обеда работаем, в воскресенье -половина людей дома, в понедельник кое-как... А чем сенокос начали? Опять празднованием Владимирской Богоматери. Кто объяснит? Вы можете? Или мне снова старух собирать?
- Обнародовать надо, - подал голос Артем Шаповалов, покраснел оттого, что все на него посмотрели, и, преодолевая смущение, добавил с излишней горячностью:
- Нехай все знают, во сколько нам религиозная темнота обходится!
- Это сделаем, - заверил Похмельный. - Но обнародуем, объясним, как в прошлый раз, все согласятся - знакомое дело! - а на другой день дед Санько бухнет в колокола и опять все чередой поплетутся в церковь. Разве не так?
- Подожди, председатель, - поднял руку Плахота, - давай, друже, без нажиму... Верно, был такой уговор, хочь и не соблюдался. Но засеялись, главное свалили с плеч, теперь сенокос идет. Когда же мужику время брать, як не в эту пору? - спросил он и натужно улыбнулся Похмельному.
- Да? - неприятно удивился тот. - Только в эту, другой не выбрать? С севом мы опоздали. Наше счастье, что дожди прошли, не то погубили бы семена. Сейчас сушь стоит, палит так, что дышать нечем. Сенокосу осталась неделя сроку, потом перестоит трава в будылья - и потеряем скирды сена. К коровнику еще не приступали. Самое время подналечь на работу. Управимся, уберемся, построимся - тогда с чистой душой отдохнуть можно. Была б твоя водка - праздников и зимой не пересчитать. А в своем хозяйстве надо вечерами работать. Или я опять не прав?
Плахота уже не улыбался.
- Много ты наработаешь вечерами! Догребешь до хаты - рук-ног под собой не чуешь. Бабы жалуются: крыши текут, хаты немазаные, в город не съездишь, дрова только высланные с твоего разрешения тягают. Моя уже ходит вечерами талу рубить. Тебе хорошо, ты один. А нам, знаешь, о семьях думать надо. Потому-то и "празднуются" люди в своих дворах до седьмого поту.
Подобный ответ Похмельный предвидел, только не знал от кого.
- Все так считают? Молчите? Конечно, где еще лучше найти повод выпить, да чтоб и жинка не ругала... Не по-хозяйски говоришь, Игнат Петрович, а ругаться с тобой мне бы не хотелось. Из-за того, что ваши хаты немазаными останутся, колхозу тысячи рублей терять? копны сена? пуды хлеба? Стройку губить? Сегодня жара, а завтра дожди грянут - и пропал саман. Собственный труд коту под хвост? Нет, не позволю. Эту лавку прикрывать пора. Или мы сами окончательно запретим всякие празднования дней господних - покончим с невыходами в субботне-воскресные дни, или я вызываю людей из района, пусть они примут меры... Опять не так? Ну а как, подскажи? Объясни, в чем я не прав? Или не то требую?
Вскочил, закричал Иващенко:
- Правильно требуешь, председатель! От таких цифрей рехнуться можно. Сорок святых разом! На каждого святого по двести рублей приходится. Расслабленный - и тот дороже. А мне копейки! Вызывай! Вызывай Полухина с людьми. Нехай той религии укорот примут. Они уже насобачились на раскулачивании: устроят в селе разом день всех задушенных - мигом дорогу в церковь забудем. Восемьдесят тысяч убытку! За шо? За якую-то религию, горела б она синим огнем вместе с женами-мироносицами... Восемьдесят тысяч! Мыслимое дело? Скажи кому - не поверит!
Под насмешливым взглядом Балясина он медленно осел на лавку.
- Ну а як же раньше было? - недоумевал Гарькавый. - И праздники отмечали, и в выходные не работали, и гуляли неделями, а никто никакого убытку не терпел.
Похмельный обрадовался.
- Несли убытки, Федор Андриевич! Несли, но их никто не замечал, потому что каждый отвечал только за свое хозяйство. Единолично работали и сами планировали свое время. Празднует хозяин три дня святого лентяя, но потом, выходившись от пьянки и безделья, кидается на работу как проклятый. Все, что прогулял, он за три дня и наверстывал, вплоть до того, что в лунные ночи работал, ни себе, ни родным спуску не давал. Так ведь? А в колхозной работе как? Пошабашили в семь вечера - все по домам. Кто в поле или на заготовке самана хоть на часок задержится? Никто!
- Ты глянь, а ведь и правда, - с удивлением согласился Гарькавый и, веселея, спросил: - А чего ты всех в одну кучу собрал? Поляки не нашей веры. У них, говорят, другие праздники.
- Один черт! - махнул рукой Похмельный. - Вера разная, а праздников столько же. Даже названья схожи. Только и разницы что в числах.
- А у чеченов?
- У тех еще хуже. Праздников у них в году мало, но как наступит - по два месяца гуляют. Не то Ураза, не то Рамазан... Да что чечены! Колхозников от религии уводить надо.
Его поддержал Балясин:
- Я тоже против воскресений. У меня в семье семь душ. Работаю один. Прокормить я их смогу теперь только в том случае, если колхоз в достатке будет. Других доходов мне ждать неоткуда.
Артем Шаповалов робко приподнял руку.
- И я "за".
- Ну, а кто не "за"? - раздраженно перебил Гриценяк. - Чего зря воду в ступе толочить? Отменить до зимы все выходные, применить штрафы. Кто не подчинится - гнать из колхозу. Отца Василия предупредить.
- Да его и в селе нема!
- Жаловаться поехал.
- Не-е, говорил, поеду место поспокойней шукать.
- Поговорить с ним, чтоб не колготил народ службой до осени. - Обычно невозмутимый Гриценяк, всегда готовый к тонкой улыбке, веселому намеку, сегодня был не в духе. - Но ты, Максим, тоже головой думай. Игнат не о религии хлопочет, а о людях. Значит, про то же дело, про тот же колхоз. Хаты немазаными останутся - ладно, потерпят бабы. Но дровами надо запастись. Тут зима полгода тянется. Морозы стоят -деревья лопаются. Да и в город людям надо съездить, прикупить чего-нибудь из одежины, коли тебе отказали товару в лавку. В своих делах навести порядок. Пьянкой коришь, район приплел... Что район? Не позволит мужику в воскресенье крышу поправить? Много ты пьяных видишь в эту пору? Зачем же лишнее говорить!.. А ты, Софрон, не знаю, прокормишь своих детей в сей год или нет, но поморозить - поморозишь, если, конешно, тебе за твою антирелигиозную сознательность председатель в первую очередь не поможет.
Чтобы не выдать обиды, Похмельный отвернулся к окну, где между двойных рам валялись обсыпанные замазкой иссохшие крученые тряпки, а за мутно-пыльными стеклами на противоположной стороне улицы в утреннем ласковом тепле нежились хаты и ряд далеких, огромных и недвижимых осокорей на чьих-то огородах. Разговор подхватил Алексей Куделя.
- Чего мы сидим, рядимся? Давайте с сегодняшнего дня строжайшим приказом отменим все выходные и праздники. Применим, наконец, на деле обещанные штрафы. Но кому нужно - поочередно выделять дни для своих дел, как ты для высланных установил. Я завтра соберу село на собрание, объявим!
Иващенко, по свойственной ему отроду гадкой привычке льстить и подыгрывать всякому, кого он хоть в чем-то считал выше себя, из-за чего, терзаясь впоследствии, почти каждый раз оказывался в нелепом положении (умение лгать и тонко льстить требует немалых способностей), и на этот раз не удержался и, как бы сдерживая восхищение, указал на Куделю:
- Тоже голова при разуме. Соображает!
- Давай голосовать, - предложил ободренный Алексей. - Чтоб уж все были "за". - И первым поднял руку. - О! Все согласны. Вот и весь твой длинный разговор. Можно идти?
Похмельный с подчеркнутой аккуратностью, насторожив правленцев, поправил драную, в чернильных пятнах скатерть, огладил складочки по углам стола...
- Успеется... Ты садись, Алексей... Пустой это разговор, а не решение. Выслушают, повздыхают, согласятся не хуже нашего Василия Григорьевича, а на следующее воскресенье опять очередной святой, опять заутреня, обедня, банька. Если сам в церковь не пойдет, то жена с детьми и стариками поплетется...
- Да ты к чему клонишь? - с досадой перебил его Куделя.
- Вообще ее закрыть.
- Что? - изумился комендант. - Закрыть?
- Да, закрыть. Не насовсем, до зимы, но закрыть. Дверь на замок, ключ в карман, попа - в райисполком... Ну, попа не тронем, пусть живет здесь. Мне так Гнездилов советовал.
- Ты, Максим, часом не перегрелся на жаре? - негромко спросил Алексей и сел. - Чего ты этим добьешься? Праздники ведь не церковь устанавливает. Они испокон веку в народе. Церковь только их... как бы сказать... помогает... организовывает, что ли. Чтоб отметить, чтоб красиво, чтоб не только самогонкой по закуткам заливаться!
- Вот тут ты в самую точку, - опять обрадовался Похмельный. - Очень славно организовывает. Такие массовые невыходы организовывает, какие самому умному саботажнику не придумать... Закроем? Поможете?
- О нет, Максим! - зло повеселел комендант. - Кто как, а я тебе в этом деле не помощник.
- Перегнул ты, председатель!
- Дурное затеял...
- То просил не закрывать, теперь сам требуешь?
- Чого ты на рожон лезешь? - с сердцем спросил Гарькавый, отводя рукой от себя плывущий на него пласт табачного дыма. - Тебе оно надо?
- Вам это надо!
- Нам тоже не надо.
- А чего вы всполошились? - Похмельный вышел из-за стола, открыл дверь. - Вы же неверующие?
- Каждый верит, во что хочет! - отрезал Куделя.
- Алексей, но ты видишь, как она нам мешает. Не время по обедням расхаживать. Ладно, старики ходят, но вы посмотрите сколько там баб, мужиков и молодежи бывает! Разве ей церковь нужна? Мне прошлый раз Красавкин советовал присмотреть трех-четырех парней на курсы трактористов и агрономов. Обещаются в районе МТС организовать, дело за тракторами. А мне мало четырех. Я бы на курсы всю молодежь отправил. Сами же говорите: зимы полгода тянутся, хозяйства личного нету. Чем они заниматься станут? Снегом бросаться? А так, глядишь, к следующему лету у нас свои агрономы, трактористы, бухгалтера...
- Да посылай, кто тебе не дает! При чем здесь церковь?
- При том. Ты мне можешь назвать таких, кто от безделья в нее ходит, а кто действительно верующий? Пошлем, а он там за столом начнет религиозные хреновины городить, веру свою защищать. Позор остальным парням, селу, вам, мне...
Неожиданно пришла поддержка, откуда меньше всего ожидалось.
- Ваша правда, дядя Максим! От церкви никакой пользы... В других селах давно позакрывали, а у нас - ни клуба, ни читальни, ни книжек. Хуже бабаев живем. До нас никто не ездит. Собраться негде. Что ни сделай - все грехом пугают! - волновался Артем под хмурыми взглядами мужиков. - Смеются, говорят, у вас на амвоне читают лучше, чем в библиотеке. Недавно мы ночевали в лесу, на казахских покосах, развели костер, картошку...
- Короче! - подстегнул Иващенко.
- ... полягали и начали рассказывать, кто что знает. Попервах про дивчат, про курсы, а к ночи - про религию и разные случаи.
- Какие случаи? - нетерпеливо и мягко спросил Похмельный.
- Разные! Про ворожбу, знахарей, покойников... Кривельняк Антон рассказал про покойную Тарасенчиху, как она дочке своей Василине спать не дает, ночами по селу бродит...
- Кто бродит-то? - перебил Похмельный и пожалел, что пригласил на заседание нового комсорга. - Ты о чем, парень?
- Мать Василины, покойница, бродит. Будит ее ночами! - горячо ответил Артем и окончательно сбил Похмельного с толку.
- Тьфу ты, недотямок! - разозлился Иващенко. - Рассказать и того не умеет. Тут такое ведьмачье дело: по селу ходит и дочку Василину будит. Сама рассказывала, и люди видели недоброе... Засыпаю, говорит, с вечера и сплю до середь ночи як убитая. А в полночь будто позовет кто. Прокинусь - никого нема. Заснуть уже не могу, лежу, слухаю и вот чую: ходит по хате, полами скрипит, посуду в шкафу проверяет - чи цела ли, в сени выйдет, там, слышно, горшками звякает, шо-то болмочет на своем загробном языку и все кряхтит недовольно, вздыхает. Василина плакала - говорит, замучилась с нею. И платья все поотдавала старухам, и помин души каждый раз делаю, и кто в хату зайдет - накормлю, привечу, а она все житья не дает. Як была при жизни всем недовольна, такой и после смерти осталась, - искренне сокрушаясь, закончил Иващенко.
Похмельный уронил голову в подставленную ладонь, бессильно прикрыл ею глаза: "Точно, рехнуться можно: на дворе тридцатый год, социализм строим, газету развернешь - душа радуется, а у них еще покойники по улицам разгуливают. Что за село! Нет, кончать надо..."
-... Ну и договорились до того, что Мишке Шевковцу приспичило, видно со страху. Он отошел шагов на десять, там и присел. Мы кричим ему: "Отойди, поганец, до лесу", - а он ответ: "Боюсь", - и у самого глаза аж светятся, как у волка. Он с перепугу...
- Короче!
- Боятся все! - выкрикнул Артем. - Все поголовно верят в такие брехни. А церковь тот страх поддерживает. Если есть Бог, значит, есть и бродячие покойники. Зараз куда ни кинь - везде наука требуется. Вон в Переметном церкву, чтоб поперек не шла, совсем закрыли и клуб из нее сделали. Теперь комсомольцы в нем постановки ставят, хвалились, что их за это на учебу пошлют... А у нас пойти некуда...
Общность мыслей паренька с его собственными поразила Похмельного, он уже с любовью посмотрел на Артема.
- Слыхали? Помнишь, Семен? Не я один, оказывается!.. Молодец, Артем! Будет вам клуб. Сдохну, но добьюсь... Кто еще так считает?
Гриценяк внимательно вглядывался в Похмельного.
- Не пойму... Ты чего добиваешься, Максим? В чем нас винишь? Будто мы ратуем за религию. Да пропади она пропадом! Мне из-за этой церкви всю плешь переели. Второй год в председателях сельсовета, и второй год нет покоя. Хорошо, что Гнездилов - умный мужик, дело спрашивает, а раньше кто бы ни приехал, первый вопрос: когда ты, такой-растакой, церковь закроешь? Попам послабления делаешь, за народ не борешься?.. Ни одна собака не спросит, а что же он ел сегодня, этот народ, чем завтра жить станет, - закрой церковь, и все. Будто стоит ее закрыть - и на село блага посыпятся!
- Чтоб дело спрашивать, надо голову на плечах иметь, а к нам таких не посылают, - все так же сумрачно отозвался Плахота. Его слова прибавили злости Гриценяку:
- Ты, Максим, дай колхозу подняться, людям в новую жизнь втянуться, выгоду от нее иметь, тогда уж церкви круши!.. А ты, сопляк, - обозлился он на Артема, - сиди и помалкивай. Учит он... Хочешь верь, хочешь не верь - тебя никто не силует. На стану надо книжки читать, а не бабские брехни пересказывать, так и передай своим товарищам. Довольно того, что выходные и праздники отменим, но церковь трогать не смейте!
Похмельный насторожился: нечто большее угадывалось сегодня в голосе Гриценяка и в возражениях, чем в обычных разногласиях, нередко случавшихся между ними.
- Очень убедительно. Для председателя сельского Совета - самая подходящая речь, - осторожно подытожил он. - Получается, что я только и думаю, как бы колхозу хуже сделать. Неплохо повернул!
- Никуда я не поворачивал! - огрызнулся Гриценяк. - Сказал как есть. Тебе не мешает правду послухать. Попривыкли с наскоку... Что ты уцепился за эту церковь, как черт за грешную душу? Других дел нет? О народе надо думать, о пользе ему. Одними приказами жизни не выстроишь. Нашел кого записывать - старух! Они с ума выживают, песок с заду сыплется, а он пишет! Ты вот его запиши, - Гриценяк указал на Гарькавого, - и что он скажет - молитвой заучи!
Слабая боль на мгновенье возникла в виске, исчезла и вновь легко застучала в такт сердцу... Нет, он не хотел этого объяснения с Гриценяком, да еще в присутствии правленцев, оттягивал, как мог, на будущее, но уж коли зашла речь...
- Что это ты, Гордей Лукич, заладил дятлом: народ да народ? Больно знакомый мотив! Какое ты имеешь право отвечать за весь народ? Больших умов достиг или больших чинов?
- Я - председатель сельского Совета и поэтому обязан за народ отвечать.
- Вот именно - председатель сельского Совета, представитель власти и обязан выполнять решения партии...
- Партии, но не твои! - Гриценяк поднялся со стула.
-... обязан помогать народу в его лучших намерениях, а не поддерживать в нем религиозный дурман. Я знаю, какой ты народ имеешь в виду. Вам только дай волю!.. Темный ты человек, Гриценяк, хоть и улыбаешься весело. Я к тебе с первого дня присматриваюсь. Сбору семян противился, боялся обидеть. Стройке противился, нашептывал по-за углами. Да и все твои шуточки с ухмылочками, я гляжу, слишком веселые для нашего дела. Теперь голос возвысил, о народе заболел... Нехорошую позицию занимаешь, Гриценяк! Прямо-таки вражью позицию. За глаза о тебе говорить не стану, предупреждаю заранее: в первый же приезд в село Гнездилова потребую гнать тебя из сельсоветчиков. Довольно!
- Да ты меня не пугай!
- Я не пугаю. Мой долг...
- Не пугай! Не строй из себя хозяина! Ума вначале поднаберись! На правление орать храбрый, а перед высланными хвостом виляешь! Ни у одного колхозника еще дров нету, а они возят! Отмываешься? Много вас таких теперь найдется за наш счет перья чистить!
У Похмельного поплыло в глазах, и сильная боль хлынула в висок, стиснула обручем голову. Вот, оказывается, в чем его обвиняют! Запачкан... Виновен.... Все обвиняют или только Гриценяк, ударивший умеючи, под самую ложечку, так, что перехватило дыхание и померк свет за окнами? Но кто из них, сидящих здесь, имеет право бить его? Такое прощать нельзя... Он тоже встал.
- Да, Гриценяк, нас много. Очень много! И зажмем мы таких, как ты, так, что не пикнете. Я тебя сразу понял. Догадываюсь, чего ты ждешь, чего выжидаешь! Но не дождешься! Не будет по-вашему! Впрочем, твое дело, выжидай, но в мои дела с высланными не суй нос: не посмотрю что старше, - оторву с мясом... Каждый час, каждая минута... каждый потерянный день сейчас - к зиме скажется потерянной неделей! Три месяца, всего три месяца осталось до первого снегу! Что мы осенью государству предъявим, чем возместим потерянное время? Молебном? Нет, Гриценяк, ты не председатель сельсовета. Ты врагам потатчик! Ты хозяин? Какого же черта до сей поры тянешь с камнем под фундамент? Три дня назад я просил тебя подобрать людей в извоз. Где они? Я заметил: когда требуется вывести людей на тяжелые работы, ты уходишь на крыло...
- А ты на какую мать здесь? - Гриценяк бесстрашно глядел в лицо Похмельному. - Задарма паек и зарплату получать?
- Я, не в пример тебе, свою зарплату отрабатываю!
- И дальше отрабатывай! Жаль только, что в нашем селе... Давай мне быков и мужиков человек пятьдесят - я тебе через три дня камень привезу.
- С таким числом я и сам управлюсь. Ты без них сообрази. Не знаешь? А я вот знаю, хоть и не хозяин!
- Хватит вам! - строго прикрикнул Гарькавый. - Завелись... Кончай, Максим!
- С чем? - быстро обернулся к нему Похмельный.
- Дурной разговор кончайте.
Гарькавого поддержал Балясин:
- В самом деле, Максим, не подобает тебе, нехорошо... О церкви я так думаю: прикрыть или вообще закрыть, нас когда-нибудь все равно вынудят. Везде закрыли и до нас доберутся. Вред она приносит, цифры не с потолка взяты. Такие убытки нести нам никто не позволит. К осени они скажутся, тут Максим полностью прав: свое церковь всегда возьмет, хоть вы сотню постановлений обнародуйте. Отец Василий грозился после Пасхи: не ходите, забыли, спросится... Он не против колхоза, предназначенье у него такое. И Артем прав, зря ты, Гордей, на него. Они молодые, молодым - молодое... Словом, порешим закрыть - сам замок повешу. Но неужто нам, кроме церкви, говорить не о чем?
- Кто еще так считает? - подчеркнуто сухо обратился Похмельный к остальным правленцам. - Что скажешь ты, Федор Андриевич?
Гарькавый ответил, но не ему, а Балясину:
- Ты, Софрон, тот крест не поднимал и не тебе его оттуда сбрасывать. Тебя, Максим, оно тоже касается. Вы знаете, я в церкви не частый гость, но моя мать нехай ходит, ей уже немного туда ходить осталось. Празднования до зимы запретить - согласен, а в остальном - нема моей поддержки.
- Понял... Ты, комендант?
Иващенка подбросило на лавке.
- А шо я? Як вы, так и я! Церква, конешно, вред, убытки. Такие тысячи! Боже ж ты мой! Помню, мы с батьком на базар в город ездили. Он брал с собой десятку, а покупал!.. Интересно, если б на те тысячи набрать товару, то на скольких подводах...
- Если б у бабушки было то, что у меня, она звалась бы дедушкой... Ты "за" или "против"?
- Увсецело. А если партия требует, шоб без святой церкви и темных своеверий, то я - увсецело... в концы концов, ходи, если спокойно в могиле не лежится, но не пугай народ, и если дальше, то без хождений и никогда сроду...
- Что-о?
- С размаху не сообразишь... Против!
- Садись... Ты, Алексей?
- Против. Я своих родных уже "порадовал" однажды - привел шесть душ на постой. Встряну в церковь - мать совсем житья не даст. Люди раскулачивание припомнят... Против.
- Ну а ты, председатель сельского Совета, как считаешь? Закроем?
Нервная встряска привела Гриценяка в обычное расположение духа, он насмешливо ответил:
- Ты же меня гнать собираешься. Мое слово теперь ничего не значит. Похмельный навис над столом.
- Остальных не спрашиваю - без вопросов ясно... Черт с вами, упертые. Придет время - по-другому заговорите... Сядь, Игнат Петрович, я команды расходиться не давал... В одном не властен, зато в другом моя воля. Слушайте внимательно. Вам, комендантам, приказываю завтра всех высланных отправить на разборку церковной ограды. Из нее сделаем фундамент. Ни лишнего тягла, ни людей, ни времени у нас нет. Ограду разобрать, свезти к месту стройки. Даю пять дней сроку.
- Решил-таки закрыть?
- Не мытьем, так катаньем...
- Ох, Максим, снятся тебе кислицы, да не знаешь, где они, - грустно заметил Гарькавый. - Тоже вспамятуешь, придет время!
- Я церковь не трогаю!
- Почин - дороже кончин. Начал с ограды, кончишь крестом...
- Там кладка - черт ее угрызет!
- Угрызете. Ты, Артем, со своими комсомольцами к завтрашнему утру собери ломы, кувалды и кирки. За инструмент тебе отвечать... Софрон Николаевич, хочу назначить тебя руководителем стройки. Не откажи. Буду крепко благодарный тебе... Спасибо. Для всех остальных: отныне - никаких собраний. Хватит митинговать. Разрешение на вывоз сушняка и быков буду давать только я, и в первую очередь тем, у кого на сегодняшнее число больше всего трудодней. Объявите это всем.